Текст книги "Богатырские хроники. Тетралогия."

Автор книги: Константин Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц)

Глава одиннадцатая

– Странные дела творятся при моем дворе, – сказал великий князь в гневе. – Повторю еще: тот, кто поднимет руку на богатыря, будет покаран смертью. Проверьте, не исчезал ли кто из войска за какой лживой надобностью в это утро. Богатыри, я посылал гонца. Я нуждаюсь в вас.

Мы спешились. Владимир повел нас в шатер.

– Я знаю, о чем вы думаете, – произнес он мрачно. – Я не говорил Святополку, как я узнал о пропаже браслета. Но, в конце концов, догадаться было нетрудно. Я не могу ничего сделать, Никита. Святополк зол, и он поднял руку даже на своего отца. Но мне некому оставить престол, кроме него. Его старшие братья думают только о том, как бы получить от меня по городу и править им. Борис и Глеб не воины и не правители. А на престоле должен быть смелый человек, хотя бы и дурной. Я надеюсь, что он изменится. Он еще очень молод.

– Он уже не юнец, и все его сегодняшние дела повторятся в будущем с утроенной силой, если ты, великий князь, оставишь ему престол, – сказал Учитель бесстрастно. – Я, который никогда не обманывал тебя, – продолжал он, вскинув голову, – предсказываю: страшные дела свершит Святополк на престоле, такие страшные, что ты содрогнешься в могиле!

Страх отразился на лице Владимира. Но он совладал с собой.

– Мы еще вернемся к этому разговору, Никита… Если я захочу, – заключил он с вызовом. – Дела княжеские – особые, и доверься мне в этом. Но, – продолжал он, меняя тон, – я велю расследовать это дело, и, если у меня будут доказательства вины Святополка, я посмотрю на его будущее иначе. Учитель горько рассмеялся:

– Доказательства вины! Человек, который обернулся змеей в спальне своего отца, не оставляет следов.

Великий князь помолчал, давая понять, что разговор окончен. Потом он как ни в чем не бывало заговорил спокойно и значительно:

– Мне нужна ваша помощь, богатыри. Мой племянник, князь Мстислав, был пленен на южных рубежах Русской земли. Его пленили не обычные степняки; они не просят выкупа; до меня дошли вести, что он увезен далеко на юг, в земли, где я был крещен, в Таврию, и содержится в некоем месте, которое называется Крепостью.

Лицо Учителя омрачилось.

– Ты знаешь это место, Никита?

– Да, знаю, но договори до конца то, что знаешь ты.

– Итак, до меня дошла весть, что он содержится в Крепости и что Крепость не отпустит его, пока… пока Мстислав не станет на ее сторону и… – князь запнулся, – не пойдет войной на меня. Вот то, что сказали мне. Я не знаю, что это за место и что за народ им владеет, я не знаю, что они делают с Мстиславом, но я слышал, что они сильны в колдовстве. Что ты думаешь об этом, Никита? Совет, который я уже получил от сведущих людей, – немедленно освободить Мстислава, потому что Крепость будет вертеть им, как захочет.

– Я никогда не был в Крепости, – начал тихо Учитель, – но много слышал о ней и даже видел ее издали.

Эта Крепость была построена в незапамятные времена, никто не помнит кем. Уже много лет ее держат в своих руках правители маленького народа тавров. Но они не живут в ней; в Крепости живут, охраняемые воинами, их жрецы, которые, как говорят, обладают большой Силой и которые употребляют ее на службу злу. Говорят, там частый гость Волхв…

По лицу князя пробежала тень; в шатре будто запахло плесенью. Я невольно вздрогнул.

– Я давно слышал, что Крепость вовлечена в дела, во многом превосходящие возможности народа тавров и не соответствующие его истинному предназначению, и что самомнение жрецов, играющих с огнем зла, не знает границ… Я думаю, то, что тебе сказали о несчастном Мстиславе, к сожалению, верно. Враг, имя которого я только что помянул, давно, как ты знаешь, мечтает погубить Русскую землю, чтобы сделаться ее владыкой. Сломив волю Мстислава и помутив его разум, Крепость подвигнет его на мятеж, исход которого ни ты, ни я не можем предугадать. Власть князя уязвима, и всегда найдется много обиженных или дурных, которые воспользуются смутой, чтобы нанести ей удар. А Враг между тем только и ждет, чтобы воспользоваться случаем. Я думаю, что это правдивая история. И если ты позвал нас, чтобы не только спросить нашего совета, но и нашей помощи, то мы готовы отправиться на юг. Нам надо только заехать в Киев: Добрыне нужен хороший конь.

– Я прикажу дать Добрыне любого коня, хотя бы это был мой любимый конь.

– Вряд ли это понадобится ему. Вы не соперники ни в чем. Ему нужен конь не князя, а богатыря. Я думаю, мы найдем такого в твоих конюшнях.

– Вам понадобится не только конь, но и золото. Возьмите… – Князь показал на три кожаных мешочка. – Да благословит вас Бог. И еще… – Он поколебался, говорить или нет, но потом сказал: – Если освободить Мстислава будет невозможно или если вы увидите, что разум его уже помутнен безнадежно и он в руках Врага… убейте его.

Учитель пристально смотрел на него. В неудовольствии великий князь пожал плечами:

– Я доверяю вашему суду.

По дороге к нашему шатру Учитель был задумчив. Неожиданно он поворотился ко мне:

– Один из отцов церкви, Августин, пишет, что любое государство – это сообщество разбойников. Будь верен престолу, но никогда не забывай этого.

Глава двенадцатая

Ранним утром мы въехали в ворота Киева. Кони с трудом находили себе дорогу в толпах людей, заполонивших улицы в торговый день. Смешалось все: ратники, кони, повозки, бабы с младенцами, мужики, купцы, служилые люди; я видел азиатов со смоляными волосами и варягов, светлых, как патока; здесь мелькали новгородские широколобые лица и вытянутые головы древлян; всяк торопился на торжище, всяк знал свою пользу в этот день.

Мы спешились у постоялого двора; я стал привязывать коня, и тут со мной сделалось что-то странное. Небывалый страх охватил меня, все мое существо, от пальцев ног до затылка; это был не тот страх, который охватывал меня подчас в бою, и не тот страх, когда оступаешься на краю пропасти и холодный пот прошибает тебя. Нет, тут было другое; страх владел каждой моей порой, я был уже не я, а неведомо кто, тело страха; я был готов рвануться в толпу, удариться оземь, умереть на месте, если это возможно, но только не ощущать этот рвущий душу и тело на клочки животный ужас; словно кто-то высасывал мой мозг, подкидывая туда угли страха, которые жгли меня; члены мои сковались, я едва мог разлепить губы или шевельнуть пальцем; бежать, бежать, спасаться – от себя самого, умереть, броситься на меч – вот что вертелось в том, что было прежде моей головой. Но я не закричал, не побежал, не завыл, как собака. Непослушной рукой я отер пот со лба и непослушными губами проговорил:

– Учитель, мне страшно.

Учитель сильно ударил меня по лицу; ударил еще раз; третий; я не смотрел по сторонам, хотя вокруг нас собиралась толпа; я испытывал блаженное чувство освобождения от смертельного ужаса; может быть, сейчас я умру, думал я. Но я не умер.

Страх ушел, оставив по себе дрожь во всем теле, почти судороги, звенящую голову и уже осознанный ужас: что это, что это было со мной, не схожу ли я с ума? Учитель втолкнул меня в дом, усадил за стол. Меня трясло.

– Что это было? – слабым голосом, боясь, что страх вернется, проговорил я.

– Что это было? Так, пустяк. Просто в толпе мимо нас прошел Волхв.

– Волхв?!

– И ты почувствовал его.

– И… и так будет всегда?!

– Ты не хочешь больше быть богатырем? – усмехнулся Учитель. – Не бойся, такого больше не будет. Воды! – крикнул он. – Пей. Зубы мои кусали чашу.

– Пей еще. Пей. Это был Враг. Я тоже почувствовал его. Я расскажу тебе, как я его чувствую и как его потом будешь чувствовать ты. Сегодня Враг ударил по твоей раскрывшейся наконец душе, душе, которая может чувствовать. Ударил, сам того не зная. Если бы узнал, он бы свел тебя с ума. Но теперь ты защищен. Теперь при его приближении ты будешь чувствовать его – просто чувствовать. Это будет, может быть, страх, может быть, тоска, но ты никогда не ошибешься в своей душе, ты всегда будешь узнавать его. А потом, когда ты окрепнешь, ты будешь чувствовать его – как ветер, тоскливо завывающий ночью, как шаги в темноте.

– Он… он ходит за нами?

– Велика пока для тебя эта честь, Добрыня, а для меня уже велика. Я заварю тебе трав, и ты будешь спать. Ты будешь спать и ждать меня.

Он повел меня наверх, в какую-то комнату; ноги мои еле двигались, и голова была словно не моя. Я упал на постель и закрыл глаза.

Потом Учитель влил мне в рот чашу горького питья; озноб прошел, тело мое расслабилось, и я провалился в сон.

Когда я открыл глаза, солнце краешком смотрело в окно; близился вечер. Учитель сидел у моего изголовья. Я проснулся свежим, как ребенок, меня тянуло свернуться калачиком и лежать, ни о чем не думая, но вместо этого я протер глаза и сел.

– Где ты был, Учитель?

– Где я был? Я искал Волхва. – Лицо его было угрюмо. – Все хуже, чем я думал. Он заметил тебя.

Я-то хотел, чтобы ты увидел его, оставаясь незамеченным, но Бог судил иначе.

Он сам подошел ко мне. Ты еще увидишь и сам узнаешь его – тонкое лицо с глубоко посаженными черными глазами, с вьющимися темными с проседью волосами и бородой, со змейкой вместо губ, маленького роста, скованного в движениях, всегда улыбающегося. Он сам подошел ко мне. «Что, старый волк, – сказал он мне, – воспитал волчонка?» Я понял, что таиться дольше нет смысла, и отвечал: «Это не волчонок. Это молодой волк. Он еще вцепится тебе в загривок, аспид». «Ошибся я в тебе, Никита, – задумчиво протянул Волхв. – Я полагал, ты уже о душе думаешь, а ты, оказывается, волчат натаскиваешь. Старею я, видно. Незачем мне было отпускать тебя на Рогожке». – «Видно, кто-то посильней тебя распорядился». – «На Него киваешь? – усмехнулся Волхв в бороду. – Думаешь, Он твоему волчонку поможет?» – «То, что я думаю, – это малое дело. Знаю – поможет». – «Эх, если бы не дела мои, Никита, – протянул Волхв, – посмотрел бы я нынче вечером на тебя да на твоего молодца». – «Все дела, Волхв?» – «Все дела». – «Стоит земля Русская?» – «Стоит пока, когда у нее такие защитники… А как волчонка-то кличут?» – «Как он себя сам назовет, так и кликать будут. И в свое время узнаешь ты и это». – «Эх, – протянул Волхв снова. – Не вовремя, Никита, ты встретился мне. Есть дела поважнее… Всему волчонка научил, поди?» – спросил он, помедлив. «Всему. Последний урок был сегодня». – «Понятно. На меня натаскиваешь. На крупного зверя». – «А мелкие от него сами разбегутся». – «Ну, прощай, Никита». – «Нет тебе моего прощения, Волхв». – «Тогда до свидания нашего», – сказал он и канул в толпе….

– А что было на Рогожке, Учитель?

– С этого часа я тебе уже больше не Учитель, а Никита. Кончилось твое учение, Добрыня. Собирайся да в путь. Спешить надо из Киева; не Волхв должен за тобой охотиться, а ты за Волхвом – запомни.

Мы заехали на княжеский двор, и Учитель выбрал мне рыжего жеребца. Через некоторое время мы выезжали из Киева… Поток людей на дороге не редел, и странно казалось мне, что они могут быть заняты будничными делами, в то время как мы обсуждаем дела Волхва.

Киевские холмы скрылись за деревьями; прощально блеснул напоследок Днепр.

– Значит, ты хочешь знать, что было на Рогожке? – спросил Учитель. Я кивнул. – Я расскажу тебе.

Рогожка – маленькая речка неподалеку от Новгорода. Долго, да и нет смысла рассказывать про то, как я вставал на пути Врага, – не один раз это было и не Два. На Рогожке же мы встретились в лихую пору. Было это вскоре после киевского крещения. Многие в Новгороде хотели знать, что это за новая вера и почему люди обращаются в нее. Я не монах; но крест висит на моей груди, напротив сердца, с моих юных лет. И я говорил новгородцам: поезжайте, посмотрите, поговорите с христианами; но многие говорили обратное – не езжайте, не поддавайтесь слабости, верьте в старых богов, как верили отцы ваши. Но все ж таки собралось человек десять, которых я повел в Киев. Когда мы подъезжали к броду на Рогожке, стало темнеть.

Вдруг в лесу заговорило, загоготало, загудело; кони наши заржали, люди покрылись потом. И тут я понял – это он, я почувствовал его. Из леса выехали всадники.

«Смерть отступникам! – загудели они. – Смерть!» И с ними был Волхв на коне. Я бросился на него; мечи целили в меня со всех сторон; я отбивался, крича: «Новгородцы, смелее, смелее!» Но новгородцев и след простыл.

Меня сбили с коня. Меч был приставлен к моему горлу. Я сжал крест: смертный час, думал я.

Но тут подъехал Волхв. С усмешкой он посмотрел на меня и плюнул в лицо. «Вот чего ты заслуживаешь, Никита, – сказал он. – Отпустите его. Пусть слава о его бесчестье пойдет по свету. А еще лучше, пусть-ка новгородцы рассказывают, как он подвел их под засаду, а сам, предатель, уцелел. Лежи-лежи, Никита. Плюйте на него, молодцы, плюйте».

И они плевали на меня. А потом рассекли мечом лоб вот здесь – видишь шрам, оттуда он, с Рогожки, – и, гогоча, уехали.

Вот что было на Рогожке, Добрыня. Кстати, надо дать твоему коню новое имя. Сделай мне одолжение… назови его – Рогожка.

Мы ехали молча.

– Когда-нибудь я отомщу Волхву, – сказал я запальчиво.

– Не зарекайся. На той дороге, на которую ты стал, никто не знает, чья возьмет верх. Тем более с таким противником, как Волхв. Не зарекайся. Когда-то я тоже думал, что мне все нипочем. Я думал, что сам поборю Врага. А теперь мне думается, главное, что я сделал в жизни, – это передал то, что знал, тебе. Кто знает, что станет главным в твоей жизни. Надо только всегда подниматься, когда тебе плюют в лицо.

Глава тринадцатая

Мы ехали на юг. Я догадывался – в Крепость. Учитель отмалчивался, я не спрашивал. Я уже потерял счет дням, как мы выехали из Киева. Дубравы кончились, и мы ехали по степям. Птицы выпархивали из-под самых ног наших коней; воздух был полон звона насекомых и запаха созревших трав. Учитель был погружен в свои мысли, я был несчастен, потому что знал – близко время, когда он оставит меня.

Я не чувствовал никакого зла вокруг. Раз или два нам повстречались степняки; Учитель говорил с ними на их языке, и они приглашали нас к костру разделить трапезу, а затем беспрепятственно пропускали дальше.

Учитель не давал мне никаких наставлений, только иногда беседовал со мной на языке степняков. По всему было видно, он дает мне понять, что мое учение кончилось, как только я почувствовал Волхва.

Мы переехали через узкий перешеек; впервые я увидел море. Оно было таким синим, каким никогда не бывают наши озера, и я сказал Учителю, что оно напоминает мне о Боге. Потом мы снова ехали степями; степи цвели, но был такой зной, что, казалось, трава выгорает прямо на глазах. Потом я увидел вдали синие холмы, но что такое, подумал я, почему холмы видны так издалека? Они должны быть очень велики; и только тогда я понял, что это горы. Мы приближались к ним, и вот увидели веселые леса по склонам и ручьи, и мне казалось совершенно немыслимым, что в этом жарком благодатном краю может стоять Крепость. Учитель сказал, что она в одном дне пути.

Мы переночевали в лесу на берегу потока, а наутро двинулись в путь. Голубая дымка размывала очертания гор, которые чаровали меня. Привычный мне пейзаж не был нем; он говорил со мной, но говорил просто и незамысловато; горы говорили так могущественно, с такими взрывами страстей и в то же время подчас с такой бездной покоя, что мне иногда хотелось плакать от счастья. Я сказал об этом Учителю. Он сказал на это, что горы – это особая, Божья, земля, которая создана для того, чтобы будить души, и что, как бы ни была красива равнина, горы скажут такое, чего ты раньше никогда не слышал.

Смеркалось. Учитель продолжал путь. Он заговорил теперь о том, что силы зла живут и в горах и что скоро мы увидим Крепость. Он говорил о том, что, как бы ни обещали горы, равнины, озера и моря человеку счастье на земле, человек обречен на страдания, и что страдал сам Бог, и что мы недаром носим на груди крест.

Горы скрылись из виду почти мгновенно, словно кто-то задул свечу. Тьма, которая окружала нас, была не обычной тьмой, она была необыкновенно плотной; сгустился туман, который, казалось, показывал нам свою Силу, и я уже с трудом мог видеть Учителя, который растворялся в тумане, во мгле, и временами мне казалось, что я остался совсем один.

– И помни: никто никогда не поймет тебя, а ты будешь всю жизнь хотеть этого, и к этому стремиться, и тешить себя обманом: вот друг мой понял меня, вот мать моя поняла меня, вот понимает меня жена моя. Запомни: никто и никогда тебя не поймет на земле. Поймет тебя лишь Бог Святый, и, если Он даст, ты себя поймешь. Запомни и еще: горчайшей обидой твоей будет, что тебя не понимают ни мать, ни жена, ни друзья, ни тем паче враги. И вот еще запомни: это удел всех, все живут и умирают непонятыми, и все терзаются от этого и плачут в ночи или рвут себе сердце, не плача. Великое непонимание положил между людьми Враг Рода Человеческого, и только с твоей смертью кончится оно для тебя. Ибо как тебя не понимают другие, так и ты никогда не понимаешь других. Пока ты очень молод, ты скажешь: вот мои друзья понимают меня. Не тешься зря: они лишь понимают – и то кратко их понимание! – что есть узы между мужчинами, которые прочны и которых не описать словом. Потом покажется тебе, что жена понимает тебя: не обманывайся! Она понимает лишь одно – что есть таинственные узы между мужчиной и женщиной, которые делают их одним; а тебя она не понимает. Не поймет тебя и мать твоя; ей кажется, что понимает, но не понимает тебя и она, понимала она, когда ты был крошечный и просил: дай мне есть! дай мне пить! А после этого одно понимает мать твоя: что сын ее стал мужчиной и какие-то неведомые ей страсти рвут ему душу. Ты обречен на одиночество, как и любой другой человек, и ничто не сможет твое одиночество одолеть. Ты думаешь, может быть, что я, твой Учитель, понимаю тебя или что ты понимаешь меня. И этому не верь. Две песчинки бьются друг о друга; но не сольются никогда. И запомни еще: самое большое счастье не то, когда ты победил врага, или когда разгадал загадку, или одолел болезнь, самое большое счастье – это когда тебя хоть кто-то на мгновение понял или когда ты сам понял кого-то. А теперь – прощай.

Он развернулся, пришпорил коня и исчез в темноте. Я остался один на горной дороге, в ночи, на пути к Крепости, в непроглядной туманной мгле и слушал, как со стуком копыт уносится от меня человек, которому я верил больше, чем Богу, и которого любил больше, чем мать. Слезы выступили у меня на глазах, горло сжалось болезненным спазмом. Как хотелось мне развернуть коня и помчаться вслед за Учителем, догнать его, просить объясниться. Но я понимал одно: этого делать было ни в коем случае нельзя. Я не знал, зачем Учитель бросил меня на дороге в дьявольской, колдовской мгле, в смертельной опасности. Послушание и гордость равно восстали во мне. Я отер слезы, сел покрепче в седло и тронул поводья. Конь мой продолжил неспешно свое путешествие по горной дороге, скрытой мглой. Как и прежде, стояла абсолютная тьма, небо, да что небо – вся округа была занавешена тяжелым покровом. Я не видел вперед дальше десяти шагов. Иногда мне казалось, что колдовские чары перенесли меня прямо в ад, где я еду навстречу вечным мукам в кромешной сатанинской мгле.

Черные мысли завертелись в моей голове. Почему Учитель бросил меня здесь, сейчас? Было ли это испытание, был ли этот подвиг предназначен мне одному, и он это знал, или Учитель холодно рассудил, что опасность слишком велика, и бросил меня, отравив мою душу дьявольским дурманом непонимания? Слезы уже не возвращались на мои глаза, и рыдания не подступали к горлу. Злой, обиженный, я упрямо понукал коня и продвигался вперед.

Внезапно какая-то перемена произошла в окружающем; поначалу я не понял какая; через мгновение я увидел, что тучи исчезли, небо очистилось. И когда я поднял голову, чтобы посмотреть на звезды, прямо перед собой, в каком-нибудь десятке шагов, я увидел зловещий силуэт Крепости.

Глава четырнадцатая

Я долго стучал в ворота; ни на мгновение колебаний у меня при этом не возникло; я тупо рвался вперед, прорываясь сквозь слезы отчаяния и безнадежности. У меня было чувство, будто я стучался в ворота ада.

Я знал, что за мной наблюдают; я был готов к тому, что стрела со свистом вонзится в мою шею; но что мне еще оставалось делать, покинутому Учителем на дороге, бедному юнцу из Заплавья, недоучке-богатырю – что оставалось мне? Трусливо бежать сквозь степи назад? Возвращаться в свою деревню или вовсе не возвращаться, а скитаться по градам и весям, рассказывая обывателям небылицы и зарабатывая тем на хлеб? Нет, говорило во мне что-то упрямо, будь что будет, но я войду в Крепость – а дальше, как Бог даст.

Внезапно ворота бесшумно отворились; я пришпорил коня и въехал во двор; ворота так же бесшумно закрылись за мной, и я почувствовал себя в западне. Я не видел никого, только ощущал на себе множество глаз. Я сидел в седле прямо, стараясь сохранять бесстрастное выражение лица. Это было очень трудно. Не знаю, сколько я так просидел, только потом кто-то появился из темноты, взял моего коня под уздцы и повел куда-то. Я не противился.

Потом я спешился и все так же бессмысленно, намеренно не думая ни о чем, пошел за моим провожатым.

Мы миновали еще одни ворота и затем стали спускаться в глубокое подземелье. Отворилась дверь, и я оказался в просторном помещении с низкими потолками, освещенном огромным очагом; пламя играло на потолке, и на стенах, и на лице человека, который сидел на возвышении и смотрел на меня.

Он был стар; морщины придавали его лицу выражение не слабости, а силы; взгляд его был пронизывающ, и я сказал себе, что человек этот обладает большой Силой и что я никогда не выйду из этих стен Живым.

Он разглядывал меня тщательно, не упуская ничего, проникая в самые глухие уголки моего сердца, и мне казалось, что я ничего не смогу скрыть от него. Я Приготовился к смерти. Пока он молчал, я думал об одном – почему Учитель бросил меня на этой страшной дороге в эту непонятную Крепость, на пути к подвигу, совершить который я был не в силах. Я не искал причин словами, я не спрашивал себя, предал ли меня Учитель или нет; я только вопрошал: почему?

– Не часто я вижу богатырей земли Русской в своем скромном обиталище, – проговорил человек на конец на языке степняков, и тут я что-то понял, словно какая-то преграда перед моим взором рухнула, и я сделался способен понимать, говорить и думать. Вот зачем бросил меня Учитель, думал я с несказанным блаженством, вот зачем оставил меня, рискуя не выполнить приказ великого князя киевского; я, негодный, полагал за его исчезновением какие-то черные мотивы, а он, на деле, совершал великое таинство: будучи готовым поставить под удар спокойствие и безопасность киевского престола, отступая от неписаных правил, оставляя меня наедине с подвигом, Учитель не бежал, не предавал и не лукавил: он посвятил меня в богатыри. И не было другого пути заставить меня почувствовать это посвящение всем моим нутром – до слез, до спазма в горле, до сердечной боли. Да! Теперь я, деревенский юнец из Заплавья, был сподоблен защищать землю Русскую; я был благословлен на свои подвиги, теперь и на мне лежало тяжкое бремя решать и совершать деяния. Я понял это в мгновение ока, и поэтому – когда человек на возвышении насмешливо спросил меня, презирая мой возраст и мою неопытность: «Как тебя зовут, богатырь?» – я ответил не колеблясь:

– Добрыня. Добрыня… Никитич.

Он молчал, шевеля пальцами, потом сказал:

– Я слыхал о таком богатыре: Никита. Ты что, его сын?

– Я его ученик. Могу я спросить твое имя, властитель Крепости?

Его хохот оглушил меня:

– Ты уже сказал его: Властитель Крепости.

«Смейся, – подумал я, – смейся. Я молод, неопытен и глуп, но ты не смутишь меня, потому что я защищен любовью и опытом Учителя и по крайней мере сумею умереть достойно».

Он выжидающе смотрел на меня; я молчал, вспоминая слова Учителя: «Не вступай в бой первым, пока ты не понял намерений и Силы противника». Пока что ничего этого я не понимал и поэтому глядел в переносицу Властителя Крепости, не отваживаясь посмотреть ему в глаза (Учитель научил меня и этому). Наконец, наскучив молчанием, он раздраженно спросил:

– И что же привело тебя в стены Крепости, молодой, неизвестный мне богатырь? Я весьма желал бы узнать это. Меня занимают люди, которые скитаются по дорогам сами не зная зачем, вызывая поклонение толп и презрение мудрых, называя себя богатырями.

– Я ищу мудрости, Властитель Крепости.

– И ты ждешь, чтобы я дал ее тебе? – спросил он, наклонившись ко мне в некотором изумлении.

– Насколько я знаю, мудрость не дают; ее подбирают там, где ее оставляют знающие.

– Неужели ты думаешь, что я настолько беспечен?

– Даже самые рачительные хозяева не властны над птицами, которые питаются их посевами.

– И что же намерена клевать эта птичка?

– Эта птичка намерена задать тебе три вопроса.

– Спрашивай. – Он надменно откинулся на своем троне.

– В чем разница между большой и малой птицей?

– Это просто. Большая птица охотится за малыми.

– Но ведь гусь больше ястреба, а ястреб тем не сильнее. В чем судьба птицы?

– И это просто. В ее Силе.

– Но ведь судьба всех тварей – в руке Божьей, и он может покровительствовать слабым. Если некая большая и сильная птица похищает чужого птенца, что она намерена с ним делать?

– Так вот зачем ты приехал, богатырь, – презрительно рассмеялся он, – так вот какой мудрости ты ищешь. Слушай меня, – он снова наклонился вперед, – что захочет, то она с ним и сделает. Захочет – пожрет, захочет – примет в свою стаю и велит лететь со всеми.

– А вот здесь я согласен с тобой. – Не знаю, кто говорил за меня и откуда взялись у меня силы и наглость спорить, но только я был спокоен. – Позволь задать тебе еще один вопрос, хотя я просил только три ответа. Но сможет ли птенец, оперившись, вернуться в свою стаю и править ею?

– Может, – насмешливо прищурился он. – Может. Надо только, чтобы за ним летела стая сильных птиц. А теперь давай я спрошу у тебя три вопроса. Может быть, я тоже ищу мудрости. – И он засмеялся. – Итак, что развязывает уста, когда человек говорить не хочет?

– Это просто: пытка.

– Что сломит человека, когда пытка не поможет?

– И это просто. Темница.

– Что ожидает человека, когда и темница не сломит его?

– И это очень просто. Смерть.

– Это были легкие вопросы, богатырь; посмотрим теперь, как-то ты станешь отвечать на них в жизни.

Вопрос первый: пытка. – Он хлопнул в ладоши; появились стражи. – Взять. Пытать. Здесь. Спрашивать буду я.

– Ты хочешь услышать запах моего паленого мяса или ты хочешь услышать мои ответы?

Властитель Крепости захохотал:

– Вот они, хваленые русские богатыри. Произнеси при них слово «пытка», и они побледнеют и все скажут тебе. А что, если я действительно просто услышать запах паленого мяса?

– Выбери свое желание, Властитель Крепости. Может быть, я трус, но я умный трус. Слово «пытка» действительно есть начало пытки, и ты меня уже пытаешь, и я готов говорить.

– Я люблю слышать запах паленого мяса сильных врагов, а не мальчишек. Ты уже мой, ты будешь говорить. Итак, кто послал тебя сюда?

– Великий князь киевский.

– Итак, Владимир боится. Что он велел тебе сделать?

– Он велел говорить с тобою о Мстиславе. Он знает, сколь велика твоя власть, и хочет мира.

– Мира? Он не получит его. Скоро Мстислав будет сидеть на киевском троне.

– Ты неискренен со мной, Властитель Крепости. Впрочем, это ты меня пытаешь, а не я тебя. Владимир послал меня не с тем, чтобы обманывать тебя. Мстислав в твоей власти. Но ведь ты сам до конца не уверен, что Русская земля – твоя. Не гневайся: и ты, и Владимир, и я – все мы знаем, что Владимир тебе не соперник. Но есть кое-кто, кто стоит на твоем пути и кто действительно может сделаться господином земли Русской.

– И кто же это?

– Волхв.

По лицу его пробежала тень; он надолго замолчал, смотря в пространство перед собой. Потом он обвел взглядом зал и жестом приказал страже удалиться.

– Не шути со мной, богатырь. Если это уловка, если ты хочешь избежать пытки, то это кончится для тебя очень плохо. Ты не знаешь, как умеют пытать в Крепости.

– Спрашивай, и ты увидишь, лгу я или говорю правду.

– Что дает тебе основание говорить то, что ты говоришь?

– Знание.

– Откуда ты получил это знание?

– От Силы.

– Не лги! Твоя Сила невелика. Я чувствую это.

– Она невелика, чтобы я боролся с Волхвом в одиночку. Но ее достаточно, чтобы знать о нем.

– И что же ты знаешь?

Я знал очень мало, но Учитель говорил мне: если ты вынужден лгать, то лги хорошо.

– Я знаю, что мысль похитить Мстислава и сделать его послушным орудием в борьбе с Киевом принадлежит не одной только Крепости. Я знаю, что Волхв совещался с тобой. Я знаю, что он обещал тебе власть над Русской землей. Но ты не верил и не веришь ему. Волхв никогда не будет делать что-то ради другого. Что бы он ни делал, он думает об одном: как править Русской землей, а если удастся, то и другими землями самому. Он не молод. Он должен спешить. И он спешит. Он использует твою Силу, зная, что ты ему не доверяешь, но что ты готов рискнуть. Волхв избавится от тебя быстрее, чем ты можешь предположить. Как только Мстислав будет в Киеве, Волхв приберет его к рукам. Как ни велика твоя Сила и как ни могущественна Крепость, на Русской земле Волхв во много раз сильнее. Как только он захватит власть в Киеве, он сделается почти всесилен. И тогда Крепость может пасть. Мстислав, которого ты хотел сделать своим орудием, обернется против тебя. Волхв уже думает о том, как погубить тебя.

– Ты не боишься так часто повторять это имя?

– Я бы не стал повторять его так часто, будь я в любом другом месте. Но твоя Сила велика, и Волхв не может услышать, что делается в Крепости.

– Ты определенно неглуп… Но скажи мне – не станешь же ты уверять меня, что приехал затем, чтобы предупредить меня?

– Нет, я не стану утверждать явную ложь. Но я могу утверждать, что у нас есть общий враг и что этот враг – Волхв.

Властитель Крепости молчал, а я с отчаянием думал, что ни на шаг не приблизился к своей цели; я лишь избег пытки, но Мстислав оставался так же недосягаем для меня. И тут я решился на отчаянный поступок:

– Я имею основания полагать, что Мстислав и сейчас находится не только под твоей Силой, но и под Силой Волхва.

– Что?! Немыслимо. Ничья Сила не проникнет в стены Крепости.

– Позволь мне поговорить с ним в твоем присутствии, и мы увидим, прав я или ошибаюсь.

Властитель Крепости колебался. Я видел, что он боялся и ненавидел Волхва, но поверить в то, что Сила Волхва действовала в Крепости, не мог. Наконец, он хлопнул в ладоши; появился страж, и Властитель Крепости приказал привести пленника.