Текст книги "Богатырские хроники. Тетралогия."

Автор книги: Константин Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)

– Царьград, девочка, город большой…

Я без труда достучался на рассвете до привратника в нашем монастыре: уже шла служба. Чрезвычайно довольный собой, я пробрался в нашу келью. Добрыня тут же проснулся, с неодобрением посмотрел на мои ссадины и снова заснул. Илья, как видно, лежал без сна. Не проявляя никакого интереса к моим похождениям, он ворочался, вздыхая, а потом вдруг спросил меня:

– А что, Алеша, Бог христиан в самом деле сильнее?

Остров открылся нам внезапно. Он словно выплыл Со Дна моря, как гигантская горбатая рыба. Казалось, е мгновение назад вокруг не было ничего, кроме прозрачных зеленых волнующихся вод, вскипающая под килем нашего суденышка, да бледно-голубого выжженного неба. Над водами этими и под небом этим было покойно, и я век бы лежал под солнцем на палубе и лениво глядел в воду, привалившись к борту.

Как всегда в тайне от всех, я размышлял о Силе. Ни с кем, кроме Святогора, я не говорил о ней, да и то всегда говорил Святогор, а я помалкивал и сопрягал его учение с тем, что вертелось у меня в голове и что я уже смутно понимал и чувствовал сам. Добрыня все обижается на меня за то, что я избегаю разговоров о Силе. Но я уверен, что чем меньше говоришь о Силе тем лучше. Незачем делиться тем, что знаешь, и я не хочу ничему открыто учиться у других. Незачем к тому же будоражить Силу. Свою Силу нужно хранить в тайне от всех. Я не знаю, кому она подвластна. Но, по-моему, чем меньше эти существа или одно Велика Существо слышат от смертных разговоры про Силу, тем с большей охотой они наделяют их ею. Я зная Добрыня не согласен со мной. Он считает, что над едва ли не устраивать советы посвященных, говорить о Силе, доискиваться до ее истоков и учить друг друга. Пускай обижается на меня Добрыня, но все это смешно. Кстати, я чувствую, что моя Сила не слабее его. К тому же я доподлинно знаю, что умею кое-что, чей Добрыня не умеет. Но пускай он, да и никто не знает этого. Я вообще люблю жить в тайне. Вот Добрыня тоже, казалось бы, любит тайные подвиги, но все же несет их как бремя. Илья – ох, Илья вообще трубя не только о том, что было, но и о том, чего и не был никогда. А я бы хотел всю жизнь быть скрытым от других завесой тайны, и только иногда появляться из-за нее. Что ж – появляться в лучах славы, но чтобы тут же снова исчезнуть. Вот Илья – он весь на виду. Вот Добрыня – он терзается из-за того, что скрывает от нас что-то (и не догадывается, что мы зачастую знаем, что он скрывает). Его называли тайным богатырем князя Владимира, но на самом-то деле куда больше тайны было вокруг моей жизни. Илья неотступно думает о том, что будут люди говорить, и хочет, чтобы песни о нем пели и через сто лет после смерти. Добрыня печется о том, чтобы поспеть всюду, где есть нужда в богатыре, и держит в уме все склоки всех княжеских дворов, и даже склоки Степи. А я – я хочу прожить свой век так, чтобы радоваться ему. Какой прок в том, чтобы жить, мучаясь, пусть даже от благих мыслей? Когда несколько лет назад Добрыня метался в жару и бреду, потому что в его плече сидел волос Змея, снаряженный Силой Волхва, я провел у его изголовья недели две. И если бы он умер, я бы отомстил Волхву, хотя бы это стоило мне жизни. Но я наслаждался бы этой местью, я бы радовался и своим последним дням, я бы любил каждое мгновение их. И только так, на мой взгляд, стоит жить. Если плакать – так радоваться этим слезам. Если кручиниться – так любить себя в этой кручине, потому что это сильное чувство, и ты в этот миг – как раскаленный меч. А жить так, как живет Добрыня, нося тоску вокруг себя как облако, или как Илья, хлопоча о посмертной славе, я не могу и не хочу. Если Добрыня тайный богатырь, а Илья – могучий богатырь, то я, наверное, богатырь веселый. Знаю, товарищи корят меня за мою беспечность. Но то, что они принимают за беспечность – это умение прожить по-настоящему всю свою жизнь, умение, которого они, по-моему, лишены. Вон Добрыня сидит и хмурится, и думает о том, что делает сейчас князь Ярослав, и прочны ли рубежи земли Русской, пока мы в отлучке. А что проку думать об этом, когда мы здесь? о радоваться солнышку и морю, тому, что тело крепко, что раны зажили, что дух тверд. Скоро, скоро, Добрыня, мы перестанем быть молоды, да ты уж, пожалуй, и перестал быть молодым, хотя мы почти ровесники, а мне тридцать пять. И вот Илья, посмотрите на него, он вздыхает и думает явно о том, что суденышко наше непрочно, и как бы нам не пойти кормить рыб, и о том, что годы его уже немалые, сил немного, а будут ли о нем петь после смерти – то одному лишь Богу известно. Вот когда развалите суденышко – тогда и думать будем, а когда помрем так не все ли равно, будут ли нас помнить или забудут. А ведь, Илья, были богатыри и до нас, а вот уже Святогора, нашего с тобой Учителя, начинают забывать, врут о Святогоре, а то и вовсе считают его придуманным. А ведь, Илья, мы-то с тобой знаем, что за богатырь был Святогор… Веселей, веселей надо! друзья мои. А вы – беспечность…

Я смотрел за борт на прозрачные воды и чувствовал Силу моря. Может, и Добрыня не знает о том, но у всего есть своя Сила, великая или слабенькая, добрая или злая. Да знай это Добрыня – мучился бы всю жизнь. А я – ничего. Видно, поэтому мне и дано чувствовать Силу вещей.

Сила моря огромна, но бесформенна. Она в общем благая, но я склонен думать: она скорее источник Силы для нас, чем нечто собственное. Вот и беснуется подчас море оттого, что не может владеть своею Силою, топит корабли – то, о чем ты думаешь сейчас, Илья.

Еще мне пришла в голову мысль о том, что, глядя в бегущую назад, но остающуюся с тобою воду, можно так же видеть концы и начала, как когда знающие люди глядят в огонь. Правда, я никогда не слыхал об этом раньше, но много ли знающих людей имели время и терпение смотреть на море и радоваться ему? Я сказал себе, что об этом нужно подумать и при случай попробовать, но сейчас мне было слишком хорошо и весело, чтобы я пытался разглядеть чье-то будущее в волнах.

Внезапно я почувствовал, как какая-то тень легла мной, словно облачко заслонило солнечные лучи. B это самое мгновение Добрыня вскочил и крикнул:

– Остров!

Как я уже сказал, остров был похож на неожиданно всплывшую гигантскую горбатую рыбу. Там, где полагалось быть ее плавнику, в небо врезалось какое-то строение. Я понял, что это был храм.

Я поднялся и жадно смотрел на остров. Остров! У каждого есть какие-то слова, которые колокольным звоном отдаются в ушах. Для меня таким словом было – «остров». Не знаю почему, но только казалось мне совершенно волшебным, что он со всех сторон окружен водою; вроде бы такая же земля, суша как все остальное, и все же – нет. Может быть, это оттого, что я сам, в сущности, хочу быть веселым островом среди людей? Те острова, на которых я бывал, меня не удовлетворяли – взять хотя бы острова на великом озере, где родился Добрыня. Морской же остров – душа так и запела, когда я глядел на него!

Добрыня стоял, нахмурившись. Илья с облегчением разминал ноги: наконец-то проклятая езда по морю кончалась! И тут очень простая мысль пришла мне на ум:

– Добрыня, или ты забыл про стрелы? Нам некуда спрятаться, мы открыты со всех сторон и, может статься, скоро будем похожи на ежей.

– Укоротить бы тебе язык, Алеша, – проворчал Илья.

– А что делать? – отрубил Добрыня. – На этом суденышке не спрячешься.

Проклятый остров внезапно перестал мне нравиться. При некоторой удаче Волхв мог перестрелять нас по одному. К тому же, хоть нам и говорили, что он скрывается здесь один, кто мог знать наверняка? Как всегда в такие мгновения, я пожалел, что не выбрал другого способа радоваться миру, кроме как богатырского.

– Давайте-ка ляжем, – сказал Илья.

– И ты думаешь, что моряки после этого поведут судно вперед? – усмехнулся я.

– Поведут, – сказал Илья. – Я знаю способ.

– После твоих способов, Илья, они отчалят, только мы сойдем на берег, и нам придется делить остров кое с кем до скончания века.

– Ладно, – сказал Добрыня. – Давайте ляжем на палубу, но только так, как мы лежали раньше, надо, чтобы моряки заподозрили что-то.

И мы снова развалились на палубе. Борта до некоторой степени защищали нас. Я глядел на приближающийся остров как охотник, и знакомое щекочущее чувство опасности, исходящей от хищной дичи, разбежалось по моему телу. Я любил его, хотя иногда дичь бывала, пожалуй, великовата для меня – как, например, сейчас. Я стал слушать Силу острова. Это была недобрая Сила, я чувствовал в ней напластование многих злых жизней и не мог сказать с определенностью, что Волхв здесь. К тому же море мешало мне, несомненно, его Сила побивала мою.

Даже если отвлекаться от Силы, остров не мог не впечатлять. Исполинские глыбы складывались в темные обрывы, о которые плескали волны. В сочетаниях глыб угадывались то лица, то чудовища, судно наше легонько поворачивалось, и лики эти исчезали, чтобы вместо них появились другие. Стаи чаек громко кричали над головой, несомненно, весь остров уже знал о нашем приближении… Внезапно я похолодел: сверху, со с палуба нашего суденышка простреливалась насквозь, как если бы мы просто подставили Волхву наши спины. Как на грех, кормчий вел судно по самой кромке острова. Шея моя заныла, я непроизвольно дернулся в сторону. Однажды Добрыня именно так спасся от стрелы Волхва. Но, по всей вероятности, это был только страх, потому что ничья стрела не вонзилась со звоном борт корабля. «Пока жив Волхв, – сказал я себе, – я буду слишком часто попусту дергаться. Мы приплыли сюда чтобы положить конец всему этому». И снова веселое чувство азарта охоты охватило меня. Не знаю, что думала по этому поводу наша «дичь», и не радовалась ли и она тоже возможности покончить с богатырями одним разом, но только ничто не выдавало ее присутствия.

Корабль медленно огибал остров, и не успел я подумать, что пристать здесь негде и нам предстоит карабкаться по этим адским кручам, да еще тащить за собой Илью, как внезапно за поворотом показалась пристань. Ступени ее были выточены в камнях, нижние уходили под воду; волны обтесали их, они были уже не прямоугольны, а полукруглы, и я внезапно осознал, какую пропасть веков назад была высечена эта пристань, сколько кораблей приставало к ней и сколько ног прошло по этому дикому острову… Ступени приблизились, и через мгновение, перескочив через борт, мы стояли на них и волны лизали наши ноги. Мельком я глянул на товарищей и довольно усмехнулся: как бы разны мы ни были, по каким бы причинам ни сошлись вместе, но теперь издали могло показаться, что на берег ступили три близнеца: правая рука на рукоятке меча, тело немного согнуто, чтобы в любой момент прыгнуть, левая рука прикрывает шею от стрел. Но стрелы не летели; оставалось неизвестным, было ли кому принимать нас за близнецов…

Быстро посовещавшись, мы решили прочесывать остров вместе. Конечно, Волхв и его черная свита, если она у него была, могли, перемещаясь, легко скрыться от нас, и поэтому если бы мы ходили по острову порознь, то вероятность найти Волхва была бы больше. Но – больше была и вероятность того, что Волхв перебьет нас поодиночке. Мы принялись за дело.

Скоро с нас полил пот. Остров был мал, но довольно-таки скалист, и приходилось заглядывать в каждую расщелину, ложиться на живот и пристально разглядывать обрывы в поисках пещер. Мы пошли посолонь, поначалу осмотрев береговую кромку, а затем закладывая все более тугие круги. Мы с Добрыней рыскали, а Илья вертелся по сторонам, примечая всякое шевеление. Но мы с Добрыней ничего не нашли, а Илья никого, кроме птиц, не заметил. Так мы обошли весь остров кругами, пока не поднялись к развалинам древнего храма из белого мрамора.

Колонны ослепительно сияли на солнце, словно соляные. Под ногами валялись осколки разбитых статуй. Они потемнели от времени, приросли к земле, но стоило потереть – и начинал сверкать тот же мрамор. Плиты пола были истерты тысячами ног, но он оставался по-прежнему крепок.

Отсюда был виден весь остров, покрытый одной лишь выжженной травой – ничему другому море и ветер вырасти не давали, хотя птицы наверняка заносили сюда семена. Солнце уже садилось за море, закат расплескался на воде и на небе, и казалось, что древние боги смотрели на него вместе с нами. Трава и скалы были красноватыми, и весь остров походил на тлеющий уголь. Я отчего-то запомнил это.

Мы пришли к единодушному выводу, что Волхв если он вообще здесь находился, мог скрываться только в какой-то пещере под обрывом. На поверхности острова – мы могли поклясться в этом – не было ни души.

Мы смотрели на темнеющее море, которое к вечеру сделалось, казалось, еще безбрежнее. На западе солнце скрылось в багровом мареве, а с востока наваливалась тьма – особая тьма, должен сказать, не спокойная ровная русская тьма, а будоражащая, словно катящаяся на нас. Там зажигались синие звезды. Если я и мог представить себе место, где бы мне, Алеше, было бы нерадостно жить – так это на таком голом острове, застрявшем между восходом и закатом, по прихоти богов выскочившем на пути морских волн, которые когда-нибудь, – когда уже и тени нашей не будет на земле, и все живущие ныне языки исчезнут, – сотрут, слижут этот остров, перекатятся через него и восстановят ровную морскую гладь…

– Пора бы и честь знать, богатыри, – сказал Илья. – Чем таращиться на соленую воду, лучше бы чем другим горло промочить.

Мы перенесли к храму наши царьградские припасы и уселись на ступени. Костра разводить мы не стали: есть кто на острове или нет никого, но только здравое правило каждого, кто идет по следу, – оставаться ночью во тьме.

– Надул нас этот грек, – ворчал Илья. – Нашли кому верить. Может, они и в сговоре были. Пока мы тут по камням, как ящурки, ползаем, тот-то, поди, давно на Руси. Охо-хо…

– Мы этого грека не на пристани подобрали, – защищался Добрыня. – Нас к нему патриарх послал.

– Патриарх твой… Рожа как у бабы… Меча никогда в руках не держал… Своя и у него корысть… Нужна ему Русская земля… Может, и он уж давно куплен Кем надо…

– Да, именно нужна ему Русская земля! Пропадет без нее Царьград, Степь задавит! – сердился Добрыня. – Союзник он наш!

– Союзы… Как кто кого мечом посечь не сумеет и надо хитростью брать – вот тебе и союз. Видали мы, видали… А может, и напрасно машешь рукой, Добрыня. Ты мнишь себя великим знатоком дворцов, да ведь монахи тоже о семейной жизни советы дают. Но грек – грек… Не думаю, чтобы он врал или тем более был в сговоре.

– Дело в том, – сказал я, – что птичка могла и упорхнуть. Не один наш корабль на море, а слухами о погоне земля и вода полнятся.

– Завтра, завтра, – повторял Добрыня. – Вот скалы осмотрим…

По-моему, так лучше спать в степи, чем на вершине острова. Всю ночь ветры гуляли вокруг, носили незнакомые запахи. Всю ночь по очереди мы стояли на страже, но – ничего.

С первыми лучами солнца нас разбудил Илья.

– За дело, чтоб поскорей убраться отсюда, – хмуро сказал он.

Мы сели, потирая глаза, и тут Добрыня, оглянувшись на пристань, вдруг вскочил и бросился туда.

Недоумевая, мы поспешили за ним. На бегу я понял, что заставило его вскочить – недвижные тела моряков…

Добрыня сильно опережал нас, вот он подскочил к крайнему, дернул его за плечо – и тот вскинул голову.

Мы перешли на шаг.

– Что, Добрыня, – крикнул Илья, – плохой сон видел?

Но Добрыня уже возился на судне, ворочая сосуды с водой.

– Все цело, – сказал он, поднимая голову, когда мы, подошли. – Я вдруг подумал, что, если Волхв на острове, он бы заколол ночью моряков или разбил сосуды с водой.

Илья зарокотал смехом. Потом он нахмурился и сказал:

– А ведь ты прав, Добрыня. Если бы он был на острове – так бы все это не осталось. Не такой он человек, чтобы сидеть, скрючившись, в какой-нибудь норке, пока мы будем силки ставить. А значит, нет его тут…

Варяги, однако, не потешались над нами.

– Боитесь духов? – спросил кормчий и покивал.

– А если ты тоже боишься, – раздраженно сказал Добрыня, – что ж ты караульного не поставил?

– Против духов бессилен караульный, – серьезно сказал кормчий.

– Так пусть бы он читал молитвы! – бросил Илья.

Но кормчий, видно, не верил в то, что духов отпугнут молитвы…

Мы сели с моряками за трапезу. Оранжево-черные волны катили на пристань, и она сияла, как огненная. Мы наполнили чаши водой, даже сквозь глину она холодила пальцы. И тут внезапно мысль сверкнула в моей голове – а жив я до сих пор именно потому, что меня посещают такие мысли, – и я одним махом вышиб из рук Добрыни и Ильи глиняные чаши и крикнул варягам:

– Не пейте!

Илья, с недоумением проводивший взглядом свою чашу, рассерженно, как медведь, зарычал на меня:

– Это что еще за шутки? Что на вас сегодня накатило?

– Вода может быть отравлена, – бросил я.

Кормчий покачал головой:

– Никогда не слышал, чтобы духи пользовались ядами.

– Никогда! – подхватили варяги и потянули чаши к губам.

– Стойте! – крикнул я. – Вы не знаете, какие духи Могут быть на Змеином острове!

– Послушай, – сказал кормчий рассудительно, – воды у нас мало, а если не пить то, что в сосудах, так и вовсе нет.

– Один сосуд у нас наверху, – сказал Добрыня. – Мы караулили всю ночь, из него можно пить.

Кормчий послал за сосудом; лицо его омрачилось. Судя по всему, ему очень не нравилось все то, что происходило, и он был намерен как можно быстрее убраться отсюда.

Наконец моряк принес воду и разлил в чаши.

– Не пейте, богатыри, – шепнул вдруг Илья, помаргивая глазом. – Под утро – сам не знаю как, но я вздремнул…

– Стойте! – крикнул Добрыня – и осекся, потому что варяги уже тянули пустые чаши к сосуду снова…

– Не пейте и эту воду! – сказал я мрачно, проклиная старого Илью, который, видно, рассудил, что опасность не велика, и не мог удержаться от мгновения сна – а ведь что может сделаться от такой малости…

Кормчий с проклятиями приказал отставить сосуд.

– Вот что, – сказал он, – сегодня мы уходим с этого острова.

– Тебе было мало нашего золота? – прищурился Добрыня, а всем, кто его знает, известно, что, когда Добрыня так вот прищуривается и дружелюбно что-нибудь спрашивает, лучше поостеречься.

– Все ваше золото не вернет меня к жизни, – ответил кормчий угрюмо. – Сегодня после полудня мы уходим. Я бы ушел немедленно, но именно из-за вашего золота я даю вам еще полдня.

– Да как ты разговариваешь, сыть белоголовая? – возмутился Илья.

– Но действительно – что мы будем делать на острове без воды? – сказал я. – Если эту воду нельзя пить, нам нужно уходить сегодня ночью, чтобы к утру добраться до гирла Дуная. Завтра к вечеру у нас недостанет даже силы справиться с командой, не то что с врагом.

– А это мы скоро узнаем, – мрачно пообещал Илья, – можно пить эту воду или нет. Если эта чудь перемрет к полудню – значит, нельзя. А если нет – значит, можно. – И он вдруг захохотал.

– Пока они еще подчиняются нам, – сказал Добрыня, – надо осмотреть берега.

С большой неохотой моряки подчинились, и наш корабль медленно отвалил от пристани.

Труд это был адский. Илья оставался на корабле, а мы с Добрыней разделись и ползали по скалам вдоль берега, поднимаясь как можно выше и заглядывая в каждую расщелину. Внезапно Добрыня крикнул:

– Алеша!

С кинжалом наготове я перепрыгнул через скалу. Добрыня стоял над глубокой расщелиной.

– Посмотри, что там, – сказал он мне хитро, отворачивая большой камень.

Я увидел холщовый мешок, развернул – и из темноты, как звериные глаза, на меня сверкнули монеты, перстни, кубки, зубы ожерелий и змееныши браслетов.

– Разбойнички, – кивнул Добрыня.

Мы переправили мешок в лодку. Он был велик и тяжел. Илья немедленно сунул в него свой нос, а мы с Добрыней повисли на бортах судна, упираясь ногами в поросшее водорослями днище.

– Ой-ой-ой, – запричитал разомлевший от солнца и жажды Илья, – ай да молодцы, ай да добыча!

И он со звоном, сияющей струей, вывалил все это на палубу.

Варяги ахнули. Кулаки их непроизвольно сжались, смотрели на Илью как голодные лисы на сытого Медведя, шевелящего лапой гору мяса.

А Илья действительно совершенно по-медвежьи копался в этом богатстве, цокая языком, то поднимая кубок, то высыпая на ладонь золотую цепь. Варягам казалось, что теперь они поняли, зачем мы появились здесь. Они пододвигались к золоту все ближе, и я смеясь про себя, читал их мысли: двое молодых в воде, а со старым медведем можно будет и справиться. Но Илья, хоть Силой и не обладал, мысли их прочел не хуже меня, потому что вдруг сжал золотой кубок своей огромной лапой, расплющил и бросил в воду. Варяги, невольно застонав, отшатнулись.

– Ну что, – поворотился Илья к кормчему, – согласен задержаться здесь на денек-другой?

Тот судорожно кивнул:

– Но как мы будем делить это? Без нас вы бы не нашли золота…

– А чего там делить, – буркнул Илья. – Делить хлопотно. Или вы остаетесь здесь настолько, насколько мы захотим, и получаете всю кучу, или я бросаю все в воду.

Кормчий не поверил, чтобы три сильных человека, не похожие на безумных, были готовы отдать ему такую кучу золота.

– Все? Ты сказал – все?

– Ну если тебе много, пусть рыбы порадуются. – И Илья бросил пригоршню золотых монет за борт.

– Мы останемся! Поклянись, что…

– Что-о? – взревел Илья. – Это мне клясться? Да я сейчас тебе голову снесу – вот тебе будет моя клятва!

– А как же вода, кормчий? – насмешливо спросил Добрыня.

– Здесь есть древние сосуды, – сказал кормчий серьезно. – К утру там собирается роса. К тому же, может быть, скоро пойдет дождь. – И он с надеждой посмотрел на небо.

Моряки сделались очень почтительны к нам. Они смотрели на нас как на священных безумцев. Но очень скоро это перестало меня занимать. Жара усиливалась, солнце жгло тело, жажда становилась невыносимой…

За день мы осмотрели весь берег. Никаких пещер обнаружено не было.

Никто из моряков не умер. Они отдали нам нашу воду и смело принялись пить свою. Мы с Добрыней отговаривали их – но как ты запретишь пить полудюжине людей, проведших без капли воды целый день на солнце? Нам хватало стонов Ильи, который доказывал, что раз за день ничего не случилось, то, по крайней мере, наша вода чиста. Добрыня сказал холодно:

– Иногда приходится платить за предрассветный сон, Илья.

И Илья с ворчанием отставил сосуд.

– Нет здесь никого, на вашем острове, – пробормотал он.

И снова был закат, и снова трава и скалы были красными, и снова остров казался мне похожим на тлеющий уголь.

«Вход в ад», – вспомнил я слова патриарха.

– Подождите, – сказал я медленно. – Здесь что-то должно быть внутри. Здесь что-то скрывается под ногами…

– Пещеры? – сказал Добрыня. – Но где же вход в них? Мы обыскали весь остров. – И он беспомощно оглянулся по сторонам.

– Храм, – сказал он. – Пещеры под храмом.

Несмотря на темноту, мы поднялись по ступеням.

Илья Ударил рукояткой меча по плитам – и глухой гул ответил ему…

Смею надеяться, даже Илья не спал на посту в эти ночь.

Мы разложили щиты, и мечи, и шлемы – и утром осторожно слили росу в чашу. Мы обошли сосуды и собрали росу с них. Возможно, для воробушка этого бы и хватило. Но для троих богатырей… Так или иначе, утром мы принялись за дело. Но храм был словно заколдованный, наверно, на нем еще лежала тем прежней Силы, – несмотря на свою древность, плиты не отходили нигде, основание оставалось прочно и никакого хода в пещеры мы не нашли. А между тем пустоты прослушивались едва ли не по всему острову – где сильней, где слабей.

Моряки были бодры и, посмеиваясь, предлагали нам воду.

В отчаянии мы опустились на скалы. Ничто не говорило о присутствии Волхва на этом проклятом острове. Хода в пещеры не было. Естественным для нас было объявить радостной команде отплытие, добраться до земли, утолить жажду, восстановить силы и двигаться в Русскую землю. Но было одно обстоятельство: не получалось подвига. Не в том дело, что нам нужна была победа, но нам была нужна ясность. Если мы втроем брались за что-то, то всегда доводили дело до конца. И это удерживало каждого из нас от того, чтобы сказать товарищам: «Поплыли отсюда!»

Казалось невообразимым, что Волхв может находиться в это мгновение прямо под нашими ногами Он бы, несомненно, нашел способ себя показать. Не таков он был, чтобы сидеть как крыса в норе. Предположим, он не ожидал нашего появления. Но теперь-то он точно знал, что мы здесь. Волхв, в отчаянье сидящий в пещере без воды? Да и как он мог попасть в эту пещеру? Да не был ли прав Илья, и не были ли слова грека ловушкой?

Я сказал себе, что, по крайней мере, подвиг этот отвратит меня навсегда от островов, как бы заманчивы ни казались мне раньше эти вершины гигантских гор, подножиями уходящих во всю небывалую глубину моря-океана… И тут…

– Послушайте, – сказал я, – есть только одна возможность, которую нужно проверить. Вход в пещеры может быть под водой.

– Только лягушка залезет в такую пещеру, Алеша, – сказал со вздохом Илья.

– Или человек, который умеет нырять.

Илья посмотрел на меня с подозрением:

– Ты хочешь сказать, что ты умеешь это делать?

– Умею.

– Да когда ж ты этому научился?

– Не помню.

На самом деле я все прекрасно помнил. Я переправлялся через реку в бурю; лодка моя опрокинулась; я потерял Туг… Я был тогда совсем молод; теперь, возможно, я бы и махнул на это рукой, но тогда потерять меч казалось мне совершенно непредставимым. Я провел на этом проклятом месте три унизительных дня. Никто никогда не учил меня нырять – в лучшем случае воины умели плавать. Сначала я никак не мог собственно нырнуть с поверхности: вода выталкивала меня. Затем я не мог нырнуть глубоко: у меня начинало так ломить уши, что, казалось, они сейчас лопнут. Потом я долго боялся открыть глаза под водой. А потом я научился первому, второму и третьему и нашел свой меч.

Добрыня смотрел на меня с нескрываемой завистью.

– Кто тебя учил?

– Случай, Добрыня.

Про себя я посмеялся. Добрыня – как он думал втайне – гордился тем, что умеет, в отличие от Ильи, все.

– Подожди-подожди, Алеша, – вмешался Илья. Но ведь для этого придется обшарить подножие острова под водой, а этого не сумеешь даже ты.

Как сверкнули глаза Добрыни Новгородского при словах «даже ты»! Ох, богатырское соперничество, лучше бы тебя не было! Хотя коли бы не было тебя, то и не учились бы богатыри ничему…

– Все подножие? – сказал я. – Навряд ли. Если вход в пещеры есть и им пользуются, то он должен быть доступен в любое время, и с острова, а не корабля. Даже те, кто умеет нырять…

Снова проклятое «даже»! Кто тянул меня за язык! Хотя, чтобы подначить моего друга Добрыню, который не раз выручал меня и которого не раз выручал я…

– …не умеют ползать по скалам вниз головой, как ящерицы. Значит, ко входу в пещеры должен вести более-менее пригодный для человека спуск…

– Я знаю такие места, – сказал Добрыня поспешно.

Я знал их не хуже, но согласно кивнул:

– Веди.

Я устал, от жажды мне не хотелось двигаться вовсе словно кто-то засунул сухую тряпку мне в глотку, но надо было проверить под водой все, что можно, заканчивать подвиг. В конце концов, мне предстояли осмотреть всего три места. На это меня должно была хватить.

– На всякий случай, – сказал я, – пусть Илья пошумит в храме. Стучи-ка в плиты посильнее.

– Постой, Алеша, – сказал Илья хмурясь. – Никогда такого прежде не бывало, чтобы двое не могли в случае чего помочь третьему. Это первый случай, и он мне не нравится.

– Ничего подобного, – возразил я. – У каждого из нас были свои собственные подвиги, когда никто не помогал. Считай, что нас снова разделяют дни пути.

Но Илья был прав, и неожиданная радость заиграла в моем, казалось, безнадежно иссохшем теле, и почти вприпрыжку направился я к первому обрыву.

Мы с Добрыней еле спустились к воде. В доспехах это не слишком удобно делать. Но скоро я лишился своих доспехов совсем – разделся донага, взял кинжал и прыгнул в воду. Последнее, что я заметил, было обеспокоенное лицо Добрыни.

Я давно не нырял; к тому же морская вода почему-то выталкивала меня на поверхность, как деревяшку. Бороться с нею было утомительно, но наконец я приспособился и нырнул. В ушах зазвенело, я открыл глаза и одновременно от изумления открыл рот, откуда полетели наверх шарики воздуха. То, что я увидел, меня потрясло.

Я плыл в волшебном мире. Серебряный колышущийся плащ воды был надо мною. Серебряный цвет у поверхности переходил в голубой, синий, темно-зеленый, все – цвета драгоценных камней. Я словно попал в карбункул. В каком-то восторге я плыл, пока хватило воздуха, потом вынырнул и погрузился снова.

Дно круто уходило вниз – в самую морскую пучину! Как жаль, что мне туда не донырнуть – уже и так в ушах моих звенело; чудесным образом я слышал, как бьется о скалы вода, – значит, звук жил и здесь, и если рыбы немы, то они вовсе не глухи! Багровые, сине-зеленые, зелено-желтые водоросли колыхались в Такт прибою, а на глубине шевелились, словно живые. Отполированные тела рыб мелькали передо мной и завораживали меня. Гигантские стаи проплывали мимо, По какой-то непонятной причине враз меняя направление. Только что стая неспешно двигалась к берегу – и вдруг в мгновение ока сотни тел мелькнули, как сотни клинков, и стая ушла на глубину. Я поднял глаза – наверху солнечные блики, как масло, стлались по воде. Мороз пробежал по спине от восторга, я ощутил присутствие божества…

Я снова вынырнул и услышал показавшийся мне странным после звенящего подводного мира голос Добрыни:

– Как ты, Алеша?

Махнув ему рукой, я вспомнил о деле.

Я принялся нырять у скал; я был свободен и силен.

Но никакого входа в пещеры я не нашел. Дно была завалено огромными глыбами, точно такими, как и на берегу, – море делало свое дело и подгрызало остров. На одной из глыб я увидел ярко-красную рыбку, прилепившуюся к камню брюхом; потом проплыла темно-синяя стая рыб… Внезапно я услышал слабые ровные удары. «Что бы это могло быть?» – подумал я и засмеялся: это Илья, стараясь на совесть, долбил плиты храма…

Добрыня неверно истолковал радость на моем лице:

– Нашел?!

Я помотал головой.

Мы перешли ко второму спуску. Илья издали помахал мне рукой, как бы спрашивая: ну как? Я снова покачал головой: пока никак. Но усталость моя прошла, прошла и жажда – видно, холодная вода на глубине омыла и оживила меня.

На этот раз я прямо-таки сбежал вниз, так мне не терпелось снова очутиться под водой. «Чем бы ни окончился этот подвиг, – думал я, – мне он принес праздник».

И вот я снова был на глубине. Я сновал меж глыб, казалось – как всамделишная рыба, но везде утыкался в скалы. Я поднялся на поверхность и осмотрелся. Неподалеку от себя я увидел козырек огромной скал» нависающей над водой. «Что, если попробовать здесь?» – подумал я и нырнул.

Скала продолжалась под водой, наверно, на два человеческих роста, а потом – мое сердце радостно вздрогнуло – кончилась; я поднырнул под нее и оказался в пещере. Я проплыл немного вперед – пещера продолжалась, вот я уже видел только слабый свет справа и слева, а впереди – черноту. Я решил подняться на поверхность и набрать еще воздуха.