Текст книги "Богатырские хроники. Тетралогия."

Автор книги: Константин Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)

Глава двадцать седьмая

На мгновение я словно провалился куда-то. Потом обе мои ошибки встали передо мной въяве. Я ездил к Наине! Я усыплял Ярослава! А Враг в это время был в Киеве! И князь Владимир – убит! Престол пуст! Волхв – приходи, владей!

– Когда его убили? – спросил я глухо.

Боярин стал озираться по сторонам.

– Он умер, – шепнул он, – так говорят. От всех скрывают его смерть. Но тебе я сказал. Что бы ни было между тобой и Владимиром, ты служил ему.

– Зато вы ему плохо служили, – сказал я. – Что со Степью?

– Я говорю тебе: Степь пошла на Русь!

– Кто возглавляет войско?

– Перед смертью князь послал Бориса… Борис уже в пути… За ним послали…

– А Святополк?

Боярин зашептал совсем тихо:

– Святополк хочет княжить…

– Видно, у вас у всех помутился разум, – сказал я в сердцах. – Вы попустительствуете ему. Поворачивай дружину.

– Нет, – зашептал боярин, – мне приказано идти на Ярослава…

И тут я понял, что здесь моя Сила не сделает ничего против силы страха. Не попрощавшись, я понесся по дороге дальше.

Вот куда завела меня моя глупость. Пока я метался по земле Русской, Враг нанес удар в самое сердце. Я не был уверен, что Волхв специально плел свои сети в расчете на меня; видно, не я один был одурачен. Но куда лететь теперь? Я остановил коня. И тут я совершил третью ошибку. В Киев, решил я. Святополк там. Я должен остановить его. Туда же приедут сыновья Владимира. Меня заботили Борис и Глеб. В Киев! Уже вскорости мне было дано узнать, как страшно я ошибся…

Киев уже знал. Плакали, ломились в церковь Богоматери, в которой лежало тело, но, по сути, в городе царило мерзкое оживление, обычное, когда одно правление сменяет другое. Для бояр – кому опала, кому почести, для простолюдинов – причастность к государственным делам…

Я протиснулся в церковь. Меня узнали; расступились. Я прошел к телу князя. Здесь не нужны были никакие корни мындрагыра: мало-мальски опытному глазу было понятно, что в нем еще жил яд.

«Вот так все и кончается, князь Владимир Святославович, – подумал я. – Ты мнил себя владыкой земным, а умер ты – и где твоя власть? Даже над телом своим ты был невластен. Твое тело скрывали от народа несколько дней, и вот оно лежит здесь – прах и тлен, и простолюдины смотрят на него раскрыв рот. А ты держишь ответ перед Царем Небесным, и как бы ничтожен я ни был, но знаю, что суд его будет суров… Да, ты крестил Русскую землю, но ты же и вверг ее теперь в смуту. Прощай, гордый князь! Сначала я был для тебя мальчишкой, потом твоим тайным богатырем, потом стал помехой. Ты был для меня сначала полубогом, потом мудрым хозяином, а кончилось тем, что я назвал тебя безумным стариком. Теперь Иисус рассудит нас. А мне пора. Прощай, князь!» И я поклонился в землю.

На паперти я увидел ненавидящие глаза. Святополк.

– Взять его! – закричал он. – Взять изменника!

Я обнажил меч. Страшная ярость поднялась во мне. Тяжело было мне поднимать руку на княжескую дружину, с которой сам проделал немало походов против Степи, но теперь я стоял на своей дороге, а дружина преграждала мне путь.

Но я поднял меч – и опустил его. Вся площадь перед церковью была запружена войском. Мне было не уйти.

– Что, отцеубийца, – закричал я Святополку, – зверь хищный и подлый, крови моей захотел? Берите меня, служите Волхву, пусть будет проклято его имя. Говорю вам: Святополк – его слуга!

По дружине прошел ропот, но меня уже схватили; я никогда не видел этих людей раньше, но мог поклясться: у каждого под кольчугой болталось серебряное копытце.

– К оружию, русские люди, – кричал я. – Отомстите за смерть князя Владимира!

Но человек труслив…

Я оказался в подземелье дворца, в самом глухом углу, в клетке из прутьев. Я был здесь только однажды – когда спасал Радко, и уже тогда ужаснулся обилию пленников, но никогда не говорил с князем Владимиром об этом. Теперь я оказался одним из них – заслуженная участь…

Я догадывался, зачем меня оставили здесь: Волхв хотел говорить со мной, и я еще раз возблагодарил Бога за то, что успел отправить мать в скит к Учителю; там ей ничего не грозило, а больше ничто другое не могло сломить меня.

И тут меня осенило: приезд в Киев тоже был ошибкой. Мое место было либо подле Бориса, который стоял на реке Альте, ожидая нападения Степи, либо с Глебом, который был в Муроме. Там, и только там, было мое место, а не у Ярослава в Новгороде, не у Наины в Свапуще, не у Святополка в Киеве. Но теперь было слишком поздно. Я не мог даже попробовать разогнуть решетку: я был закован в кандалы, которые не мог разорвать и богатырь, и лежал, скованный, на спине.

По моим расчетам, должна была уже наступить ночь, как вдруг я увидел согбенную фигуру, пробирающуюся в проходе к моей клетке.

Когда человек приблизился, я разглядел: это был дряхлый старец. Старец обхватил дрожащими руками прутья – и вдруг прутья раздвинулись! Не Волхв ли это, изощренно издевающийся надо мной?

Старец проник в проем и наклонился ко мне:

– Ты живой, Добрыня?

Алеша! Я едва не заплакал.

– Как ты вошел сюда?

– У меня есть кое-что…

– Серебряное копытце? А я думал – только я собираю подобную дрянь…

– Ты всегда уважал только себя, Добрыня… Быстро переодевайся в мое.

– А ты?!

– Меня Святополк не тронет…

– Алеша, как только освободишься, лети в Новгород к князю Ярославу. Расскажи ему про убийство Владимира. Про Волхва. Про Святополка. Про то, что в его окружении есть дети Волхва. Про то, что до меня он сам находился под дурманом Врага. Скажи, что Добрыня спешил и не успел объяснить все сам. Я еду к Борису.

– Твой конь стоит подле твоего бывшего дома. Там ты найдешь меч – не чета твоему, но пригодится, пока не добудешь новый.

– Где Илья?

– Илья выехал из Чернигова в степи.

Больше ничего сказано не было.

Сгорбившись, я поковылял к выходу, проклиная себя за то, что не могу, как Алеша, перенимать чужую походку.

Я долго стучал, пока, наконец, не взвизгнул засов и в дверном проеме не показалась фигура стражника.

– Долго возился, отец, – сказал он мне. – Покажись-ка, каков ты.

– Забыл, кому служишь? – проскрипел я, вытаскивая из-за ворота серебряное копытце. – Забыл, что твое дело – двери отворять? Прокляну!

Он отшатнулся.

Я поковылял дальше. У выхода с княжеского двора мне пришлось показать копытце еще раз. Волхв крепко сидел теперь в Киеве. Наши усилия и усилия наших Учителей в мгновение ока пошли прахом.

Скоро я уже скакал во весь опор по пустым киевским улицам. Меч, которым снабдил меня Алеша, был богатырский меч. Я бы выбрал себе другой, и я не знал, как он поведет себя в бою, но это было большое подспорье.

Во всех местах, которые я проезжал, я говорил про измену Святополка. Мне верили, но что было толку. Я гадал, удалось ли Алеше вырваться из подземелья и где находится Илья.

Борис должен был стоять на реке Альте, на рубеже степей, куда послал его еще отец, покойный князь Владимир. Я спешил как мог. Но у коней нет крыльев…

Была одна мысль, от которой я покрывался холодным потом. Расположенные ко мне люди говорили, что за несколько дней до меня по дороге проследовал отряд всадников; судя по тому, что я наталкивался на их следы, они ехали кратчайшим путем на реку Альту. Я гнал коня… Мысленно я уже сражался с Волхвом, но что было проку от этих воображаемых сражений…

У меня не было доказательств того, что отряд всадников принадлежал Волхву: сейчас вся Русская земля волновалась в смуте, и естественно было для дружины спешить к Борису, которого отец в последние месяцы видел своим преемником, правда так и не успев передать ему престол. У меня то появлялась надежда, то исчезала. Я применял Силу, твердил: «Борис, Борис, берегись!» – но Борис не владел Силой, и мои заклинания были бессмысленны. Я устремлял свою Силу на зловещий отряд и навлекал на них несчастье. Пока ничто не помогало. Неведомый отряд опережал меня на три дня…

Так думал я, несясь по лесной дороге в сумерках. И тут невероятной силы свист оглушил меня; мой конь всхрапнул и в ужасе бросился в лес; а свист все издевательски звучал, не отставая от нас; я изо всех сил сдерживал коня, в любую минуту он мог внести меня в дерево, но сам посматривал вверх и следил за паукообразной тенью, перебегавшей с ветки на ветку; и когда мой конь, наконец, застрял в чаще, я, в мгновение ока все взвесив, решился и нанес удар мечом… Свист оборвался, и Радко упал на землю.

Я соскочил к нему. Голова моя гудела и кружилась, мой конь тревожно ржал.

Радко умирал.

– Добрыня… Будь ты проклят.

– Я перевяжу тебя.

– Нет… Мой отец отомстит за меня.

– Где сейчас твой отец?

– Я не дурак… Я служу ему… Он отомстит… Он отомстит…

Его губы сложились для последнего свиста, но только лишь слабое дыхание вырвалось из них; вместе с ним отлетела и душа Радко.

Я ехал дальше. Я не мог поступить иначе. Страшная смута была над Русской землей, а Радко, может быть, нарочно вел меня в глубь леса, где меня уже ждали. Дети Волхва. Когда он находит их – они навсегда потеряны для нас. Но я все равно не мог забыть того мальчишку из Свапуща, которого в свое время – лет шесть назад – спас. Лицо его матери вставало перед моими глазами. И в который раз я проклял тот час, когда избрал стезю богатыря.

Я понял, что не догоню неведомый отряд. Я оста-новил коня, спешился, сел на землю и стал смотреть на звезды. Я собирал всю свою Силу. «Пусть они задержатся в пути, пусть… Я приказываю, я заплачу за это несколькими годами своей жизни. Они должны задержаться». Потом я сел на коня и понесся дальше.

На другой день я утвердился в том, что догоняемый мною отряд принадлежал Волхву. Я нашел тела убитых киевских гонцов. Борис ничего не узнал о смерти отца. Черная стая перехватила их и теперь неслась на Альту.

Над телами убитых я стоял долго, теряя время, но размышляя, что мне делать. Оставалось еще одно средство, достаточно отчаянное и безнадежное. Я встал лицом на запад и громко произнес три раза:

– Волхв! Волхв! Волхв!

Эхо отозвалось в лесу. Даже мне стало не по себе. Но я продолжал:

– Теперь ты должен слышать меня! Я, Добрыня, на свободе. Я победил тебя в Новгороде, как победил у Идолища. Я стою на твоем пути. Приходи! Волхв! Волхв! Волхв!

Много раз я повторил это страшное имя, и эхо отвечало мне. Потом я продолжил гонку. На другой день в деревне я узнал, что накануне здесь была сеча. Черный отряд был задержан одной из дружин Бориса. Теперь меня отделяло от них чуть больше дня. К тому же черный отряд поредел.

Я знал, что мой конь долго не выдержит. Где я мог взять нового? Положение мое было отчаянным. Мелькали перелески, пыль клубилась столбом; селяне видели всадника, прильнувшего к седлу, и, вероятно, гадали, какая страшная нужда гонит его в этот жаркий день. Внезапно наперерез мне из леса выехал всадник-исполин. Я изготовил меч. Илья!

Редко когда я был так рад в своей жизни.

– Подожди, Добрыня, – сказал он, поднимая руку. – Что бы ты ни хотел сказать, главное сейчас другое. Отряд, который ехал на Альту, повернул назад.

– Откуда ты?

– Птицы рассказали, – сказал Илья, кивая на небо, где кружили два коршуна. – Давай думать, как отбиваться будем.

– Илья, тут вот что. Я звал Волхва.

Илья помолчал.

– И он с ними?

– Не знаю. Думаю, что нет.

– Почему бы тебе не применить свою Силу, Добрыня?

– Именно это я и собираюсь сделать. Стань пока в стороне.

Я выехал на дорогу. Я чувствовал, что я совершенно один. Перед тем как наступил провал в памяти, я увидел краем глаза, как Илья прижал ухо к земле, и услышал, как он крикнул:

– Добрыня, они совсем рядом!

Некоторое время я больше ничего не видел и не слышал. Я строил стену из Силы. Я редко пробовал делать такое раньше, всегда – для забавы, чтобы проверить себя. Забавы кончились.

Я очнулся, когда всадники выскакивали из-за поворота. Они неслись на меня толпой. Только бы они не стреляли из луков, быстро подумал я.

Но всадники, видно, хотели достать меня мечами, а вероятнее всего, взять живым. Я уже мог различать их недоуменные лица – я сидел в седле неподвижно, скрестив руки на груди. И тут они влетели в Силу.

Кони взмыли на дыбы, всадники закричали, все смешалось – я знал, что они должны испытывать, еще Учитель учил меня этому: внезапная страшная боль головокружение, на миг – потеря зрения. И в этот миг влетели мы с Ильей.

Это была не битва, а бойня. Мне не хочется вспоминать о ней.

Мы положили тридцать человек. Но пятеро все же ушли. Одного Илья достал стрелой. Четверо.

– Хорошая работа, Добрыня, – сказал Илья с изумлением. – Я много слышал про Силу, но видел все какие-то бабские штучки. Что ж ты раньше никогда не скрещивал руки на груди?

– Я могу делать это не больше раза в год, – сказал я тихо. – Теперь тебе предстоит большое дело Илья. Мы должны ехать быстро, но я при этом должен не упасть с коня.

Глава двадцать восьмая

Я надеялся, что десять всадников, положенных княжеской дружиной, и тридцать, положенных нами, сильно ослабят людей Волхва. Во всяком случае, Волхв услышал меня… Правда, теперь, как я полагал, я надолго утратил Силу и оставался безоружным перед ним. До речки Альты оставалось полдня пути…

Мы выехали на Альту в сумерках. Костры княжеского стана были видны издалека. Мы помчались на них и вдруг услыхали звон мечей…

Стон вырвался у меня из стиснутых губ. Мы метнулись через брод.

– Добрыня, мы не знаем, где князь… Скачи налево, я направо! – крикнул Илья, и мы пришпорили наших бедных коней.

И вдруг я увидел Бориса – он медленно ехал над рекой, озираясь на стан, в котором шла битва. Слезы облегчения выступили у меня на глазах.

– Князь! – крикнул я.

Он обернулся и, не узнав меня, пустил коня вскачь. Я устремился за ним. И тут мой конь пал.

Я едва успел соскочить и побежал за удаляющимся Борисом:

– Князь Борис! Здесь Добрыня! Подожди!

Он приостановился и глянул через плечо, потом неуверенно, то и дело оглядываясь, поехал в сторону леса. В синих сумерках он выглядел призраком. Несчастный юноша, спасающийся от смерти и стесняющийся этого! Я бежал за ним. Он въехал в ольшаник и остановился. Задыхаясь, я догнал его, схватил за стремя:

– Слава Богу, князь!

Он взглянул мне в лицо холодными пустыми глазами духа и расхохотался. Это был не Борис.

Мгновение назад я мог поклясться, что это был князь. «Дети Волхва!» – полыхнуло у меня в голове. «Оборотень!» И видно, ярость придала мне силы, потому что я выдернул его из седла, и скинул на землю, и ударил кинжалом в горло.

Дети Волхва! В стане шла битва, а я сидел на земле и слушал, как плещется рыба в реке, как, не прельщаясь никакими человеческими страстями, свищут птахи в траве, в этих долгих летних сумерках… Комары вились вокруг меня. Я следил за их полетом в каком-то отупении. Раздался шорох; я поднял глаза. На фоне мятущегося пламени костров на меня по траве шел Волхв. Я не вскочил, не потянулся за мечом, я просто сидел и глядел на него. Волхв остановился в нескольких шагах от меня.

– Ты, кажется, звал меня, Добрыня? – сказал он, покусывая травинку.

– Ты все-таки услышал, – сказал я глухо, не поднимаясь с земли.

– Отчего ж не услышать, когда такой богатырь зовет. Ты, говорят, явил там чудеса Силы. Только напрасно это все было. Теперь у тебя Силы почти нет и еще долго не будет, а этот отряд был мне и не очень нужен. Здесь давно были мои люди.

Кругом по-прежнему никого не было. Тонкий серп месяца взошел на зеленоватом небе над левым плечом Волхва.

– Ты, кажется, научился справляться с моими детьми, Добрыня. И ты, говорят, неплохо потрудился в Новгороде, вполне в своем вкусе – быстро и решительно. Впрочем, я никогда особенно не верил в Ярослава.

«Крр, крр, крр», – кричал коростель.

– Скольких моих детей ты убил?

– Двоих.

– Двоих. Ладно, Добрыня. Сиди себе. Я не стану убивать или калечить тебя. У каждого должна быть своя Рогожка.

И с этими словами Волхв развернулся и пошел прочь, прямо на кусты. И тут кусты расступились. Это было прощальным плевком Волхва мне в лицо.

Шум битвы утих. Небо медленно темнело. Зеленоватый магический свет проваливался в черноту. Месяц был ослепительно ярок; покровитель Волхва, подумал я. Появлялись звезды. Алеша так и не сказал мне, какая была моя, по которой ходило пламя. Пламя или не пламя, но это была глупая звезда.

В речке кто-то мощно плескал хвостом. Сначала я подумал – сом, но потом раздался звонкий и тонкий, щекочущий русалочий смех. Звали меня? Броситься в воду в доспехах и постараться утонуть? Я сидел совершенно неподвижно. Это было состояние горчайшей горечи, когда человеку открываются все начала и концы, умиротворенной скорби, когда становится ясно, что, несмотря на все твои победы и славу, ты есть то, что ты есть, и все прошлое и будущее горько, и ты выпиваешь не только горечь прошлого, но и горечь будущего. Я смотрел то на небо, то на черную воду. Нет, я не хотел бросаться в нее, и русалка напрасно звала. У меня еще было много горечи впереди.

Потом я увидел Илью, который рыскал по полю, отыскивая меня. Я поднялся и пошел ему навстречу.

– Мы напрасно дрались, Добрыня, – сказал он. – Здесь было предостаточно слуг Волхва и так. Когда я прискакал, все уже было кончено. Бориса ранили и схватили. Он не сопротивлялся. Слуги защищали его – вот и вся битва. Иногда христиане бывают очень странными людьми. Сейчас его увезут к Святополку. Если ты снова не покажешь свою Силу. Впрочем, я слышал, что здесь сам Волхв.

– Это правда, Илья, – сказал я. – Волхв был здесь и говорил со мной.

– Ты победил его?!

– Я даже не обнажил меча.

– И Волхв не убил тебя?!

– Нет, Илья. Он плюнул мне в лицо и ушел.

Илья слез с коня.

– Я никогда не верил в то, что мы победим Волхва, – сказал он. – Плетью обуха не перешибешь, Добрыня.

То, что он не тронул тебя после всего, что было, – это твоя победа.

– Еще одна такая победа, Илья, – сказал я, – и я уйду в монастырь.

Глава двадцать девятая

Раненого Бориса повез Святополку большой отряд; нечего было и думать о том, чтобы пытаться отбить его. С этим отрядом ехал сам Волхв.

Постепенно мы узнали подробности. Борис был в шатре, когда в лагере поднялся мятеж. Его уговаривали бежать, но Борис стоял молча, опустив голову; видимо, молился. Он подставил грудь своим убийцам. Я не знал, почему его повезли к Святополку живым; может быть, Святополк хотел выспросить у него про какие-то дела князя Владимира.

Чем больше я думал об этом, тем больше понимал сомнения князя Владимира относительно своих младших сыновей. Светлые мальчики – но не правители, не воины. В том, что Борис не сопротивлялся, была какая-то великая правда, тем самым он вырывался за пределы порочного круга братоборства, он был ближе к небесам, чем мы все. Но на престоле должен быть другой человек…

Мы долго говорили с Ильей, что делать дальше. Илья предлагал немедленно спешить на выручку Глебу, жизнь которого, без сомнения, также была в опасности. Мое сердце разрывалось. Да, Глебу грозила опасность. Волхв не мог оставить его в покое. Свет в княжеских хоромах не устраивал его. Но убережем ли мы Глеба? И самое главное – где сейчас решается судьба земли Русской? Глеб никогда не станет править, особенно после смерти Бориса. Что делать – спасать мальчика, который в моих глазах олицетворял свет, или делать нечто совсем другое – искать человека, который мог бы остановить смуту?

Я все чаще думал о Ярославе. Да, он бросил вызов отцу. Но князь Владимир был тяжелый человек, и трудно сказать, что лежало между ними. Узнать это было необходимо. К тому же я не почувствовал в Ярославе природного зла. Бесшабашность, гордость – да. Но настоящего зла в нем не было. А найти такого князя, который был бы совершенством, можно только во сне, говорил я Илье. Мы спорили полдня и, наконец, решили: в Новгород, к Ярославу, к Алеше, если он сумел вырваться из киевского подземелья. Я только горько усмехался: Алеша пожертвовал собой ради меня, думая, что никто лучше меня не справится с Волхвом. И вот что получилось.

Отправляясь в путь, я молил Бога о том, чтобы на этот раз мое решение не было ложным, как первые три.

Как я уже говорил, мы долго совещались с Ильей. Мы понимали оба, что ошибаться больше обоим нельзя; Илья, все еще под впечатлением боя, в котором я остановил тридцать пять всадников, намекал, чтобы я спросил свою Силу, но моя Сила, растраченная впустую, еще не успела восстановиться.

Мы снарядили из Борисовой дружины отряд к Глебу, который повез письмо об измене Святополка и пленении Бориса; в письме мы убеждали Глеба ехать с сильным отрядом, минуя Киев, на Новгород. Впрочем, мы подозревали, что Волхв со Святополком опередили нас, и, с тяжелым сердцем, приготовились к худшему.

Русская земля была охвачена смутой. На всех дорогах стояли уже местные дружины, колебавшиеся: примкнуть ли к Святополку теперь или ждать его окончательной победы над братьями. Мы с Ильей ехали тайными тропами: не исключено, что Волхв уже жалел о своей сатанинской гордыне на Альте. Как Учитель пережил Рогожку, так и я пережил Альту. Отвращение к себе и отчасти вообще к греховной человеческой природе было итогом, однако Волхв все же предпочел не уничтожить, а победить меня. А самые приятные решения, как известно, в большинстве своем бывают ложны.

Когда нам волей-неволей приходилось все же встречаться с встревоженными дружинами, мы говорили с ними; слава наша все же была велика, и нас пропускали дальше. Так мы добрались до Новгорода. Дорогой я старался молчать и растил Силу; я был уверен, что при дворе Ярослава я еще не буду обладать ею в достаточной мере, но все же не буду беззащитен, как на Альте. В полдня пути от Новгорода нас встретил Алеша. Встревоженный нашей участью, он пренебрег своим правилом никогда не показывать свою Силу и поспешил в дорогу, как только почувствовал нас.

Первое, что ему сказал неунывающий Илья, было:

– Ты, Алеша, конечно, удивил меня, но если бы ты знал, как. меня удивил Добрыня: он взглядом умеет останавливать рати!

Я пересказал Алеше все, что случилось с тех пор, как он спас меня в киевском подземелье. В свой черед Алеша тоже рассказал многое. В отличие от меня он действовал мудрее. Ему повезло, что Волхва не было тогда в Киеве; среди ночи он выбрался из клетки и стал стучать в двери, призывая небо в свидетели, что колдовская сила перенесла его в подземелье, и требовал князя Святополка. Святополк с неохотой пробудился от злого сна, полного мечтаний о грядущей власти, и обнаружил себя окруженным дружиной, уже и без того обозленной заключением в подземелье Добрыни, а теперь уж вовсе решительно требовавшей освобождения Алеши. Святополк, понимая, видно, что дорого заплатит за свою уступчивость, Алешу освободил, но попытался сделать пленником во дворце. Алеша не долго думая сплел из ковра веревку и с кошачьей ловкостью выбрался на волю через окно. Святополк еще спал, а Алеши в Киеве уже не было. Как и мы, он ехал в Новгород тайными тропами, но когда с опаскою въехал в город, то обнаружил заметные перемены к лучшему.

Еще до встречи со мной обезумевший Ярослав послал за помощью к варягам; они явились, пока он спал, одурманенный моим зельем. Новгородцы, решившие, что князь зашел слишком далеко, варягов перебили. Когда Ярослав очнулся, он не гневался и вообще, по словам Алеши, был задумчив и тих. Никаких приказов он не отдавал, только послал предупредить Глеба, что князь Владимир умер, а Святополк совершил измену.

Алеше он обрадовался, со вниманием выслушал мое послание и дал Алеше полную свободу в очищении дворца от детей и людей Волхва. Алеша не колебался, собрал верную князю дружину, выстроил ее с луками на изготовку, а затем скомандовал остальным раздеться до пояса. Те, кто имел серебряное копытце на груди, обратились в бегство; ушли немногие.

Главной Алешиной заботой стало скрывать от Волхва происшедшее как можно дольше, и он старался обмануть его своей Силой. Судя по тому, что я услышал на Альте, Волхв не обманулся, однако в Новгороде тем не менее стало спокойнее; поговаривали о походе на Святополка, но Ярослав медлил, и Алеша ничего не мог с ним поделать. Алеша убедился, что моя мать в безопасности, но почувствовал, что мы с Ильей попали в большую беду, и облегчение получил только два дня назад, узнав о нашем приближении.

– Я думаю, Добрыня, – заключил он, – только ты сумеешь дожать Ярослава.

– Я? Который получил плевок от Волхва и заслужил его? Обманутый даже не Волхвом, а его сыном?

– Во-первых, самим Волхвом, который выслал оборотня тебе навстречу. А во-вторых, ты имеешь теперь особую власть над Ярославом. Я не знаю, какое зелье ты ему предложил и дает ли оно тебе власть над ним…

– Я не знаю таких зелий… Только один человек на Русской земле их знает: Волхв.

– …но ты теперь подобен врачу, отворившему кровь. Дурная кровь вышла, и теперь надо, чтобы боль ной восстановил силы.

Я был изнурен. Я не знал, что я смогу сделать, а что не смогу. Почти ничего не смогу, думал я.

Дальше мы ехали молча. Илья с Алешей стали огибать озеро; я неожиданно сказал:

– Не ждите меня, езжайте. Я побуду здесь немного.

Я спешился и пошел к озеру. Только что прошел дождь. Сизые и серые облака быстро бежали на восток. Озеро было совершенно бело, особой русской летней белизной, когда не знаешь, откуда идет свет – с небес ли, из-под воды ли. Белизна была покойна и могуча. Ее сторожили плотные леса – как толпы монахов. За лесами были холмы. Туман еще не сошел, и основания холмов были покрыты им; верхушки холмов тонкими голубоватыми полосками плавали в небе. Тонкая редкая осока рисовала буквы в белизне воды. Я слышал, как она это делает. И внезапно я почувствовал, что моя Сила вернулась.

Алеша с Ильей никуда не уехали. Они стояли за поворотом, наблюдая за мной сквозь ветви.

– Знаешь, Илья, – сказал я, – а ведь я снова могу останавливать рати.