Текст книги "Дни испытаний"
Автор книги: Константин Лебедев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
– Доктор, – тихо позвал он, – доктор, а скоро у меня кровать опустят? Вот уже вторая неделя кончается, а я лежу, как подвешенный. Уж так надоело, что и не скажешь. Хоть бы по одному кирпичу вытащили...
Михайлов слушал с нетерпеливым выражением и, не дав договорить, сухо сказал:
– Когда будет надо, тогда кровать будет опущена без ваших просьб! Как вам, Золотов, не надоест говорить каждый день одно и то же!
С этими словами он повернулся и вышел. В коридоре он недовольно сказал Ветрову:
– Будьте с ним построже. Это такой человек, что угодить ему никто не может. Все ему не так, все плохо, всем он недоволен. Терпеть не могу нытиков!
Ветров хотел возразить, но, передумав, смолчал.
В следующей палате обстановка была несколько лучше. Здесь лежали ходячие больные, и они, повидимому, сами заботились о том, чтобы помещение выглядело привлекательнее. Койки были заправлены, но тумбочки все-таки имели жалкий вид. От внимания Ветрова не ускользнули несколько окурков, брошенных в угол, и сизый дымок в воздухе от недавно выкуренных папирос. В третьей палате было примерно то же.
Для Ветрова стало ясно, что ему придется начать свою деятельность с самого прозаического – приведения в порядок своих палат. О дальнейшем он не успел подумать, потому что нужно было уже идти в операционную.
Операция прошла благополучно, и, когда после нее Ветров спросил Михайлова, какие у него будут замечания, тот, подумав немного, ответил:
– Особенно никаких. Вижу, что вы кое-что умеете.
Для Ветрова это уже было много. Он видел, что за его работой строго наблюдали, и ожидал, что критика будет беспощадной.
Вечером Ветров возвратился к себе в комнату. Включив чайник, он прилег на кровать и открыл книгу. Но чтение плохо давалось. Невольно он возвращался снова и снова к событиям прошедшего дня, и в голову одна за другой приходили мысли о том, что ему предстояло сделать. Их было так много, этих дел, что, не успев обдумать одно, он уже вспоминал новое и, думая о нем, боялся забыть прежнее. Это немного нервировало. Ветров отложил книжку в сторону и закрыл глаза. Он попытался успокоиться и отогнать от себя все назойливые мысли. В эту минуту в комнату постучали.
– Войдите...
Дверь, осторожно приоткрылась. Показалась сначала голова, а потом и вся фигура стучавшего.
– Можно, дорогуша?– спросил вошедший, нерешительно останавливаясь у порога.
– Да, конечно,– ответил Ветров, приподнимаясь с кровати.
Перед ним стоял пожилой человек небольшого роста, в поношенной, но чистой одежде, и домашних туфлях. Лицо его с седой бородкой и такими же усами было добродушным и приветливым. Сквозь очки, обтянутые проволочной оправой, смотрели добрые умные глаза. Ветрову не был знаком этот человек, и он подумал, что это, должно быть, комендант, пришедший по поводу прописки. В его представлении коменданты и управдомы выглядели именно так, как этот посетитель.
– Вам, вероятно, нужен мой паспорт?-сказал он извиняющимся тоном.– Я должен был бы сам занести, но уж, простите, задержался.
– Нет, дорогуша, мне не нужен ваш паспорт,– возразил вошедший.– Я, видите ли, ваш сосед по комнате и некоторым образом ваш сослуживец. Меня зовут Воронов, Иван Иванович. Моя обитель, если можно так выразиться, рядом – за стенкой. А как ваше имя – я уже узнал, не сердитесь.
Ветров понял свою ошибку. Он вдруг вспомнил, что шофер рассказывал ему о докторе Воронове, начальнике терапевтического отделения, человеке превосходном, по его словам, и слегка чудаковатом. Он смутился и почти насильно усадил старика на стул.
– Уж вы меня простите,– сказал он.– Я ведь вас принял за...
– За коменданта, – докончил с улыбкой Воронов.– Ничего, ничего. Это бывает. Комендант – лицо важное, и не всякого за него принять можно... А я к вам по делу. Вы не очень заняты?
– Я вас слушаю.
– Видите ли, дорогуша, ровно пятьдесят восемь лет тому назад, вот в такой же превосходный весенний вечер, я имел удовольствие впервые увидеть белый свет. Короче говоря, сегодня у меня день рождения. И, как вы думаете, можно ли миновать эту дату, не отметив ее ничем? Нельзя, дорогуша! Поэтому я торжественно приглашаю вас присутствовать у меня на банкете, где я буду хозяином, а вы будете представлять собою общество. Может быть, вам и не будет особенно весело, но уж, уважьте старика, согласитесь. Сегодня так сложились обстоятельства, что никто из моих знакомых посетить меня не может – все заняты. На вас вся моя надежда. Выпьем по рюмочке, попьем чайку, побеседуем немного – и разойдемся. Много времени я у вас не отниму. Согласны?
– Я очень обязан вам за приглашение.
В это время чайник, включенный ранее Ветровым, зашумел и выбросил из-под крышки струю пара.
– Вот и этот с нами просится, – пошутил Воронов.– Вы не возражаете? У меня есть, конечно, свой, но с двумя дело пойдет быстрее.
Комната Воронова оказалась несколько большей. Кроме кровати, стола и стульев в ней поместился шифоньер и аккуратная этажерка. Рядом на стене висела скрипка, старая, как и сам ее хозяин. Темный, скрепленный проволокой в нижней трети, смычок висел поверх.
– Вы играете на скрипке?– спросил Ветров Ивана Ивановича, который в это время расставлял на столе посуду.
– Немного, когда взгрустнется.
– Как бы я хотел вас послушать...
Воронов не ответил. Ветров подошел к этажерке и стал рассматривать фотографии, которые стояли здесь в простеньких рамочках. Одна из них заинтересовала его. Улыбаясь, с нее смотрело миловидное девичье лицо.
– Иван Иванович, это ваша дочь? – спросил Ветров.
– У меня не было детей,– ответил Воронов, не оборачиваясь. – Я не женат.
Ветрову показалось, что чашка, которую ставил Воронов, стукнула о блюдце сильнее.
– Это просто моя знакомая... Давнишняя знакомая.
– Красивая девушка.
– Да, когда-то я был такого же мнения. Но с тех пор прошло очень много времени. Целых тридцать лет! Вы представляете, сколько воды утекло с тех пор, и как все изменилось?.. Ну, а теперь прошу садиться! Вот сюда, – он пододвинул стул.
– Спасибо.
Он налил вино, и Ветров поздравил его со знаменательной датой. Иван Иванович лишь пригубил рюмку.
– Что ж вы не пьете?
– Не обессудьте. Сколько могу. Старику скидка,– ответил Воронов, наливая собеседнику снова.
– Так не годится. Ради такого случая и не выпить...
– Нет, нет. Вы на меня не смотрите. Вы человек молодой, вам можно и даже, знаете, полезно выпить, а я, извините, дожил до старости и не научился. Я с вами лучше чайком чокнусь.
Воронов налил чаю, темного, густого.
– Люблю крепкий,– сказал он.– В привычку вошло...
Ветров опрокинул в рот рюмку и отодвинул ее подальше. Он бросил в стакан ломтик. лимона и, помешивая ложечкой, старался его раздавить. Ложечка глухо позванивала о стекло, а лимон выскальзывал.
– Иван Иванович, – спросил Ветров, возвращаясь к прежним мыслям,– давно вы здесь работаете?
– Да уж с полгода.
– Вот вы всех здесь знаете, вероятно. Скажите мне, что за человек этот Михайлов?
Воронов ответил не сразу.
– Я понимаю ваш интерес, – произнес он, подумав. – Вы хотите знать, с кем вам придется работать. Говорить о знакомых за глаза я не люблю, мне кажется это нечестным. Но здесь я, пожалуй, удовлетворю ваше любопытство... Насколько мне известно, это опытный и хорошо знающий свое дело врач. Операции он делает мастерски. Послеоперационная смертность у него чрезвычайно мала, и в этом отношении ему следует воздать должное. Но мне кажется: он считает, что все его дело – хорошо проведенная операция. Он следит за больным до тех пор, пока не минует непосредственная опасность, а потом сразу забывает. Когда он видит, что теперь уже оперированный не умрет, он охладевает, и ему становится все равно, месяц или два проваляется тот в кровати... А хирургию неоперационную он вообще не любит. Вы посмотрите, в каком положении у него больные с переломами! Он их иногда просто не замечает, перепоручая сестрам. И в результате здесь его показания хуже... И еще есть у него одна черта, которую, кстати, не все знают. Он, по-моему, в некотором роде перестраховщик. Это, конечно, звучит несколько грубо, но по существу это так. Я знаю несколько случаев, когда он, не задумываясь, делал ампутацию конечности, если воспалительный процесс грозил распространиться. Это, может быть, в принципе правильно, но лично я постарался бы использовать сначала менее радикальные меры, чтобы предотвратить процесс. И только потом решился бы на ампутацию. Отрезать и выбросить ногу нетрудно. Но надо подумать о том, как такой человек будет жить дальше? Ведь у него впереди целая жизнь... В таких случаях не надо спешить. Нужно очень много думать, взвешивать, поставив на место больного себя. Нужно иметь, я бы сказал, особое чувство меры... Вам я это говорю потому, что вы еще молоды, и, вероятно, горячи. Не увлекайтесь чрезмерно ножом, помните, что врачевать – это еще не означает: резать! Почему я вам характеризую так Михайлова, вы должны понять. Вам необходимо взять от него все хорошее, но не перенимать плохое, которое, собственно говоря, есть в любом из нас.
– Я понимаю вас и благодарю за совет,– ответил Ветров. – Но мне бы хотелось, чтобы вы охарактеризовали его и как человека.
Воронов, не торопясь, допил свой стакан, налил его снова и лишь после этого ответил:
– Это к делу не относится. Извините, не скажу.
– Почему?
– Потому что каждый человек, оценивая другого, может ошибаться. Я могу думать о нем так, а кто-нибудь еще иначе. Все зависит от личности оценивающего... Да вам это и не нужно. А если понадобится, разберетесь и сами.
– Но ведь вы уже много мне сказали, – попытался возразить Ветров.
– Все то, что я вам говорил, было мнением врача. Врач рассказал вам о собрате по профессии. А сейчас вы потребовали совершенно иного...– Он отправил в рот кусочек сахару и замолчал, добродушно поглядывая на собеседника.
3
Ветров постепенно привыкал к новой обстановке, знакомился со своими сотрудниками. Через неделю он уже окончательно освоился. Кроме Ветрова и Михайлова в отделении работала еще одна женщина – врач Анна Ивановна. Она вела несколько палат преимущественно с нетяжелыми больными. Заняться хирургией ее вынудило военное время, и Ветрову, как только он познакомился с ней, стало ясно, что у нее нечему было учиться. Наоборот, когда Михайлов, убедившись, что на Ветрова можно положиться, разрешил ему оперировать самостоятельно, Анна Ивановна высказала желание постоянно ему ассистировать.
Быть хорошим ассистентом при операции не так легко, как это кажется. Для ассистента требуется не только безукоризненное знание процесса операции, но и умение приспособиться к оперирующему, понимать каждое его движение. Прежде чем научиться помогать, необходимо умение не мешать и терпеливо сносить все те замечания, которые делает хирург и которые зачастую бывают не особенно лестны. Нужно уметь расплачиваться за свои ошибки и не обижаться, когда оперирующий, ошибаясь сам, винит в этом помощника, наговаривая ему кучу пренеприятных вещей. Одним словом, ассистенту требуется иметь ряд особенностей и качеств в своем характере, основным из которых является чуткость. Анна Ивановна обладала ими, и Ветров в конце концов остался доволен своим помощником.
Следующим человеком, с которым Ветрову пришлось познакомиться, была палатная сестра Катя. Она совсем недавно окончила фельдшерскую школу и о своих обязанностях имела еще довольно смутное представление. Часто, не делая того, что ей следовало бы делать, она имела обыкновение считать себя правой и с уверенностью это доказывать. Кроме того, она была высокого мнения о своей внешности и любила, когда мужчины оказывали ей внимание. На третий день после своего появления в госпитале Ветров заметил, что она уже смотрит на него как-то по-особенному. Еще через два дня она завилась и окрасила ногти в красный цвет. Желая положить конец этим превращениям, Ветров в свободную минуту высмеял ее волосы, а ногти приказал остричь, предварительно соскоблив краску.
– И запомните на будущее, – добавил он резковато,– что вы не танцовщица, а медицинский работник.
Это коротенькое вступление подействовало на Катю отрезвляюще. Ногти ее на другой день опять побелели, на голове появилась белая косынка, а в отношениях к новому доктору, оказавшемуся таким сердитым, вкралось уважение и некоторая боязнь.
Ветров решил воспользоваться этим и как-то раз после обхода пригласил ее зайти в ординаторскую.
Катя выжидающе остановилась у порога. Он предложил ей сесть и спокойно сказал:
– Хотелось бы мне посмотреть, Катюша, как вы живете...
Катя обрадованно взглянула на него своими водянистыми глазами и, решив, что она возбудила-таки к себе интерес доктора, ответила:
– О, я буду так рада! Заходите к нам в общежитие. Вы, вероятно, никого здесь не знаете, вам бывает скучно...
– Нет, спасибо. Я о другом. Мне бы хотелось знать, такой ли у вас беспорядок дома, какой царит в наших палатах? Неужели вы живете так же неуютно, как и наши больные? Думаю, что не так.
– Конечно, доктор,– поторопилась разуверить его Катя.– Конечно, не так.
: – Ну, а почему же тогда,– спросил Ветров,– вы не замечаете беспорядка в палатах? А если замечаете, то почему проходите мимо? Ведь первая и основная ваша обязанность – заботиться о раненых. Поверьте, они заслужили ваше внимание и имеют на него полное право. Вы должны относиться к ним чутко, жертвуя даже своими интересами. Вы – женщина, и не мне бы говорить вам о заботе и чистоте. Я не буду рассказывать, что надо сделать, чтобы наши больные чувствовали себя как дома. Вы сами должны это увидеть. Думаю, что одной недели вам хватит на то, чтобы наши палаты изменились. Вот все, что я хотел вам сказать.
Катя намеревалась по обыкновению что-то возразить, но сдержалась. Помолчав, она спросила:
– Я могу идти?
– Да.
– Хорошо,– сказала она, поднимаясь,– я поняла.
То, что она не принялась спорить, было уже хорошим признаком.
Дня три спустя после этого разговора, делая обход, Ветров заметил, что в его палатах стало как будто светлее и чище. Тумбочки покрылись салфетками, а на одной из них, которая стояла у кровати больного с вытяжением, появилась вазочка с искусственными цветами.
После обхода Ветров похвалил Катю, однако сделал это довольно сдержанно.
– Но вот занавесок на окнах я не вижу, – сказал он в заключение. – О них вы забыли.
– Из чего же их шить? – спросила Катя.
– А из чего они сшиты у вас в общежитии?
– Из марли.
– Вот и здесь сделайте из нее же. Только нужен этакий, знаете, вкус, чтобы они походили не на простой обрывок марли, а на настоящую занавеску, хотя бы и скромную.
– А где я возьму марлю? Нам ее отпускают в обрез. Не могу же я использовать ту, которая дается на операции.
– Конечно. Я схожу к Бережному, и он пойдет нам навстречу.
Бережной, выслушав Ветрова, помялся, но все же не отказал. Подписывая требование, он улыбнулся:
– Слышал я, что вы в палатах переворот устраиваете. Дело это хорошее, давно бы надо, но работы было столько, что до этого просто руки не доходили. Михайлов один до вас прямо запарился. Ему ведь все самому делать приходилось. Кстати, как вы с ним сработались?
– Как будто бы ничего...
– Ну, ну... Он вообще-то молодец. Хороший врач. Знаете, смертность после операций у него так низка, что его в управлении хвалят.
– Видите ли, товарищ Бережной, – сдержанно сказал Ветров,– статистика – вещь хорошая, но ею нельзя прикрываться.
Бережной внимательно взглянул на собеседника:
– Вы хотите сказать...
– Я ничего не хочу сказать,– перебил его Ветров.– Это пришлось к слову. Разрешите идти?
– Да.
Он поблагодарил и вышел из кабинета.
Вечером Ветров зашел в госпиталь. Было поздно, и в коридоре ярко светило электричество. В палатах горели синие лампочки. Их слабый свет наполнял помещение сказочным полумраком. Ветров останавливался у каждой койки, прислушивался к ровному дыханию спящих и затем осторожно двигался дальше. Когда он подошел к приподнятой кровати, больной Золотов, лежащий здесь, открыл глаза.
– Спите, Золотов,– прошептал Ветров.– Спите, я не буду вас беспокоить.
– Нет, доктор, не хочется,– слабым голосом ответил больной и спросил: – А вы дежурите?
– Нет, зашел на минутку вас навестить.
– Специально меня?
– Да, – слукавил Ветров, – специально вас. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, кажется ничего. Только не спится.
– Почему?
– Не знаю... Вот, видно, положение мое висячее надоело. Все лежат, как люди, а я чуть не вверх ногами. И мысли разные в голову лезут.
– Какие же мысли?
– Да разные, – уклончиво ответил больной.
– А вы скажите мне, и мы вдвоем с вами подумаем.
Ветров взял стул, осторожно, чтобы не шуметь, поставил его у кровати и сел.
– Ну, говорите...– тепло сказал он. – Не бойтесь, что мы с вами незнакомы. Мы еще будем друзьями,– он положил руку на грудь больного.
– А почему вы вдруг ко мне пришли? – спросил тот неожиданно. – Может быть, с ногой у меня хуже стало?
– Нет, с ногой хорошо.
– И резать не нужно?
– Вот чудак!– улыбнулся Ветров.– Зачем же ее резать? Или она у вас лишняя? Конечно, если она вам не нужна, – пошутил он, – скажите мне, и я, уж так и быть, по дружбе, могу отхватить ее там, где вы укажете. Но, на мой взгляд, ноги вам еще пригодятся, хотя бы для того, чтобы после войны потанцевать с девушкой, которая вам письма каждый день присылает.
– А откуда вы знаете?– смущенно улыбнулся больной.
– Я все знаю. Знаю, что вы читаете эти письма, грустите и думаете: «Вот останусь я без ноги, она меня разлюбит, и буду я самый несчастный человек на свете...» Потом вы достаете папиросы и курите пачку за пачкой, портя себе легкие и отдаляя свою с ней встречу.
– Почему?
– Потому что хворать будете дольше, если не бросите курить.
– Я тогда брошу, доктор.
– Опять крайность! Зачем же сразу бросать? От этого ваше настроение еще сильнее испортится. Курите, но только немного.
– Три папиросы можно?
– Можно даже десять сначала, а потом меньше. Не беритесь сразу – надорветесь. Надо все делать терпеливо... И хворать надо терпеливо, и нервничать не надо. Потерпите, и летом мы еще с вами в догонялки играть будем.
– Неужели я даже бегать смогу? – с надеждой спросил больной.
– Еще как! Но при одном непременном условии.
– Каком же?– больной с тревогой ждал ответа.
Ветров вздохнул и сказал:
– О, условие это тяжелое. Боюсь, что вы его не выполните, и тогда – все пропало.
– Ну, какое же, доктор? Ну, говорите!
– Вы должны хорошо кушать. Съедать все, что вам приносят, и еще просить добавки! Поняли?
– Понял,– облегченно вздохнул Золотов.– А я уж испугался... Думал, что-нибудь трудное... Это я могу!
– А чего же раньше не ели?
– Не хотелось...
– А теперь?
– Теперь хочется, доктор. Вот сразу сейчас и захотелось.
– Вот это хорошо, Золотов. За это хвалю... Ну, а о мыслях ваших вы мне расскажете сегодня или нет?
Золотов смущенно заулыбался и ответил с расстановкой:
– Чего же о них говорить... Вы, оказывается, сами все знаете... Вы какой-то всевидящий... Удивительно!
Ветров засмеялся и встал.
– Ладно, ладно, давайте-ка спать, а то мы всех разбудим. Спокойной ночи!-он пошел к выходу, но на дороге его остановил громкий шопот Золотова.
– Доктор, там в тумбочке папиросы... Возьмите, пожалуйста.
– Это зачем же?
– Возьмите и курите.
– Нет, нет, спасибо,– запротестовал Ветров.– У меня есть свои. Мне не надо. Сами курите, пока разрешаю...
– Ну, доктор,– умоляюще зашептал Золотов,– возьмите, пожалуйста. Я вас очень прошу... Не обижайте меня.
В тоне его было столько просьбы, что Ветров, пожав плечами, нагнулся, открыл тумбочку и, вытащив нетронутую пачку, сунул ее в карман халата. Придя домой, он достал неожиданно полученные папиросы, повертел в руках и положил в чемодан, чему-то улыбнувшись.
На другой день ему сообщили, что больной Золотов преобразился. Он улыбался, разговаривал с окружающими, с сестрой, и в обед съел все, что принесли, потребовав даже добавки. За время пребывания в госпитале это случилось с ним в первый раз.
Услышав об этой перемене, Ветров невольно подумал, как мало иногда нужно, чтобы преобразить страдающего человека. Стоит только уделить ему лишних пять минут, чтобы вдохнуть надежду несколькими теплыми словами, стоит только показать, что врач интересуется им и абсолютно уверен в его выздоровлении, и больной приобретет интерес к жизни, будет стараться поскорее приблизить это выздоровление и поэтому выполнять все указания и назначения.
Срок, который дал Ветров Кате для наведения порядка, истек. Благодаря ее стараниям палаты преобразились, и Ветров счел возможным похвалить ее. Однако он предупредил, что наведенный порядок должен сохраняться и в будущем, и что за это она должна будет отвечать в первую очередь.
Катя растаяла от похвалы и кокетливо сощурила глазки. Она, повидимому, очень любила, когда ее хвалили, Это надолго сообщало ей хорошее настроение, и она весело летала по отделению с лекарствами, стуча своими сапожками о паркет и вполголоса мурлыкая песенку. В это время ее невыразительные водянистые глаза приобретали какой-то новый оттенок. Но хорошее настроение Кати, как оказалось, могло отражаться на ее работе далеко не в хорошую сторону, в чем вскоре Ветрову пришлось убедиться.
Осматривая одного из своих больных, он осведомился о его самочувствии. Больной, молодой парень с широким добродушным лицом, медлительный и степенный, ответил, по обыкновению сильно упирая на звук «о».
– Вообще-то ничего, доктор. Но вот голова побаливает.
Ветров, убедившись, что эта жалоба не существенна, сказал все же:
– Ну, это пустяки. Я вам выпишу порошочки, и все пройдет.
– Да мне уж дали порошочек, – нехотя заявил больной.
– Кто же дал?
– Сестра дала. Да уж больно порошочек-то горький. Его и не съешь. И много очень. Я, было, попробовал, но уж очень не вкусно. А сестра велит все сразу...
– Где же он у вас? – спросил Ветров, заинтересовавшись таинственным порошком.
– Вот лежит.
На столике, рядом с кружкой, лежала белая горка порошка величиной с добрую столовую ложку.
«Неужели слабительное? – подумал Ветров, пораженный количеством порошка. – Нет, на слабительное не похоже. Может быть, кофеин? Но почему так много?» – Вы пока не принимайте его,-сказал Ветров вслух. – Я вам выпишу порошок получше, повкуснее.
Проходя мимо сидящей за своим столом сестры, он, как бы между прочим, сказал ей:
– Катя, в третьей палате Иванов жалуется на головную боль...
– Да, да, – перебила она его, – я знаю. Я ему уже дала порошок.
– Какой же порошок?
– Кофеин...
– Вы что! Угорели? – вырвалось грубо у Ветрова. – Немедленно бегите в палату и принесите ваш порошок сюда!
Катя удивленно подняла брови, готовясь заспорить.
– Немедленно! Сейчас же бегите! Сию минуту!
Испуганная окриком Катя побежала в палату.
Обратно она вернулась, неся на раскрытой ладони бумажку с злополучным порошком. Осторожно, чтобы не рассыпать, она положила его на стол и выжидающе взглянула на Ветрова.
Ветров, не говоря ни слова, нагнулся, отделил от общего количества порошка малюсенькую частичку, положил ее на отдельную бумажку, не торопясь, свернул, и насмешливо посмотрел на Катю, которая следила за его действиями:
– Отнесите это больному. Здесь на один прием!
Катя, поняв свою ошибку, вспыхнула и закусила губки.
– Отныне, – жестко сказал Ветров, – вы не должны давать больным ничего без моего ведома! Надеюсь, что таких случаев больше не будет. А вам порекомендую впредь почаще заглядывать в учебник.
Когда в следующий раз Ветров встретился с больным и спросил, прошла ли голова после его лекарства, то услышал, что голова прошла моментально, а порошок был даже вкусным. Если бы он знал, что катиной дозы хватило бы, чтобы вылечить больных чуть ли не целого отделения!
Ветров часто встречался с Иваном Ивановичем Вороновым. Они подружились. Проводя за чаем тихие вечерние часы, они подолгу беседовали, и Ветров, слушая старого врача, вбирал в себя, как губка, все то хорошее и ценное, о чем ему рассказывал Иван Иванович. А тот со свойственным ему юмором детально разбирал каждый поступок Ветрова, каждое его слово и, если находил что-нибудь неправильным, подвергал беспощадной критике. Иногда Ветров пытался протестовать, защищаться, но почти всегда получалось так, что ему приходилось признавать свою неправоту. Иван Иванович знал бесчисленное количество самых разнообразных историй, примеров из своей собственной практики, и даже простая беседа с ним могла доставить удовольствие. Ему, видимо, тоже нравилось общество Ветрова. Он относился к нему с какой-то отеческой теплотой, которая так присуща людям, не имеющим собственных детей. Ему доставляло удовольствие исправлять те мелкие промахи, которые делал иногда Ветров. Он видел, что из молодого человека со временем вырастет настоящий большой врач, умеющий не только залечивать раны физические, но и лечить раны душевные, которые зачастую доставляют большие страдания и тревожат дольше. И он говорил ему, добродушно улыбаясь:
– Вы, дорогуша, переживаете интересное время. Вы сейчас рождаетесь как врач. Но счастье ваше, что эти роды не так трудны, потому что вы сильный человек, а ваш багаж, приобретенный за годы учебы, солиден и значителен. И, кроме того, вы не один. Вам помогают в этом люди, которые руководствуются чувством долга, чувством любви к родине, частичкой которой вы являетесь!
