Текст книги "Письма 1886-1917"

Автор книги: Константин Станиславский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 74 страниц)

497*. К. К. Алексеевой

Август 1916

Москва

Дорогая моя Кирюля,

спасибо за твои письма. Они получены среди суматохи приезда и первых дней предстоящего долгого и тяжелого сезона. В Москве, после Кавказа, очень зябнется. Холодно, сыро, неприветливо. Я очень мерзну и уже простудился, заполучив солидный ларингит. Температура небольшая. Сижу дома, завидую тебе. Трудно прожить год без моря. Сезон предстоит неприятный потому, что опять придется пробавляться старьем. Одних забрали, другие сами пристроились на железных дорогах, [в] организациях и проч. С 6 ч. утра до 7 вечера они заняты и могут поспевать только к спектаклю. Когда же репетировать? Опять большая тяжесть сезона падет на нас, стариков. Но мы не жалуемся, так как время военное. Боимся только, что начнут брать и стариков, как, например, Москвина, Качалова. Ходят такие слухи. Но что же делать! Военные дела как будто бы идут недурно, но война продлится еще год и даже полтора. Опять, далеко в душе, начинаю волноваться за Игоря. Он до 8 сентября у Стаховича. Приехал было в Москву, собирался ехать в Евпаторию, а Дженечка Стахович уговорила его пожить с ней, и он, как говорит, с радостью согласился. Мама завтра утром приезжает в Москву. Бабушка, кажется, 7 сентября выезжает из Ессентуков. О Сулере плохие вести. Мало поправляется. Ольга Владимировна суетится. От брата в больнице, где она дежурит, в синематограф, а оттуда на репетицию. У Володи Гзовского оторвало его же собственной разорвавшейся пушкой локоть левой руки. Сейчас ему лучше, но начиналось гнилокровие.

У нас работают усиленно (но половина – с дублерами) десять пьес: «Село Степанчиково», «Роза и Крест», Рабиндраната – «Король темного покоя», «Маринка» Волькенштейна, «Флорентийская трагедия», «Двенадцатая ночь» (в студии), «Дочь Иорио» (тоже), «Росмерсхольм» (тоже), «Зеленое кольцо» (Вторая студия), «Жар-птица» (тоже), «Том Сойер» (тоже) ¹ и т. д.

Нежно обнимаю. Скучаю без тебя.

Напиши, когда приедешь. Одевайся в дорогу теплее. Заранее запасись билетом. Не выслать ли тебе теплого – очень холодно, особенно в вагонах, которые не топятся. Поклон Штуцер.

Дуняша хотела послать тебе одеколон, но его не принимают на почте, так как это спирт.

498*. Л. А. Сулержицкому

18 сентября 1916

Москва

Милый, дорогой Сулер!

Погода адская, я немного простужен. Посылаю Дмитрия Лубенина с шубой. Он позвонит мне со станции; если поезд не очень опоздает, я, быть может, успею съездить на станцию и повидать Вас.

Но главное вот в чем: боюсь, что у Вас дома холодно и что Вы простудитесь. Быть может, лучше, чтобы Вы приехали к нам. Не смущайтесь временем и звоните, хотя бы все огни были потушены. Лучше маленькая ночная интермедия, чем Ваша простуда.

Хотел выслать за Вами автомобиль, но теперь его нельзя заранее заказывать, а можно вызвать и сейчас же ехать. В случае холода пошлите за каретой и подождите на станции.

Обнимаю и очень хочу видеть Вас. Постараюсь на минуту заехать завтра, если позволит погода.

Вечером играю без репетиции в первый раз «Трактирщицу».

Обнимаю и нежно люблю.

Ваш К. Алексеев

499*. Вл. И. Немировичу-Данченко

Сентябрь 1916

Москва

Дорогой Владимир Иванович!

Теперь надо мудро решить, какую из пьес надо гнать в первую очередь: «Степанчиково» или «Розу и Крест» ¹.

Мое мнение Вы знаете, я не откажусь встать во вторую очередь, – с удовольствием; но, так как наша пьеса посажена раньше и должна раньше созреть, я не вправе отказываться и от первой очереди. В последнем случае – придется прислушиваться больше к нашим требованиям и иные Ваши репетиции переносить на вечер. Так, например, Качалов на предстоящей неделе свободен четыре раза. Шахалов по вечерам свободен, а если и нет, то ничего не стоит его освободить. В противном случае – нам надо переносить свои репетиции на вечер. Но тогда работа сильно затормозится. Я готов (как это ни грустно) и на замену Шахалова у нас, лишь бы только параллельные работы не останавливались и не стали бы опять говорить: «Вот видите, мы говорили, что невозможно…» и т. д. Все возможно, хотя бы ценой уступок…

Пишу, что нам нужно: понедельник 3-го, вторник 4-го, среда 5-го – планировки на сцене «Чайной» (Шахалов необходим. Асланов и Берсенев – можно обойтись).

6-го сцены Мизинчикова и Сережи, Насти и Сережи (Асланов. Желателен Берсенев).

8-го «Превосходительство» – Москвин, Сережа и я ².

П_р_и_м_е_ч_а_н_и_е.

Вахтангов. В числе моих условий этого года была студия с необходимым штатом ее. В числе необходимых лиц был Вахтангов. Он хотел в начале года – 100 р. Но я заявил ему, что прежде он должен показать себя в студии. Его жалованье осталось 75 р.

В этом году он прекрасно работал. Отдался студии, и для этого ему пришлось отказаться от постороннего, довольно значительного заработка. Необходимо ему прибавить. Его труд большой, хотя и незаметный. Польза, приносимая им незаметно театру, также большая не только в педагогическом, но и в этическом смысле.

Ходатайствую о прибавке за два года до 1500 р. в год.

К. Алексеев

К Дейкун несправедливы. Она играет не свое дело, а в «Гибели „Надежды“» (для молодой) я считаю ее исполнение удачным. У нее есть темперамент и теплота. Во всяком случае она одна оказалась годной для Манефы ³ и, как-никак, смогла довольно прилично, без протестов, играть в абонемент. Это много. Кроме того, она исполняет обязанность старосты.

Успенской, которую я очень люблю, но которая пока еще ничем себя не проявила, прибавили 50 % жалованья. По-моему, к Дейкун несправедливы. Надо прибавить.

К. Алексеев

500*. К. К. Алексеевой

1916 21/IX

21 сентября 1916

Москва

Дорогая, бесценная Кирюля,

скучаем по тебе и… спасибо матери Штуцер, которая по телефону дает нам сведения о тебе. Тем не менее понимаю твой юный романтизм и радуюсь, если ты чувствуешь себя хорошо, особенно в это невыносимое время.

У нас одни разговоры: о мобилизации. Сейчас опять огромный набор. Кроме сотрудников, мастеров и пр. у нас берут Москвина, Массалитинова, Готовцева, Трушникова, Чехова (опять осмотр) ¹.

В октябре забирают белобилетников до 1910, а в ноябре – остальных белобилетников, т. е. всю студию, которую, вероятно, придется закрыть. Кроме того, Леонидов опять отказался играть (но жалованье получать – не отказался). Стахович тоже вышел и дурит, чем наказал не театр, а меня, так как мне придется играть за него Тургенева ². У нас сезон в полном разгаре. В этом году такое впечатление, как будто сезон и не прекращался, а так, был великопостный перерыв. Трудно играть все одно и то же, а новое не с кем репетировать. И «Степанчиково» остановилось из-за Москвина.

Игорек вернулся и уже принялся за работу. Вид у него – неважный. По-моему, он мало поправился и провел лето нескладно. Покашливает, особенно по утрам. Приходится опять показывать его доктору.

У меня вышел маленький инцидентик на фабрике, и я отказался и от невероятных доходов и от жалованья. Это, правда, бьет по карману, но не марает душу. (Это между нами.) Говорил сегодня по телефону с Шаляпиным. Он рассказывал о своем случае. «Напрасно», – сказал он, когда я рассказал то немногое, что знаю о твоей жизни. Ничего не знаю о твоей работе, кроме того, что ты писала о nature morte.

Сулер приехал совсем больной. Он стосковался обо всех, и вокруг его дачи стали пошаливать. Убили какую-то барыню, и трупная вонь доносилась до их дачи. Все вместе заставило его бежать в Москву. Но, бедный, бедный – он очень, очень плох. Говорил, что много думал в Крыму о тебе как художнице, что написал тебе какое-то письмо… От тебя они получили письмо, когда садились, чтоб ехать в Москву.

Нежно обнимаю тебя, люблю, скучаю, волнуюсь.

Твой всей душой любящий

папа

501*. В. В. Лужскому

Октябрь (до 21-го) 1916

Москва

В качестве охранителя старых пьес обращаюсь с просьбой. Мы репетируем третий день «Горе от ума» для того, чтобы наладить его на весь сезон. Очень жалеем, что Лидия Михайловна больна ¹. Но тем более ей надо поправляться, так как на ней лежит огромная ответственность. На ней и текущий и будущий репертуар. Бюджет огромный, и надо думать о том, чтобы спектакли не срывались. Мы репетировали все три дня с Дмитревской. Она и должна играть. И никаких возражений и тем более обид по этому поводу быть не должно. Напротив. Если, не принимая во внимание нашей работы, экспромтом, без репетиций, будут входить лица без репетиции, зачем же мы работаем? Мы можем тоже обидеться.

К. Алексеев

502*. А. Н. Бенуа

5/I 916

Москва

5 января 1917

Дорогой Александр Николаевич!

Спасибо за Ваше хорошее письмо, которое я передам жене Сулера – Ольге Ивановне. Я не мог ответить Вам сразу, так как захлопотались с разными делами (посмертными) бедного Сулера; кроме того – праздники.

Еще в прошлом сезоне, во время генеральных репетиций «Потопа», Сулер занемог. С тех пор припадки уремии повторялись периодически через несколько месяцев, и не было возможности уговорить его уехать из Москвы. Ему советовали ехать к Батдаеву в Петроград, другие говорили, чтобы он ехал а тепло. Но Сулер был упрям и твердил, что через неделю после приезда в Евпаторию он будет совершенно здоров и посмеется над докторами. Однако его ожидания не оправдались. Летом он был очень нервен и чувствовал себя плохо. Припадки повторялись, как и зимой. И в августе был разговор о переезде в Кисловодск, так как море неблагоприятно отражается на здоровье больного. В сентябре Сулер стосковался по Москве, по театру и бежал из Евпатории под предлогом показаться докторам. Он явился в театр, потом в студию и через два дня уже вызвал припадок; наконец уговорили его сидеть дома, но он вызывал к себе из студии разных лиц и мечтал о постановке одной пьесы, хотя уже не мог ясно выражать своих мыслей: язык путал слова. Доктора потребовали строгого и систематического больничного лечения. Бедного Сулера перевезли в Солдатенковскую больницу, и он был этому даже рад первое время, так как дома его темпераментные дети не давали ему покоя. Но скоро терпение изменило ему, и он потребовал, чтобы его перевезли домой, где снова повторился припадок. И снова его отвезли в больницу. После этого припадка силы изменили ему, и он не мог долго вставать с постели. Мы устроили дежурство, и его навещали и развлекали актеры и студийцы. Сулер стал поправляться. Стал выходить на воздух и даже съездил домой повидать своих. Это было его последнее прощание с домом. Через несколько дней я поехал в больницу, чтобы его навестить; подошел к его комнате, а там – возня, суетня, пускали кровь, вся кровать и стена – в крови. Оказывается, что у него был жесточайший припадок. Это был – роковой и последний. После этого припадка, собственно говоря, Сулера уже не было. Лежал исхудалый, измученный полутруп, который не мог сказать ни одной фразы. Говорили только его выразительные глаза. И днем и ночью при нем дежурили его жена (неотлучно), студийцы, моя жена, жена покойного Саца, Москвин и я. Он все время и всем хотел что-то сказать и не мог. Призывали (для очистки совести) разных докторов, которые прыскали мускус и другие средства (для продления агонии!). Скончался он тихо. Сердце перестало биться, но он дышал еще около двух часов. Ночью, в 12 часов, его перевезли в студию и поставили в фойе. Эти два дня, которые он стоял там, были трогательны. Все точно сразу поняли – кто был Сулер и кого лишилась студия (и театр). Студийцы на руках несли его по всей Москве в польскую церковь. Там был целый концерт, так как певцы из Большого театра захотели принять участие в похоронах и пели целый ряд концертных церковных номеров. Все время на руках несли его обратно через всю Москву и похоронили на русском кладбище, где Чехов, рядом с Савицкой, Сапуновым и Артемом. В сороковой день мы устраиваем в студии гражданские поминки. Многие будут читать воспоминания о Сулере и петь его любимые музыкальные произведения ¹.

Еще раз благодарю за письмо, за то, что посочувствовали нашему горю. Часто вспоминаем о Вас и надеемся увидеть Вас в Москве, так как в Петроград нам ехать не придется. Почти вся труппа призвана и по утрам, до 6 часов, занята в полках и канцеляриях. Уехать из Москвы невозможно.

Поцелуйте ручку Анны Карловны и передайте поклон Коке и всем дочерям от искренно любящего Вас

К. Алексеева (Станиславского)

503*. H. A. Котляревскому

3 марта 1917

Глубокоуважаемый Нестор Александрович!

Я спешу высказать Вам мою искреннюю радость по поводу Вашего решения включить театр в разряд изящной словесности при Академии наук, так как этот акт является официальным признанием культурно-просветительной деятельности сценических артистов.

Если Вы и глубокоуважаемый Анатолий Федорович ¹ сочли нужным предложить меня в кандидаты на получение звания почетного академика, – я не могу отказываться от предлагаемой мне чести.

Благодаря Вас и глубокоуважаемого Анатолия Федоровича за внимание к моей сценической деятельности, я очень прошу Вас выставить мою кандидатуру, конечно, в том случае, если великие и радостные события последних дней не изменили Вашего намерения.

Примите мои горячие поздравления с чудесным освобождением России и уверения в моем глубоком к Вам почтении.

К. Алексеев (Станиславский)

1917 – 3 марта.

Москва

504*. H. A. Котляревскому

28 марта 1917

Москва

Дорогой и глубокоуважаемый

Нестор Александрович!

Вернувшись в Москву из санатория, где я был у больного сына, я прочел любезно присланный Вами доклад, в котором Вы вместе с Анатолием Федоровичем Кони предлагаете избрать меня в академики по разряду изящной словесности. Высокую оценку моей деятельности и оказанную мне честь я не приписываю своим заслугам. Они преувеличены Вашею добротой и хорошим ко мне отношением. От всего сердца благодарю Вас и глубокоуважаемого Анатолия Федоровича. Не знаю его адреса и потому пока прошу Вас взять на себя роль посредника.

Я очень, очень счастлив, что культурная работа деятелей сцены наконец признана Академией ¹.

И это произошло благодаря Вашему старанию и инициативе. И за это земно Вам кланяюсь, дружески жму руку и шлю сердечный привет от душевно преданного и искренно уважающего Вас

К. Алексеева (Станиславского)

1917 – 28 – III

505*. А. А. Шахматову

10 апреля 1917

Глубокоуважаемый Алексей Александрович!

Я очень взволнован оказанной мне высокой честью избрания меня в почетные академики по разряду изящной словесности при отделении русского языка и словесности Академии наук.

Принимая возложенное на меня звание, я чувствую себя награжденным выше заслуг.

Прежде всего, мне хочется высказать как Вам, так и всем Вашим товарищам по Академии, почтившим меня избранием, мою большую, идущую из глубины сердца благодарность. Усердно прошу Вас быть моим посредником для передачи моих чувств.

Второе мое желание в том, чтобы высказать свою радость за театр и его служителей, культурная и просветительная деятельность которых получила высокое признание.

Поощренный вниманием Академии к моей деятельности, я с удвоенной энергией отдамся работе.

С совершенным и глубоким почтением к Вам

К. С. Алексеев (Станиславский)

1917 г. 10 апреля

Москва

506. А. Ф. Кони

11 апреля 1917

Глубокоуважаемый

Анатолий Федорович!

По вине почты я только вчера получил Ваше доброе и ласковое письмо от 20 марта с/г., в котором Вы извещаете меня об избрании в почетные академики по предложению, внесенному Вами и Нестором Александровичем. Таким образом, против моего желания, произошла обидная для меня задержка, которую Вы могли ошибочно объяснить отсутствием внимания, почтения и благодарности к Вам. Поэтому теперь я спешу уверить Вас в том, что я тем более польщен и тронут моим избранием, что оно произошло по Вашему и Нестора Александровича предложению.

Мне хочется от всего сердца поблагодарить Вас за Ваше неизменное доброе внимание к моей деятельности, не только теперь, но и в далеком прошлом, когда нашему театру приходилось с большим трудом завоевывать себе право существования. Ваше авторитетное слово давало нам веру, бодрость и защиту, а Ваши доброта и ласка поощряли нас к дальнейшей работе. И теперь новое доказательство Вашей доброты и Вашего внимания ко мне переполнило мое сердце чувством большой и искренней благодарности.

Еще важнее и трогательнее Ваша неизменная любовь и вера в театр, который так часто подвергается справедливым и несправедливым нападкам. Вы как верный друг театра и артистов поддержали и почтили их в моем лице высоким признанием самой Академии в важный момент освобождения и обновления нашей жизни. За это Вам еще более низкий поклон, еще большая сердечная благодарность.

Извиняясь за задержку этого письма, я пользуюсь случаем, чтоб высказать Вам лучшие пожелания и уверить Вас в моем большом, искреннем уважении, почитании и душевной Вам преданности.

К. Алексеев (Станиславский)

Москва

11-IV-917

507*. В. В. Котляревской

23 мая 1917

Москва

Дорогая Вера Васильевна!

Жду высланных сундуков, хотя волнуюсь вопросом: пройдут ли они в двери. Что же мне делать, если они не пройдут? Сам я уезжаю из Москвы в Уфу 2-го июня ¹.

Сердечно сочувствую Вам. Чувствую, что Ваши нервы совсем истрепались. Да и понятно, Вы были в самой гуще революции и сидите в ней и по настоящее время. До сих пор не забыл, что было пережито мною в 1905 г. Не желая умалять важности и грозности времени, не желая утешать Вас, скажу, что я таю в себе хорошие надежды. Перерождение народов не может совершиться без потрясений. Конечно, Вы наблюдаете события близко, а мы лишь издали, и потому Вам виднее. Но… атмосфера, в которой Вы живете, делает Вас болезненно чуткой. У нас спокойнее. А потому хорошо, что Вы уезжаете из Петрограда. Приезжайте сюда, передохните, и тогда Вы лучше разберетесь в том, что происходит, и оцените события.

Что делать – в материальном отношении придется временно съежиться. Но это ненадолго. И меня тоже почистили и почистят порядком. И я тоже ищу новую квартиру, и не только потому, что нас гонят с этой квартиры, но и потому, что она стала не по средствам. Целую Вашу ручку, мужу жму руку. Мужайтесь. Все обойдется.

Ваш преданный К. Алексеев

508*. О. В. Гзовской

27 мая 1917

Москва

«Поколебалась!.. Что на земле незыблемо теперь!»

Несчастливцев – «Лес».

Желаю Вам скорее, раз и навсегда, определить свои цели в искусстве, чтоб неуклонно стремиться к ним и успеть достигнуть хотя бы ничтожной их части.

Желаю Вам найти счастия в страданих искусства. Желаю Вам от души найти в будущем таких же искренних и любящих Вас друзей, которых Вы бросаете теперь.

Будьте счастливы. Да поможет Вам господь!

Feci quod potui, – faciant meliora potentes[59]59
  Я сделал все, что мог, – кто может, пусть сделает лучше (лат.)


[Закрыть]¹.

Сердечно любящий Вас К. Алексеев

509*. Вл. И. Немировичу-Данченко

13 сентября 1917

Дорогой Владимир Иванович!

Не знаю, что вызвало Ваше письмо. Я ничего не предпринимал и ничего особенного никому не говорил, тем более что я никого и не вижу. Я переживаю очень тяжелое время; мне очень тяжело и нестерпимо скучно. Но я борюсь с тем, что во мне, молча.

Что касается до самолюбия и, в частности, до «Села Степанчикова», то беда в том, что я очень рад, что не играю, и теперь мечтаю только об одном: забыть обо всем, что было, и больше не видеть ничего, что относится к злосчастной постановке ¹.

Относительно будущих ролей я и не думаю, так как я ничего больше не смогу сделать, по крайней мере в Художественном театре. В этом направлении, после полного краха моего плана, моя энергия совершенно упала. Может быть, в другой области и в другом месте я смогу воскреснуть. Я говорю, конечно, не о других театрах, но – о студиях. Otello – free!..

Ваш

К. Алексеев

1917-15/IX

510*. В. В. Лужскому

Сентябрь 1917

Дорогой Василий Васильевич,

«Дно» могу смотреть, когда Вы назначите. Два часа – очень неудобное время. Пропадает репетиция. Хорошо бы в один из дней (кроме 20-го – у меня общее собрание) назначить репетицию часа в 4 – тогда не пропала бы репетиция «Чайки» ¹. Имейте в виду, что жена волнуется о следующем: если придется ехать в Крым, тогда можно будет отсрочить поездку; если же на Кавказ, то 28 сентября идет последний в этом месяце поезд на Кисловодск. Я не понял хорошо – последний ли вообще, тогда отъезд 28-го неизбежен, если же только в этом месяце, тогда…

Дело в том, что прошел слух, что 1 октября солдаты бросают ружья и уходят с фронта. Жена, по-видимому, поверила слуху и боится попасть в волну людского потока. Я советую Вам сговориться или пусть она Вам позвонит, я ей скажу.

Ваш К. Алексеев

511. Вл. И. Немировичу-Данченко

5 октября 1917

Москва

Дорогой Владимир Иванович!

Сегодня день тридцатипятилетия Вашей литературной деятельности ¹.

Мы знаем, что она прервалась для театра, всех нас. Мы всегда помним эту жертву.

Хотелось дружески обнять Вас.

К. Алексеев (Станиславский)

[Далее следуют многочисленные подписи артистов Художественного театра.]