Текст книги "Письма 1886-1917"

Автор книги: Константин Станиславский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 74 страниц)

432. Л. Я. Гуревич

14 марта 1913

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Вы меня и нас забыли. Не приезжаете и не пишете.

Знаю, что заняты.

И я смертельно занят и потому не пишу, но часто вспоминаю.

Идет мучительнейшая работа с Мольером. Вот где приходится искать настоящий (не мейерхольдовский) – пережитой, сочный гротеск ¹. Смертельно боюсь провала.

Всем поклоны. Все кланяются.

Целую Вашу ручку.

К. Алексеев

433*. Вл. И. Немировичу-Данченко

Март 1913

Москва

Дорогой Владимир Иванович!

Дело, конечно, не в большой и малой сцене. Раз что пьеса репетируется правильно и систематически – не все ли равно, где ее репетировать? Большая сцена нужна только тогда, когда надо наскоро натаскать актеров. Дело в самих актерах, которых за весь год я не мог собрать, если не считать двух недель до масленой. Пока репетировали «Пер Гюнта», приходилось ждать Павлова и Бакшеева. Когда они освободились, ушел Базилевский; когда он освободился, ушла Коонен.

Потом пришлось остановить все работы и целый месяц возиться со старьем. Потом стали репетировать «Екатерину Ивановну». Стали ждать или заменять Коонен, потом ушел от нас Массалитинов и т. д. До последних двух недель нельзя было собрать состава исполнителей. Когда репетировали «Пер Гюнта» и «Екатерину Ивановну» – весь театр, т. е. вся труппа, был в зависимости от репетируемой пьесы.

Спектакль Мольера не имеет этого необходимого преимущества. По утрам – да, но утр слишком мало, и 15 репетиций для постановки Мольера недостаточно.

Позвольте приложить другой список:

со времени начала репетиций «Мнимого больного» через мои руки прошло три Белины (Книппер, Соколова, Лилина),

4 Анжелики (Коонен, Соловьева, Крестовоздвиженская и Барановская),

2 Беральда (Массалитинов и Дуван),

3 Клеанта,

2 Фомы (Массалитинов и Бакшеев),

2 Флерана,

2 нотариуса,

2 Туанет.

Спросите себя: достаточно я терпелив, или нужны еще новые испытания? В довершение всего – спектакль Мольера, о котором мечтал три года, будет поставлен с 15 репетиций, по-дягилевски.

Еще одна изуродованная мечта, еще один незлобинский спектакль. Еще раны «Гамлета» и Тургеневского спектакля не зажили – и новая обида.

Вот причина моего нервного тика. Очень извиняюсь и сожалею о том, что не сумел сдержать себя.

Ваш Алексеев

Я никого не обвиняю, ничего не доказываю; я сожалею только о том, что мне так не везет в нашем театре.

434. А. Н. Бенуа

6 апреля 1913

Москва

Дорогой и многоуважаемый

Александр Николаевич!

До сегодняшнего дня я не мог написать Вам, так как носился со своей личностью как с писаной торбой. Пришлось это делать, потому что едва хватало сил на вечер и нельзя было хворать. Вчера, как гора, свалилась с плеч огромная обуза: сдали 8-й абонемент и закрыли московский сезон. Только сегодня могу дать Вам отчет об истекших спектаклях. Но все они слились в одно, и впечатление от них какое-то пестрое. Ясно, что роль еще не освежилась и все еще есть больные места; ясно, что и темп еще не раскатился вовсю ¹. Отчего это происходит? Или от большой затрепанности роли и пьесы, или же от невыносимой нервной и физической усталости. Играли на каплях и валерианках! Не жду большего от первого петербургского спектакля. Очевидно, не удастся прорепетировать пьесу на сцене, чтобы вспомнить акустику театра. Первый спектакль пойдет на приспособление к условиям театра. Пьеса до известной степени раскатилась. Определилось то, что хорошо перелетает за рампу, и это дает отчетливость и уверенность. В хорошем настроении делаешься наивным, и тогда все смешно, но при обязательной ежедневной игре, когда искусство превращается в ремесло, хорошее настроение бежит. Были хорошие спектакли, когда публика стонала от хохота, но были и менее удачные спектакли, когда душа становилась картонной. Более основательный отчет сообщит Вам Мстислав Валерианович ², который был на вчерашнем (5 апреля) спектакле, последнем в этом сезоне.

Часто думаем о Вас и об Анне Карловне и Владимире Николаевиче. Вспоминаем и любим.

До скорого и приятного свидания. Мне разрешают не приезжать к репетиции «Церемонии» ³ в пятницу вечером, на страстной.

Не откажитесь просмотреть ее и тем дать мне возможность передохнуть от большой усталости.

Если встретите Гессена и будете говорить с ним по телефону, не откажите объяснить, что я с радостью и благодарностью принимаю его приглашение, но может случиться, что мне придется задержаться в Москве до первого дня пасхи ⁴. Это выяснится только среди наступающей недели. Обнимаю Вас. Целую ручку Анны Карловны, кланяюсь детям и Владимиру Николаевичу.

Сердечно преданный

К. Алексеев

Простите за путаное письмо. Третий час ночи. Голова не работает.

435*. О. В. Гзовской

6 и 7 апреля 1913

Дорогая Ольга Владимировна!

Христос воскресе!

Только вчера получил Ваше письмо с адресом (San Remo Royal Hotel). Спасибо за это письмо и за предыдущее. На первое ответил в Monte Carlo описанием публичной генеральной Мольера. Боюсь, что Вы не получили его, и потому теперь повторяю, с добавлением последних впечатлений, но прежде хочется просить Вас по чести и по дружбе написать относительно лейкоцитов (сколько в поле зрения). Когда Вы умалчиваете об их количестве, то мне кажется, что их не одно, а целых три поля зрения.

Вчера сыграли восьмой спектакль Мольера для восьмого абонемента. Таким образом, пронесло благополучно. Что сказать? Успех, и очень большой. В театре настроение какого-то обновления. Публика очень смеется, даже аплодирует. (Вчера даже Коля Ларионов ушел с аплодисментами ¹. Благодаря Вам очень хорошо играет и имеет большой успех. Начинает это сознавать, а потому ничего не пишите ему о вчерашних аплодисментах.) Не могу сказать, чтобы постановка и успех меня удовлетворили. Моя роль, которую хвалят, не дает еще мне радости. Слишком она забита (мне с «Больным» пришлось проходить и давать реплики с восемнадцатью исполнителями). Далеко не все играют хорошо. Прекрасен Знаменский в обеих ролях – Диафуаруса и председателя (особенно в последней). Массалитинов прекрасен, хотя хуже, чем обещал быть на репетициях. Прекрасен Колин – Флеран. Павлов на сцене пропал. Базилевский выиграл, красив, но посредствен как актер. Коонен не играет, ее заменила в несколько репетиций Барановская – прилична и только. Жену – хвалят. Бенуа – хорош (но суховат). «Церемония» всем нравится, а мне не очень. Постановка была мучительна. Все довели до последней минуты. Ставили наскоро и на четвертой неделе, репетируя днем и вечером, до четырех часов ночи. Были минуты полного отчаяния. Даже дошло до того, что на одной репетиции (собрались у меня) я заставил себя репетировать, но роль стала до того ненавистной и безнадежно истрепанной, что я среди первого монолога разрыдался (о стыд!) и убежал наверх, не мог репетировать. Собрал Вам все критики, а сейчас (о ужас!) вижу, что остались от них лишь бренные остатки, кто растащил – не пойму. Раньше же не посылал, так как не знал адреса. Как только выйдут открытки – пришлю, только держите меня в курсе Вашего адреса. Я уезжаю либо 11 апреля, либо 14 апреля (в первый день пасхи). Адрес: Михайловская, дом Дворянского собрания, «Английский пансион» Шперк.

Студия сыграла десять спектаклей. Оставался одиннадцатый, но приехала пожарная комиссия и запретила публичные спектакли. Поэтому последний спектакль, который был благотворительным, пришлось перенести в Охотничий клуб. 4 апреля состоялась публичная генеральная репетиция «Праздника мира» Гауптмана, под режиссерством Вахтангова ². Спектакль прошел хорошо, но сама пьеса тяжела, нудна и этой нудностью – устарела. Все-таки молодцы, – несмотря на «Федора» ³ и Мольера (ежедневные репетиции и спектакли), сотрудники сумели приготовить два хорошо срепетованных и поставленных спектакля. Оба спектакля поедут в Петербург и Одессу ⁴. И к концу сезона студия окупит себя. Для первого года результат блестящий. Сейчас ищем помещение. Нашли чудесное на Малой Дмитровке. Зал такой же ширины, как теперешний, т. е. 13 аршин, но длина его не 19, как теперь, а 40 аршин, причем расположение комнат точно по заказу: два фойе, четыре комнаты уборных, прекрасный вход и триста мест для публики. Теперь весь вопрос в пожарной комиссии. Если разрешат, то мы торжествуем. Плата сравнительно недорогая, тысяч пять-шесть, но при этом не сто, а триста рублей сбора. Если же принять во внимание, что у нас уже две пьесы есть, которые, при рублевой цене за место, пройдут по нескольку десятков раз, – можно будет в двадцать спектаклей окупить помещение. Студию признали, и ее сильно побаиваются. Немирович демонстративно повторяет мне неоднократно, что он ждал результатов через три года, но что результаты уже есть теперь, выше его ожидания. Теперь, в Петербурге, будем вырабатывать репертуар будущего года. Напишите, что бы Вы хотели сыграть в студии, т. е. что внести в репертуар ее будущего года?

На будущий год я объявил, что ставлю «Трактирщицу», и Бенуа думает о второй пьеске для пополнения спектакля. Сегодня Немирович подходит ко мне и говорит: «А что, Ольге Владимировне не лучше будет взять Сусанну в „Свадьбе Фигаро“? Спектакль вышел бы капитальнее». Я ему ответил так: «В этом спектакле я хочу дать театру не пьесу, а артистку. В нашем положении это теперь важнее пьесы. Мне нужна роль, которая бы показала артистку. Думаю, что „Трактирщица“ удобнее для этого. В ней больше блеска, а блеск убеждает сильнее. Вот почему я, противник всякого фаворитизма, предпочитаю „Трактирщицу“, хотя понимаю, что спектакль значительнее был бы с пьесой Бомарше». Прав я или нет? На всякий случай почитаю Бомарше, а Вы подумайте ⁵.

Шестого числа в студии была еще публичная генеральная репетиция. Бебутов сдавал пьесу (забыл название) ⁶ с участием Хмары, Афонина и Кемпер. Совсем сыро, ничего еще нельзя судить. Сегодня был экзамен-молния. Экзаменовались: Барановская, Коренева, Дмитриевская, Соловьева, Попова, Хмара, Дикий и пр. Душа моя Марджанов добыл откуда-то бешеные деньги и […] сыплет их направо и налево, переманивает всех, кого может ⁷. Санину – 15 тысяч (и уже поссорился, и не разговаривает, и не кланяются друг с другом). Коонен – шесть тысяч, портнихе Марье Фроловне – 4 тысячи, Леонидову предлагал чуть ли не 25 тысяч. Недавно он завтракал с кем-то, кого он переманивал, и ему подали счет на 30 рублей, он вынимает две сотенных бумажки, чтобы расплатиться 30 рублями, до того руки его привыкли к радужным бумажкам.

Ну, пересказал все слухи, вести и сплетни; нежно думаю о Вас и мысленно целую Ваши ручки. Спасибо за письма. Рад, если мои записки пригодились. Да, вот Вам задача: развейте и привыкните в ролях и при творчестве к той простоте, которую мы называем «в капоте». Ищите ее в себе больше всего. Найдите себя такой простой, непосредственной и детски искренней, какой Вы были в своей ночной кофточке, когда лежали, поправляясь после болезни. Вл. Алекс, низкий поклон.

Искренно любящий и преданный

К. Алексеев

Стахович все в хандре. Он в Германии (Homburg. Poste restante). Напишите ему словечко.

436*. M. Ф. Андреевой

9 апреля 1913

Москва

Дорогая Мария Федоровна!

Простите за задержку ответом. Знаю, что это очень нехорошо, но я не рассчитал своих сил и не одолел всей непосильной работы, которая в последний месяц свалилась на меня. Не хватает не столько времени, сколько жизненной энергии, чтоб исполнить все, что надо и что хочется сделать.

Вы не должны сомневаться в моей полной готовности придти Вам на помощь. Мне нетрудно будет это сделать в студии, где я пользуюсь авторитетом, и потому там я весь к Вашим услугам, насколько мне позволят время и текущая работа. Я с радостью поделюсь с Вами всем, что знаю и умею.

В театре – другое дело. Там многое изменилось для меня. Я уже не пользуюсь авторитетом, хотя и прикрываются моим именем, я не имею ни юридических прав, ни голоса, от которого мне самому пришлось отказаться по чисто внешним и случайным причинам.

В театре я могу ходатайствовать, но не решать. И я ходатайствовал, но – пока безуспешно. Враждебного отношения к Вам я не заметил и думаю, что его нет. Нет ролей, нет свободных денег; некоторое недоверие к тому, что Вы расстаетесь с прежним амплуа и помиритесь с более скромной ролью в театре; вот реплики, которые мне пришлось слышать при разговоре о Вашем возвращении на нашу сцену. Должен быть справедливым и констатировать, что все эти возражения делались с каким-то недоумением, с какой-то беспомощностью и как бы извиняясь.

Как быть и как действовать на будущее время? Для этого необходимо увидаться и переговорить. И я надеюсь на это – в Петербурге или в Одессе. Только при личном свидании можно договориться, главное, почувствовать все детали сложного вопроса, который стоит предо мной. Если наше свидание в Петербурге невозможно, то, быть может, Вы укажете мне, с кем из Ваших близких я могу совещаться по этому делу ¹. Мой адрес в Петербурге: Михайловская, «Английский пансион» Шперк (комната № 9).

Что касается до Вашего долга мне, предоставляю распорядиться так, как Вам удобнее. Я нисколько не тороплю Вас уплатой. Хотите – рассчитаемся со временем, по продаже земли, хотите – передайте мне долг землей, хотите – изберите иной способ. Словом, предоставляю Вам распорядиться по Вашему усмотрению и так, как Вам удобно.

Виноват я и перед Алексеем Максимовичем в том, что не держал его в курсе наших проб по commedia dell'arte.

Сулер, который занимался подготовительными работами по этим пробам, написал уже подробно Алексею Максимовичу ².

Но секрет в том, что самой сути мысли Алекс. Макс, т. е. того, что так прекрасно выражено им в его статье, переданной мне Румянцевым, никто еще не знает ³. Я никому не показывал этой статьи, боясь, что она попадет в газеты. Пока же идут упражнения, подготовка учеников 1-го курса (так как старики не годятся на эту работу; они слишком заражены штампами и актерскими привычками, чтоб отдаваться непосредственности аффективного переживания).

То, чего хочет Ал. Макс, не так просто. Теперь, после года работы, мы начинаем подходить к тому, что нужно. Но вот беда. Невозможно удержать в тайне то, что происходит в студии, и наши пробы попали в газеты. Ко мне пришел Эфрос и заявил, что не нынче-завтра появятся статьи о тех упражнениях, которые мы делаем ⁴. Лучше, чтоб он деликатно написал об этом, чем другие сделают это кое-как, наскоро. Я просил его написать об этом Алексею Максимовичу. Но Эфрос боялся, что на это уйдет много времени. Каюсь, он убедил меня, и я рассказал в общих чертах, через каждые три слова упоминая, что мысль не моя, а принадлежит Ал. Макс. Статья вышла не очень удачна и не очень точна. Возражение, дополнение придадут всему делу рекламный характер. Лучше всего молчать пока, тем более что никто, кроме наших учеников, не сможет делать это трудное дело – совместного творчества. Когда я еще соберусь написать обо всем этом Алексею Максимовичу? Не откажитесь, при случае, пока, сообщить ему суть этих строк. Очень хочу повидать Вас. Буду ждать этого свидания. Надеюсь, что оно состоится в Петербурге, куда я уезжаю в пятницу на страстной.

Целую Вашу ручку и шлю Вам сердечный дружеский привет от себя, жены и детей.

Искренно любящий и сердечно преданный

Ваш К. Алексеев

1913-9-IV.

437*. О. В. Гзовской

16 апреля 1913

Петербург

Дорогая и милая Ольга Владимировна!

Воистину воскресе!

Разрешите мне написать Вам на блокноте. Почему? Психологическая тонкость. Когда хочешь писать письмо, вынимаешь конверт, но торжественность обстановки пугает: «приступаем к важному делу писания». Если же случайно открываешь, как сейчас, блокнот и без приготовления пишешь, то меньше готовишься. Если меньше готовишься, чаще будешь собираться, т. е. посылать письма, а мне бы хотелось, чтобы связь с театром и тоска по нем не остывали в Вас, чтобы Вы чувствовали, что о Вас и думают и вспоминают.

Спасибо Вам за Ваши милые, теплые, сердечные письма. Верьте, они мне очень дороги, и я очень сильно ценю их, особенно теперь, когда я тяжело переживаю обиду, нанесенную мне Коонен. После четырех лет работы (хоть неудачно, но тем не менее от всего сердца) она пришла и довольно легкомысленно и жестоко объявила мне: я ушла из Художественного театра ¹. Каюсь, я разревелся и ушел из комнаты. С тех пор мы и не виделись.

Будьте покойны: идет «Трактирщица» в Художественном театре и «Эльга» в студии ². Я прочел «Свадьбу Фигаро», и мне не очень понравилось, и Бенуа говорит, что суховато.

Это отлично и важно. Ищите себя такой простой, какой Вы бываете в капоте, в ночной сорочке, с мамой, братом, и замечайте это самочувствие. Владейте им, чтобы оно всегда было связывающим Вас с жизнью, источником правды.

Встречал пасху один, в Москве, а наши были в Петербурге. Почему? Потому что я задержался в Москве с квартирой студии. Не помню, писал я Вам или нет, это важно, и потому я повторяю: из старого помещения нас погнали, и, кажется, удастся снять на Малой Дмитровке (угол Страстного монастыря), где была постоянная выставка картин. Прекрасное помещение. Два фойе, хорошие уборные для артистов, зал на 260 человек.

Вчера прошел «Пер Гюнт» – сносно, будут ругать, но не очень. Первый акт – с большим успехом, последующие – слабо. Сегодня «Екатерина Ивановна». Первые два акта – с успехом. После второго вызывали без протеста автора, подали венок от «Шиповника». После третьего – аплодисменты с шиканьем. После последнего – друзья вызывали, было и шиканье.

Бедная Дункан. Вспомнить жутко ³.

Где будем летом – бог весть. Если за границей, конечно, повидаемся. Из Одессы поеду в Крым, в Батилиман – строить дачу и комнату для Вас и для Владимира Александровича. Боюсь сглазить и радоваться насчет лейкоцитов. Дай бог, вот было бы славно, гора с плеч, и впереди надежды. Чудо!

Вчера был в Александрийском. Меня пригласили за кулисы и с почетом принимали. Аполлонский выражал свою преданность системе. Юрьев, Судьбинин, Брагин, Корвин-Круковский поддакивали. Просили заходить и разговаривать с ними?!.. А играли они «Обрыв». Господи, да простит им господь эту безграмотность и кощунство ⁴. Да, забыл совсем. В первом спектакле «Мнимого больного» я получил цветы с Вашей милой запиской. Я был очень, очень тронут и, свинья, не поблагодарил. Спасибо! Целую Ваши ручки и, если муж позволит, то и в лобик. Польщен и счастлив за поддержку энергии относительно моих записок, а то у меня охота остывает. Никто не читает, кроме Вас и Владимира Александровича. Спасибо ему за его милое письмо. При первом случае напишу ему. Пусть переводит «Трактирщицу» и пока держит в секрете, инкогнито, до поры до времени. Как переведет акт или два, пусть высылает. Мне надо за лето зубрить слова. Бенуа интересуется «Трактирщицей». Новость! Кажется, Бенуа будет служить в театре как заведующий художественной частью. Это большое приобретение.

Целую ручки. Помню, люблю, думаю и радуюсь за Вас, заглядывая в артистическое будущее.

Сердечно преданный и любящий

К. Алексеев

Жму руку Вл. Ал.

438*. О. В. Гзовской

18 апреля 1913

Петербург

Дорогая Ольга Владимировна!

Вчера, 17-го, прошел Мольер. «Брак поневоле» (видел из-за кулис на сцене кусочек) шел неважно, но публика смеялась. Аплодисменты жидкие. «Мнимый больной» начался с овации при поднятии занавеса. Не поймешь, к кому она относилась: к Бенуа или ко мне. Смеялись очень. После первого акта аплодировали жидко. Во втором акте смеялись на все и особенно на Массалитинова, который прекрасно играет. По уходе Коли Ларионова – гром аплодисментов. Мальчишка горд, и я ему уже давал объяснение, что аплодируют не ему, а Вам, так как Вы действительно здорово его выучили. Крепко. Роль его растет, и он отлично понимает, что делает. (Спасибо Вам.)

По окончании второго акта – сильные аплодисменты. В третьем акте смеются еще сильнее. Местами приходилось долго ждать. В «Церемонии» – сильный смех. По окончании треск, крик, выпускают несколько раз Бенуа, потом пришлось выйти и мне. Получился большой успех.

А я в душе думал о Вас. Впрочем, еще наиграемся. Целую ручку. Мужу жму руку.

Любящий Вас К. Алексеев

18 апр. 913

Немирович ставит «Обрыв» Гончарова ¹. Декорации Добужинского. Германова – Вера. Чувствую, что будут говорить о Вас как о Марфиньке. Как мне поступать?!

439*. А. А. Блоку

19 апреля 1913

Петербург

Глубокоуважаемый и дорогой Александр Александрович!

Как я рад Вашему письму!

Спасибо за память, за честь и доверие. Смогу ли я оправдать его?…

Хочу ли я слушать Вашу пьесу? ¹

Хочу ли видеть Алексея Михайловича ² и говорить с Вами? Конечно, очень хочу.

Беда в том, что на этой неделе я уезжаю во вторник в Москву и вернусь лишь в субботу.

Другая беда, что в воскресенье вечером с 7 час. я занят, а завтра вечером – играю. Таким образом, в моем распоряжении:

1) 21 апреля воскресенье с 2 час. до 5–6.

2) 22-го понедельник – весь день и до 11 час. вечера (с часу дня).

Буду беречь воскресенье с часу дня и приеду к Вам, если не получу извещения об отмене.

Очень бы хотел видеть Вас у себя, но беда в том, что в меблированных комнатах мне не дают покоя, и нам не удастся скрыться от людей и сохранить в секрете цель нашего свидания.

Мой адрес: Михайловская, 2, «Английский пансион» г-жи Шперк (телеф. 420-73).

Дома я бываю или в 12 1/2 ч. дня или в 5 час. вечера.

Сердечно и искренно преданный Вам

К. Алексеев (Станиславский)

1913-19 апр. СПб.