Текст книги "Письма 1886-1917"

Автор книги: Константин Станиславский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 74 страниц)

482*. Н. В. Делен-Волконской

11-IV -915 Москва.

11 апреля 1915

Глубокоуважаемая Наталия Викторовна!

Не зная Вашего адреса, шлю письмо через Любовь Яковлевну, чтобы поблагодарить Вас и Михаила Николаевича за новые доказательства Вашей сердечности, внимания и постоянного ободрения ¹. Чехов сказал: «Когда хвалят, приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе». И я чувствовал себя два дня, как полагается, не в духе после потока ругани. Конечно, временно мне трудно играть Сальери с прежним жаром, так как приходится бороться с предубежденной, навинченной прессой публикой, которая демонстративно кашляет и часто не дает говорить, чтоб показать, что и она понимает в искусстве. Однако, слава богу, постепенно публика начинает забывать рецензии и становится внимательнее. Удержится ли спектакль на репертуаре – пока неизвестно, так как предубеждение против спектакля очень велико и все хотят видеть в Пушкине только звучные стихи, совершенно не интересуясь и даже не подозревая о тех недосягаемых глубинах, которые волнуют тех, кто заглянул глубоко в душу Пушкина.

Ожидаем новой большой битвы и поражения в Петербурге. Но в теперешнее ужасное время приятнее пострадать хоть как-нибудь, чем просто благоденствовать. И мы не ворчим, а волнуемся лишь за театр, который переживает трудное время благодаря всяким случайностям исключительного времени.

От всего сердца шлю самые лучшие пожелания Вам и Михаилу Николаевичу. Благодарю Вас обоих и верю в то, что больной заставит себя поправиться как можно скорее. Дай бог Вам всего доброго.

Сердечно преданный

К. Алексеев (Станиславский)

483. Из письма к М. П. Лилиной

3 июля 1915

Евпатория

Милая и дорогая Маруся!

Написал вчера длинное письмо ко дню свадьбы, но сегодня решил не посылать его. Вышло не то, что чувствую, какая-то философия, притом с грустью, и это не подходит к дню.

Поэтому нежно обнимаю тебя, благодарю за все красивое, что было, за все доброе и сердечное, за умное, за жертву, за заботу и мучения во время тифа.

…Я редко пишу тебе. Это нехорошо. Но так бывает всегда – когда хочешь писать много и хорошо, тогда долго собираешься и ничего не посылаешь. Кроме того, здесь так складывается время, что нельзя выбрать место и время, чтобы уединиться. Это очень хорошо для безделья, но очень плохо для писем и моих записок, которые не двигаются, в которые я перестаю верить, к которым я охладеваю, так как не хватает сил преодолевать все препятствия. Жизнь получается пустой – хотя нет ни секунды свободной – и неинтересной. Но здесь очаровательно. Все то, что мне нужно. Жарко очень (45R). Чувствуешь море. Никогда жарко не бывает. Совсем не так, как в Ялте. Здесь всегда есть движение воздуха то из степи на море, то обратно. В гостинице хорошо, но вдруг стол изменился и стал плох, не говоря о том, что он совсем не подходящ для лечения (мясо, рыба, и жирно).

…Все это время были очень заняты. Во-первых, с колонией. Надо было развязать руки Сулеру и решить его участок, чтоб он мог начать строиться. Для этого приходилось собираться всем присутствующим пайщикам (Бурджалов, Подгорный, Калантаров, я, Сулер, Сац и прочие) в самой Евпатории; в другой день – поехал туда, и там размеряли и планировали на месте. Пробыли целый день. Ходят все там (мужчины) в одних штанчиках. Женщины – босые. Все делают сами, т. е. и уборка и стройка. Сложили из камней стены, сами покрыли бетоном, в окнах вместо рам – полотно; и там, в таких шалашах, живут. Премило устроились, уютно. Болеславский с Ефремовой – в одной комнате, Тезавровский с художником Либаковым – в другой комнате, Сулер с семьей, Соловьева и Бирман живут рядом на очень приличной даче. Там пробыли до ночи.

Потом начались подготовки к концерту. В среду 1-го июля был концерт: 1) пела Сац (мило) из произведений мужа, 2) играл чудесный скрипач из Одессы, 3) читала Полевицкая (отвратительно), 4) я читал сцену Фамусова и Скалозуба. Последнего не мог найти в Евпатории и потому читал обе роли, потом читал на бис: «Вот то-то, все вы – гордецы», потом монолог с Петрушкой на второй бис (хлопали, но не думаю, чтоб очень восторгались). Гзовская – мелодекламация («Лебедь», еще что-то, тарантелла). 2-е отделение – кабаре (?!!!), Вахтангов за Балиева (плохо); Гзовская – какую-то шепелявую дуру и мямлю (экзамен), потом в том же экзамене русскую шансонетку «Диван»; Ефремова – цыганку-испанку (ужасно, даже конфузно), какую-то ученицу экзаменующуюся (плохо); Бирман – ученицу с лирическим кривляньем и лилией в руках (очаровательно). Потом Соловьева и Тамара Дуван – танец прачек; Дуван и Тезавровский – ресторан (армянин – Дуван); Вахтангов иллюстрировал музыкой несуществующий синематограф (который якобы испортился) – мило; Вахтангов – восточную песенку (мило). Он же – разговор профессора по телефону. Профессор путает, вроде меня, все имена (мило). Дейкарханова – куплеты по-французски, по-русски и по-английски (сконфузила нас). Длинно, сально, нехорошо. Потом пошел Дуван во всех видах, и все, кроме лакея-армянина, было так пошло, что я краснел до пят.

И весь кабаре вышел очень нехорошо. Все это было скучно, неталантливо, пошло и нехорошо, несерьезно по времени. Целый вечер и день после я чувствовал себя нехорошо, и те, кто понимает что-нибудь, избегали встречаться со мной. А в газетах – местных, конечно, – расхвалили ¹. Обрываю письмо, так как боюсь, что оно залежится.

Обнимаю, люблю нежно. Думаю много, благодарно и горестно.

Твой Костя

484. Из письма к М. П. Лилиной

Июль 1915

Евпатория

…Итак, еще 2–3 недели мы не увидимся. К Стаховичу я тебе ехать не советую. Надо докончить лечение и беречься, а в Пальне ¹, говорят, страшный холодина. Я набираю тепло…

…Здесь можно бы было заниматься, особенно когда разъедутся все, но я стал бояться одиночества и потому не остаюсь здесь.

С записками моими – туго, почти ничего не сделал, и хоть и хочется докончить работу, но уже прежней веры нет, и это очень тяжело для меня. Мы запоздали выездом отсюда отчасти и потому, что на 21 июля был назначен концерт в пользу беженцев, которые здесь мрут с голоду. Отказаться – не хватает духу. Участие в концерте дает хоть какую-то иллюзию оправдания своего бездействия в военном деле. Но концерт не разрешили… В связи с этим концертом были оставлены и железнодорожные билеты. Вот почему запоздание. Все время проходило здесь однообразно. Только раз еще проехали к Сулеру и провели весь день. Было очень хорошо. Начиналась буря, и мы помогали рыболовам вытаскивать баркас. Потом все вместе на вороте тащили свою лодку. Поздно ночью при луне Сулер доставил нас на своих лошадях-крысах в город.

Обнимаю тебя, очень люблю и искренно нежно тоскую. Играть и репетировать совсем не хочется еще. Нежно целую.

Твой Костя

Письмо посылаю с Кирой, хоть не знаю, придет ли оно от этого раньше.

485. Из письма к М. П. Лилиной

30 VII 915

Пальна

30 июля 1915

Дорогая, бесценная Маруся.

Спасибо за письмо и телеграмму о приезде Киры. Я послал тебе отсюда 2 или 3 письма и 1 телеграмму. У нас холодно, дождь. Вчера нельзя было выходить, а сегодня – в пальто и калошах. Тем не менее русская деревня – хорошая вещь. Пальна – очаровательная красавица. Я здесь высыпаюсь, так как в 10 ч. все расходятся и в 11 ч. я уже тушу свечу, а встаю в 9 ч. утра. Под утро, правда, час, другой не сплю, как всегда.

…Здесь гостят Берсенев, Мчеделов, Коренева. Леонидов уехал опять на просмотр к воинскому начальнику. Но просмотр будет в сентябре. Он хотел вернуться сюда, но в Москве попал под конку; ушибся и теперь лег, говорят, на 2 недели. День мой проходит так: в 9 будят, в 9 1/2 приходит болтать Алексей Александрович. Я умываюсь, облачаюсь в пижаму и пью с ним кофе на балконе или в комнате. Он уходит часов в 11. Я одеваюсь и иду ходить, когда нет дождя. Хожу и записываю кое-какие мысли по системе. В 12 1/2 – обед, после – разговор иногда полчаса, и потом все разбредаются или собираются у Алексея Александровича в кабинете и читают (от обеда до чая в 4 ч. запрещено звать прислугу, она отдыхает). В 4 ч. чай. Потом прогулка, час, 1 1/2. Умывание, переодевание. В 6 1/2 – ужин. Небольшая прогулка. Почта, газеты и телеграммы. (Самый страшный момент дня.) Все читают, молодежь поет, играет на биллиарде… в 9 ч. чай. В 10 ч. все расходятся.

Были раз у соседей, т. е. у вдовы Александра Александровича Стаховича и у Софьи Александровны Стахович (не люблю ее). И так протекает мирная жизнь. Скучно, но очень полезно. Для здоровья я не раскаиваюсь, что приехал сюда, но на душе – так тоскливо и одиноко… Каждый раз довожу письмо до последней минуты – оказии и потому забываю написать всякие нежности Ольге Тимофеевне. Как ей не грешно сомневаться в моей сыновней любви к ней. Нежно ее целую и советую подольше прогостить в Ессентуках, раз что она там, переехать в Кисловодск, так как в Москве с беженцами и всей суматохой войны теперь прескверно. Обнимаю и нежно люблю тебя и Кирюлю. Поклон Качалову, Васильевым, Зерновым.

Тоскующий и любящий

Костя

486. Из письма к М. П. Лилиной

2 августа 1915

Пальна

2 августа 1915

Дорогая Маруся.

…Я почти совсем не работаю над записками. Много читаем – вслух. Выбираем материал для чтения в концертах, так как, вероятно, в этом году придется много выступать для беженцев и хоть этой работой оправдать свою гражданскую бездеятельность. Ну, бог даст, до скорого свидания. Жду телеграммы: когда мне выезжать (езды одна ночь). Нежно обнимаю, люблю, грущу. Бабушку также нежно обнимаю. Милую Кирюлю – тоже.

Твой Костя

487. А. Е. Молчанову

13 сентября 1915

Глубокоуважаемый Анатолий Евграфович!

Смерть дорогой незабвенной Марии Гавриловны – новое общее наше горе среди неисчислимых бедствий, нами переживаемых ¹.

В такие минуты все возрастающей нужды не хочется пользоваться обычными формами воздаяния почестей умершим. Поэтому я и жена моя позволяем себе заменить традиционный надгробный венок каким-нибудь добрым делом, связанным с памятью покойной. Вы лучше всех знаете, что может доставить радость отлетевшей от нас доброй душе Марии Гавриловны.

Поэтому обращаюсь к Вам с почтительной просьбой: передать на доброе дело, по Вашему усмотрению, нашу маленькую лепту в размере двухсот рублей (200 р.), которые будут, с Вашего разрешения, переданы Вам отделением моей конторы в Петрограде.

С чувством глубокой печали и уважения к Вашему большому горю я прошу Вас поверить искренности наших соболезнований и моего почтения к Вам.

К. Алексеев (Станиславский)

1915 -13 – IX. Москва

488. Ф. И. Шаляпину

Телеграмма

Сентябрь 1915

Художественный театр шлет вам самый искренний, самый горячий привет. Посланные всем нам в эти трудные дни испытания за честь и славу родины не только не заслоняют наших чувств к великому артисту, но еще согревают их, потому что истинная любовь к родине питается гордостью всем тем, что отмечено ее гением.

Преклоняясь перед талантами, какими одарил вас гений России, мы несем вам и чувства благодарности за огромный настойчивый 25-летний труд для процветания русского искусства.

Немирович-Данченко, Станиславский

489*. В. А. Теляковскому

16 декабря 1915

Глубокоуважаемый Владимир Аркадьевич!

Прежде всего я хочу поблагодарить Вас за доверие и доброе отношение ко мне. Кроме того, мне хочется извиниться за задержку этого письма; она произошла потому, что я ждал первых бесед с Вашими оперными артистами, для того чтобы выяснить себе: что я могу сделать и как я могу воспользоваться Вашим разрешением, чтоб оправдать хоть часть надежд, которые Вы на меня возлагаете. Не ждете ли Вы от меня более того, что я могу дать?! Не ожидаете ли Вы результатов скорее, чем они могут придти?! Чтоб избежать недоразумений и разочарований, позвольте прежде всего установить, как было дело.

Я задумал устроить целый ряд благотворительных концертов в пользу жертв войны, чтоб хоть как-нибудь откликнуться на события. Концерты обычного типа – надоели; надо обновить программу, без чего не будет сборов. Делались опыты и в вокальной части программы. Ими заинтересовался П. С. Оленин ¹ и просил пустить его на репетиции. Потом ему пришла мысль – распространить занятия на молодые силы Вашего театра. Боясь недоразумений, я предварительно просил достать от Вас разрешение. Оно любезно дано Вами, и я познакомился с молодыми певцами оперы. Была назначена первая беседа, на которую, неожиданно для меня, пришли многие свободные премьеры и премьерши. На второй беседе к ним присоединились еще некоторые. Должен признаться, что я был умилен вниманием, интересом и простотой, с которыми все отнеслись к делу. Но из этого нельзя еще делать многообещающих выводов. Очень многие возьмут то, что им придется по душе, и отойдут. Одним из них уже поздно переучиваться, другим – нет времени, третьи – поняв умом, подумают, что они уже усвоили все, что нужно. Но в нашем деле понять – значит почувствовать, а это и трудно и долго. Наконец, многие не захотят усложнять обычную работу новой, психологической. Ведь актеры очень прилежны на всякую механическую работу на сцене и очень ленивы на душевную – волевую. В конце концов, я думаю, останется несколько человек. Это будут немногочисленные, но ярые поклонники нового направления. Их-то и можно будет довести до конца. Но результаты скажутся не скоро – через 2, 3 года. Как распорядиться в будущем с этим ядром, решать теперь преждевременно.

Как видите, мои задачи скромны. Не ждите же и Вы слишком много от моих опытов, тем более что я могу уделять этому делу лишь часть досуга, которого у меня мало ².

Еще раз благодаря Вас за доверие, я прошу Вас поверить моему искреннему уважению и сердечной преданности.

Готовый к услугам

К. Станиславский (Алексеев)

1915 -16 – XII – Москва

490*. А. Н. Бенуа

5/I – 916

5 января 1916

Москва

Дорогой Александр Николаевич!

С Новым годом. Шлю привет и поздравление многоуважаемой Анне Карловне, Коке, Вашим милым барышням, а Вас крепко обнимаю. Вы о нас забыли, а мы о Вас помним и часто говорим. Я все ждал, что Вы соберетесь в Москву, как обещали. Сколько раз спрашивал у Мстислава Валериановича ¹, но он никогда не мог ответить о том, что Вы делаете, и о Ваших намерениях. У нас год – бешеный в смысле материальном (против всех ожиданий), но совершенно мертвый – по художественной части. Ожидание призыва делает артистов совершенно нетрудоспособными, а все планы и предположения – гадательными. Мережковский скоро пойдет ². «Волки и овцы» заделаны и временно оставлены, так как они столкнулись в действующих лицах с теми актерами, которые усиленно заняты в репертуаре ³.

Теперь увлеклись «Селом Степанчиковым» Достоевского, из которого выходит прекрасная пьеса (не переделка). Чехов играет Фому, я – дядюшку, Берсенев – племянника, Мизинчиков – Шахалов (принят в труппу), Гейрот – Обноскина, Сашеньку – Дурасова, Татьяну Ивановну – Коренева, гувернантку – Сухачева или Крыжановская, генеральшу – Бирман, Пе-репелицыну – Успенская ⁴.

В студии прошел «Потоп». Играют недурно, и очень хорошо играет Чехов ⁵. Пьеса – неважная. Скоро пойдут в студии два спектакля Чехова: все его водевили и, кроме того, миниатюры: «Ведьма», «Налим», «Поленька», «Переполох», «Жена», «Мертвое тело» и пр. ⁶. Сейчас вернулся с большого концерта в студии – для солдат. Играли наши водевиль «Пишо и Мишо» и «Неизлечимый» Успенского, потом девицы плясали, пели и пр.

Я даю уроки (так называемой системы) в Большом театре?!! Вышло совершенно неожиданно. Мне нужны были певцы для обновленной программы концертов, над которой мы работаем. Предложил, с разрешения дирекции, молодежи Большого театра. К удивлению, на первый же урок собрались все премьеры и так увлеклись, что теперь не выпускают меня. Не думаю, чтобы увлечение продлилось долго. Большинство отпадет, и останутся 2–3 человека, с которыми, быть может, удастся сделать что-нибудь.

Играю жестоко много, очень устаю. Еще больше устают нервы от войны и ожидания призыва Игоря. Он зубрит усиленно, Кира серьезно работает и, по-моему, делает успехи в живописи. Я, жена, дети шлем Вам и всему Вашему дому поклон. Все мы помним и любим и скучаем о Вас.

Душевно преданный

К. Алексеев

491. Л. Я. Гуревич

5 – I – 916. Москва

5 января 1916

Дорогая и милая

Любовь Яковлевна!

Пока пишу два слова. Играю днем и вечером.

С Новым годом.

Спасибо за письмо. Часто думаю о Вас. Вспоминаю Мариенбад. Тоскую о начатой вместе работе.

В искусстве живется тяжело. Сезон – мертвый.

Ждем больше призывов. Не знаем, с кем и что ставить. В материальном отношении – сезон бешеный. Полные сборы, но это не радует. В студии работа идет. Сыграли «Потоп». Готовят два спектакля Чехова (водевили и миниатюры). Принимаемся за «Село Степанчиково» Достоевского. Фому – Чехов, я – дядюшку. Выходит чудесная пьеса.

Приедем ли в Петроград, не знаю. Напишите, какое настроение. Ждут ли наступления, и думаете ли Вы, что будет весенний сезон?

Целую ручку. Всем кланяюсь – маме, дочери, сестре, братьям. Душевно преданный

К. Алексеев

492*. В. Я. Брюсову

31 января 1916

Москва

Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!

Приветствуя Вас в Вашей новой роли – друга и советчика артистов, я льщу себя приятной надеждой, что Вы приглядитесь к той трудной душевной работе, которой мы захвачены ¹.

Кроме того, спешу сообщить Вам, что я сделаю невозможное и добуду несуществующий билет на премьеру, которую к слову сказать, мы считаем лишь одной из неудачных публичных проб. И чем сложнее внутренний план роли, тем труднее выполнить его, тем неудачнее публичная репетиция.

Примите уверение в моем глубоком почтении к Вам.

К. Алексеев (Станиславский)

31 – I – 916 Мскв.

493. Л. Я. Гуревич

12 апреля 1916

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Спасибо за Ваше милое письмо. Не сразу мог ответить, так как я нахожусь в таком же ненормальном состоянии неврастеника, в котором был в Берлине.

Призывают Игоря, и у меня в мозгах не могут соединиться эти два представления – полубольного ребенка и безжалостного к врагам воина. Живу надеждой, что доктора поймут эту нелепость подобного соединения и освободят его, так как он действительно никуда не годится по здоровью. Оказывается, что у него и сердце слабо, и в легких выдыхи, и желудок никуда не годится, и расположение к аппендициту. Какой же это воин? Пока живем и ждем.

В Петроград мы не едем. И на этот раз говорим: слава богу! – хотя материальные потери от этого громадны. В Москве сборы падают, а в провинцию тоже ехать нельзя. Почему не едем? Потому что, во-первых, поездка не художественная, а чисто материальная. Это торговля, а не искусство. В этом году мы ничего не могли делать при постоянных призывах. Все пьесы спутаны, ансамбль нарушен, нервы истрепаны. При таких условиях нельзя играть. Лучше мы останемся дома и будем работать над «Селом Степанчиковым», над «Розой и Крестом» ¹ и пр. Теперь Вы должны приехать сюда. Только таким способом можно будет возобновить прерванную работу по выпискам. Вторая причина, почему мы не едем, та, что идет разговор: вот, мол, Художественный театр едет наживать деньги, как и все купцы теперешние; он занимает вагоны, которые нужны для перевозки снарядов. Конечно, 20 вагонов при 1500 ежедневной отправки – ровно ничего, и нам их дают охотно, без всяких оговорок и подкупов, но толпу нельзя разубеждать, и потому уж лучше понести убыток и не бросать тени на театр.

Итак, ждем Вас сюда. В самом деле, приезжайте. Посмотрите «Потоп», «Будет радость» и сговоримся о выписках.

Еще просьба. Помните эту милую барышню, которую я встретил у Гессена (она ученица его сына) на вечере и ужине? Она прислала мне премилое письмо с просьбой ответить ей два слова на моей посткарте с портретом. Я хотел ей послать свой большой портрет и выписал его из Киева с большим трудом. Портрет пришел, а письмо я опять потерял. Выручите. Напишите ее имя, отчество, фамилию и адрес.

Напишите еще несколько слов о своем здоровье, оно нас очень беспокоит. Знаете, ведь одно из лучших средств для невроза сердца – переменить обстановку… Приезжайте же в Москву.

Да, забыл главное. Давно я убеждал кое-кого из наших (задолго до разговора с Вами) о том, чтобы издавать сборник «Круг чтения для актера» ². Моя идея не прививалась, и я стал убеждать Вас.

В этом году Леонидов ничего не делает и отдыхает без работы, по болезни. Он, как недавно оказалось, принялся за эту-работу. Читает, собирает. Всего того, что Вы достали, он не знает, и я, конечно, ему не говорю, но теперь у Вас и у него намерения сошлись, и я спешу Вас предупредить об этом вовремя, чтобы самому не оказаться перед Вами в ложном положении. Я вернусь к этому вопросу, когда мозги придут в порядок после волнений с Игорем. Очень хочу и мечтаю о нашей совместной работе. Знаю, что без Вашей помощи изучение истории актерского искусства не удастся произвести, и потому еще раз от души желаю, чтоб Вы скорее приезжали бы в Москву.

Поклон Вашей маме, братьям, сестре и милой дочери от

душевно преданного Вам

К. Алексеева

1916-12-IV

Жена и дети мне вторят.