Текст книги "Письма 1886-1917"

Автор книги: Константин Станиславский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 74 страниц)

326*. Л. А. Сулержицкому

Июнь 1909

Париж

Милый Сулер,

я все еще еду в Виши. Застрял в Париже из-за Дункан. Расскажу о ней, но прежде хотелось бы сказать, что, не имея известий от Вас (не по Вашей вине, конечно, а благодаря нашей скитальческой жизни), я беспокоюсь о здоровье.

Вчера жена и дети уехали в Виши, а я остался исключительно из-за Дункан. Не пойму хорошенько, что ей нужно от меня, но она просила помочь ей в устройстве ее школы. Вот в чем дело: богач Зингер выстроил ей около Парижа великолепную я огромную студию. Я вошел туда во время урока детей. Таинственный полумрак, тихая музыка, танцующие дети – все это ошеломило меня. Она была искренно рада меня видеть и много расспрашивала о москвичах, о Вас, о Крэге и т. д.

Когда кончились танцы, она повела меня показывать свои комнаты – крошечные конурки. Тут я испугался. Это комнаты не греческой богини, а французской кокотки. Показывая спальню, она ткнула пальцем в кружева, которыми покрыты кокоточно-красные обои: «Это г. Зингер велел сделать», – и… она сконфузилась.

Потом она долго расспрашивала меня: может ли она принять всю эту мастерскую, дом и землю в подарок от Зингера. Потом пошли рассказы о школе. Ее сестра влюбилась в какого-то немца, и они хотят вдвоем открывать школу. Потихоньку от Изидоры ¹ они заключили контракт со всеми уцелевшими детьми или с их родителями и теперь отнимают у нее всех детей, которых она 8 лет поила и кормила, и будут их эксплуатировать. У нее есть мастерская, Зингер строит рядом целое помещение для детей, – но детей-то и нет. Прежде она думала, что Зингер строит все для школы, и такой дар для школы она бы приняла, но теперь, когда нет школы, ей приходится принимать дар на свое личное имя, другими словами – продаваться. Она просит посоветовать: как ей быть. К этому примешивается ревность Зингера. Я попал в момент размолвки; он рассердился и куда-то уехал, не сказавшись. Ни она его, ни он ее – не любит. Это ясно: Дункан в моде, и, очевидно, для шика богач Зингер живет с ней. Так говорят кругом. Вчера в 12 часов дня Дункан просила меня заехать к ней: «Шпионов не будет, и мы проведем день вместе». Значит, есть какие-то шпионы!! – подумал я. В 12 часов я приезжаю. В мастерской меня встречает высокий, очень красивый господин и необыкновенно любезно и холодно приветствует меня. Он повел меня в комнаты Изидоры – она кончала туалет и пудрилась – а сам ушел вниз. Минут десять я ждал в столовой, а она рядом гримировалась. Ни я, ни она не сказали ни одного слова. Она была грустна и искоса поглядывала на меня. Потом она вышла и сказала, что дома завтракать не будет и что г. Зингер везет ее в ресторан, и она просит меня поехать с ней. Сели в автомобиль, очень роскошный, и поехали. Дорогой говорили ужасные глупости и пошлости. Он одет с иголочки, я в дорожном костюме и в грязной шляпе-панаме. Приехали в какой-то ресторан в лесу, переполненный хлыщами и кокотками. Сели. Я чувствовал себя в роли приживальщика. Зингер был необычайно внимателен. Старался занимать меня. Мило улыбался, а я конфузился и говорил глупости. Они тоже говорили глупости. Завтрак кончился. Я хотел удрать, но Изидора просила меня поехать с ней в мастерскую. Я согласился. Они поговорили по-английски, и мы очутились в городе. Почему – не знаю. Тут мы проезжали мимо моей гостиницы, и я поблагодарил и попросил спустить меня. Остановились. Любезно простились. Я вылез, и, когда автомобиль тронулся, Дункан как-то конфузливо и робко послала в мою сторону поцелуй. Мне так стало обидно, что я прослезился. Греческая богиня в золотой клетке у фабриканта. Венера Милосская попала среди богатых безделушек на письменный стол богача вместо пресс-папье. При таком тюремном заключении говорить с ней не удастся, и я больше не поеду к ней. Вечером она танцует, я зайду к ней в уборную проститься и суну ей такую записку: «Вы просили моего совета… теперь я все понял и могу говорить.

1) Бегите вон из Парижа.

2) Больше всего дорожите свободой.

3) Откажитесь от школы, если она оплачивается такой дорогой ценой.

4) Что бы ни случилось с Вами, – я все пойму и от всего сердца сочувствую Вам».

Видел танцующих на сцене детей, видел ее класс. Увы, из этого ничего не выйдет. Она никакая преподавательница. Наша Ел. Ив. ² в один год добивается больших результатов, чем она в восемь лет. Ей надо танцевать, а школы пусть открывают другие. И тут прав Крэг.

Измучился и завтра постараюсь бежать из этого развратного Парижа.

Был в театре – это такой ужас!!.. Вероятно, брошу и Метерлинка.

Обнимаю.

Ваш К. Алексеев

Пишите о здоровье.

Vichy Hotel des Ambassadeurs.

327 *. Л. А. Сулержицкому

Июнь 1909

Париж

Милый Сулер,

а ведь я наклеветал на Зингера. Мне стало стыдно, и потому я каюсь. Вчера у Дункан был приемный день. Толпа народу. Директор Французской комедии, известные писатели, художники, политические деятели. Компания интересная, но все это ни к чему.

Зингер изображал хозяина. Он был трогателен и напомнил мне Морозова в лучшие его минуты. Он, как нянька, ухаживает за школьными детьми, расстилает ковры, суетится, бегает, занимает общество, а она, очень ловко позируя в большую знаменитость, сидит в белом костюме среди поклонников и слушает комплименты. На этот раз барометр моих симпатий совершенно перевернулся, и я подружился с ним и помогал ему расстилать ковры и причесывать детей перед тем, как выпустить их танцевать перед избранным обществом. В конце концов вышло так, что общество стало принимать меня за хозяина, и по окончании приема подходили ко мне, чтобы благодарить за удовольствие. Словом, мы все перепутались. Зингер перестал меня ревновать и поручает мне отвозить Дункан в автомобиле, а когда мы садимся, она начинает целоваться, а я начинаю убеждать ее в том, что Зингер очарователен.

Словом – все перепуталось.

После приема повезли всю школу в Luna-park. Там всякая чертовщина, например: взбираются на гору, садятся в какой-то экипаж, он летит вниз в какую-то туннель, потом по ухабам трясет так, что душа выворачивается, и в конце концов падает стремглав в озеро и по инерции плывет так, что волны заливают лодку. В другом месте – идем, и вдруг порыв сильного ветра сбивает всех с ног, и шляпы летят к чорту. В третьем – вдруг скользишь и летишь куда-то вниз по скользкой горе, потом попадаешь на какой-то ковер, который неимоверно трясет и подбрасывает. В четвертом месте идешь по лестнице и, дойдя до середины, ступени начинают прыгать и выскальзывать из [-под] ног. Можно себе представить радость детей и самой Дункан. Тут она была опять мила, как в Москве. А он был очарователен в своих заботах о детях.

Видел девочку Крэга и Дункан. Очаровательный ребенок. Темперамент Крэга и грация Дункан.

Она мне так понравилась, что Дункан завещала мне ребенка в случае ее смерти. Вот я уже в новой роли дедушки или папаши. Если она мне завещает и своих будущих детей, то я могу быть спокоен, что проведу старость среди многочисленного семейства.

Тем не менее все это мне надоело, и я простился совсем с Дункан.

Выпитое шампанское начинает отзываться в правой почке. Надо скорее полоскать ее в Виши.

Обнимаю и жду известий от Вас. Будьте бодры и тогда скоро поправитесь.

Любящий Вас

К. Алексеев

328*. Вл. И. Немировичу-Данченко

15/28 июля 909

15 июля 1909

Сен-Люнер

Дорогой Владимир Иванович!

Сегодня день Вашего рождения. От всего сердца поздравляю Вас и Екатерину Николаевну. Желаю здоровья, бодрости и вдохновений.

Не писал Вам раньше, потому что не знал наверное, где Вы, да и нечего было писать, как-то хотелось отдохнуть от театральных дел. В Виши я себя чувствовал не очень хорошо, но здесь, на море – лучше. Жили с Москвиным. Он лечился не хуже Вишневского, а это хорошая рекомендация.

От Сулера грустные известия. Белок продолжается, он нервен и очень слаб, но самое гадкое то, что его сын, которого он безумно любит, опасно заболел. Что это за болезнь – не знаю. Вероятно, менингит. Результат тот, что он хоть и остался жив, но с парализованной ногой и теперь будет ходить на костылях. Сулер пишет душераздирательные письма, и боюсь, что раньше средины сентября ему не удастся привести себя в приличный вид, если вообще он может придти в состояние работоспособного человека. Имею известие от Врасской. Письмо с двумя докторскими свидетельствами. Она больна и может выздороветь совсем, если пробудет в санатории до 15 августа или 1 сентября. Письмо пришлю Вам в Москву. Я ответил, что не могу ничего сказать ей определенного, пусть она обратится к Вам. От Качалова – Нину Николаевну все режут и вправляют ¹. Он не жалуется, но, кажется, прожился и летом недоволен. Леонидов в восторге от «Гамлета» у Рейнгардта. Балиев пишет, что ему не понравилось. Крэг был там, но по его письму я не понял, хорошо это или нет.

Вчера в St. Malo (город пиратов в Бретани) встретили случайно в кафе Василия Васильевича, Перетту Александровну и двух луженят ⁵. У Василия Васильевича хороший вид, хоть руки холодные и есть еще следы истерического оживления. Он купается в море, уверяет, что хорошо чувствует себя, хотя не знает, насколько такое самочувствие прочно утвердилось и что будет при начале работы. Он говорил, что написал Вам большое письмо, кажется, из Москвы. Мы с Боткиным (он путешествует с нами) убедили Василия Васильевича не сидеть по 10 минут в воде и расстались. На днях он приедет в St. Lunaire, Villa goeland. Bretagne pres de Dinard (наш теперешний адрес). Жена здорова, Игорь – тоже, Кира – кислая, я – начинаю оживать на море.

Сегодня получил Ваше письмо здесь, в St. Lunaire'e. Не пойму, что с Вами! Как будто Вы не в духе – или сильно озабочены театром. Отсутствие ли пьес? Возрождающийся ли(?!) Малый театр, Незлобии? Не знаю, что Вас беспокоит. Когда Вы такой – я боюсь за театр. Сезон очень опасный, тем более что Южин не дремлет. Он проехал в Лондон с […] греком (из «Весов») ³ – смотреть новую пьесу Конан-Дойля. Говорят, будто серьезная (не Шерлок Холмс) ⁴. Очевидно, Вас смущает «Гамлет». Вдруг не поспеет?! Меня смущают две вещи – Качалов ⁵ и Крэг. Не столько когда он в Москве под руками, но когда он вдали. В Виши я получил отчаянную телеграмму. Банк не дает ему денег. «Пришлите 2000 франков». Я отписываюсь. Он умоляет. Рискнул послать 1000 франков. Он опять не дождался их в Лондоне и уехал во Флоренцию. Теперь веду переписку, чтобы вернуть деньги. Когда он под присмотром, он делен, но, кто знает – на свободе сделает ли он все картины? ⁶ Не сделал ли я ошибки тем, что помог ему устроить английских мастеров во Флоренции?

От души желаю успеха с пьесой, но, конечно, не смею Вас торопить. Ваша пьеса должна быть хорошей и должна иметь огромный успех ⁷. Я верю в то, что последнее слово будет за Вами. Играть не хочется, но в Вашей пьесе буду с удовольствием, если не состарюсь совсем к тому времени.

Целую ручки Екатерине Николаевне и мысленно обнимаю Вас. Жена и дети кланяются и поздравляют.

329*. О. Л. Книппер-Чеховой

Середина августа 1909

Сен-Люнер

Дорогая Ольга Леонардовна!

Ладно! Оттягиваю репетиции на 4 дня, то есть 22 августа в 12 ч. дня начинается работа (никаких опозданий).

За это беру с Вас слово:

1) готовиться к каждой репетиции ¹;

2) на полтора месяца забыть все, кроме пьесы;

3) со второго дня приезда начать думать о костюме, о прическе и о всем прочем, чтобы поскорее увидать себя в полном виде;

4) приехать с полным знанием текста объясненных трех первых актов.

Надо умереть, но спасти боевой сезон. Пьеса должна итти 15 октября ².

Не буду злорадствовать о Вашей подагре, напротив, душевно жалею, что Вы пропустили этот сезон: три года лечения подряд для Вас, увы, вещь необходимая; в противном случае – преждевременная старость, подагрическая походка, толщина, одутловатость и опухоли, а то и хуже. Да и нервочки Ваши – тоже подагрические.

Я отдохнул и начал было с некоторым удовольствием думать о театре, но, кажется, там опять голод и безработица.

Надо крепко взяться, чтобы взбодрить. Сезон – роковой. Борьба с Малым ожесточенная, Незлобии будет подпирать с другого бока. Нужна дружная работа. Помогайте, а то нам – крышка!

У Изидоры был, она Вам кланяется. У нее прекрасная мастерская и огромный успех, но то ли она делает, что надо, – вопрос?

Школа, кажется, переходит к Елизабет. Между ними полная ссора. Зингер – очень милый буржуй. Здесь, у моря, чудесно. Гуляю достаточно и много и пишу о том, что Вы так не любите ³.

Когда будете лечить подагру и ручки, попросите полечить их так, чтоб они не очень махали в Наталье Петровне. Пока целую их и мысленно обнимаю Вас в качестве черной жены. Все мы кланяемся и искренно любим.

Ваш К. Алексеев

Поклоны Евгении Яковлевне и Марии Павловне ⁴.

330 *. Из письма к Вл. И. Немировичу-Данченко

13 авг. 909

13 августа 1909

Париж

Дорогой Владимир Иванович!

…Много думал о сезоне, и у меня есть план с хорошей работой для Марии Николаевны ¹ (так как по разговору прошлого года выходило тогда, что я должен думать о ней, а не Вы. А Вы должны думать о моих ученицах). Пока не узнаю Вашего плана, должен упорно молчать. Относительно Ваших вопросов я все сказал Василию Васильевичу при свидании.

Очень хочу какой-нибудь роли для Кореневой. Аню – не вижу. Дворянская дочь… Дворянство очень важно, так как это то старое поколение, которое, подобно саду, вырубается. Аня – это будущая Россия. Энергичная, стремящаяся вперед. Этого не было у Лилиной, и это ее недостаток.

Кто же Аня? По энергии – Барановская, но и она не дворянка. Коонен могла бы, но она уже занята (если не Коренева играет в «Месяце в деревне», где я ее не вижу). Коренева – Лиза в «Горе от ума»?! Маруся очень бы хотела передать эту роль Коонен, если это не внесет много хлопот. Она мечтает о графине-внучке ².

Лизу недурно читала на уроке и Барановская.

Я все-таки держусь того мнения: тех, кто двигается вперед, – толкать. А то у нас делают два шага вперед и три шага назад. Таким образом никогда не добьемся результатов.

Если эти избранницы – Коонен и Барановская, – кто-нибудь (я ли, Вы ли) с ними и занимается. Если это не они, а более талантливые, – пусть занимаются усиленно с ними. То же скажу и о Гореве.

Горев пошел – надо его толкать сильнее, чем других, но, может быть, он глуп, ненадежен. Надо брать другого и в первую голову толкать его.

Нам скорее нужен актер, а то Качалов стареет.

Подгорный – Трофимов – хорошо, обещано.

Дуняша – Дмитревская – очень хорошо.

«Кладбище»?! – Надо выдумывать. То превращение, которое было, никуда не годится. Очень трудно придумать, когда «Синяя птица» так далеко позади. Придумать можно, но это не должно быть сложно. Думаю ³.

Буду в Москве 19-го.

20-го утром, в час, – хорошо бы созвать всех (кроме Книппер и Москвина, который приедет 21-го). Сговориться по всем отделам (утро и вечер).

21-го утро – фабрика или контора. Вечер – что можно? Издали трудно решать. Смотреть ли декорации? Выбирать ли костюмы? В промежутках или в случае перемены занимаюсь с Беляевым и Верочкой.

22-го в 12 часов – огромная первая репетиция ⁴.

Ваш К. Алексеев

331. Из письма к М. П. Лилиной

15 августа 1909

Дорогая Маруся!

Вот я уже начал скучать без тебя и детишек. Настроение осеннее. Здоров. Ехал хорошо. Ел цыпленка и вспоминал твою заботливость с чувством любви. Вечером на ночь ел землянику и тоже был растроган. Дорогой все думал о Кирюле, о ее нетерпимости к чьему-нибудь чужому мнению – и сам боялся своего таланта предсказывателя. Чувствую, в какой тупик она лезет, и знаю, что за разочарование ее там ожидает ¹. Все это меня очень волновало.

…В Париже мерзко, тоскливо. Хотел итти в театр, но противно вспомнить о французских актерах. Пошел сидеть в Champs Elysees. Зашел в «Ambassadeurs» и там встретил Элю Ивановну Книппер (Рабенек). Изменилась, плохой вид. Дотанцевалась до какого-то порока в сердце.

Я ей дал адрес Дункан, но ехать к ней отказался. Домой пришел около 12-ти.

Ел землянику и спал хорошо. Сегодня с утра примерки. Все сделали скверно, т. е. по-французски. Покупал кое-что для «Месяца в деревне», и все думалось о Кире. Вот то же и Эля Ивановна – фантазерка. Хотела прежде всего не самого искусства, а, главное, того, чтоб быть хоть в чем-нибудь первой в искусстве. Живопись – так живопись, танцы – так танцы. Увлеклась в этом направлении, основания не заложила никакого, и, как видно, придется бросить и танцы, если не будет лучше, и заняться опять булочной ². Так всегда кончается, когда начинают с того, чем надо кончать.

Точно судьба подсовывает мне примеры. По всему Парижу красуется имя Ida Roubinstein ³. Знал я ее такой же, как Кира. Только кончила гимназию. Звал я ее учиться как следует. Она нашла Художественный театр устаревшим. Была любитель[ницей], училась всему и во Франции, и в Германии, и в Англии. Хотела быть немецкой актрисой. Опять пришла ко мне. Опять не послушала. Поступила в императорский театр, думала там найти новое (другими словами, старое, что якобы делается новым). Потом планы с Мейерхольдом, с Саниным, строили театр на Неве. Опять пришла в Художественный театр. Опять не послушалась. Сходилась с Дункан, та прогнала ее. И теперь эта богачка Рубинштейн, дочь тех самых архимиллионеров харьковских […], та Рубинштейн, которая считала всех и вся ниже себя, профинтив все, ломается в «Олимпии» ⁴. Ее знаменитое имя стоит рядом с труппой собак и Maria la Bella. Сегодня иду смотреть для назидания – к чему приводит гордость, самомнение и невежество в искусстве.

…Однако записался. Пора обедать. Будь здорова. Поцелуй детишек. Скучаю и озабочен всем, что писал, но сам телесно бодр.

Работать тоже хочу, если б и в театре не ждало меня то, что так противно в искусстве, – самомнение, невежество и высокомерие.

…Спи крепко. Завтра уезжаю. Билеты возьмут на 1 сентября.

Нежно обнимаю. Твой навек

Костя

1909 авг. Париж

332. Из письма к М. П. Лилиной

16 августа 1909

Моя бесценная и дорогая,

через полчаса я уезжаю. Грустно удаляться от вас, но несказанно рад проститься с французами. Париж сейчас ужасен. Пуст, и потому автомобили чуть не гоняются на призы. Будьте осторожны. Скучен, развратен без всякого пикана.

Вчера я был в «Олимпии» и смотрел Рубинштейн. Более голой и бездарно голой я не видал. Какой стыд! Музыка и постановка «танца семи покрывал» (Фокина) очень хороши. Но она бездарна и гола.

Неужели и Кирюля в живописи может так заблудиться? Она у меня не выходит из головы.

…После спектакля, в котором были очаровательны собаки, обезьяна и марионетки, я отправился домой. Читал и заснул часа в 2. Сегодня с утра убрался и поехал на утренник. Не могу даже [подумать] ни о Comedie, ни о Gymnase и потому я отправился в Porte St. Martin ¹ смотреть трескучую мелодраму «Le Bossu» – наивно, глупо и сентиментально до последней степени ². Двое хорошо играют. Если хотите видеть что-нибудь по-французски эффектное, со всевозможными coups de scene,[45]45
  сценические эффекты, трюки (франц.).


[Закрыть] пойдите посмотреть.

К вашему приезду сезон начнется; с 1-го сентября открываются почти все театры.

Вчера в St. Wandrille y Метерлинка был спектакль. Шел «Макбет» en plein air ³. Я был не в духе и не поехал, хотя успел бы вернуться.

К Дунканше не поехал тоже. Протомился в Париже и рад, что уезжаю. Билеты можно получить только завтра. Во-первых, потому что сегодня праздник, а во-вторых, потому что надо дождаться телеграммы на задержанные места в Кёльне и Берлине. Прилагаю имена двух портье, которым я это поручил сделать.

…Мысленно обнимаю вас всех и благословляю. Тебя нежно целую и люблю.

Твой Костя

Париж 16/29 авг. 1909

333. Из письма к М. П. Лилиной

19 августа 1909 г.

Москва

19 августа 1909

…Пишу на блок-нотах. 11 часов. Всех отпустил спать, а бумаги нет.

Уехал из Парижа в 10 часов вечера, Gare du Nord. С купе вышла путаница. К счастью, оказалось свободное купе и хорошо устроился. Ехал один. Вечер прохладный. Спал хорошо. Утром в 8 часов вылез в Кёльне и перешел в простой вагон. Народу всегда (говорят) с этим поездом мало. Опять целый день ехал один. Было даже свежо. Все время читал Тургенева ¹. В 6 часов в Берлине на Potsdammer Bahnhof взял извозчика, переехал на Friedrichstra?e, побрился, выпил кофе – и в 7 часов дальше. Обедал в вагоне. Спал хорошо. Залег в 9 1/2 часов, и в 1 1/2 ночи разбудили – граница. Повеяло Русью. Бестолковщина, крик, шум, неразбериха. Провозились до 4-х. Ничего не взяли. Спал остальную часть ночи хорошо, но мало, так как в 8 часов Варшава. Поезд опоздал, и потому прямо с вокзала – на вокзал на пароконных.

…На вокзале встретил Эмилию Карловну Павловскую (певица и сестра Фанни Карловны) с мужем и с доктором Чулковым (мой бывший товарищ по гимназии). Поезд пошел тихо; я оказался опять один в вагоне. Прохладно, но пыльно. Ничего не делал и даже не читал, а только болтал с Павловскими. Сегодня в 1 час 40 минут приехал в Москву. Меня встретил Иван. Каштанка визжала. Василий стоял у дверей и изображал радость и т. д. Пустой дом, духота и даже жара на дворе (с 5 августа жара доходила до 30–40 градусов). Вспомнил я о море и его воздухе. Немного уныло, скучно. Прямо в ванну. Потом звонил в театр. Говорил с Румянцевым. По-видимому, настроение кислое, а Южин и Незлобии горят: доход выяснился – 103 тыс. рублей (а думали – 112 тыс. рублей).

Пришел нотариус по продаже дома Александры Владимировны Алексеевой. Прочитал письма. Много глупых пьес, и ничего ни приятного, ни неприятного. Пришел к обеду Владимир Иванович. Постарел, спокоен и вял. Пошли подробные отчеты. Труппа работает добросовестно. Лужский нервится. Прошли четыре картины, но на самой главной застряли и ни с места. Очевидно, ждут меня, как подстежки. Качалов, говорят, хорошо работает и даже играет. Вишневский банален, но местами трогает. Бутова – совсем плоха, и заменить некем. Германова (по словам Владимира Ивановича) – ничего не дала еще. Горев – хорош (сын, чахоточный). Халютина великолепна (бессловесная роль) ².

Поговорили о Германовой и об Эллиде ³. Владимир Иванович говорил хорошо и соглашался со мной. У Германовой нет обаяния, а роль вся на нем. Это дело отложено. Завтра собирают всех для «Месяца в деревне». От Барановской письмо – все лето хворала и была в санатории. В 10 часов Владимир Иванович ушел. Я проводил его пешком. Тепло. Вернулся и пишу тебе. Завтра утром, пошлю телеграмму. Боялся сделать это сегодня, так как, думаю, телеграмма придет вечером, позвонят у главного входа ночью и напугают вас.

Думаю о вас и скучаю. От тебя получил письмо в Париже (открытка) и больше ничего не знаю. Пишу наудачу в Париж – в Лувр: не условились, куда писать. Я здоров и не устал от путешествия. Надеюсь, что вы не трусите, так как теперь ночи лунные. Бедняжка, с завтрашнего дня начинается твоя мука – укладка, потом Париж… Ох!.. Даже не знаю: кто сейчас счастливее – ты или я?!

Да хранит вас бог. Обнимаю, нежно целую, благословляю, люблю. Киру и Игоречка – обнимаю.

Твой Костя