Текст книги " Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 51 страниц)

На этой волне легко было отличиться, сделать карьеру, и своеобразным мандатом для притязаний на право вхождения «во власть» стал революционный радикализм. Внешне такое приспособленчество выражались в призывах к борьбе с врагами революции, но в действительности, кроме «игры в политику», больше эти люди ничего не умели делать. Это о них Сталин говорил: «Нам не надо политиков. У нас их достаточно, даже много лишних. Нам нужны исполнители».

Сложившийся в послереволюционные годы в результате своеобразного естественного отбора со временем правящий слой государства и партии стал перерождаться в слой новой бюрократии. Создавалась своеобразная элита, какая-то привилегированная каста. Однако даже в лице убежденных партийцев руководящие эшелоны часто составляли люди малообразованные, но стремившиеся упрочить свое положение. Они жаждали большего, чем приобрели. Неудовлетворенность подталкивала их не только к борьбе против руководства страны. На практике личные цели и устремления прятались за оберткой политических «обвинений» ближайшим конкурентам.

И все– таки события 37-39-го годов нельзя понять с предельной ясностью, если не обратить внимания на существенное обстоятельство, о котором избегала говорить советская историография. Объективно сложилось так, что еще с Гражданской войны активную роль в происходивших в стране процессах играли выходцы из сопредельных с Россией государств. Революция и война стали той питательной средой, в которой они могли реализовать свои личные цели и устремления. То были активные люди, никогда не останавливающиеся перед насилием.

Еще на февральско-мартовском пленуме 1937 года среди тех, кто призывал к «беспощадному разоблачению врагов народа» выделяются члены ЦК: Бауман, Гамарник, Егоров, Каминский, Косиор, Любченко, Межулак, Позерн, Постышев, Рудзутак, Рухимович, Стецкий, Хатаевич, Хрущев, Чубарь, Эйхе, Якир. Все эти люди, требовавшие крови, кроме хитроумного Хрущева, были репрессированы и расстреляны.

В. Кожинов делает закономерный вывод: « Именно те люди, против которых были прежде всего и главным образом направлены репрессии 1937-го, создали в стране сам «политический климат», закономерно – и даже неизбежно – порождавший беспощадный террор. Более того, именно этого типа люди всячески раздували пламя террора непосредственно в 1937 году! »

Конечно, последовавшая чистка не была случайна. Но важно разобраться в «отборе» так называемых «жертв». Нетрудно заметить, что из 46 репрессированных членов ЦК более 20 (!) человек непосредственно руководили коллективизацией. Среди них: Бауман, Варейкис, Каминский, Косиор, Хатаевич, Шеболдаев, Эйхе, а также осужденные в 1937-1939 годах Балицкий, Евдокимов, Зеленский, Икрамов, Кабаков, Криницкий, Постышев, Разумов, Чернов, Ягода, Яковлев, Якир.

Но всякое действие рождает противодействие; и этот физический закон присущ не только неодушевленной природе. Насильственные действия людей, облеченных властью, вызвали противодействие противоположных сил. Развивавшаяся по принципу цепной реакции «большая чистка» уже вскоре задела партийных функционеров, включая и так называемых старых большевиков. Ее объектом стали работники госаппарата, наркомата внутренних дел и военнослужащие.

Итак, процесс, начавшийся с репрессий кулаков и националистов, бандитов и уголовников, в конечном итоге обернулся чисткой всего партийного и государственного аппарата. Всей общественной надстройки. Как бы это ни выглядело парадоксально, но последовавшие репрессии людей из устоявшегося правящего слоя являлись прямым следствием демократизации управления государством. Право на тайные и прямые выборы органов государственной власти, предоставленные новой Конституцией, всколыхнуло широкие слои общества. Народ по-своему интерпретировал принципы выборности и обратил их в страстный порыв борьбы за справедливость.

Он воспринял свое право на демократию не только как голосование избирательными бюллетенями. Он желал большего: права бороться с теми, кого считал «врагами народа». И этот общий порыв правдоборчества сконцентрировался на конкретных фигурах из устоявшейся элиты – на чиновниках-бюрократах.

Конечно, представлять дело так, будто бы власть Сталина держалась на страхе, а репрессии стали якобы следствием выдвижения им тезиса «об обострении классовой борьбы», не более чем словоблудие хрущевской пропаганды. Его политика строилась на учете реальностей и потребностей страны. К ним относилось и то, что в этот период достигло возраста востребованности новое поколение граждан, воспитывавшееся и получившее образование в годы советской власти.

Решение Сталина покончить как с оппозицией, так и с бюрократией напрямую отвечало стремлению молодежи занять освобождающиеся места в системе управления обществом и государством. Поэтому то, что главным результатом «большой чистки» стала смена правящего слоя, явилось объективным выражением общественных потребностей государства.

Но была и еще одна особенность. Еще в начале борьбы с оппозицией многие обратили внимание на наличие в ее рядах большого количества евреев, и это не могло не вызвать в народе антиеврейские настроения. В статье «Термидор и антисемитизм» 22 февраля 1937 года Троцкий писал, что уже в 1926 году «многие агитаторы прямо говорили: «Бунтуют жиды». Сталин не мог поддержать такие настроения, и во второй половине 1927 года он был вынужден выступить с заявлением: «Мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры и пр.».

Однако эта особенность – преобладание в рядах троцкистско-зиновьевских оппозиционеров людей определенной национальности – сохранилась и впоследствии. Она явственно обозначилось и на завершившемся 30 января 1937 года процессе по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра». И чтобы затушевать такую черту, Троцкий поспешил обвинить Сталина в антисемитизме.

Он писал: «Кто следит внимательно за советской жизнью, хотя бы только по официальным изданиям, тот знает, что время от времени в разных частях страны вскрываются ужасающие бюрократические гнойники: взяточничество, подкуп, растраты, убийства неудобных людей, изнасилование и т. п. Каждый такой гнойник показывает нам бюрократический слой в зеркальном разрезе.

Иногда Москва вынуждена прибегать к показательным процессам. Во всех таких процессах евреи неизменно составляют значительный процент . Отчасти потому, что они… составляют изрядную часть бюрократии и отмечены ее клеймом ; отчасти потому, что движимое инстинктом самосохранения, руководящее ядро бюрократии в центре и на местах стремится отвести негодование трудящихся от себя на евреев.

…Как и на судебных процессах взяточников, так и других негодяев, так и при исключении оппозиционеров из партии, бюрократия охотно выдвигала случайные второстепенные еврейские имена на первый план».

Политический шулер Троцкий, как всегда, передергивал карты. Обилие евреев среди осужденных оппозиционеров, «взяточников и негодяев» являлось следствием того, что их вообще было слишком много среди чиновников-бюрократов. Впрочем, он и сам не стал отрицать факта засилья евреев во властных структурах и бюрократических аппаратах. Эту ярко выраженную тенденцию он объяснял «культурностью» евреев:

«На Украине, в Белоруссии, даже в Великороссии они составляют значительный процент городского населения…Чиновники вербуются из более культурного населения. Естественно, если евреи занимают в среде бюрократии, особенно в ее нижних и средних слоях, непропорционально большое место».

Трудно понять, что Троцкий понимает под «культурностью». Во всяком случае, не грамотность. Многие из «культурных» евреев даже не умели правильно говорить по-русски. Так, закончивший лишь 4 класса нарком внутренних дел Белоруссии Борис Берман не только не говорил по-белорусски. Он плохо знал и русский язык. Его любимое изречение звучало так: «Нужно арестоват и взят сюда…»

Конечно, дело заключалось не в «культурности» выходцев из еврейских местечек. Далеко не секрет, что дети сапожников, портных, шапочников, ювелиров и торговцев, попав на «теплые места», с достойной зависти настойчивостью всегда тянули за собой своих единородцев. И за это их даже нельзя осуждать, ибо это являлось традиционным проявлением присущей этой нации сплоченности.

Пожалуй, особенно ярко такая национальная солидарность проявилась в комплектовании высшего руководящего состава Наркомата внутренних дел. Еще в 1935 году заведующим одним из ключевых отделов ЦК – политико-административным стал О.А. Пятницкий (Таршис).

Теоретически надзирая за работой НКВД, именно Пятницкий «контролировал кадровый состав как центрального аппарата, так и наркоматов союзных и автономных республик, краевых и областных управлений».

3 марта 1937 года начальником управления Оренбургской области назначили Успенского, 4 марта Борис Берман занял пост наркома внутренних дел Белоруссии. Я. Агранов (Янкель Соренсон) возглавил управление НКВД по Саратовской области 17 мая, 14 июня наркомом внутренних дел Украины стал Израиль Леплевский, а 31 июля на пост начальника управления НКВД Дальневосточного края был перемещен Генрих Люшков. И уже то, что четверо из этих «генералов» были евреями, свидетельствует об отсутствии антисемитизма в политике Сталина.

Именно эти комиссары госбезопасности, с генеральскими звездами на петлицах, координировали репрессии во вверенных им регионах вплоть до середины 1938 года. И своеобразной оценкой их деятельности стало то, что в конце 37-го года Берман, Леплевский и Люшков стали депутатами Верховного Совета СССР.

Впрочем, евреи были не единственной нацией, широко заполнившей еще в двадцатые годы коридоры власти. Как уже говорилось, у второй половины бюрократического пирога государства в то время устроились «западники» – литовцы, латыши, эстонцы, поляки. Но, говоря о «культурности», Троцкий прав. Не имевшие в стране корней, эти люди активно проповедовали иные ценности и культуру, отличные от традиций государствообразующих народов России. Это вылилось в разрушение Русской православной церкви, развитие модернистских тенденций в литературе и искусстве.

Но еще с конца двадцатых годов Сталин взял решительный курс на реабилитацию русской истории и восстановление российского национального самосознания. Это касалось не только русских, но и других коренных народов, населявших страну.

Человек государственного мышления, тонко понимавший истоки культуры, ее национальные особенности и традиции, он восстанавливал связь времен, разорванную революционным радикализмом. В числе предпринятых им с этой целью шагов было прекращение уничтожения православных церквей и мусульманских мечетей; он остановил ортодоксальных лидеров «пролеткульта» в литературе и вернул внешние атрибуты и внутренние традиции национальных культур. На торжества в Москву люди приезжали в национальных одеждах.

Такая тенденция вызвала недовольство среди радикально настроенных членов партии. Один из руководителей ОГПУ-НКВД, Александр Орлов (урожденный Лейба Фельдбин), бежавший в 1938 году за границу, писал, что начиная с 1934 года «старые большевики… подавляющее большинство из их среды» приходили к убеждению, что «Сталин изменил делу революции. С горечью следили эти люди за торжествующей реакцией, уничтожавшей одно завоевание революции за другим».

В чем же заключалось, по мнению критиков вождя, это «отступление»? Лейба Фельдбин поясняет: «Так, Сталин воскресил казачьи войска со всеми их привилегиями, включая казачью военную форму царского времени… На празднике годовщины ОГПУ, которое состоялось в декабре 1935 года в Большом театре, всех поразило присутствие… группы казачьих старшин в вызывающей форме царского образца… Взгляды присутствующих чаще устремлялись в сторону воскрешенных атаманов, чем на сцену».

«Революционные» евреи вообще с болезненной ненавистью относились к «палачам»-казакам; и одним из первых шагов Свердлова и Троцкого стало решение о «расказачивании». Так что по форме своих обвинений оппозиция была права. Действительно отказавшись от лозунга о мировой революции и начав строить социализм в отдельной стране, Сталин проявил разумный «консерватизм» государственности.

Он выразился не только во внешних атрибутах, возвращении старых «царских» званий армии и формы казакам. Значительно более важным стало то, что с принятием Конституции он вернул избирательные права «бывшим» – священнослужителям, царским офицерам, дворянам и даже кулакам. Именно в эти годы Сталин пресек истязания русской истории, начав ее «реабилитацию».

Человек государственного мышления, он прекрасно осознавал свою историческую и государственную миссию, ответственность, выпавшую на его долю; и правомерно обращался к опыту исторического прошлого страны. Трезво взвешивая обстановку накануне надвигавшейся войны, Сталин намеревался консолидировать общество на основе государственных, а не узкопартийных интересов. Законодательным выражением такой консолидации должны были стать всеобщие демократические выборы Верховного Совета и органов власти на местах.

Несомненно и то, что, стремясь к осуществлению реформы избирательной системы, Сталин не мог игнорировать настроения в высших эшелонах партии. Однако, уступив настояниям большинства и согласившись на требование репрессий по отношению к антисоциальным и уголовным элементам, он не получил умиротворения.

Наоборот, казалось бы, локальный процесс объективно перерос в «большую чистку». И такой поворот стал закономерностью, отвечавшей потребностям общества, желающего полного обновления обюрократившегося правящего слоя. В этом стремлении масс к очищению страны от людей, представлявших потенциальную угрозу государству, нашла выражение сама народная демократия, высшей формой проявления которой является революция.

Причем каждая группа, олицетворявшая народ, стремилась удовлетворить свои интересы. И как во всякой революции, начавшийся процесс приобрел обостренно-непримиримый и жесткий характер. Конечно, революция 37-го не была «классической» по своей форме. В ней не было передела собственности. Но ситуация, когда верхи уже не могли управлять по-новому, а низы не хотели жить по-старому, была налицо; и фактически в стране произошел передел власти. Но в этой революции народ как раз не безмолвствовал.

Впрочем, сами партийные функционеры тоже были неотъемлемой частью народа. Рассчитывая решить свои проблемы и добившись права проводить репрессии в регионах, партийные руководители повернули события так, что между летом и осенью 1937 года были исключены из партии и арестованы некоторые коммунисты и низовые советские работники. Среди них оказались и случайные жертвы, ставшие объектом сведения личных счетов, но это была и мировоззренческая борьба, отражавшая уровень и различия общественного самосознания.

Настойчиво востребованное право на борьбу с врагами оказалось теми граблями, на которые наступила партократия. Уже не прибегая к таким формальностям, как одобрение пленума, в течение трех месяцев шестнадцать первых секретарей были исключены из ЦК, КПК и ЦПК, а вскоре арестованы.

Несомненно и то, что ситуация в этот период была совершенно отличной от предыдущих лет, когда Сталин старался перетянуть оппозиционеров на свою сторону. Теперь он исходил из того, что в мае почти случайно НКВД удалось предотвратить государственный переворот; поэтому политические «конюшни» необходимо было полностью очистить от всего опасного хлама.

При внимательном рассмотрении биографий политических деятелей, ставших так называемыми жертвами репрессий 37-го, каждый раз обнаруживается, что почти любой из них практически вплоть до своего ареста «сам приложил руку (и даже крепко приложил) к развязыванию террора». Наиболее горячими приверженцами насильственных мер выступали первые секретари нацкомпартий, крайкомов и обкомов. Добившись в результате настоятельного давления на Политбюро права осуществления карательных мер по отношению к кулакам и уголовникам, они не успокоились. Они продолжали требовать расширения санкций на репрессии. Теперь уже в отношении советских работников.

Конечно, разоблачение военного заговора и обнаружение врагов в самом НКВД заставили Сталина по-иному взглянуть на положение дел и в партийной среде. Участники заговора были командующими некоторыми округами, а значит, и членами парторганизаций этих регионов, где продолжали оставаться у дел их соратники, друзья и просто доброжелатели.

И, по– видимому, осознав неизбежность крутых мер, Сталин не стал тормозить ход событий. Во всяком случае, если в первой половине года он резко осаживал экстремистов, то после июльского пленума Политбюро уже не возражало против удовлетворения просьб о репрессивных действиях, запрашиваемых с мест. Поэтому посмотрим на содержание хотя бы нескольких документов, сохранивших логику того времени.

Так, первый секретарь ЦК КП(б) Узбекистана Икрамов писал в Москву: «ЦК КП(б) Узбекистана просит санкции ЦК ВКП(б) на снятие Файзуллы Ходжаева с поста председателя Совнаркома Узбекистана за связь с националистическими контрреволюционными террористами. Файзулла Ходжаев систематически поддерживал связь с рядом крупных националистов-террористов, ныне арестованных: Аминовым, Атаходжаевым, Курбановым Н., Сатарходжаевым, Ибад Ходжаевым и др… На квартире его брата Ибад-Ходжаева… было совещание национал-террористов… Все участники этого совещания арестованы и признали себя виновными…»

24 июня 1937 года ЦК ВКП(б) утвердил просьбу А.И. Икрамова. Однако спустя чуть более двух месяцев на состоявшемся в сентябре пленуме ЦК КП(б) Узбекистана, прошедшем с участием приехавшего из Москвы А.А. Андреева, резкой критике были подвергнуты местные кадры и сам первый секретарь компартии республики.

Пленум исключил ретивого борца с врагами Икрамова из партии, а в марте 1938 года он и Ходжаев одновременно станут участниками процесса по делу «Антисоветского право-троцкистского блока».

Напомним, что именно Икрамов в представленной заявке наметил подвергнуть репрессиям в республике 5441 человека. Причем 1489 человек он предлагал расстрелять, а 3952 выслать. Примечательно, что кровожадные аппетиты Акмаля Икрамовича умерил Ежов, снизивший количество допустимых расстрелов почти вдвое – до 750 человек. Тогда чем руководствовались люди, реабилитировавшие и восстановившие в 1957 году Икрамова в партии? В то время как Ежов хрущевскими борзописцами был записан в ранг палачей?

Действия Икрамова не были исключением. 8 июля в ЦК поступила шифрограмма от первого секретаря Омского обкома Булатова: «Решением обкома председатель облисполкома Кондратьев снят с работы за связь с врагами народа, как не заслуживающий доверия партийный работник. Снят также секретарь Тарского окружкома Карклин; бывший уральский работник, за связь с врагами народа, арестованными в Свердловске. Прошу ЦК утвердить наше решение и командировать работника на должность председателя облисполкома».

Ровно через два месяца, 8 октября, как не обеспечившего «руководство областной парторганизацией», решением обкома Булатова отстранят от должности, позже арестуют и расстреляют.

13 июля шифрограмму на имя Сталина направил и первый секретарь ЦК КП(б) Казахстана Л.И. Мирзоян. Он указывал: «Во время съезда Компартии Казахстана кандидатура председателя Казахского ЦИК тов. Кулумбетова после длительного обсуждения на пленуме съезда тайным голосованием была провалена. Основным мотивом отвода и провала был факт перехода в 1919 г. тов. Кулумбетова с оружием в руках на сторону врага. За последние два месяца после съезда ряд арестованных участников контрреволюционной рыскуловской и нурмановской организации показывают на Кулумбетова как на одного из активных участников этой национал-фашистской организации. Возможно, в ближайшие дни следствие покажет необходимость ареста Кулумбетова. Мы считаем совершенно необходимым освободить Кулумбетова от обязанностей председателя ЦИК…»

По просьбе первого секретаря ЦК КП(б) Туркмении Анна-Махамедова ЦК санкционировал 22 июля отстранение от должности, исключение из партии и арест председателя ЦИК республики Н. Айтакова и его заместителя К. Сахатова. Осенью, 5 октября, Анна-Махамедов будет арестован.

Уже в следующем году та же судьба постигнет в Казахстане Мирзояна, планировавшего подвергнуть репрессиям в своей республике 6749 человек. Причем высшей меры наказания он потребовал для 2346 человек. Л.И. Мирзоян не только осуществил свои намерения, он сделал больше. Поэтому в 1938 году его арестуют и расстреляют, но в 1956 году Хрущев его реабилитирует и восстановит в партии.

Подобные метаморфозы имели место и других регионах страны. Происходящее там отражало уровень мышления руководителей того периода. Их деловые и профессиональные качества. Они не являлось следствием политических разногласий. Характерной особенностью атмосферы национальных республик всегда являлись семейственность и клановость. Поэтому результаты карьеристской борьбы часто являлись обычным сведением счетов.

Между тем сам Центральный Комитет отнюдь не стремился вешать на освобожденных работников ярлыки «врагов народа». Отстраняя провинившихся с постов, ЦК указывал более прозаические причины. Среди уже названных секретарей Булатова сместили с должности за «слабость в деле руководства». Криницкого и Носова – «за халатность». То есть падение этих партократов было следствием кадровой политики, целью которой стала замена недостаточно грамотных «ветеранов»-леваков свежими, деловыми людьми.

Летом 1937 года в партийных организациях страны прошли республиканские пленумы и собрания. На пленум ЦК КП(б) Белоруссии, состоявшийся 29 июля 1937 года, из Москвы отправились Г.М. Маленков и А.Я. Яковлев (Эпштейн). Приезд последнего объяснялся чрезвычайными обстоятельствами. Заведующему сельскохозяйственным отделом ЦК Яковлеву предстояло до 1 августа временно исполнять обязанности 1-го секретаря ЦК компартии Белоруссии вместо Шаранговича, смещенного за беззакония, осуществляемые в республике по отношению к крестьянству.

Накануне постановлением от 27 июля «О руководстве ЦК КП(б) Белоруссии» Политбюро обвинило ранее снятых с постов руководителей республики Червякова, Голодеда и наркома земледелия Бенека в «левом уклоне». Суть обвинения заключалась в том, что в Белоруссии была осуществлена «принудительная реорганизация десятков колхозов в совхозы». В результате ее совхозам были переданы огромные площади колхозной земли и изъятых у колхозников приусадебных участков. Центральный комитет расценил такую головотяпскую меру как «левый уклон».

Ликвидация последствий антикрестьянской политики Политбюро поручило Шаранговичу, второму секретарю Денискевичу и наркому земледелия Низовцеву. Однако новые руководители не исправили положение. В постановлении отмечалось, что Шарангович, Денискевич, Низовцев «не только не выполнили этого задания ЦК ВКП(б), но не приступили к его выполнению». Вопиющее равнодушие к вопросам сельского хозяйства, пренебрежение интересами людей привели к тому, что в Белоруссии «появились очереди за хлебом». Ситуация могла повторить трудности с хлебом 1933 года на Украине.

Безусловно, это было прямой дискредитацией Советской власти. Причем руководство республики скрыло этот факт от Москвы. Оно не обратилось в ЦК ВКП(б) за помощью. Запустив хозяйственные дела, поставив их на грань катастрофы, Шарангович преуспел в ином. Потребовав от Ежова санкций на репрессирование в Белоруссии 12 800 человек, 3000 из них он предполагал расстрелять; и этот план он выполнял старательно.

Исправляя положение, ЦК ВКП(б) и СНК ЦИК 2 августа приняли совместное постановление «Об оказании помощи колхозному крестьянству Белоруссии». Принятое решение возвращало 32 тысячи га земли колхозам. Постановление объявляло о «передаче прежним владельцам приусадебных участков, ликвидации 138 совхозов и передаче земель, 230 тысяч га, и скота частью колхозам, а частью государству. Предусматривалось создание 60 машинно-тракторных станций и обеспечение их 900 гусеничными тракторами».

Склонность к левым перегибам Шарангович, Денискевич и Низовцев проявляли еще в период коллективизации. Но, если тогда все сошло им с рук, то на этот раз их деятельность характеризовалась «вредительской и враждебной в отношении советской власти и белорусского народа». Дело было передано в НКВД. Это было время, когда даже за неумышленные ошибки приходилось платить по высшей цене.

Одной из причин перетряски эшелонов власти стало то, что слой руководителей, пришедших к управлению с начала двадцатых годов, уже не удовлетворял ни верхи в лице руководства страны, ни массы, представлявшие население страны. И то, что почти сразу административные меры дополнялось обвинениями с навешиванием политическими ярлыков, становилось нравственной оценкой их общественной вины.

Нетрудно заметить, что всех названных секретарей, попавших в конечном итоге под репрессии, из общей среды выделяла ярко выраженная социальная агрессивность. Но в это время в сознании многих людей не только агрессивность, но и бюрократизм, приспособленчество, стяжательство, разгильдяйство, волокита, подхалимаж ассоциировались уже не с формой отражения обычных человеческих пороков. Они воспринимались как проявление враждебной деятельности. Понятие «враг народа» стало ассоциироваться с любыми проявлениями антиобщественного поведения, поступков и действий. Оно приобрело нарицательный смысл.

Люди, не умевшие исполнять свое дело, подвергались критике со стороны рядовых членов партии и производственных коллективов. Курс Сталина и ЦК на демократизацию общества вызвал у людей осознание сопричастности высшей власти. И нравственные эмоции толкали людей на борьбу за ликвидацию контрастов между «идеалами и действительностью, между намерениями и результатами, между возможностями и обещаниями».

Конечно, население страны в предвоенные годы было не только неоднородным. Оно не было и идеальным. Как в лице обвинителей, так и обвиняемых. Нередко доносы и жалобы отражали культурное и психологическое состояние их авторов. В них проявлялись не только справедливые мотивы, но и зависть к привилегированным, и озлобление «против начальства», которые легко можно было использовать как повод для доноса. Смещение одних давало дорогу другим. Для ждавших своей очереди это был верный способ продвижения по служебной лестнице. Одновременно это давало возможность отвлечь внимание от себя и при этом завоевать благосклонность власть предержащих.

Но главной особенностью происшедшего стало то, что 37-й год вымел из правящих структур людей, не принадлежавших к государствообразующим нациям. «Чужаков», вознесенных революцией, но не имевших национальных корней среди народов, населявших страну.

Глава 12. Репрессии

Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских Советов и избранных ими рабоче-крестьянских правительств… основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции.

Уголовный кодекс РСФСР.

Ст. 58 (ред. 1926 г.)

Во второй половине 37-го года общественное мнение было достаточно возбуждено очевидностью подрывных действий врагов народа, вскрывшихся на прошедших судебных процессах. Информация о заговоре военных лишь подогрела гнев по отношению к ним. Оценки становились максималистскими, суждения категоричными, и страна славила чекистов, разоблачавших врагов.

Сразу после революции романтически настроенные – и еще не подозревавшие, чем все закончится, – большевики отпускали противников советской власти под «честное» слово. Так были освобождены все арестованные члены Временного правительства. «На честное слово» выпустили генерала Краснова, попавшего в конце 1917 года в плен советским войскам под Гатчиной. Объявленный «красный террор» по отношению к контрреволюционерам начался с лета с 1918 года, после покушения на Ленина и убийства Урицкого.

Сразу после Октября 1917 года в стране были созданы два ведомства. Наркомат внутренних дел (НКВД), которым поочередно руководили А. Рыков, Г. Петровский и В. Толмачев. С 1923 по 1927 год его главой был А. Белобородов, игравший не последнюю роль в расстреле царской семьи.

Одновременно с НКВД была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК), которую возглавил Феликс Дзержинский. В июле 1922 года она была преобразована в Объединенное государственное политическое управление при НКВД РСФСР. После смерти Дзержинского председателем ОГПУ, с июля 1926 года по май 1934 года, являлся поляк В. Менжинский.

Тогда же, во время Гражданской войны, по непосредственной инициативе Лейбы Бронштейна (Троцкого) и председателя ВЦИК Якова Свердлова, издавшего 19 января 1919 года директиву о массовом терроре «против богатых казаков», началось «расказачивание». Вскоре репрессии распространились на православную церковь.

Церковь не вписывалась в идеологию революции. Уже 1 мая 1919 года председателю ВЧК было дано строго секретное указание: «как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше». Церкви подлежали закрытию, помещения храмов – опечатыванию и превращению в склады. Из предосторожности этот «секретный документ» был подписан не инициатором этой акции Троцким, а Калининым и Лениным.

Следующее наступление на православную религию и репрессии служителей русской церкви Троцкий инициировал в 1922 году. В связи с голодом в Поволжье он выдвинул предложение по изъятию церковных богатств, но это была лишь одна интересовавшая его сторона. 26 мая Троцкий настоял на «недопустимости волокиты в исполнении расстрельных приговоров». В этом же году состоялось более 250 судебных процессов. В следующем их прошло уже более 300. За два года было осуждено 10 тысяч человек, причем каждого пятого из них расстреляли.

Одной из особенностей в этом яром ниспровержении церкви было то, что Лейба Бронштейн каждый раз действовал анонимно. Ленин категорически потребовал: « Официально выступить с каким то ни было мероприятием должен только тов. Калинин, никогда и ни в коем случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий …».

Такая предосторожность легко объяснима. Ленин не хотел допустить, чтобы населению стало известно, что уничтожение православной религии в стране инициировано людьми еврейской национальности. Конечно, революционный экстремизм в его антирелигиозном проявлении: «церкви и тюрьмы сровняем с землей» – не являлся прерогативой одних евреев. Но именно евреи, в том числе и в Политбюро – Троцкий, Зиновьев и Каменев, – играли ведущую роль в репрессиях по отношению к православию.