Текст книги " Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)

Действительно, за период второй пятилетки число специалистов с высшим образованием увеличилось более чем в два раза. Число студентов в сравнении с довоенным 1913 годом царской России возросло в 7 раз. В начале 1937 года умственным трудом в СССР занималось около 10 миллионов человек. Количество школьников в сравнении с 1913 годом возросло в 3,5 раза. Уровень грамотности населения до 50 лет к 1939 году составил 80%. Но за этой сухой статистикой стояли конкретные люди с их человеческим самосознанием, устремлениями и мечтами, и они сами хотели быть творцами новой жизни.

Вдохновенный порыв творчества, энтузиазм проник во все слои общества. Благодаря росту образованности и культуры в стране получили развитие и поддержку различные формы инициатив рационализаторов. Они получили название «стахановских» в честь забойщика шахты «Центральная-Ирмино» А.Г. Стаханова, добившегося в ночь на 31 августа 1935 года рекордной выработки по добыче угля. Рекорды стахановцев меняли организацию труда.

Говоря о Стаханове и его последователях, забойщике Н.А. Изотове, кузнеце Горьковского автозавода А.Х. Бусыгине, затяжчике ленинградской фабрики «Скороход» Н.С. Сметанине, ткачихах К.В и М.И. Виноградовых, Сталин с признательностью отмечал: «Таких людей у нас почти не было три года назад… Это – люди особенные».

Активно культивируемый Сталиным пафос героики труда стал исключительной особенностью, духовной чертой его современников. Никогда в истории человечества поэтика труда на благо общества, делающая жизнь осмысленной, не достигала таких высот признания. В этой всемерной поддержке и развитии Сталиным народного энтузиазма заключался глубокий философский смысл. Из необходимости добычи средств к рабскому существованию и потребительской погони за меркантильными материальными благами цивилизации труд превращался в процесс человеческого самовыражения.

Сталин отмечал: советские люди ставили рекорды потому, что труд становился «делом чести и славы», элементом коллективного самоутверждения. Теперь люди работали «не на эксплуататоров, не для обогащения тунеядцев, а на себя, на свой класс, на свое, советское общество».

Коллективизм и сопричастность людей в общности целей и результатов их труда, по существу, практически решали извечный вопрос о смысле самой жизни. Доставляя труженикам, гражданам страны чувство самоудовлетворения, они давали ощущение полноты будничного человеческого существования.

Однако вождь не принадлежал к зашоренным идеалистам. Еще на Первом всесоюзном съезде стахановцев, 17 ноября 1935 года, поясняя существо общественных сдвигов, он говорил: «Основой стахановского движения послужило прежде всего коренное улучшение материального положения рабочего класса. Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее. А когда весело живется, работа спорится». Эти произнесенные им слова приобрели огромную популярность.

Жить действительно стало веселей и обеспеченней. Но дело даже не в этом. В народных слоях росло чувство самоуважения, гордости за свое дело; шло формирование интеллекта профессионалов, востребованных обществом. Экономическим проявлением особенностей этого времени стало повышение производительности труда как фактора прогресса производства.

Выделяя эту сторону, Сталин особо подчеркивает: «Нынешний… этап социалистического соревнования – стахановское движение… связан с новой техникой». Он отмечал, что если несколько лет назад инженерно-технические работники и хозяйственники разрабатывали нормы «применительно к технической отсталости наших работников и работниц», то под влиянием энтузиастов производительность труда во второй пятилетке повысилась на 82%.

И обращаясь к сидящим в зале, в присущей ему неторопливой манере речи, он с удовлетворением констатировал: «Люди за это время выросли и подковались технически… Без таких кадров, без этих новых людей у нас не было бы никакого стахановского движения».

Это было время, когда народ по праву гордился своей страной. Все, чем Россия удивила и восхитила человечество в минувшем столетии, так или иначе принадлежит эпохе Сталина, его инициативе и организаторской деятельности. Даже первый спутник и полет Гагарина стали кульминационным выражением плодов его провидческой роли в управлении государством.

Знаменательно, что еще основоположник космонавтики К.Э. Циолковский незадолго до смерти обратился к Сталину с письмом, в котором называл его «мудрейшим вождем и другом всех трудящихся». Отдавая свои «труды по авиации, ракетоплаванию и межпланетным сообщениям… партии большевиков и Советской власти – подлинным руководителям прогресса и человеческой культуры», Циолковский был уверен в продолжении своей работы. И он не ошибся.

Конечно, для воплощения грандиозных планов необходимы были не только работники практического склада. Ему нужны были «люди ума и таланта», профессионалы-ученые. И не будет преувеличением назвать его действительно «отцом» российской науки; человек государственного ума, он впервые в истории России осмысленно поднял науку на недосягаемую до того высоту. Это уважение к науке он пронес через всю жизнь.

Свидетельством ее быстрого развития в Советском Союзе стало и то, что уже к концу 1937 года в стране было создано 806 научно-исследовательских институтов и их филиалов. Он всегда уважительно относился к людям науки и требовал этого от других. Обращаясь непосредственно к Сталину, виднейшие ученые страны всегда получали его понимание и поддержку.

Он понимал этих людей и умел с ними говорить, он знал их проблемы, и эти люди чувствовали это. Выдающийся биохимик А. Бах писал: «Я ушел успокоенный, унося с собою чувство радостного удовлетворения, которое испытывает всякий советский гражданин после встречи с товарищем Сталиным». Можно привести множество примеров подобных признаний.

Да, преклонение большей части советских людей перед Сталиным было безмерно. Но оно было и искренно. Уже после уничтожения Советского Союза антисталинисты на Западе стали проводить аналогии между Сталиным и Гитлером. При этом усиленно утверждалась мысль, что тот и другой были диктаторами. То, что такую позицию занимают немцы, не вызывает удивления. Восторженность и обожествление, с какими немецкий народ воспринимал своего фюрера, пожалуй, превосходили эмоциональное восприятие своего вождя советским народом.

Поэтому, потерпев поражение и испытав заслуженное разочарование, немцы, чтобы не потерять совсем чувство самоуважения, охотно готовы видеть в Сталине такого же «деспота» и «диктатора», как разочаровавший их кумир. И в связи с такой упрощенностью подхода к Сталину есть необходимость обратить взгляд на сравнение деловых черт и характеров этих самых значительных государственных фигур минувшего века. Тем более что бесспорное признание их своими народами началось практически в одно и то же время.

Какова была их повседневная манера поведения в избранном кругу общения? Похожи ли эти два лидера минувшей эпохи?

Обладая диктаторскими замашками, Гитлер не скрывал этого в общении с окружающими, и это осталось в воспоминаниях современников. Отто Дитрих пишет: «Гитлер неистощим в речах. Говорение – стихия его существования». Другой приближенный немецкого фюрера А. Шпеер, министр вооружений и боеприпасов Третьего рейха, дополняет: «Он говорил без умолку, словно преступник, желающий выговориться и готовый, не страшась опасных для себя последствий, выдать даже прокурору свои самые сокровенные тайны».

Подобные мемуарные свидетельства тоже можно продолжать неоднократно. «Как только я прибыл в ставку, – отмечает генерал-полковник К. Цейтцлер, – Гитлер по-своему обыкновению обратился ко мне с многочасовым монологом. Невозможно было перервать его речь».

Но интересна и иная черта характера немецкого руководителя. Гитлер был эмоциональным человеком и часто впадал в ярость. Гудериан описывает такой эпизод: «Гитлер, с покрасневшим от гнева лицом, с поднятыми кулаками, стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и вперед, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались».

Впрочем, эти вспышки гнева бывали и более сдержанными: «От всего услышанного, – пишет Шпеер, – Гитлер разнервничался, настроение его явно испортилось. И хотя он не сказал ни слова, это было заметно по тому, как он судорожно сжимает и разжимает кулаки, грызет ногти. Чувствовалось, что в нем нарастает внутреннее напряжение…

Гитлер больше не владел собой. Его лицо покрылось пятнами, он уставился невидящими глазами куда-то в пустоту и заорал во все горло: «Проведение каких-либо оперативных мероприятий является исключительно моей прерогативой! Вас это никак не касается! Ваше дело – производство вооружения, вот и занимайтесь им!»… Фюрер окончательно утратил самообладание, речь его была сбивчива, он буквально захлебывался в потоке слов». Несколько ранее в своих мемуарах министр вооружения писал: «Я вдруг услышал нечленораздельный, почти звериный вопль».

Конечно, деятельность фюрера нации требовала и деловой обстановки для принятия жизненно важных решений на совещаниях со своими соратниками. Генри Пиккер пишет по этому поводу: «В этих совещаниях, проводившихся в рабочем бомбоубежище в саду имперской канцелярии, всегда принимало участие большое количество людей, многим из которых фактически там нечего было делать… В небольшом помещении присутствующие с трудом могли найти себе место. Стеснившись, они стояли вокруг стола с оперативной картой, за которой сидел Гитлер и несколько поодаль стенографистки.

Постоянное хождение и ведшиеся в задних рядах вполголоса разговоры часто мешали работе, но Гитлер обычно не возражал против этого. Заслушав доклады, он сообщал свои решения относительно следующего дня. При этом он лишь иногда прислушивался к предложениям генералов. Как правило, еще до начала оперативного совещания у него уже было сложившееся мнение».

Подобную обстановку описывает и уже цитировавшийся Шпеер: «Из-за присутствия большого количества людей в сравнительно маленьком помещении всегда был спертый воздух, из-за которого я – как и многие другие участники совещания – очень быстро уставал… Своим собеседникам Гитлер обычно не давал даже слова сказать и удачно избегал обсуждения спорных вопросов.

…Все решения были уже предопределены заранее. Гитлер всегда соглашался вносить в свои планы только незначительные изменения. «Гения, – утверждал Гитлер, – может распознать только гений…»

Нет смысла продолжать описание делового стиля фюрера немецкой нации, и неискушенный читатель вправе ожидать нечто подобное от Сталина, тоже проводившего множество встреч в своем кремлевском кабинете.

Здесь, в кабинете вождя, решались все основные вопросы, касавшиеся политических, экономических, хозяйственных, оборонных и других проблем страны. Совещания с большим числом приглашенных участников проходили в Свердловском зале Кремлевского дворца. 19 декабря 1938 года там состоялось заседание Главного военно-морского совета.

На нем присутствовали И.В. Сталин, В.М. Молотов, А.А. Жданов, К.Е. Ворошилов, а среди выступавших были М.П. Фриновский, И.С. Юмашев, В.П. Дрозд, Г.И. Левченко, Н.Г. Кузнецов. Сталин внимательно слушал выступления, бросая по ходу реплики или замечания. Они воспринимались как указание, вместе с тем он стремился досконально разобраться в мнениях руководителей флота по вопросам морской доктрины в связи со строительством новых кораблей.

Он осмысленно смотрел на вещи. В частности, он критиковал формулировку о «сложных формах боя», записанную в приказе о боевой подготовке на 1939 год. Его мысль сводилась к следующему: «Сложный бой возможен в будущем при наличии линкоров, крейсеров и других крупных кораблей, а пока мы еще на море слабы, и задачи нашего флота будут весьма ограниченными. Понадобится лет восемь-десять, пока мы будем сильны на море».

Обсуждались вопросы закупки за границей нескольких учебных кораблей, строительства военно-морских баз, вспомогательного флота, судоремонтных заводов, подготовки кадров для создания большого флота. Слова не бросались на ветер. Строительство бурно развернулось на всех флотах.

Заместитель командующего Тихоокеанским флотом Кузнецов в докладе на совещании коснулся неприятного события. Во время шторма погиб строящийся эсминец. Сталин посуровел, и все ждали, что разразится гроза.

– Вы считаете, что было предпринято все для спасения корабля? – спросил он.

– Все, – лаконично ответил Кузнецов.

Сталин дослушал доклад молча, не прерывая. Гроза не прогремела».

Такие совещания у Сталина стали рабочей практикой, и они неизменно завершались деловыми результатами. После совещания Кузнецов и Жданов выехали в командировку на Дальний Восток, чтобы на месте рассмотреть возможность переноса торгового порта из Владивостока в Находку. И уже вскоре в стране появился новый порт.

В начале этого же года в Овальном зале Кремля были собраны все, кто проявил себя как авиационный конструктор или изобретатель или вносил предложения, касавшиеся авиации. В президиуме сидели Сталин, Молотов, Ворошилов. Среди присутствующих находились нарком авиационной промышленности М.М. Каганович, конструкторы В.Я. Климов, А.А. Микулин, А.Д. Швецов, С.В. Ильюшин, Н.Н. Поликарпов, А.А. Архангельский, начальник ЦАГИ М.Н. Шульженко.

Совещание вел Молотов. Выступавшие один за другим поднимались на трибуну. Сталин молча расхаживал по залу. Он курил трубку, и со стороны могло показаться, что, погруженный в свои мысли, он не принимает участия в происходившем. Но так могло показаться лишь со стороны.

«Мне запомнилось, – вспоминал Яковлев, – что начальник НИИ ВВС Филин настойчиво выступал за широкое строительство четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков «Пе-8». Сталин возражал: он считал, что нужно строить двухмоторные бомбардировщики, и числом побольше. Филин настаивал, его поддержали некоторые другие. В конце концов Сталин сдался, сказав: «Ну, пусть будет по-вашему, хотя вы меня не убедили».

Сталин умел уступать грамотным специалистам, порой доверяя их аргументам, даже не будучи окончательно убежденным в их объективности. Однако жизнь доказала правоту Сталина. Яковлев отмечал: «Пе-8» поставили в серию на одном заводе параллельно с «Пе-2», но в ходе войны, уже вскоре, к этому вопросу вернулись. «Пе-8» был снят с производства, и завод перешел целиком на строительство «Пе-2». Война требовала большого количества легких тактических фронтовых бомбардировщиков, какими и были «Пе-2».

Рабочий день Сталина был смещен. Он начинал работу во второй половине дня, заканчивая ее далеко за полночь, иногда под утро. Он занимался делами по 12-15 часов в сутки. Его кремлевский кабинет, расположенный на втором этаже бывшего Сената, в северном углу у Никольской башни, выходил окнами на Арсенал. Вход в здание начинался со старинного крыльца, а в вестибюле охрана проверяла документы.

Широкая каменная лестница с красной ковровой дорожкой вела к длинному коридору, из которого был вход в секретариат. Прямо перед входом находилось бюро генерал-лейтенанта В.Н. Власика – начальника личной охраны Сталина. В секретариате слева стоял стол его помощника А.Н. Поскребышева, а справа – помощника Генерального секретаря Л.А. Логинова.

Рядом с приемной была комната дежурных охраны, где полковники Кузьмичев либо Горбачев предлагали посетителям, имевшим оружие, сдать его. Здесь же, в приемной, располагалась вешалка для верхней одежды членов Политбюро. В кабинет Сталина вела двустворчатая дверь с тамбуром.

Кабинет вождя представлял собой просторную светлую комнату с высоким потолком и облицованными мореным дубом, в рост человека, стенами. Старинная мебель из темного дерева. Справа у выхода стояла витрина с посмертной маской Ленина, а слева – высокие часы. К письменному столу протянулась ковровая дорожка; над столом картина – Ленин на трибуне. Слева располагался также большой длинный стол, обтянутый зеленым сукном, и ряды стульев, на стене портреты Маркса и Энгельса. Место Сталина было в торцевой части стола.

У противоположной стены, между окнами, стоял книжный шкаф с сочинениями Ленина, Большой советской энциклопедией и Энциклопедическим словарем Брокгауза и Ефрона. В следующем простенке был большой диван, обтянутый темной кожей, и два кресла. Еще одно кресло находилось у письменного стола; на нем лежали стопы книг и бумаг. Остро оточенные цветные карандаши. По левую сторону стола – столик с телефонами. Пометки Сталин делал обычно синим карандашом, писал он быстро и размашисто, читал без очков.

Свои впечатления от первой встречи со Сталиным, состоявшейся во второй половине апреля 1940 года, ярко передал Яков Ермолаевич Чадаев, управляющий делами СНК СССР. «В назначенный час, – рассказывал Чадаев, – я явился в приемную Сталина, где за письменным столом сидел А.Н. Поскребышев. Поздоровавшись со мной, он сказал: «Пошли!». Мы вошли в коридор.

«Вот здесь», – сказал Поскребышев, указывая на дверь…За дверью была небольшая комната президиума Свердловского круглого зала. Здесь в этот день, 17 апреля 1940 г., проходило военное совещание по итогам советско-финской войны… В указанной комнате находились Сталин, Молотов, Булганин и нарком лесной и бумажной промышленности СССР Анцелович.

Я робко поздоровался и встал у двери. Ко мне подошел Булганин и сказал: «Постой здесь». Я стоял в смущении, как, видимо, обычно бывает в присутствии великого или знаменитого человека. В это время Сталин, сильно взволнованный, ходил по комнате. «Кажется, уже достаточно получено уроков», – сказал он с гневом в голосе.

Потом воцарилась тишина. Тишину нарушила только булькавшая вода, которую Сталин наливал себе в стакан из бутылки с нарзаном. Выпив глоток, Сталин закурил папиросу и снова прошелся по комнате… Он был невысокого роста и не слишком широк в плечах. Чуть продолговатое лицо было покрыто еле заметными морщинами. Все еще густые, зачесанные кверху волосы слегка покрылись сединой. В чертах проступало нечто военное. Резко бросались в глаза энергия и сила, которые были в выражении его лица.

Сталин был одет в полувоенную форму: наглухо застегнутая куртка, шаровары защитного цвета, сапоги. Я впервые увидел близко Сталина… Многие сейчас хотели бы быть на моем месте, чтобы вот так близко смотреть на человека, на одного из тех немногих лиц, которые совершили великие дела, составившие целую полосу в истории человечества… Он производил на меня сильное, неотразимое впечатление. Его личность давила на меня своим величием…».

Встречавшийся со Сталиным еще ранее, в 1937 году, немецкий писатель Лион Фейхтвангер так описывает свои впечатления: «Сталин говорит медленно, тихим, немного глухим голосом. Он не любит диалогов с короткими, взволнованными вопросами, ответами, отступлениями. Он предпочитает им медленные, обдуманные фразы. Говорит он очень отчетливо, иногда так, как если бы он диктовал. Во время разговора расхаживает взад и вперед по комнате, затем внезапно подходит к собеседнику и, вытянув по направлению к нему указательный палец своей красивой руки, объясняет, растолковывает или, формулируя свои обдуманные фразы, рисует цветным карандашом узоры на листе бумаги».

Сталин не любил помпезного и поэтому не демонстрировал бесполезного посещения заводов, колхозов, собраний, чем занимались последующие обитатели Кремля. До 30-х годов он их еще как-то терпел. Тем не менее он был полностью в курсе происходящего в стране и за рубежом. Помимо газет и литературы, всю необходимую информацию он получал из спецдокладов, но главным образом из бесед с приглашаемыми работниками и деловых совещаний.

«Что касается заседаний, – рассказывал Я. Чадаев, – то, например, накануне войны заседания бюро Совнаркома под председательством Сталина проводились регулярно в установленные дни и часы. Он ставил на обсуждение самые различные вопросы… Сталин обладал умением вести заседания экономно, уплотненно, был точен в режиме труда, лаконичен в словах и речах.

Помимо этого проявлял демократичность и в ведении заседаний. Сталин стремился ближе приобщать к руководству правительства заместителей Председателя Совнаркома СССР. В дальнейшем он установил порядок, по которому по очереди некоторые из его заместителей вели заседания бюро Совнаркома. В частности, это поручалось Вознесенскому, Косыгину, Маленкову, Берия».

Переводчик Сталина В. Бережков пишет, что «другим заметным качеством Сталина было его умение слушать. Он вызывал нужных ему людей, как бы случайно затевал разговор и незаметно вытягивал из собеседника все, что тот знал. Он обладал феноменальной памятью, он запоминал всю полученную информацию по конкретному вопросу…».

Это были не праздные, а именно рабочие встречи. Методы управления, применяемые Сталиным, были необычны и объяснялись особенностями того периода, требованием времени и условиями, в которых находилось государство, представлявшее собой как бы огромное предприятие. Слишком много и в предельно короткие сроки следовало решить. Эта деятельность не афишировалась в печати, но она в тех условиях была необходимой системой руководства страной, и без нее многое сложилось бы не так.

Сталин не только мобилизовывал людей, принимавших участие в решении и выполнении государственных задач, общих и конкретных заданий, такой стиль руководства стал для многих людей школой управления. Знаменитый летчик-испытатель М.М. Громов вспоминает: «Сталин сделал поворот в моей жизни. Это был деятель большого государственного диапазона… Имел свойство магически действовать на должностных лиц, вдохновлять их на героические подвиги. Сталин был руководителем, не терпящим в работе шаблонов, обмана, общих фраз, карьеризма и подхалимства.

Надо сказать, что мы были безудержными фанатиками. Удали много, а знаний – мало. Он заставил нас всех мыслить глубоко, нередко предлагая нам посмотреть, что делается в авиации на Западе». Эта оценка сделана после смерти Сталина в период, когда только смелые люди позволяли себе отзываться о нем честно.

Развернув антисталинскую кампанию, Хрущев попросил Маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского «написать что-нибудь о Сталине, да почерней, как делали многие в те и последующие годы. Из уст Рокоссовского это прозвучало бы: народный герой, любимец армии, сам пострадал в известные годы…».

Маршал наотрез отказался писать подобную статью, заявив Хрущеву: «Никита Сергеевич, товарищ Сталин для меня святой!». Когда на другой день Константин Константинович приехал на работу, в его кабинете, в его кресле, уже сидел маршал Москаленко. Он предъявил Рокоссовскому решение Политбюро о снятии его с поста заместителя министра, даже не оповестив заранее. Кстати, поведение Хрущева – это тоже стиль руководства.

В отличие от приемов Гитлера и Хрущева встречи у Сталина всегда были деловыми. В тот период, полный своеобразной гонки со временем, вызывая специалистов, он руководствовался не праздным интересом и не человеческим любопытством. Это была его работа, завершавшаяся конкретным решением или постановкой задач, осмысленных им и имевших далеко идущие последствия.

Вспоминая свою первую встречу с вождем, авиаконструктор А. Яковлев писал: «Сталин задал несколько вопросов. Его интересовали состояние и уровень немецкой, английской и французской авиации… Я был поражен его осведомленностью. Он разговаривал как авиационный специалист».

Быть может, одной из самых замечательных черт интеллекта Сталина являлась его способность к очень быстрой реакции, но это не складывалось из спонтанного озарения. Он рационально готовился к таким обсуждениям, изучал проблему и, как исследователь, принимающий окончательное решение, выслушав дополнительную информацию исполнителя, уже уверенно и профессионально формулировал постановку задачи.

О том, что занятие Сталина авиацией было не дилетантским увлечением, а повседневной государственной работой среди других многообразных дел, свидетельствует и выдающийся летчик-испытатель Байдуков: «Сталин имел большие познания в техническом оснащении самолетов. Бывало, соберет профессуру поодиночке, разберется во всех тонкостях. Потом на совещании как начнет пулять тончайшими вопросами, – мы все рты разеваем от удивления».

Все сталинские «мозговые атаки» заканчивались конкретными решениями о производстве того или иного вида вооружения. Практически Сталин выступал в роли, не свойственной обычным болтунам-политикам: он был заказчиком новой техники. Он выполнял роль руководителя оборонной промышленности. К осуществлению таких функций в мировой истории прибегали редкие выдающиеся деятели стран и народов.

Профессионализма, информированности Сталин требовал и от других руководителей. Он был требователен и не давал спуска людям, пренебрегавшим своими обязанностями. Однажды «во время выступления начальника Краснодарского нефтекомбината С.С. Апряткина, – рассказывал в воспоминаниях Н.К. Байбаков, – Сталин спросил его, каковы общие запасы нефти в Краснодарском крае. Апряткин назвал цифры – 160 миллионов тонн. Сталин попросил его «расшифровать» эти запасы пО их категориям. Начальник комбината не помнил точных данных. Сталин изучающе посмотрел на него и укоризненно произнес:

– Хороший хозяин, товарищ Апряткин, должен точно знать свои запасы по их категориям.

Все мы были удивлены конкретной осведомленностью Сталина. А начальник комбината сидел красный от стыда».

В кремлевском кабинете принималось подавляющее большинство решений, касавшихся хозяйственных, научных, оборонных, технических и других вопросов. И хотя поднимаемые темы Сталин предварительно обдумывал, нередко допускалась импровизация, и повестка дня формировалась уже в ходе самого обсуждения. Состав участников подбирался заранее, но в ходе дискуссий, часто выходивших за пределы решаемой проблемы, в нее могли включаться новые лица, в результате чего появлялись принципиально новые решения.

Сам Сталин тщательно готовился к встрече со специалистами, получая необходимую информацию от референтов, работников аппарата и ведомственных аппаратчиков. Но он не рисовался своими знаниями. Он работал.

Впрочем, сами участники встреч в кабинете вождя не всегда улавливали внутреннюю логику сталинской интеллектуальной системы руководства. «Заседания у Сталина, – рассказывал секретарь ЦК П.К. Пономаренко, – нередко проходили без какой-либо заранее объявленной повестки дня, но все поднимавшиеся на них вопросы продумывались очень тщательно, вплоть до мелочей.

…Идти к Сталину с докладом неподготовленным, без знания сути дела было весьма рискованным и опрометчивым шагом со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Но это не означает, что атмосфера во время заседаний с участием Сталина или встреч с ним была какой-то напряженной, гнетущей. Отнюдь. Имели место дискуссии и даже острые споры, хотя за ним всегда было последнее слово».

В практической деятельности он блестяще использовал свою природную одаренность. Нарком вооружения Устинов вспоминал: «Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил все, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал. Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное».

В организаторской манере Сталина нет места суетливости, пустопорожней болтовне, рисовке или стремления произвести дешевый эффект. По словам А.А. Громыко, Сталин «в редких случаях повышал голос. Он вообще говорил тихо, ровно, как бы приглушенно. Впрочем, там, где он беседовал или выступал, стояла абсолютная тишина, сколько бы людей ни присутствовало. Это помогало ему быть самим собой».

Жуков, часто встречавшийся с ним в годы войны, так описывал свое восприятие вождя: «Невысокого роста и непримечательный с виду, И.В. Сталин производил сильное впечатление. Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения. Свободная манера разговора, способность четко формулировать мысль, природный аналитический ум, большая эрудиция и редкая память даже очень искушенных и значительных людей заставляли во время беседы с И.В. Сталиным внутренне собраться и быть начеку».

Он действительно всегда оставался самим собой. При этом он воспринимался по-разному. «Сталин был весьма проницательным, – отмечал Чадаев. – Хотя он долго не всматривался в находящегося перед ним человека, но он сразу как бы охватывал его всего. Он не переносил верхоглядства, неискренности и «виляния». При обнаружении подобного выражение лица Сталина мгновенно изменялось. Наружу прорывались презрение и гнев». А. Рыбин, телохранитель вождя, свидетельствовал, что он «любил пошутить. Не терпел соглашателей; угодников. Узнав его характер, я нередко вступал с ним в дискуссии. Сталин иногда задумчиво говорил: «Может, вы и правы. Я подумаю».

Есть множество свидетельств, подчеркивающих, что каждая встреча с ним оставляла у людей неизгладимое впечатление. Это была своеобразная магия неординарной личности, усиливаемая ощущением сопричастности присутствовавших к решению важнейших задач в управлении страной.

Ю.В. Емельянов пишет, что Сталин как дирижер оркестра «удерживал внимание участников совещания на главной теме. Только вместо дирижерской палочки он держал в руках трубку, коробку папирос, или записную книжку, или карандаши». Емельянов приводит воспоминания своего отца, многократно участвовавшего в совещаниях в Кремле по вопросам обороны: «В одной руке у него был блокнот, а в другой карандаш. Он курил хорошо знакомую короткую трубочку… Вот он выбил из трубочки пепел. Поднес ближе к глазам и заглянул в нее. Затем из стоящей на столе коробки папирос «Герцеговина флор» вынул сразу две папиросы и сломал их. Пустую папиросную бумагу положил на стол около коробки с папиросами. Примял большим пальцем табак в трубочке. Медленно вновь подошел к столу, взял коробку со спичками и чиркнул».

Эту почти гипнотическую манеру использования предметов, замеченную во время встречи Сталина с писателями 19 октября 1932 года, отмечает и критик К. Зелинский: «Когда Сталин говорит, он играет перламутровым перочинным ножичком, висящим на часовой цепочке под френчем… Сталин, что никак не передано в его изображениях, очень подвижен… Сталин поражает своей боевой снаряженностью. Чуть что, он тотчас ловит мысль, могущую оспорить или пресечь его мысль, и парирует ее. Он очень чуток к возражениям и вообще странно внимателен ко всему, что говорится вокруг него. Кажется, он слушает или забыл. Нет… он все поймал на радиостанцию своего мозга, работающую на всех волнах. Ответ готов тотчас, в лоб, напрямик, да или нет… Он всегда готов к бою».