Текст книги " Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров"

Автор книги: Константин Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 51 страниц)

Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск».

Такое сообщение должно было насторожить и Сталина, но он отреагировал поражающе спокойно и сдержанно. Не суетясь и не раздражаясь, он решил обсудить эту информацию с Орджоникидзе. Но письмо ему с приложением протоколов допросов он послал лишь спустя две недели.

Сталин писал: «Прочти-ка поскорее показания Какурина и Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу (т.е. Ворошилову. – К. Р.).

Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам.

Возможно ли это ? Конечно, возможно, раз не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии.

Как видишь, показания Орлова и Смирнова (об аресте Политбюро. – К. Р.) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Тухачевского) имеют своим источником одну и ту же питательную среду – лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым – Гротенам – Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия – таков баланс.

Ну и дела… Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда Мы все будем в сборе. Поговори обо всем с Молотовым, когда будешь в Москве».

Уже одно это письмо напрочь отвергает все обвинения Сталина и в чрезмерной подозрительности, и в страхе за свою жизнь! Преодолевая сопротивление и борясь с оппозицией разных оттенков, он руководствовался не страстями, а логикой. Однако окружение Сталина не проявляло и ротозейства. 8 октября приказом РВС СССР членом Реввоенсовета Ленинградского военного округа был назначен секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) С.М. Киров. Фактически это ставило Тухачевского под контроль ЦК.

И все– таки ситуацию необходимо было прояснить. Вернувшись из отпуска в Москву, 14 октября Сталин принял в Кремле председателя ОГПУ Менжинского и начальника Особого отдела Ольского. Они ознакомили его с дополнительными признаниями Какурина о заговорщиках.

Но и после этого Сталин не стал торопить события. Лишь в период работы в Москве с 21 по 26 октября планового пленума РВС СССР Сталин в узком кругу заслушал мнения Дубового, Якира и Гамарника по поводу необходимости ареста Тухачевского. Затем в присутствии Сталина, Ворошилова и Орджоникидзе в Кремле состоялась очная ставка между Какуриным, Троицким и Тухачевским.

Кандидат в Бонапарты лицемерил и юлил, но, хотя оба обвиняемых подтвердили свои показания, ему поверили. В письме Молотову Сталин написал 23 октября: «Что касается Тухачевского, так он оказался чист на все 100%. Это хорошо».

Вот и вся пресловутая «чрезмерная подозрительность»… Черная история ниспровергателей «культа» шилась белыми нитками. Более шести с половиной лет спустя, на заседании Военного совета при НКО в июне 1937 года, Сталин так прокомментировал эти эпизоды: «Мы обратились к тт. Дубовому, Якиру, Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали, – нет, это должно быть какое-то недоразумение, неправильно… Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть. Теперь оказывается, что двое военных, показывающих на Тухачевского, показывали правильно…».

Между тем причины если не для ареста, то для удаления Тухачевского из армии были. Уже после ареста в 1937 году 1 июня Тухачевский собственноручно писал в своих показаниях, что летом 1930 года «когда на XVI съезде партии Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно принимал его установки. Енукидзе, подозвав меня во время перерыва, говорил о том, что хотя правые и побеждены, но они не сложили оружия, перенося свою деятельность в подполье. Поэтому, говорил Енукидзе, надо мне законспирированно перейти от прощупывания командно-политических кадров к подпольной организации на платформе борьбы с генеральной линией партии за установки правых.

Енукидзе сказал, что он связан с руководящей верхушкой правых и что я буду получать от него дальнейшие директивы. Я принял эту установку, однако ничего конкретного предпринять не успел, т. к. осенью 1930 года Какурин выдвинул против меня обвинение в организации военного заговора, и это обстоятельство настолько меня встревожило, что я временно прекратил всякую (подрывную) работу и избегал поддерживать установившиеся связи». Но терпения у честолюбивого «подпоручика» хватило ненадолго. Уже через год он вернулся к своим планам о заговоре.

Конечно, решая важные государственные, политические, идеологические и хозяйственные вопросы, Сталин знал, что недовольные имеются в разных слоях общества. Но могло ли быть иначе? Люди, причисляющие себя к интеллигенции, вообще склонны к брюзжанию в отношении любой власти; это даже считается признаком хорошего тона.

Но он не стремился множить число «обиженных», наоборот, он старался перетянуть недовольных на свою сторону. И то, что его намерения не всегда заканчивались успехом, не являлось якобы следствием его подозрительности. Подвергнутый резкой критике на апрельском 29-го года пленуме, Рыков признал все свои ошибки, заявив, что будет «решительно вести борьбу против всех уклонов от генеральной линии партии и прежде всего против правого уклона».

Однако то было лицемерие. Сын уездного торговца из Саратовской губернии, этот невысокий худой человек, с вытянутым лицом и широкими усами, в период разгрома зиновьевцев поддержал Сталина, но он активно присоединился к правым, выступив против индустриализации и коллективизации. То, что «правые» потерпели в открытой борьбе поражение, не стало ее прекращением. Менялись только формы; приглядываясь, осматриваясь по сторонам, заговорщики рассчитывали, в какую сторону дует ветер. Позже Ягода говорил следователю, что с тридцатого года «тактика правых приняла характер нелегальной борьбы с партией».

Он знал, о чем говорил. Верхушка лидеров правого уклона продолжала тайные встречи и поиски сочувствующих. В это время Ягода снова встретился с Рыковым. На допросе в 1937 году он показал: «На меня центром правых была возложена задача ограждения организации (правых) от полного провала. В разговоре с Рыковым на эту тему я так определил свое положение: «Вы действуйте. Я вас трогать не буду. Но если где-нибудь прорвется, если я буду вынужден пойти на репрессии, я буду стараться дела по правым сводить к локальным группам, но не буду вскрывать организацию в целом, тем более не буду трогать центр организации».

Сталин не знал об этом сговоре, но, видимо, у него были основания для недоверия Председателю СНК. Находясь в отпуске, 22 октября 1930 года он писал из Сочи Молотову: «Мне кажется, что нужно к осени окончательно решить вопрос о советской верхушке… Первое. Нужно освободить Рыкова… и разогнать весь их аппарат. Второе. Тебе придется заменить Рыкова на посту председателя Совнаркома и СТО (Совет труда и обороны. – К. Р.)… все это между нами, подробнее поговорим осенью, а пока обдумай это в тесном кругу…»

Но решение состоялось только зимой. Рыков был снят с поста председателя СНК 19 декабря, а через день выведен из состава Политбюро. С 30 января 1931 года он стал наркомом почт и телеграфов СССР (позже Наркомат переименован в Наркомат связи). Теперь он мог причислять себя к кругу «недовольных» уже с полным основанием. Еще до этих событий, 23 сентября 1930 года, решением Центральной контрольной комиссии был исключен из партии Мартемьян Рютин.

Выходец из семьи крестьянина Иркутской губернии, Рютин при царе работал на кондитерской фабрике и в молочной лавке. С 1925 года он секретарь Краснопресненского райкома в Москве и на XIV съезде выступил в поддержку Зиновьева и Каменева. Это обстоятельство не помешало тому, что в 1927 году, с пистолетом в руке, Рютин разгонял демонстрации троцкистов, за что Троцкий назвал активного сибиряка «паровым катком».

В 1928 году Рютин потерял престижное место. На пленуме райкома выступавшие заявили, что «Рютин зазнался и перестал признавать авторитет ЦК». Его сняли с поста, и он оказался замом ответственного редактора газеты «Красная Звезда». Правда, позже Сталин назначил его председателем Управления фотокинопромышленности, членом ВСНХ и коллегии Наркомпроса. Но Рютин уже закусил удила.

Трудности, которые переживала страна, создавали почву для различных форм политических спекуляций. Они взбадривали активность различных «уклонистов», считавших себя «несправедливо пострадавшими» от партийного руководства; и среди «обиженных», жаждавших взять реванш, Рютин стал далеко не последней фигурой.

Осенью 1930 года в ЦК ВКП(б) поступило заявление А.С. Немова, члена партии с 1917 года, сообщившего, что в период его отдыха в Ессентуках Рютин вел с ним антипартийные разговоры. После разбора этого заявления в ЦКК Рютин был исключен из партии и арестован. Однако коллегия ОГПУ признала обвинения недоказанными и его освободили.

Выше уже говорилось, что справедливая критика Сталиным насильственных мер и перегибов при организации коллективных хозяйств вызвала массовый отток – почти «обрадованное бегство» – единоличников из колхозов. Их покинуло в общей сложности около 9 миллионов семей, и с 1 августа 1930 года число обобществленных крестьянских хозяйств с 50% упало до 21,4%.

Впрочем, практических последствий для реформирования деревни это уже не имело. Коллективизация продолжалась более умеренными темпами, и к декабрю 1930 года уровень показателей достиг 24,5%. Уже через год после XVI съезда партии уровень коллективизации превысил достижения, вызванные временным отступлением: к июню 1931 года в колхозы объединилось 52,7% бывших частных хозяйств. Рассмотрев перспективы, 2 августа ЦК ВКП(б) принял постановление «О темпах дальнейшей коллективизации и задачах укрепления колхозов».

К этому моменту коллективизация уже стала приносить стране первые реальные результаты, позволяя за счет экспортной торговли приобретать оборудование для строящихся заводов. И Сталин не замедлил воспользоваться достигнутым. Из урожая 1930 года в 835 миллионов центнеров зерна было заготовлено 221,4 миллиона центнеров, из них 48,4 млн. ц пошло на экспорт. На следующий год на экспортные закупки было направлено 51,8 млн. ц зерна.

Сталин не забывал о главной задаче – индустриализации. В начале февраля 1931 года руководители, ведущие специалисты наркоматов и предприятий индустрии, оборонщики собрались на Первую Всесоюзную конференцию работников социалистической промышленности. Огромный зал: партер, бельэтажи, ложи и галерку -• заполнили самые деловые люди страны; цивильные костюмы и галстуки перемежались с воинской формой. С речью «О задачах хозяйственников» Сталин выступил 4 февраля.

В этом своем выступлении он выдвинул лозунг «Техника в период реконструкции решает все» и подчеркнул, что первостепенным является организация дела. Говоря о необходимости увеличивать темпы социалистического строительства, он пояснял: «Задерживать темпы – это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим быть битыми».

Сталина слушали, как всегда, затаив дыхание, при полной тишине огромного зала, напряженно ловя каждое негромко произнесенное им слово. А он говорил довольно неприятные вещи: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно».

Исходя из сказанного, он сделал важный вывод. Нет! Скорее, он произнес поражающее своей дальновидностью предупреждающее пророчество: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут ».

Это было важное, определяющее предупреждение. Именно через десять лет началась та Великая война, в результате которой страна, противостоящая промышленному потенциалу всей Европы, освободила мир от фашистской угрозы. Он вовремя почувствовал опасность и правильно рассчитал силы. Он своевременно начал и полностью довел до конца поражающее грандиозностью замыслов строительство государства.

Конечно, цели, стоящие перед советским народом, требовали невероятного напряжения сил, значительных жертв и организованных действий, и сам народ до конца этого еще не понимал. Не все понимали и руководители. Зато это понимал Сталин. Он действовал обдуманно и последовательно. Он глубоко разобрался в существе проблемы. Он стал организатором и вдохновителем.

23 июня в речи «Новая обстановка – новые задачи хозяйственного строительства» Сталин назвал «шесть условий» развития промышленности для решения хозяйственных и научно-технических задач пятилетки.

Он их сформулировал так: «1) организованный набор рабочей силы и механизация труда; 2) ликвидация текучки рабочей силы путем уничтожения уравниловки, правильной организации зарплаты, улучшения быта рабочих; 3) ликвидация обезлички, улучшение организации труда, правильная расстановка сил на предприятии; 4) создание производственно-технической интеллигенции из представителей рабочего класса; 5) изменение отношений к старой интеллигенции путем большего внимания к ней и привлечения к работе; 6) внедрение хозрасчета, развитие внутрипромышленного накопления».

Сталин прекрасно осознавал, что даже самые яркие, вдохновляющие людей лозунги не могут стать мобилизующим фактором к творческому труду, если их не подкреплять реальными стимулами и мерами организационного характера. Перечисленные им меры лежали в экономической плоскости; они отражали те особенности, которые превращали труд в высокопроизводительный процесс.

В этом научном, реалистичном подходе и заключался секрет успехов довоенных пятилеток. Представлять дело так, будто бы власть Сталина держалась на репрессиях, значит, подобно любопытствующему негодяю, смотреть на реальную историю через замочную скважину. До определенного периода он не часто вмешивался в работу чекистов. Но он не мог выбрасывать из числа реальностей попытки оппозиции противостоять его намерениям и не пренебрегал теми институтами власти, к которым относились карательные и контрразведывательные ведомства. Летом 1931 года в ОГПУ произошли значительные кадровые перестановки.

Чтобы выдержать логическую нить хронологии, сделаем пространное отступление. Говоря о «жестокости» предвоенных репрессий, в советское время «ниспровергатели» Сталина умышленно упрощали роль и участие в их осуществлении ЧК-ОГПУ-НКВД. Нет, нельзя сказать, что по адресу этого карающего «ордена меченосцев» не было критики. Со временем ее стало даже слишком много, но, обличая весь механизм этой системы, без которой не обходится ни одно государство, в целом персональная критика замыкалась на Ежове и Берия. Ягода неизменно оставался в тени.

Конечно, люди, занимавшие в карательной системе вершину пирамиды, во многом определяли характер и особенности репрессий. И при всей полноте власти, которой каждый из них обладал, существовала еще одна особенность, обычно оставляемая без внимания, а она является едва ли не основной в понимании всех особенностей репрессивной политики предвоенного периода.

Созданную после Октябрьской революции Чрезвычайную комиссию (ЧК) первоначально возглавил поляк Феликс Эдмундович Дзержинский, формально считавшийся ее руководителем до конца своей жизни, но это не совсем так.

Став после смерти Ленина председателем Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ), он, помимо ЧК, возглавлял Комиссию по улучшению жизни детей, Наркомат внутренних дел и Наркомат путей сообщения. Первый заместитель Дзержинского, также поляк, Менжинский – «со странной болезнью спинного мозга, эстет, проводивший свою жизнь лежа на кушетке, в сущности, тоже мало руководил работой ГПУ».

Но даже при поверхностном взгляде на кадровый и руководящий составы репрессивной машины «диктатуры пролетариата» бросается в глаза, что после Гражданской войны и до конца 1938 года ее основной костяк составляли люди, не принадлежавшие к коренным национальностям страны. Причем в наиболее острые моменты репрессий главные посты в управлении занимали евреи.

Не признать этого – значит прятать голову в песок, закрывать глаза на действительные вещи. По известным соображениям, в советский период этот факт тщательно замалчивался. Правда, до середины 1920-х годов на самых высоких постах ВЧК, а затем ОГПУ евреев было немного. В этот период главное, преимущественное положение оставалось за поляками и прибалтами, но это не означает, что евреев в карательных органах не было совсем.

Они преобладали на местах. Испытывавший откровенные симпатии к евреям A.M. Горький еще в 1922 году писал: «Я верю, что назначение евреев на опаснейшие и ответственные посты часто можно объявить провокацией: так как в ЧК удалось пролезть многим черносотенцам, то эти реакционные должностные лица постарались, чтобы евреи были назначены на опасные и неприятнейшие посты».

Странное и одновременно многозначительное заявление! Но то, что евреев в карательных органах появлялось все больше и больше, стало бросаться в глаза. Причем они отнюдь не сопротивлялись этим назначениям. Более того, это была именно та перспективная сфера, куда практичные евреи бросились вполне осознанно и целеустремленно, как на «манну небесную». Впрочем, в самом том факте, что представители еврейской нации, в отличие от иных народов, по молчаливому признанию обладают чувством взаимоподдержки и умением устраиваться на престижные места, нет ничего предосудительного.

Реальные предпосылки для этого своеобразного национального засилья появились 29 июля 1920 года, когда членом коллегии ВЧК, которая в 1922 году была преобразована в Главное политическое управление (ГПУ) при НКВД с лишением судебных функций, стал Генрих Ягода. Сначала он занял скромную должность – управделами ГПУ.

С окончанием Гражданской войны, осенью 1923 года, ГПУ преобразовали в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) и вывели из состава НКВД. При этом Ягода получил повышение. 18 сентября он стал вторым заместителем председателя ОГПУ и уже в 1926 году возвышается до 1-го зама, а 2-м замом тогда был назначен Меер Трилиссер.

Таким образом, с середины 20-х и до середины 30-х годов особую роль в этой организации и проведении всех репрессий, осуществлявшихся в стране, выполнял Генрих Григорьевич (Енох Гершенович) Яг о да (Иегуда), ставший фактическим руководителем карательных органов. Генрих Ягода был сыном нижегородского жителя Герша Фишеловича Ягоды. Отец будущего наркома, по одним данным, был «то ли часовым мастером, то ли гравером, а по другим – то ли аптекарем, то ли ювелиром». Но своей стремительной карьерой Енох Иегуда обязан семье Свердловых. В юности он «работал в граверной мастерской старика Свердлова».

Бежавший в 1928 году за границу бывший секретарь Оргбюро Борис Бажанов пишет: «У четырех братьев Свердловых была сестра. Она вышла замуж за богатого человека Авербаха… У Авербаха были сын и дочь. Сын, Леопольд, очень бойкий и нахальный юноша, открыл в себе призвание руководить русской литературой и одновременно от «напостовцев» осуществлял твердый чекистский контроль в литературных кругах. А опирался он при этом главным образом на родственную связь: его (Авербаха) сестра Ида вышла замуж за небезызвестного Генриха Ягоду, руководителя ГПУ». То есть Г. Ягода женился на племяннице Якова Свердлова и стал вхож в кремлевские круги.

В приведенном отрывке под «напоставцами» имеется в виду редакция журнала «На посту» – орган Российской ассоциации пролетарских писателей; кстати, образ Леопольда Авербаха выведен в лице одного из наиболее агрессивных литкритиков в романе Булгакова «Мастер и Маргарита».

После смерти руководителя ВЧК Дзержинского его постоянно болеющий преемник Менжинский практически положился на своего заместителя Ягоду. Хотя, по язвительному выражению Троцкого, Ягода и «производил впечатление усердного ничтожества», но был «хорошим организатором».

Вследствие еврейского происхождения и родства с бывшим председателем ВЦИК Я. Свердловым роль Ягоды в репрессиях, осуществленных в советский период, «незаслуженно» умалялась. В то время как он непосредственно причастен к расстрелу значительного числа лиц, осужденных за контрреволюционную деятельность. Количество этих расстрелов в два раза превышает число смертных казней при Ежове и Берия, вместе взятых. Об этом советские историки умалчивали.

Впрочем, таинственной фигура Ягоды была только для советского обывателя. За границей отдельные авторы рисовали в весьма мрачных тонах не только портрет шефа карательных органов, но и его окружения.

Бывший резидент ОГПУ в Турции Георгий Агабеков, сбежавший за границу, опубликовал еще в 1931 году в Берлине книгу «ЧК за работой». Он писал, что верхушка ОГПУ состоит «в большинстве из садистов, пьяниц и прожженных авантюристов и убийц, как Ягода, Дерибас, Артузов и многие другие. Председатель ГПУ Менжинский, состоявший одновременно членом ЦК ВКП(б), не в счет. Он – член правительства, больной человек… Зато его первый заместитель Ягода – другого поля ягода… Все работники знают садистские наклонности Ягоды, но все боятся говорить об этом вслух, ибо иметь Ягоду врагом – минимум верная тюрьма».

Это мнение о невысоких человеческих и нравственных качествах Ягоды не исключение. Бывший чекист, Михаил Шрейдер, так охарактеризовал своего шефа: «По натуре Ягода был невероятно высокомерен и тщеславен… В общении с подчиненными отличался грубостью, терпеть не мог никаких возражений и далеко не всегда был справедлив, зато обожал подхалимов и любимчиков вроде Фриновского… с неугодными работниками Ягода расправлялся круто…»

Этот внешне безликий и худой человек, с землистым цветом лица и узкими, как у Гитлера, усиками демонстрировал подчеркнутую почтительность по отношению к возвышавшимся над ним лицам. Но в профессиональном окружении Ягода чувствовал себя хозяйчиком. Постепенно он сосредоточил в своих руках руководство всеми практическими делами, аппаратом ОГПУ.

Шрейдер писал: «Большинству оперативных работников ОГПУ конца 20-х так или иначе становилось известно об устраиваемых на квартире Ягоды шикарных обедах и ужинах, где он, окруженный своими любимчиками, упивался своей все возрастающей славой… помню, как 20 декабря 1927 года, когда отмечалось десятилетие ВЧК-ОГПУ, Ягода с группой приближенных наносил эффектные 10-15-минутные визиты в лучшие рестораны, где были устроены торжественные ужины для сотрудников различных управлений и отделов ОГПУ… Апофеозом этих визитов в каждом случае было чтение сотрудником Особого отдела ОГПУ Семеном Арнольдовым плохоньких виршей с неуемным восхвалением Ягоды, где он фигурировал как «великий чекист».

Последнее обстоятельство особо интересно, потому что тогда даже в отношении Сталина никто таких прилагательных не употреблял».

Славу Ягоде создали журналисты, принадлежавшие к одной с ним национальности, и Беломорканал. Строительство этого гидросооружения, являвшегося одним из важных объектов пятилетки, по праву стало народной гордостью. Однако в то время не делали секрета из того, что на этой большой стройке работали преимущественно «перековывающиеся» осужденные; для них даже издавался свой журнал.

В конце 1935 года «Правда» писала о Ягоде: «Неутомимый воин революции, он развернулся как первоклассный строитель… Переделка людей, проблема «чудесного сплава» – разве она не решается замечательным образом…» Однако сразу опровергнем расхожее мнение, будто бы индустриальные объекты пятилеток созданы уголовниками. Стройки социализма возводились другими людьми. Общее количество осужденных, занятых на строительстве в стране, составляло только 7-9 человек на 1000 работающих.

В конце 20-х годов в аппарате ОГПУ возникли серьезные трения между работниками еврейской национальности, сторонниками Ягоды, и польско-прибалтийской группой. Последние обвинили Ягоду и Балицкого в том, что при арестах «они делают липовые дела». Но, по существу, этот конфликт являлся борьбой за влияние.

Взаимоотношения в аппарате госбезопасности стали предметом рассмотрения на заседании Политбюро. И из случившегося Сталин сделал свои выводы. Их суть и подлинные его намерения вскрывает «Постановление Политбюро по вопросам ОГПУ» от 10 июля 1931 года. В нем, в частности, предписывалось:

«1) Никого из коммунистов, работающих в органах ОГПУ или вне органов, как в центре, так и на местах, не арестовывать без ведома и согласия ЦК ВКП(б).

2) Никого из специалистов (инженерно-технический персонал, военные, агрономы, врачи и т.п.) не арестовывать без согласия соответствующего наркома (союзного или республиканского), в случае же разногласия вопрос переносить в ЦК ВКП(б).

3) Граждан, арестованных по обвинению в политическом преступлении, не держать без допроса более чем две недели и под следствием более чем три месяца , после чего дело должно быть ликвидировано либо передачей суду, либо самостоятельным решением ОГПУ.

4) Все приговоры о высшей мере наказания, выносимые коллегией ОГПУ, выносить на утверждение ЦК ВКП(б)».

Из самого содержания постановления видно, что до этого руководители карательного ведомства обладали почти бесконтрольной властью. Теперь Сталин предписал прекратить вседозволенность в работе ОГПУ. Одновременно постановление Политбюро лишило Реввоенсовет права давать задания Особому отделу и осуществлять контроль над военной контрразведкой. «Особый отдел, – указывалось в постановлении, – должен быть подчинен ОГПУ». То есть начальник Политуправления РККА Ян Гамарник и командующие округами формально лишались возможности осуществлять расправу над неугодными.

Нетрудно понять, что, помимо регламентации порядков арестов, Сталин стремился ограничить количество репрессий в отношении коммунистов, специалистов, военных и обычных граждан, обвиняемых в политических преступлениях. В то же время под контроль брались приговоры о высшей мере наказания, выносимые до этого коллегией ОГПУ бесконтрольно. Такими мерами он вознамерился остановить местнический и ведомственный произвол.

Той же цели служили и кадровые перестановки. Первым заместителем Менжинского вместо Ягоды стал старый большевик и член Оргбюро ЦК ВКП(б), русский Иван Акулов, до назначения на эту должность работавший первым заместителем наркома Рабоче-крестьянской инспекции СССР. Генриха Ягоду понизили до второго заместителя, а на новую должность третьего зампреда поставили бывшего председателя ГПУ Украины Всеволода Балицкого.

Членом коллегии Объединенного главного политического управления стал начальник иностранного отдела Артур Артузов; выходец из Швейцарии, сын сыровара, швейцарец по происхождению. Настоящая фамилия – Фраучи. В состав коллегии также вошли начальник секретно-политического отдела Яков Агранов (Янкель Шмаевич) и новый начальник отдела кадров Дмитрий Булатов.

Бывший заместитель председателя ГПУ и начальник иностранного отдела поляк Станислав Мессинг был переведен в Наркомат внешней торговли. Из ОГПУ уволили поляка Яна Ольского, назначив его начальником Главного управления столовых. Начальником Особого отдела вместо него поставили Георгия Прокофьева. Полномочного представителя ОГПУ по Московской области Льва Вельского (Абрама Левина) перевели начальником управления народного питания. Был снят с должности и начальник секретно-оперативного управления Ефим Евдокимов.

Серьезные кадровые перестановки в органах госбезопасности вызвали резонанс. И в директивном письме секретарям ЦК нацреспублик и обкомов от 6 августа рекомендовалось «дать разъяснения узкому активу работников ОГПУ о причинах последних перемен».

В письме указывалось: «основаниями для смещения Мессинга, Вельского, Ольского и Евдокимова послужило то, что… эти товарищи вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ». Вечером 15 августа Каганович телеграфировал Сталину в Сочи: «Менжинский и Акулов просят дать докладчика на актив ОГПУ. Не лучше ли поручить это дело кому-либо из них…»

Ответ пришел без промедления: «Настаиваю на том, чтобы постановление ЦК было выполнено , и докладчиком на активе был обязательно секретарь обкома партии. Это необходимо для того, чтобы доклад не был расценен как расправа данной части ОГПУ против другой части. Этого требуют интересы единства и спайки всех работников ГПУ».

С докладом на собрании актива выступил Лазарь Каганович. Казалось бы, принятое постановление должно было стать преградой для распространения беззакония. Но впоследствии произошло иное. Ягода предпринял активную деятельность, для того чтобы избавиться от конкурентов. Он ухитрился восстановить свое влияние, и вскоре он обрел в карательном ведомстве всю полноту власти. Уже в 1932 году прекратил работу в ОГПУ Акулов. Он был переведен секретарем ЦК КПБ(У) по Донбассу, в 1934 году уехал первым секретарем в Омск и Дмитрий Булатов.

Полный портрет Г. Ягоды, одного из основателей пресловутого ГУЛАГа, еще не создан. Действительные его дела остались скрыты от огласки. В частности, мало кто знает, что именно Ягода без санкции ЦК распорядился создать в лагерях НКВД отделения судов для рассмотрения дел о преступлениях. Лишь в середине 30-х годов эта практика была отменена Вышинским.

Поэтому следует отметить, что расчет, основанный на документе, о котором речь пойдет позже, показывает: результатом основной деятельности Ягоды стало то, что только с 1930 по 1933 год за контрреволюционные преступления было осуждено 453 678 человек; из них за этот период умерло в лагерях и было расстреляно 330 820 человек . Но это были «маленькие люди».

Обратим внимание и еще на один факт. Именно в это время в центральном аппарате ОГПУ появился сын торговца – разорившегося владельца кирпичного завода из Сибири – Матвей Берман. Назначенный 15 июня 1931 года заместителем, а с 9 июля 1932 года – начальником Главного управления лагерей. Именно он и стал непосредственным создателем ГУЛАГа.