Текст книги "Непростая история"
Автор книги: Константин Лапин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Он умер после тяжелой болезни в начале сорок первого года, перед самой войной. Вот когда она поняла, что значит остаться одной с малолетними ребятами на руках! Она вернулась на свою фабрику, где ее старые подруги работали мастерами и начальниками цехов, снова стала швеей: другого ремесла она не знала. Она шила белье для фронтовиков, дежурила после работы во Второй градской больнице, превращенной в госпиталь. На дежурство за ней частенько увязывалась Варя; раненые любили слушать, как девочка читает им вслух. А Кирюшка, заслышав сирену воздушной тревоги, лез без спроса на крышу охотиться за немецкими «зажигалками». Вынося с санитарами тяжелораненых в подвал госпиталя, Антонина Ивановна с опаской смотрела в ту сторону, где был ее дом, – нет ли пожара в их районе?
Пожалуй, с того времени, с первой трудной военной зимы, мальчик начал доставлять ей все больше забот. Не сразу она узнала, что Кирилл перестал ходить в школу, болтается на улице со своим дружком, известным на весь Арбат забиякой Лешкой Шумовым. В декабрьские холода в доме лопнули трубы водяного отопления, их некому было починить: водопроводчика призвали в армию. И вот сын, взяв на себя заботу о топливе, таскал домой какие-то доски и сучья, фанерные ящики из-под папирос, обрывки старых афиш.
Однажды Кирилл приволок на себе целую дверь, и Варя плясала от радости: теперь будет чем топить железную печурку целую неделю. Но едва затопили, он первый сбежал из комнаты из-за ужасного зловония, которое вдруг поднялось: дверь была снята с чьей-то дворовой уборной.
Когда она вернулась в тот вечер с дежурства, в комнате стоял холод и нехороший дух. Она велела немедленно сколотить дверь и отнести ее обратно.
– Одну доску мы уже стопили, – возражал расстроенный мальчик. – И потом... Это ж в другом конце города, на Усачевке. Мы с Лешкой взмокли, пока приволокли дверь.
– Почему же твой распрекрасный Лешка не понес ее к себе?
– Он за отца аттестат получает. И мать в магазине работает.
Антонина Ивановна знала это. Но она знала также, что снимать двери с общественных построек не положено.
– Если ты не пойдешь, скажи мне адрес. Я сама отнесу...
Мальчик заплакал: он знал, мать сдержит слово. Разве не перекрасила она своими руками школьную доску, когда он в четвертом классе вместе с такими же озорниками, как и сам, изрезал ее ножом и мать вызвали в школу полюбоваться на «художества» сына?
Приспособив гладильную доску вместо той, что сгорела в печурке, Кирилл кое-как сколотил дверь.
А на другой день вся семья весело смеялась, слушая рассказ Кирилла, на которого набросились с кулаками разъяренные жильцы дома на Усачевке, когда он, сгибаясь в три погибели под тяжестью двери, показался во дворе. Смеясь вместе с детьми, Антонина Ивановна знала: они запомнят полученный урок.
В последний год войны Кирилл вместе со своим закадычным дружком подрядился в домоуправлении сбрасывать снег с крыши. Она узнала об этом, лишь когда сын принес полмешка картошки, купленной им на заработанные деньги. Мальчики клеили пакеты для колхозников, привозивших на рынок продукты; на пакеты пошли конторские книги и бумаги, оставшиеся после Василия Петровича. И хотя сын, как умел, помогал матери, беспокойство не оставляло ее. А что, если он упадет с крыши? Или свяжется на рынке с компанией спекулянтов?
После победы женщины снова захотели красиво одеваться. Приходя с фабрики, Антонина Ивановна стала шить на дому. Она очень уставала от этой двойной нагрузки. На «семейном совете» было решено: пусть мать попробует поработать швеей-надомницей, отпадут хоть ежедневные поездки на фабрику.
У Антонины Ивановны был вкус, она быстро набила руку, и заказов становилось все больше. Благосостояние семьи улучшилось. Одна беда: у нее все сильнее ныло правое плечо. Под кожей на руке наросла какая-то твердая шишка. Кирилл настоял на том, чтобы мать сходила в поликлинику.
– Опухоль незлокачественная, постепенно рассосется, – определил врач. – Нужно дать длительный отдых организму. Всему организму – не только руке! Сердце у вас изношено не по годам, матушка. И если рук у человека все же две, то сердце одно.
Антонина Ивановна не могла сразу покончить с шитьем, кормившим всю семью, и, отдохнув недельку, снова принялась за работу. Дети установили строгую очередь, кому когда крутить ручку машинки. Кирилл ворчал:
– Еще Маркс говорил: рабский труд непроизводителен.
Мальчик смастерил самодельный электрический моторчик, включавшийся простым нажимом ножной педали. Теперь мать могла шить быстрее, но, значит, и заказов было больше. Разве откажешься от добавочных денег, когда в хозяйстве столько дыр?..
Подросших ребят стало всерьез смущать то, что в двери соседей стучали незнакомые женщины: «Здесь живет портниха Малышева?» Во дворе Кирилла уже несколько раз называли: «портнихин сын».
Антонина Ивановна панически боялась фининспектора. А ну, как на нее наложат непосильный налог? Правда, она пенсионерка и жактовский активист, бесплатно руководит кружком кройки и шитья при домоуправлении. Половину заказов она берет на дом официально, из мастерской. Но ведь вторая половина, дающая основной заработок, нигде не учитывается. И этот мотор, урчащий весь день, – может, его следует зарегистрировать?
– Ничего не нужно регистрировать! – кипятился Кирилл. – Нужно бросать шитье – и точка!
– А что ты будешь есть, сынок?
– Если дело во мне, то на себя я сумею заработать.
И вскоре после этого разговора Кирилл принес домой триста рублей. Он заработал их вместе с Лешкой и другими молодыми пловцами, выступая в водяной пантомиме в цирке. В антракте между двумя отделениями с циркового манежа убирали опилки, снимали настил, открывая бетонное основание. В круглый глубиной около метра резервуар с углубленной средней частью пускали по широкому желобу воду, красиво подсвечивая ее разноцветными прожекторами. Непонятно, откуда появлялись вдруг пловцы в голубых резиновых шапочках, они плыли по кругу, поднимая каскады брызг, сходились к центру живой звездой и исчезали так же неожиданно, как появлялись. Можно было подумать, в бассейне невесть какая глубина, до того красиво и вольно они плыли!
Сын сводил ее и Варю в цирк, пантомима понравилась им. Мать трогало, что все заработанные деньги он приносит домой. Но пойдет ли на пользу неопытному юноше закулисная жизнь цирка, о которой столько всякого болтают!
По-настоящему испугалась она, когда однажды письмоносец принес на имя К. Малышева толстый пакет со штампом какой-то редакции. Так вот чем он занимается вечерами вместо того, чтобы готовить уроки! Неужели сын пошел по пути отца?
Ей ли не помнить отсутствующий, какой-то чужой взгляд Василия Петровича, просиживавшего до рассвета за пишущей машинкой в своем прокуренном кабинетике!.. Эти ночные бдения и две пачки папирос «Дели», которые она выносила каждое утро в большой железной пепельнице в виде изжеванных окурков, эти толстые пакеты со штампами различных редакций, возвращавших запоздалому автору его рукописи, намного сократили его век.
Муж никогда не рассказывал ей, над чем он работает. Где ей понять смысл его философских и экономических сочинений, если редакторы не могли – или не хотели – их понять!..
Незадолго перед смертью Василий Петрович, высохший, небритый, страшный, поднялся ночью с постели и, растопив на кухне плиту, сжег все, над чем столько лет трудился. Уцелевшие листки Антонина Ивановна как-то показала подросшему сыну.
– Похоже, отец вздумал открыть какой-то новый экономический закон. Бред в общем! – определил он с беспощадной прямотой юности.
Давно нет отцовской пишущей машинки, ее продали в тяжелую минуту, но так же, как некогда Василий Петрович, сын сидит по ночам, не разгибаясь, и пишет до рассвета. А может быть, прав муж, не раз говоривший ей, что Кирилл – необычный ребенок, к нему нужен особый подход?..
В памятный день получения первого пакета на имя сына – позже их столько было! – она пришла с шитьем в комнату Кирилла. Юноша прикрыл рукой исписанный лист бумаги.
– Я не буду подсматривать, сынок. Я без очков и печатное-то с трудом разбираю, не то что писанное от руки... Тебе не помешает, если я поработаю здесь?
– Откровенно говоря, помешает.
И это было знакомо: точно теми же словами выпроваживал ее из комнаты покойный муж. Она присела на краешек дивана.
– Что это я хотела у тебя спросить?.. Да, вспомнила: утром тебе, Кирюша, принесли такой толстый-претолстый пакет из редакции. Это плохо, что он такой толстый?
– Что за глупости! – рассердился он. – При чем тут толщина?
– Не сердись, сынок, но когда я шью, у меня только руки заняты, а голова все думает, думает... Вот я и подумала: о чем же, интересно, может писать мой сын? Жизни ты еще не знаешь, дальше пионерского лагеря нигде не был. Твой отец и матросом плавал, и в революции участвовал, и свою профессию бухгалтера отлично знал, сталкивался по работе с десятками людей. И если бы он писал что-нибудь из своей жизни, как я ему не раз советовала, возможно, он добился бы успеха... О, если б он умел писать так, как рассказывал!..
– Вот, вот... Значит, мало иметь биографию, важнее – уметь писать. А как же научиться этому, если не будешь писать, писать и писать? Возможно, папа потому и не добился успеха, что слишком поздно начал.
В спорах Антонина Ивановна была не сильна, но за свои убеждения, подтвержденные всей ее жизнью, держалась цепко.
– Хорошо. Ты, сынок, начинаешь рано. Но разве не ты сам читал мне, сколько профессий переменил Максим Горький до того, как начал писать? Где он не побывал, кем только не работал! Или это... Жек... ну, американец, которого Варя любит?
– Джек Лондон.
– Да, да. Он весь мир объездил, ему было что порассказать.
– А вот в этом ты, мать, права, – согласился он. – Тут у меня действительно пробел.
* * *
Закончив десятый класс, Кирилл, вместо того чтобы готовиться в институт, укатил на юг вместе с Лешкой. Деньги на поездку друзья заработали установкой антенн для телевизоров.
Боясь за сына, мать выслала ему в Батуми двести рублей на обратную дорогу. Как приятно было прочесть приписку сына на вернувшемся обратно переводе: «Возвращаю за ненадобностью»! А ведь ему там нелегко пришлось! Кирилл вернулся худой, с волчьим аппетитом и множеством увлекательных рассказов. Застряв без денег в Батуми, друзья грузили ящики и мешки в торговом порту, носили чемоданы курортникам, пока не заработали на обратный проезд. И все же часть пути они ехали по одному билету, по очереди прячась на багажной полке от контролеров.
Антонина Ивановна ахала и ужасалась, слушая сына, а Варя успокаивала мать: если уж Кириллу суждено стать писателем, все это ему впоследствии пригодится. А пока что новоявленный «Джек Лондон», не взявший за лето ни одной книги в руки, провалился на экзаменах на филфак МГУ. Чтобы не болтаться год без дела, он нанялся штукатуром на стройку школы в своем районе.
– Никогда не думал, мама, что физический труд так тяжел, – сознался Кирилл как-то, придя с работы. – Следующее лето не буду валять дурака.
Но осенью его призвали в армию.
Первые месяцы воинской службы Кирилл тосковал по матери, по дому, по Москве. Ему все казалось, что старшина-сверхсрочник, грудь которого была увешана медалями, особенно придирчив к нему, столичному жителю. Сблизили их походы и учения, тридцатикилометровые пешие марши и маневры, где применялась такая техника, какую он и во сне не видывал.
Вернулся Кирилл каким-то другим, это все заметили: он возмужал, стал увереннее в себе, окреп физически. Поначалу он часами рассказывал о своей воинской службе, умолкая каждый раз, когда дело доходило до нового оружия. Кстати и некстати вспоминал присловья своего геройского старшины: теперь, на расстоянии, он испытывал нечто вроде нежности к нему. А главное, что вынес Кирилл из армии, – это жадное желание учиться, наверстать упущенное.
Без особого труда он выдержал экзамен на второй курс строительного техникума. На филфак Кирилла больше не тянуло: если ему суждено стать поэтом – он станет им и так. А преподавать литературу – не его удел. Вот когда нашла применение его склонность к технике, изобретательская жилка!
В техникуме у него появился новый друг, прочно занявший Лешкино место, – молчаливый, увлекающийся шахматами, начитанный Юра Власов. По вечерам они что-то вдвоем чертили и конструировали, переписывались с разными учреждениями. Кирилл пребывал все время в ожидании каких-то больших перемен в жизни. За проект оригинального аттракциона на конкурсе Центрального парка культуры и отдыха они получили поощрительную премию. Что ж, и у Антонины Ивановны в рабочей шкатулке хранятся грамоты и благодарности, полученные в свое время на фабрике.
– Но запомни, сынок: деньги – я имею в виду верные, трудовые деньги – придут, когда ты будешь при настоящем деле, – наставляла она. – Пока же тебе надо учиться.
В техникуме неожиданно расцвела пышным цветом литературная деятельность Кирилла: ни одна стенгазета, ни один вечер самодеятельности не обходились без него. Товарищи Кирилла, приходившие к нему домой, вслух называли его поэтом. А Антонина Ивановна, проводя свою «линию», твердила одно: если человек талантлив, его работа получает признание, его печатают, передают по радио. Однажды Кирилл, лукаво посматривая на часы, стал спрашивать мать, чьи стихи, к примеру, ей бы хотелось вот сейчас, в эту минуту, услышать по радио. Хитрец так ловко вел разговор, что она не могла не сказать:
– Твои, сынок!..
Он еще раз взглянул на часы и объявил торжественно:
– Исполняю твое желание, мама!
И в ту же минуту диктор объявил, что у микрофона выступит находящийся в студии начинающий поэт, студент строительного техникума Кирилл Малышев. Мать не могла понять, как это он находится в студии, если он стоит рядом, улыбающийся и счастливый (она еще не знала, что большинство передач записывают на пленку). Но она ясно расслышала фамилию «Малышев», сразу узнала знакомый, чуть хрипловатый голос сына.
Как она жалела потом, что сын, желая «разыграть» ее, не предупредил заранее о часе передачи: можно было бы известить всех родных и знакомых. Впрочем, кое-кто слышал и так. Ее деревенские родичи прислали письмо с вопросом: не из наших ли Малышевых был поэт, выступавший такого-то числа по радио? А если из «наших» – пусть примет их поздравления и пожелания дальнейших успехов!
Но когда Антонина Ивановна, попросив Кирилла дать ей эти стихи, несколько раз прочла их вслух сама, спотыкаясь на сложных рифмах, они понравились ей меньше.
– Я знаю, что тебе нравится, – обиделся автор. – Некрасовская «Рубка леса», «Железная дорога» и прочая архаика.
– Не знаю, что это за слово, сынок, но мне а про того бойца, про Васю Теркина, нравится. Судья, конечно, я никакой, но разве мало – пронять человека до слез? Для этого надо чужое как свое пережить, тогда и другие сердца тебе отзовутся.
За брата вступилась Варя:
– Сейчас, мама, новые требования к поэзии. Новаторов никогда не признают сразу... Может, наш Кирилл – непризнанный гений, а мы его за картошкой гоняем?
– Я буду только рада, дочка, если ты освободишь брата от домашних забот. Но честный труд – на стройке ли, в цехе фабрики – никакому таланту не повредит. А закалить – может.
Крутя ручку швейной машинки, с которой Кирилл недавно снял мотор под предлогом ремонта, Антонина Ивановна в который уже раз задумалась: вот и на работу ее мальчик поступил и жалованье получает хорошее, а по ночам, таясь от матери, все пишет и пишет. Или это возрастное, женится – пройдет?
И что за девушку он сегодня привел, да еще в такое неурочное время? При случае она еще пожурит сына. При Варе не хотелось говорить на эту тему, да и он был так уверен, что мать ничего не знает. Какой скрытный стал – ни словом не обмолвился, что у него есть девушка. А ведь, наверное, давно знает ее, если привел к себе ночевать, а сам ушел к другу. Кажется, все-таки девушка совестливая: встала чуть свет и тихо, как мышка, прокралась по коридору к выходу, придержала пальцем английский замок, чтобы не щелкнул. А на улице – Антонина Ивановна видела это в окно – припустилась во всю прыть. Дома небось тоже мать ждет, беспокоится...
4
Контора треста помещалась на строительной площадке в одном из недавно законченных домов отдаленного района столицы.
В первый день своей работы Кирилл сошел на конечной остановке автобуса с невеселым чувством. Мать подняла его чуть свет, он приехал слишком рано: не только в конторе, но и на площадке не было никого.
Ночью лил дождь, в центре асфальт мостовых давно просох, а здешние дороги превратились в вязкий кисель.
Сначала Кирилл выбирал сухие места, но скоро его ботинки, с вечера до блеска начищенные Варей, были заляпаны грязью до завязок шнурков; теперь он шел, не разбирая дороги.
Картина стройки, раскинувшейся по обе стороны загородного шоссе, казалась на редкость неприглядной.
Строительная площадка еще недавно была полем, в одном месте котлованы прорезали мокрое жнивье. Справа на горизонте среди купы деревьев торчала водонапорная башня: там, судя по всему, была станция пригородной железной дороги, левее, сквозь мутную дымку, виднелись домики какой-то деревни, каменный коровник, сараи, крытые красной черепицей.
Как показалось Кириллу в первые минуты, на площадке царил полный хаос, механизмы были разбросаны где попало. Башенные краны бессильно опустили руки-тросы, словно пытались, но так и не смогли вытянуть что-то из земли.
К покосившейся от невзгод хибарке с разобранной крышей, стоявшей в глубине участка, задом пятился грузовик с шоссе. Старуха в белом платке вывела из-за хибары бурую коровенку, та упиралась, не желая подходить к машине.
– Кого ищете, товарищ? – окликнул Кирилла усатый вахтер, стоявший у табельной доски.
Строители в резиновых сапогах, девчата в брезентовых куртках, заляпанных известью, с треском вешали на гвозди жестяные кругляшки-табеля.
Кирилл ничего не ответил. Разве территория стройки огорожена? И где надписи, запрещающие здесь ходить?
Где-то застучали в железный рельс, завертелся барабан растворомешалки, подняв облачко пыли, медленно двинулся башенный кран, только что казавшийся мертвым; черное колесико на конце стрелы закрутилось, мелькая спицами, трос с крюком опустился в руки ожидавшего его такелажника. Стройплощадка не казалась больше пустынной и заброшенной.
Парень в голубой майке-безрукавке, забравшись на чердачное перекрытие хибарки, крушил ломом кирпичную трубу. Подсобницы в брезентовых рукавицах оттаскивали к шоссе трухлявые доски и бревна. Раздался предостерегающий крик парня, и труба рухнула наземь, взметнув столб пыли.
Рабочие быстро нагрузили подъехавшую четырехтонку обломками камня, бревнами и мусором. Грузовик, наполненный выше бортов, тронулся с места.
– Стой!.. Стой, шофер!.. Стой! Кому говорят?!
Грузчики не успели закрыть задний борт машины, железный прут, свисавший из-под мусора, волочился по земле.
Шофер за шумом мотора не слышал криков, машина продолжала двигаться, а загнутый на конце крюком прут зацепился за что-то на земле. Прут натянулся, как стрела: видно, второй его конец прочно увяз в мусоре, наваленном в грузовик, и потащил за собой содержимое кузова. Вот на землю тяжело шлепнулся обрубок бревна, вокруг которого обмотался железный прут. Это бревно, став своеобразным совком, стащило за собой добрую половину мусора. Лишь тогда шофер затормозил.
– Ну и силища!.. Самосвал чертов... Нагружай теперь снова-здорово! – ворчали рабочие, подбирая мусор.
Что-то словно подтолкнуло Кирилла. А что, если подобный прут с бревном нарочно положить в кузов и, приехав на свалку мусора, зацепить за что-нибудь? Машина тронется, прут потянет за собой бревно – сгружать ничего не придется. Над этим, пожалуй, стоит подумать, ведь, кроме самосвалов, существуют и обычные грузовики.
Профессор Тарнаев-Тарловский, читавший в их техникуме курс строительной механики, не раз во всеуслышание отмечал «изобретательский склад ума» студента Малышева, добавляя тут же: «Но мало снести яичко – надо высидеть птичку!» Он-то и порекомендовал Кирилла в стройтрест, начавший широко применять на практике строительный поток. Поточный метод превращал площадку как бы в гигантский заводской цех под открытым небом, только с конвейера здесь сходили не станки, не машины, а целые дома. Но как не вяжется этот передовой метод с ручной погрузкой машин, с тем, что на площадке чуть ли не коровы пасутся!..
Идя обратно, Кирилл снова оказался перед табельной доской. Из дверей прорабской конторы вышел высокий худой старик в картузе с лакированным козырьком, треснувшим посредине; два стежка суровой нитки неплотно стягивали трещину. Складной желтый метр и большая, разбухшая от заметок записная книжка в клеенчатой обложке торчали из кармана его долгополого пиджака. Усач-вахтер что-то сказал ему, показывая глазами на Кирилла.
– Молодой человек, можно вас на минутку?
Требовательные интонации голоса, привыкшего, судя по всему, приказывать, заставили юношу подойти и достать из кармана свое назначение. Старик не спеша водрузил на костистый в фиолетовых прожилках нос очки в стальной оправе.
– «Направляется в распоряжение производственно-технического отдела... техник-практикант Малышев К.В.». Ишь ты, еж тебя ешь! – Полопавшиеся квадратиками сухие губы шевелились, пока он вполголоса, запинаясь, читал бумажку. Захватив ладонью нижнюю вислую губу, старик покачал головой. – Ня знаю, ня знаю, куда им столько людей – и эти-то зря народный хлеб едят! – И, вернув бумажку смущенному технику, похлопал себя по худой загорелой шее в черепашьих складках. – Вот где у меня сидят эти схемы-графики, ясно? Ступайте, конечно, в контору, товарищам начальникам виднее, что к чяму!
Похоже было, он умышленно коверкает словечки, бравируя своим невежеством.
Но тут острый взгляд старика заметил проезжавшую вдали машину, без всякого перехода он закричал:
– Стой! Стой, еж тебя ешь!.. Куды я тебе, Востров, велел сгружать? А ты куды? – С неожиданной для его лет легкостью старик ринулся к машине, из кабины которой выглядывало испуганное лицо десятника.
– Кто это был? – спросил Малышев у вахтера.
– Который с вами говорил? Прораб наш главный – Василий Федотыч Драгин, – с готовностью объяснил вахтер.
– Главный прораб строительства? – изумился Кирилл.
– Главный не главный, а по соображению дела – главней его у нас нет. Орел мужчина! Я с ними на которой уже стройке вместе. – Он степенно погладил свои усы, считая, видно, немаловажным фактом своей биографии давнее сотрудничество с прорабом. – А трест будет во-он в тем красном корпусе. Где дорога повернет, и вы сворачивайте. Там еще большая лужа встретится...
...Начальник строительного треста Разин, к которому Кирилла направили из отдела кадров, был крупный мужчина в отлично сшитом костюме. Он пристально посмотрел на вошедшего, точно прожекторами осветил, зато протянутое ему назначение удостоил лишь беглого взгляда.
– Н-да, на месте министерства я бы направлял молодняк сразу на периферию.
– Но я... я ж не просил, меня к вам направили, – не очень внятно пробормотал Кирилл, смущенный таким приемом.
– Не просил? Ну и зря, у нас стройка не рядовая.
Новичок молчал, окончательно смешавшись. Начальник, кажется, понял, что обошелся с молодым человеком слишком круто. Он задал несколько вопросов: бывал ли Малышев на стройках? Каков состав его семьи? На этот раз ответы удовлетворили Разина.
Объяснив, почему трест вынесен на строительную площадку и какие задачи в связи с этим стоят перед отделом, в котором предстоит работать Кириллу, начальник подвел юношу к висевшему на стене генеральному плану застройки.
Часть квадратиков на гигантском листе ватмана густо покрыла тушь, это были законченные объекты. Пунктир изображал третью очередь строительства: Дворец культуры, зимний бассейн для плавания...
– Простите, а когда бассейн будет строиться?
– Когда дадим людям жилье. Кстати, как вы живете?
– С мамой, – не совсем впопад ответил Кирилл.
Начальник не заметил, а может быть, лишь сделал вид, что не заметил, как смешно ответил Кирилл. Немало людей пришло в трест лишь из-за жилплощади, объяснил он, а ее пока не хватает.
Разин начинал все больше нравиться юноше. Зато вызванный в кабинет главный инженер производственно-технического отдела Павел Иванович Зайцев, рыхловатый, с розовыми пухлыми щеками, в пенсне, которое он то и дело снимал, очень проигрывал рядом с почти величественным начальником треста. Здороваясь с Кириллом, инженер начал поспешно застегивать верхнюю пуговицу сорочки, подтянул без того тугой узел галстука.
– Нашего полку прибыло, очень хоррошо, оч-чень! – повторил он несколько раз, как-то нараспев, с раскатцем выговаривая эти слова, – Теперь мы повоюем с Драгиным.
Но вид у него был далеко не воинственный.
– Меньше сидите в комнате, товарищ Малышев, больше бывайте на площадке! – напутствовал Разин новичка.
Кириллу понравилось, что начальник запомнил его фамилию.
В дверях небольшой, тесно заставленной столами комнаты главный инженер представил Кирилла Малышева сотрудникам.
Сидевший у окна за столом, заваленным чертежами и книгами, красавец с идеальным пробором в черных волосах дружелюбно кивнул новичку; указательным пальцем левой руки он продолжал придерживать нужную строчку в «Справочнике строителя». Явно молодящаяся рыжеволосая особа, оторвавшись от чертежа, вскинула на вошедшего зеленый целлулоидный козырек, придававший ей весьма эксцентричный вид. Юная круглолицая копировщица быстро, исподлобья взглянула на Кирилла, почему-то смутилась и принялась быстро водить рейсфедером по кальке. Лишь высокий мужчина в черном костюме и галстуке бабочкой продолжал мрачно взирать на чертежную доску, укрепленную в вертикальном положении; он один, казалось, не видел и не слышал ничего.
Оставив юношу на пороге, Павел Иванович умчался, засучивая на ходу рукава сорочки.
– Граждане, знаете, куда умчался наш Павлуша? – весело объявил черноволосый красавец. – За рабсилой для переноски стола товарищу. Но раздобыть рабсилу Павлуше не под силу! – почти пропел он.
Целлулоидный козырек метнулся в его сторону.
– Виктор Алексеевич, попомните мое слово: поплатитесь вы когда-нибудь за свой язычок! – Козырек нацелился на Кирилла, все еще стоявшего в дверях. – Присаживайтесь, пожалуйста! И не обращайте внимания на наших мужчин: они просто невежи. Конечно, острить легче, чем принести стол...
Мрачный мужчина оторвал взгляд от чертежной доски.
– Я отказываюсь работать в таких условиях, – произнес он каким-то скрипучим голосом. – Второй день не могу распутать ответственный узел из-за вашей трескотни, Наденька... Лучше занимались бы чертежом, его нужно было сдать еще вчера.
Чертежнице не понравилось замечание, сделанное при новичке, на щеках ее проступили красные пятна.
– Не учите меня жить, Петр Александрович! Вы пока еще не мой начальник и вряд ли им когда-либо будете, да! А если бы вы были настоящим мужчиной, – последнее слово она особенно выделила, – вы бы помогли принести стол для товарища.
Присевший было Кирилл поднялся в большом смущении: он с опозданием понял, из-за чего разгорелся весь сыр-бор.
– Простите, я сам принесу... А где взять стол?
– Сегодня вы пока еще на положении гостя! – любезно промолвил черноволосый инженер, вставая. – Идемте, Шитиков, докажем столь несложным способом, что мы мужчины.
Он еще раз категорически отверг услуги Кирилла, а проходя мимо полной копировщицы, сложил пальцы пистолетом и прищелкнул языком, словно выстрелил; девушка вздрогнула и смутилась. Он, видно, был большой шутник, этот Виктор Алексеевич!
Едва дверь за мужчинами закрылась, словоохотливая Наденька объяснила новичку, что Петр Александрович Шитиков – точно такой же чертежник, как она, и зарплату получает такую же, поэтому он не имеет никакого морального права делать ей замечания, что Виктор Алексеевич Одинцов – очень милый человек и хороший инженер, но его шуточки и работа над диссертацией в служебное время не доведут до добра.
Кирилл, вероятно, услышал бы еще немало интересного, если б от сильного удара ноги Одинцова дверь не распахнулась. Молодой человек бросился помогать нести стол.
– Лучшее место в комнате – промеж двух роз! – объявил Одинцов, когда новичка устроили между Наденькой и Людой.
Вернувшийся Павел Иванович казался сконфуженным: не решившись беспокоить сотрудников, он тем более не осмелился снять с работы грузчиков, которые были в подчинении Драгина. Как он обрадовался, видя, что все улажено!
– Гениально! Это вы придумали, Виктор Алексеевич?
– Коллективная мысль, – скромно объяснил тот.
– Оч-чень хоррошо! Оч-чень!
Зайцев еще долго не мог успокоиться и то принимался славить инициативу своих сотрудников, то, пощелкивая пальцами по фанерной крышке, восхищался какими-то будто бы необыкновенными качествами стола, доставшегося технику. «Смешной чудак!» – подумал о нем молодой человек. Но когда Кирилл, вспомнив свое столкновение с прорабом, решил поиронизировать над стариком, Павел Иванович насупил белесые брови.
– Драгин не простой орешек, его не сразу раскусишь, верьте слову. Полагаю, вы, Кирилл Васильевич, так же как и я в свое время, еще измените суждение о старике. Дай бог нам с вами вместе построить за свою жизнь столько, сколько он поставил зданий в одной матушке Москве. Да что мы – наш, как выясняется, общий учитель, почтеннейший Тарнаев-Тарловский, почитал большой удачей для себя, что студентом работал у Драгина на строительстве Казанского вокзала. Так-то, батенька!
Чуткий Павел Иванович заметил смущение Кирилла.
– Сие не значит, друг мой, что нам с вами не придется воевать с Драгиным. Придется, и не единожды. Старик пришел сюда первым и успел-таки наломать дров. Но все поправимо, Кирилл Васильевич, все будет хоррошо! – Во время разговора он пытался согнать со своего стула жирного кота, появившегося неизвестно откуда, но тот, считая, что с ним играют, лишь отмахивался лапкой от логарифмической линейки. Вдруг Зайцев шлепнул себя по лбу – Мне ж к двенадцати ноль-ноль треба сдать заявку на механизмы!.. Попаситесь, голубчик, по объектам вашей будущей деятельности, пока я буду заниматься этой скучной материей. В столовой встретимся!
Инженер Одинцов подмигнул новичку: идемте вместе, веселей будет. Но Кирилл не решился утруждать его.
– Осмотр советую начать с объекта «7—9», он больше всего интересует нас на сегодняшний день. Найдете его вот по этой деревянной лачуге в южном углу участка. – Зайцев ткнул линейкой в точку на генеральном плане, который у него так же, как у начальника треста, висел на стене позади рабочего стола. – Никак не могут снести сию халупу, – добавил он сокрушенно.
