Текст книги "Ловушка для Инквизитора (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Какая же ты мразь, – выдохнул Тристан. – Говоришь, что любишь, а сам притащил ее на погибель.

– Ну, так вышло. А твоя любовь какова? Ради Софи, – хихикнул Эбигейл,  – поцелуешь мне сапог? Унизишься ради Софи? Тогда я, пожалуй, подумаю, простить ли тебя. А ты – может быть, – сможешь вывести ее.

– Этот сапог я вколочу тебе в глотку, – огрызнулся Тристан. – А потом выведу Софи отсюда. Потому что мое унижение не поможет ее спасти. Попробовав его раз, ты потребуешь еще и еще, а Софи так и останется здесь, блуждать во мраке, пока ты не насытишься. А это не наступит никогда – или наступит очень быстро, но обещанное ты не выполнишь. Ты же лжец. Поэтому нет. Я никогда, ни у кого и ничего не прошу, я беру сам. Сегодня вы оба навсегда отправитесь в ад, потому что у меня появился весьма веский повод  выпустить вам кишки.

– Ну, ну, – оскалился Стир, кидаясь, как голодный волк на добычу. – Не торопись праздновать победу! Мне-то твоя Софи совсем без интереса. Возьму, да и прикончу ее тут, на мосту.

– И ты позволишь? Не вступишься за нее? – спросил Тристан, обращаясь к Эбигейлу. Тот пожал плечами:

– Брат дороже женщины. Я не подниму на него руку.

– Поднимешь – если твоя дешевая шкура завоняет паленым!

Стир больше не стал слушать Тристана и тратить время на злые препирательства. Он прыгнул вперед, пронзая темноту своим мечом, и черный меч Тристана отбил его удар.

– Что ж так слабо? – усмехнулся Тристан.  – Еще попытка?

– Рано смеешься над нами, рано! Ты не выдержишь, ты не одолеешь нас двоих! Мы сильнее тебя!

– Это вы рано  празднуете свою победу!

– Мерзавец, как же я ненавижу тебя! – не вынес и Эбигейл. – Ты соблазнил мою женщину! Ту, что я хотел для себя! Считал своей!

– Она никогда не была твоей!

Хрустальный мост тревожно звенел, шпоры близнецов высекали из него искры.

Они кидались на Тристана, словно многорукое чудовище, порожденное мраком, но его быстрый меч поспевал за их оружием.

– Ты все равно останешься тут, с нами! – шипели и рычали они – порождения тьмы и зла, – но он упрямо сжимал губы и качал головой – нет, нет! – и снова отвечал ударом на удар.

Меч и шпаги яростно звенели, высекая друг о друга искры, и нож Тристана кромсал темноту и черную магию, что растекалась то демонов-близнецов, как чернила спрута по морской воде. И демоны, отпугнутые свирепой силой инквизитора, отступали и яростно отбивались, напуганные сверканием его ножа.

Вероятно, близнецы бы одолели Тристана вдвоем, так ловко и умело дрались грешные братья. Но что-то мешало им; не раз и не два рвущиеся к телу Тристана шпаги близнецов зависали в воздухе, словно сжимающие их руки что-то останавливало, и братья-демоны едва не рыдали от досады, злобы и бессилья. Они бросались в атаку, нападали снова, и Тристан им отвечал злорадным смехом, понимая, что демоны слышат приказы призвавшей их Софи, и подчиняются им… но не до конца. Они сопротивлялись; но ее голос тянул их руки назад, подталкивал локти, и удары теряли точность, и братья вынуждены были уворачиваться и спасаться от атак Тристана.

«Софи, сколько же раз ты сейчас спасла меня от смерти!»

Очередной женский крик вдруг прозвучал особенно громко, молнией разорвав небо.

– Подчинись!

Голос ведьмы отчего-то показался Тристану совсем юным, властным и дерзким настолько, что он сам едва не припал благоговейно на колено, склонив голову.

Гневные, грязные бранные слова катались по небу раскатами грома, а Эбигейл, рыча и стеная, не в силах справиться со своими непослушными руками, отступил назад и, дрожа всем телом, как побитая собака, встал на колено, опустив шпагу.  Он вынужден был подчиниться, хоть и рвался всем телом в бой, всей своей черной душой мечтая упиться живой кровью инквизитора.  Но подчиняющее слово, словно путы, крепко и надежно повязало его, и он не мог и с места сдвинуться.

– Клянусь преисподней! – проорал он, мучаясь и страдая. – Клянусь преисподней, будет у меня хоть шанс, я перегрызу тебе глотку, святоша! Как же я ненавижу тебя! Как же я завидую тебе!

– У тебя не будет этого шанса.

Меч Тристана, словно огромная черная игла, сшивающая ткань бытия, пронзила тело демона, превратив его в стайку алых пепельных бабочек, и тот исчез, подхваченный порывом ветра.

Увидев гибель брата, Стир завопил от гнева и боли.

– Ты! – орал он, трясясь от злобы. – Ты посмел коснуться его! Ты посмел убить его!

– Я всего лишь отправил его домой, – возразил Тристан, переведя дух и откинув со взмокшего лба  белую прядь. – В ад. Хочешь к мамочке? Я могу это устроить. Глазом не успеешь моргнуть, как окажешься в объятьях самой уродливой и толстожопой дьяволицы с самыми громадными сиськами.

– Сволочь! – выдохнул Стир. – Ну, я покажу тебе!..

– Что-то еще, более увлекательное, чем твоя голозадая мамаша?

– Куклу, – ответил Стир с издевкой. – У нее большие планы касательно тебя. И поверь мне: лучше прижиматься к сиськам демоницы!

Он взмахнул шпагой, но не затем, чтобы поразить Тристана.

Ее острием он выписал тайный знак, который никто не чертил уж давно, и открылся портал, сияющий тревожным светом.

– Помни, – произнес Стир, издеваясь. – В конце пути всегда ловушка. И ты не первый, кого я туда усажу!

Подчиняющее слово снова пронеслось по небу, хлестнуло, словно хлыстом, своенравного демона по плечам, и он упал на колени с громким стоном наказанного раба.

Магия вязала его по рукам и ногам невидимыми путами, причиняя ему боль и страдания, он вопил, растопырив от боли пальцы рук, словно приросших к телу.

Но и Тристану приходилось несладко.

Портал чуял его; сверкая грозовым светом, он начал втягивать в себя воздух и тащить, тащить к себе упирающегося инквизитора. И Стир, глядя, как Тристан упирается, расхохотался, хотя по щекам его катились слезы.

– Сегодня мы оба познаем  ад, каждый свой, – прокричал он, издеваясь, глядя, как сбитый порывом ветра с ног Тристан в отчаянии цепляется за корни деревьев и траву.

Но трава расплеталась, оставаясь в его ладонями мертвыми сухими стеблями, корни деревьев становились гладкими и мертвым, вытягиваясь в направлении к порталу, и Тристана тащило в призрачный свет, тащило, слепило и затягивало в ловушку…

***

Жюли, пострадавшая от лап негодного оборотня, кое-как привела себя в порядок.

Вместо разбитого фарфорового зада она привязала на место старый, деревянный, крашенный дешевой розовой краской. Конечно, магия сделала его живым и теплым телом. Но вместе с фарфором ее черты, е тело и лицо покинула и утонченная хрупкость. Жюли вдруг стала пошловато разукрашенной, приземистой, добротно и крепко скроенной, как прачка или торговка, с обширным круглым задом.

И вроде, это была та же самая прелестная Жюли, но что-то незримо изменилось в ней, и теперь всяк, глянув на нее, понял бы, что она всего лишь разодетая в модные тряпки дешевка.

Она рыдала и билась в истерике, она взяла нож и хотела с ним и с собаками идти за дочерью Тристана, из мести пару раз пырнуть маленькую мерзавку, но вдруг гром и звон привлек ее внимание.

С замиранием души пестрым колобком неуклюже скатилась она с лестницы, вульгарно раскорячив колени, и в ужасе увидела, что зеркало, за которым прежде маячил ее красный пленник, разбито,  лавина зеркальных осколков покрыла пол и ковер, а самого человека в красной маске нет нигде.

Жюли и не думала идти искать его.

Вместо этого она ловко юркнула под диван, втиснувшись под него так удачно, будто была плоской, словно доска, и там затихла, сжимая в руках бесполезный нож.

Если б она была живым человеком, сердце ее колотилось бы быстро и часто, и, вероятно, ее враг, тот, кого она удерживала в ловушке так много лет, отыскал бы ее по звукам, что она издавала.

Но она была всего лишь кукла.

Ей не нужно бы даже дышать, и когда она услышала шаги, она сделала вид, что она – вещь, мертвая, обычная вещь, такая же, как и диван над ней.

И человек в красной маске прошел мимо, волоча по полу алый плащ.

«О, проклятье! – изнывала Жюли, сжимая в руках нож и наблюдая за сапогами вырвавшегося на свободу врага. – Это чертов Стир освободил его! Вырвался из-под моей власти и напакостил, чернорожий урод! Но каким образом и как?! Для этого ведь нужно заманить в ловушку кого-то другого. Кого он затащил в хрустальную камеру?»

Красная Маска ходил по комнате, зеркальные осколки вперемежку с фарфоровыми черепками хрустели под его ногами, и Жюли даже рада была, что она всего лишь кукла, которая не так впечатлительна, как живые барышни. Живая барышня давно бы раскричалась, как ненормальная, и выдала себя.

«Как же мне от нег избавиться?»

Взгляд Жюли упал на нож.

Видимо, не так он бесполезен?..

«А что я теряю? Что мне грозит? Ад? Но те, у кого нет души, никогда не попадут в ад! Как, впрочем, и в рай… им грозит пустота и небытие. А это не больно и не страшно. Это никак».

Решительно сжав зубы, Жюли осторожно выскользнула из-под дивана и чуть причмокнула губами, подзывая собак. Тех самых, с которыми она собиралась идти в ночь, к башне, против демона и всадников, якобы освобождать Китти.

«Давай, иди сюда, старый грешник, – думала Жюли, подкрадываясь к Красной маске с грацией разжиревшей коротконогой утки, – и я угощу тебя!»

Красная маска вдруг замер; перестали хрустеть осколки под его ногами, и Жюли поняла, что он стоит напротив своей бывшей клетки, рассматривая попавшего туда пленника.

«Связанного по рукам и ногам пленника, – подбодрила себя Жюли. – Он не выскочит, не освободится  не поможет… давай, кто бы ты ни был! Возись громче, дергай путы! Пусть он смотрит только на тебя!»

Слышно ли в доме, как идут часы? Как стоит стол?

Жюли кралась точно так же, застывая и делаясь ну точно как неживая кукла. Красная маска стоял, рассматривая бьющееся в клетке тело, и он не обернулся, он нипочем не услышал бы Жюли, если б не эти чертовы собаки.

Они слетели сверху по лестнице, злобно урча, цокая по полу когтями, и человек в красном обернулся.

Он увидел Жюли с занесенным ножом, которая стояла  всего в шаге от него, и вскрикнул. И она тоже закричала, громко, злобно и отчаянно.

– Умри! – вопила она, набросившись на него и нанося беспорядочные удары.

Ее нож порезал его руки, проколол толстый алый плащ, вонзился в тело.

Раны эти были не смертельны потому что Красная маска все же успел перехватить руки Жюли и оттолкнуть обезумевшую куклу от себя прочь, но были еще собаки.

Они напала на него, вцепились в плащ, в полы его одежды, и принялись рвать, озверев от запаха крови.

Жюли, выронив нож, упав на колени, ловко уползла под стол, чтобы псы и Красный ее не затоптали, и оттуда сверкала настороженными глазами. Она не боялась, что Красный тотчас же поразит ее своей магией – его волшебная палочка была припрятана у нее в комнате весьма надежно.

– Вон! – кричала она. – Вытащите его вон!

Но Красный, похоже, и сам понимал, что в данной ситуации ему выгоднее бежать. Отбиваясь от псов, он вывалился в дверь, и грызня смолкла.

Жюли перевела дух; нет, она не запыхалась и не напугалась. Просто ее научили, что после опасности себя надобно вести именно так. Однако, было две проблемы: ее враг, тот, над которым она издевалась и насмехалась, был на свободе, а его место в ловушке занял кто-то другой. И Жюли испытывала некое подобие любопытства, ей не терпелось узнать, кто же там.

Скользя неловкими ногами по осколкам, она рванула к ловушке, и там, на хрустальном алтаре, плененного и распятого, как звезда, повязанного порукам и ногам, она увидела… Тристана.

– Вот так встреча, ваша милость, – проворковала она, глядя, как тот рвет и треплет путы. – Ах, как вы кстати! Как кстати!

***

Тщеславие – самый опасный из грехов.

Жюли знала, что за стенами ее дома бродит Красная маска, и собаки долго его не удержат.

Она помнила, что перстень, управляющий демонами, теперь у оборотня, и в каждый миг он может обернуть магию этой вещи против нее, против Жюли.

Но увидев плененного Тристана, беспомощного, распростёртого на хрустальном алтаре, она позабыла обо всем, даже о собственной безопасности.

Она не подумала о том, что можно сейчас, сию минуту, сговориться с ним, обмануть его и выпросить защиты от Красной маски.

Но она почему-то вспомнила о том, что она – женщина, и ту единственную возможность, что ей выпала, тот редкий шанс, когда Тристан  бессилен и ничего не может ей противопоставить, она использовала не для того, чтобы разумно себя повести и обрести союзника.

В нем, разгневанном пленением, она увидела не попавшего в западню воина, но мужчину. И вот странное дело – ощутила странное влечение, желание, какое не посещало ее никогда.

– Магический выродок, – ругнулась она, сама не замечая, что и кому говорит. Она медленно, словно зачарованная, приближалась к Тристану, бьющемуся в путах, и ее ладонь скользнула по его растрепавшимся белоснежным волосам. – Что за магия течет в твоих жилах, от которой ты становишься желанен всем и каждой?.. О, простите, господин инквизитор, – Жюли легко поклонилась, смиренно опустив взгляд, но ее неуклюжий поклон вызвал лишь усмешку на губах Тристана. – Вы, наверное, поняли, что демонами повелевала я? Ну, такая вот я коварная. Люблю, знаете, вкус власти над сильными мужчинами. Он совершенно неповторим, и если попробуешь раз – потом не сможешь отказаться.

– Меня вы тоже пробуете на вкус? – насмешливо произнес Тристан, яростно сжав кулаки и рванув руки так, что магические путы впились в запястья до кровавой красноты.

Его неистовое движение его гневное упрямство заставили Жюли покраснеть совершенно искренне, и она безотчетным движением прижала ладонь к своему внезапно сильно забившемуся сердцу.

– Вас, господин инквизитор, – с чувством произнесла она, – я хотела бы попробовать на вкус особо. Ведь есть в вас что-то особенное, отчего вы так интересны. Не только белые волосы. Не только точеный профиль, – ее пальчик скользнул по носу Тристана, от переносицы до кончика, а затем легко коснулся подушечкой его гневно сжатых губ. – Ну же, не сопротивляйтесь. Разве вам неприятны мои ласки? Мне бы очень хотелось, чтобы вам было приятно…

– Деревянные ласки, – язвительно заметил Тристан. – Боюсь, поймаю губами занозу.

– Аха-ха-ха, – рассмеялась Жюли, закинув голову. Но это был фальшивый смех; губы ее дрожали, темные глаза влажно поблескивали, словно по драгоценным камням, из которых они были выточены, друг скатилась капли воды. – Вы и это поняли? Но никаких заноз. Я же живая и теплая. Разве вы не заметили?

– Мне не было нужды это замечать, – желчно и упрямо ответил Тристан. Жюли прищурилась:

– Какой вы упрямый и непослушный! Как марионетка в неумелых руках – те так и норовят завалиться или спутать веревочки, управляющие их руками и ногами. А давайте поменяемся местами: вы будете послушной куклой, а я… я буду человеком, в руки которого эта кукла попала.  Никогда не играли в кукол?

– Меня не привлекает холодность и равнодушие, – буркнул упрямый Тристан.

– Какая же холодность, – усмехнулась Жюли, устраиваясь рядом с ним и положив голову ему на плечо. Ее руки продолжали жадно поглаживать, ласкать, тискать его, словно она никак не могла пресытиться прикосновениями к Тристану. – Я горяча, как пламя. И если вы будете послушной куклой, я сделаю все сама так ловко и так умело, как никто и никогда вам не делал…

Тристан насмешливо фыркнул, вгоняя Жюли в краску стыда.

– Чем набита ваша голова, – грубо произнес он. – Что вы такое себе вообразили? Я не желаю вас, дорогая. Меньше, чем куклу, я хотел бы только всем доступную дешевую женщину. Вряд ли в моем сердце хоть что-то шевельнется…

Его слова больно ранили Жюли, и она дрожала, как  подстреленная добыча, сама не понимая, отчего. Его грубые отказы причиняли ей боль, но Жюли почему-то не могла бросить его, отойти, прекратить эту пытку. Она снова и снова проглатывала вставший в горле ком, снова и снова ощущала горячие волны желания и странного, томящего чувства, которое превращало ее душу в расплавленный золотой воск.

Жюли была влюблена впервые в жизни, ее знобило и бросало в жар, одновременно хотелось плакать и смеяться, взлететь к небесам от ликования и упасть на камни с высоты, и это чувство делало ее живой.

– О, как вы мне нравитесь! – шептала она. – Небеса, мне словно душу в грудь вложили… живые, вы не представляете себе, какое это богатство – чувствовать и любить! Какое это счастье!

Упрямство Тристана распаляло ее все сильнее, она изо всех сих сил обхватила его руками и зарылась лицом на его груди, скрывая слезы счастья и отчаяния. Он попытался вывернуться из ее приставучих объятий, но она держала крепко, покрывая его частыми безумными поцелуями.

– Прекратите это, – севшим голосом произнес Тристан, понимая, к чему все это ведет, когда Жюли, не справившись тайком с пуговицами на его одежде, не таясь уже нетерпеливо рванула их, добираясь до его тела. – Я же сказал – ваши попытки понравиться мне бесполезны! Что за похабное бесстыдство!  Говорите о чувствах, а сами пытаетесь потешить плоть?! Не хочу вас! Не хочу!

– Мужчины – даже самые сильные, – всего лишь рабы своей алчной плоти, – Жюли игриво коснулась пальцем живота Тристана, и то яростно рванулся, скрипнув зубами. – И любовь управляем ими намного меньше, чем они сами себе это воображают. Достаточно немного ласки, немного интимного умения, – ладонь Жюли скользнула по паху инквизитора, – и мужчина покорен. Всегда было интересно, отличаются ли инквизиторы чем-то от обычных мужчин. М-м-м, господин инквизитор, а вы не так уж не хотите меня. Даже, скорее, хотите.

Она, нахально ухмыляясь, бесцеремонно расстегнула его одежду, распотрошила, добираясь до голого тела, и вздохнула, завороженная, поглаживая белоснежную кожу инквизитора.

– Отличаются, – произнесла она, беззастенчиво разглядывая Тристана. – Вы, господин инквизитор, больше самец, чем любой мужчина, которого я видела. Какая причудливая смесь уродства и красоты… вы знаете, что ваша необыкновенность вполне тянет на уродство? И меж тем вы очень привлекательны… как странно. Как завораживающе.

Она склонилась над Тристаном, припала кроваво-красными губами к его телу, умело и развратно лаская, целуя его вздрагивающий живот. Ее пальцы высвободили из расстегнутой одежды его член, горячий рот наделся на головку, умелый язык прильнул к чувствительному местечку, и Жюли, торжествуя, отметила, как под ее пальцами и языком член Тристана стал жестче и больше.

– Ну, – жарко шептала Жюли, лаская и целуя Тристана, – сопротивляйтесь сильнее, господин инквизитор! Сильный, сопротивляющийся мужчина, и такой беззащитный, а потом покоряющийся и принимающий мою любовь и ласку – это так эротично и сексуально! Интересно, наслаждению вы долго сможете сопротивляться? Или сдадитесь сразу? Ну, удивите меня! Не разочаровывайте.

Тристан, красный от ярости и стыда, еще раз рванулся в путах – но почти в тот же момент Жюли, вспорхнув легко, как бабочка, оседлала его.

Обхватив его крепкими голыми бедрами, она наделась на его член, со вздохом удовлетворения прижалась к нему голым животом, горячим лоном, и зарычала, кусая губы и роняя слезы, нетерпеливо ерзая и захлебываясь удовольствием.

– Что это такое, – шептала она, бесстыдно двигая бедрами, яростно насаживаясь а член Тристана, зажмурившись, словно ей было страшно, – что я чувствую?.. Это так и должно быть? Вы, люди, чувствуете это? Это  и есть любовь?!

Она раскрыла темные глаза, полные слез и изумления, и Жюли одним решительным движением припала к губам Тристана, поскуливая от удовольствия.

– Потом, – прошептала она, зажав Тристану рот, чтобы он не обругал ее последними словами, вертящимися в изобилии у него на языке. Она скулила и тряслась, извиваясь, толкаясь коленями в холодный хрусталь, но упрямо насаживалась на его член. – Потом убьешь меня, а сейчас дай побыть живой. Твоя магия меня живой делает. Ради всего святого…

Она извивалась и стонала, изгибалась, жадно виляла бедрами, нетерпеливо вскрикивала и шумно дышала широко раскрытым ртом. Воздух впервые был нужен ей, чтобы не умереть, чтобы не задохнуться, и на вкус он бы был так же прекрасен, как и жизнь, и поцелуи, и любовь.

Глава 11

– Ты будешь только мой, – прошептала Жюли, укладываясь на грудь Тристана. Под ее горячей щекой быстро-быстро билось его сердце, он часто дышал, и кукла не без гордости подумала, что ему с ней было хорошо. Ах, если бы его руки не были связаны! Если бы он сейчас обнял ее, прижал к себе! Это было бы вершиной блаженства. – Я не стану отгораживать тебя стеклом от себя. Я положу тебя в самую красивую шелковую коробку.

Она аккуратно поправила на Тристане одежду, застегнула все пуговицы, пригладила его взлохмаченные волосы. Жюли точно знала, что хочет этого человека, но как вести себя с мужчиной – не знала. Она точно пыталась сделать из него марионетку, которую можно в любой момент извлечь из коробки и прижать к любящему сердцу.

Раньше она имела дело с мужчинами, но подчинялась им и делала то, что они ей велят. Сейчас, получив в свои руки власть над одним из них, она из всех сил старалась, чтобы они были равны, и чтобы он ни в коем случае не был выше нее. Никаких приказов. Только подчинение ее рукам.

– Почему ты молчишь? – с тоской промолвила она. – Если ты… примешь меня, я тебя освобожу. Я знаю, ты человек слова. Пообещай, что не причинишь мне зла, и я освобожу тебе руку. Одну. Чтобы ты мог меня обнять.

Тристан и тут промолчал, лишь упрямо и зло сжал губы.

– Не молчи! – уже сердито и раздраженно крикнула Жюли. – Мне это важно! Скажи что-нибудь!

Тристан перевел на нее взгляд ненавидящих глаз и его крепко сомкнутые губы разжались.

– Я никогда не буду твоим, – сказал он. – Ни единой секунды. Это ведь ты послала убийц к моей жене?

– Их призвала твоя обожаемая Софи! – заверещала Жюли, вцепившись в его одежду и терзая ее. – Эта ведьма! Защищая своих фарфоровых уродцев!

– Когда погибла Изольда, кольцо было у тебя, – напомнил Тристан. – И сердце ее… Вырезать у бедняжки сердце! Живой человек до этого не додумается, только  пустоголовая бесчувственная кукла. Софи оно не было нужно. Это ты направляла убийц. Думаешь, после этого я смог бы – хотя бы по-дружески, – обнять тебя?..

– Но тебе было хорошо со мной! – отчаянно верещала, как безумная, Жюли. – Хорошо! И я не пустоголовая! Я все чувствую! Ты не знаешь, глупец, от чего отказываешь!

– От умелой куклы? – нарочно зля ее, ответил Тристан насмешливо.

– Я была бы верна тебе! – терзая его одежду, словно пытаясь вытряхнуть из Тристана его знаменитое упрямство, кричала Жюли. – Верна! Как ни одна женщина в мире! Я могла бы измениться… я могла бы стать выше, тоньше, или ноги… хочешь, у меня будут длинные ноги? Я могу быть такой, какой ты хочешь! Любой!

– Ты не можешь быть уникальной и неповторимой, – ответил Тристан. – Потому что сама не знаешь, какая ты, и какой хочешь быть. Я сказал – нет. Я не стану твоим. Я ведь не игрушка, в отличие от тебя. Я не стану покорно лежать в коробке.

Лицо Жюли исказилось до неузнаваемости, она ловко сползла с Тристана, отпрянула от хрустального алтаря, словно он был раскален докрасна.

– Тогда ты погибнешь, – выкрикнула она. – Самой ужасной смертью! И твое сердце станет моим! Я вырежу его из твоей груди и заберу его себе! А ты – ты сгоришь, привязанный к этому камню! – она подло захихикала, кинулась в комнату и вернулась, сжимая в руке крупный осколок лопнувшего  зеркала. – Я сейчас изрежу всю твою одежду, и оставлю тебя лежать тут голым! Встанет солнце, его лучи сфокусируются в хрустале вокруг тебя, и сожгут тебя! Ты ведь боишься солнца, чертов альбинос? Оно покроет твою белую кожу красными пузырями. Тебе будет больно, о-о-о, очень больно! А эту линзу я поверну так, чтобы она выжгла твои красные глаза!  Ну, говори – подчинишься мне?!

Последние слова она выкрикнула с отчаянием, которое так не вязалось с угрозами, которые она выкрикивала, и Тристан только отвернулся от нее, зло скрипнув зубами и в очередной раз попробовав на прочность магические путы.

– Нет?! – зловеще выкрикнула Жюли и решительно шагнула вперед.

Недрогнувшей жестокой рукой она повернула хрустальную линзу, что висела над Тристаном, и ослепительный поток света ударил прямо в его глаза.

Тристан зашипел, жмурясь, отвернул лицо, но света было много, он сверкал в белых волосах инквизитора, стирал темные тени морщин у зажмуренных глаз.

Белая кожа легко вспыхнула красным, солнце, от которого он когда-то прятался в прохладных коридорах королевского дворца, причинило Тристану боль. И Жюли это почувствовала так же ясно, как если б больно было ей.

– Не могу, – с изумлением прошептала она. С ее приклеенных пушистых ресниц покатились горошины прозрачных слез. – Видит небо, я не могу тебя замучить!

С ревом она выронила свой грозный осколок зеркала, бросилась к Тристану, ладонями ухватила его голову за виски и покрыла все раскрасневшееся лицо частыми поцелуями. Он отворачивался и брезгливо морщился, а она рыдала и нежно целовала его неприятно изогнутые губы.

– Все равно ты мой! – рыдала она, больно раненная его упрямством. – Мой, мой! Сейчас ты мой!

Однако, разлука их была уже близка.

Она зловеще и торжественно гремела на хрустальном мосту; магия несла ее, и с последним поцелуем Жюли в клетке с хрустальным алтарем оказалась Софи, догнавшая своего Тристана.

Увидев, что происходит, услышав плач Жюли и ее просьбы, Софи впала в какой-то яростный раж.

– Ах ты, потаскуха деревянная, – прорычала она, налетев на Жюли. – А ну, убери от него свои сосновые руки!

– Он мой, поняла, ты!.. – словно обезумевшая, заорала Жюли, ухватываясь за одежду Тристана, словно кошка, впившаяся я добычу. – Я не отдам тебе его! Не отдам! Я скорее спалю его, но не отдам никому!

– Я тебе спалю, – зло прорычала Софи.

Она впилась в загривок кукле, ухватила ее за волосы и рывком стащила с Тристана, свалив ее на пол, словно куль с тряпьем.

Жюли заверещала, прижала руки к щекам. По ее фарфоровому лицу пробежали синие тени вен, на миг проступили зеленоватые пятна тления, черные тени залегли под глазами. Задыхающаяся в цепком захвате рук Софи кукла стала такая страшная, что Софи с испугом откинула ее прочь и посмотрела на свои руки, будто ожидала увидеть на них те же отметины дурной смерти.

Но ее руки были чисты; а страшные отметины, поразившие Жюли, были проявлением проклятья, которое навесил на ее шею Ричард. Оно действовало на Жюли потому, что магия Тристана оживила ее.

И Софи, поняв это, снова бросилась в бой.

Обеими руками она ухватила Жюли за лицо, словно желая ладоням стереть ее красоту, ее фарфоровую прозрачность кожи, ее яркие глаза. Жюли заверещала от боли, лиц ее позеленело и ссохлось, как у мумии. Она пыталась сопротивляться, отталкивала Софи обеими руками, но те тоже высыхали, темнели, превращаясь в сухие плети. И после непродолжительной борьбы Жюли совсем ссохлась, обессилела, а от сильного толчка – упала, и вдруг со звоном раскололась, раскрошилась на тысячу черепков и замолкла навсегда.

И только-то от нее и осталось, что несколько деревянных деталек, глаза из драгоценных камней,  жемчужные зубы, за громко тикающее, как часовой механизм, сердце, упрятанное где-то в складках платья.

Но и его Софи заставила замолчать, несколько раз ударив по нему каблуком.

– Помогите мне освободиться, Софи, – подал голос Тристан.

Трясущимися руками Софи прибрала растрепавшиеся волосы, боясь глянуть в его сторону.

– Я не могу вас коснуться, Тристан, – тихо ответила она. – Вы же видели, что с ней случилось. С вами произойдет то же самое.

– Возьмите мой меч. Он лежит около меня. Или нет – осколок зеркала побольше. Перебейте путы. Если нет – отсеките мне руки и ноги.

– Боже, что такое вы говорите?!

– Китти вернет их на место, не переживайте. Ну, смелее!

– Нет, ради святой магии, Тристан! Не просите меня отсекать вам руки и ноги!

Софи дрожащими руками нащупала меч среди осколков зеркала.

– Я попробую перерубить эти путы, – пробормотала она.

Инквизиторский меч был непривычно тяжел и холоден в ее ладони. Софи подняла его и, размахнувшись, ударила по путам, удерживающим руку Тристана. Магические путы ответили ей хрустальным звоном, но повредить их не удалось.

– Софи, это оружие не рубит и не режет. Это эсток. Он лишь колет. Вам вряд ли удастся использовать его вместо топора. А чтобы наколоть эти путы, вам недостает опыта. Возьмите осколок зеркала.

Софи, сжав зубы, чтобы не разрыдаться в голос, снова подняла меч Тристана и ударила по путам изо всех сил, надеясь, что силы удара все же хватит, чтобы если не перерезать, то уж перешибить.  Меч вибрировал в ее руке от сильнейшего удара, ладони стало больно. Но путы не подались.

– Зеркало, Софи.

Она не выдержала – заплакала, глядя на белоснежную кисть, крепко схваченную, и на уже порядком истерзанное путами  запястье.

– Резать?! – в ужасе всхлипнула она.

Больше всего на свете ей хотелось припасть к его ладони губами, залечить боль на разодранной в кровь коже поцелуями. Но и этого она была лишена;  печальной судьбы на краткий миг ожившей куклы Жюли она не желала Тристану.

– Режьте.

Софи зажмурилась, слезы брызнули с ее ресниц градом, она замотала головой, прогоняя прочь жуткие кровавые видения.

– Вы с ума сошли, Тристан! Я не могу причинить вам боли! Не могу…

Она в отчаянии откинула его меч и с криком ухватила обеими руками путы, пытаясь разорвать их. Магический медальон, тревожно поблескивая, болтался на цепочке, блестя магическим глазком.

– Ну же, – рычала Софи, багровея, прикладывая все усилия, собирая в себе все крупицы магии. Ладони ее саднили, ободранные в кровь. Смертельная магия медальона заструилась по ее пальцам, впиталась в путы, и они превращались в черные обычные веревки с музыкальным хрустальным звоном. Медальон вспыхнул еще раз, особенно ослепительно, и путы под руками Софи подались, стали с треском рваться, расползаться, как гнилые черные нитки.

Софи кричала от напряжения и ярости, рвала и дергала, пока под ее руками волокна магических пут не разошлись, а Тристан, нетерпеливо дернув рукой, помог ей оборвать первую веревку.

– Я сделала это! – выдохнула Софи, кое-как разгибая окровавленные пальцы. – Я смогла!..

– Софи, у вас кровь.

– Это ерунда! Я всего лишь ободрала пальцы. А это не то же самое, что лишиться руки!

Она перешла к другой руке Тристана, схваченной путами, и яростно вцепилась в них.

– Ну же! Ну!

Она рвала и дергала их так же яростно, взывая к отравленному медальону так истово, что эта веревка подалась ей даже скорее, чем первая. В руках Софи она начала превращаться в обычные серые пыльные волокна, расползаться и подаваться, пропитанная живой кровью Софи.

«А! Вот как работает проклятье! – сообразила Софи, торжествуя. – Что ж, Ричард, сам того не зная, вручил мне мощное оружие!»