Текст книги "Останься со мной (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Глава 25. Останься со мной

Миша хлебал бульон домашнего приготовления, удобно устроившись на подушках, и щурился на яркое сентябрьское солнце, любопытно заглядывающее к нему в окно.

Акула явился перед рассветом, уставший, потухший, помятый, с разбитыми в кровь руками. Одежда его была испачкана брызгами крови, и кто-то из охраны накинул ему на плечи его пальто, чтобы скрыть от посторонних глаз бурые пятна на порядком испачканной, некогда белоснежной сорочке.

– Лассе Янович! – увидев в своей палате Акулу, едва не шатающегося от усталости и нервного напряжения, приветливо воскликнул Миша. – Присаживайся, давай. Ну! Знатно повоевал, одобряю. Молодец. Коротко, ясно, по делу. И рука не дрогнула.

Миша замолк, внимательно глядя в осунувшееся, ставшее острым и хищным лицо Лассе, и тот, словно стараясь стереть страшные воспоминания, с силой потер глаза ладонью. Когда адреналин перестал кипеть в крови, пришла усталость, жуткая усталость, и понимание опасности, от которой сердце останавливалось.

Он помнил, как целился в рыжего, которого из-за Леры едва было видно, помнил, что размышлял, что может девушку зацепить, и думал о том, что столько лет играл,  делал свои пальцы,  руки сильными, чтобы сейчас, в нужный момент, они не дрожали.

 Больше всего он боялся смотреть в тот момент в глаза Леры, боялся увидеть в них ужас оттого, что делает. Боялся увидеть в них осуждение, немой крик – убийца! Но Мишины слова назойливо, как пчелиное жужжание, звучали в ушах: «Или ты их, или они тебя. Леру твою. Иного пути нет».

И Акула не смотрел ей в глаза. Не думал. Не колебался. Отбросив прочь все мысли, все эмоции и сомнения, он просто делал. Делал то, что должен. Ведь никого, кто мог бы это сделать вместо него, тут не было.  Делал,  чтобы никто не смог причинить его Лере вред. И неважно, что она подумает потом. Жизнь идет здесь и сейчас, и если не решиться, то «потом» может и не быть…

– Ствол скинул? – деловито осведомился Миша. Лассе лишь молча кивнул, и Миша разразился зловещим клекотом: – Ну, прям профи!

– Лере плохо, – произнес Лассе наконец, разжав до того крепко сжатые, словно каменные губы. – Я напугал ее. Она видела, как я…

– Вот и хорошо, что видела, – перебил его Миша жестко. – Хорошо. Пусть знает, как оно достается, счастье-то, и покой. Ничего с ней не сделается; цела вон зато осталась. Укольчик ей сделают, успокоят, и будет как новенькая. Не думай, Лассе Янович. Все позади. Вот теперь – все позади. Зачистили-то всех?

– Всех, – бесцветным голосом ответил Лассе. – Кто?..

– Лось послал подмогу, – пояснил Миша. – Он аж очешуел от твоих подвигов. Да не переживай ты, Лассе Янович! Все правда хорошо. Лось тоже быстро соображает. Это ворочается он медленно, а соображает шибко быстро. Впрягся за тебя, выкупил он твои грехи у полиции, денег столько отдал, что они всем отделом себе самолет купить могут и кататься на нем по воскресеньям. Надо будет  – дадим еще.  Выкупим тебе индульгенцию, и будешь ты чистый, как в день рождения. А рыжих твоих на себя капитан какой-то взял. Дырку вон на погонах новую сверлит, под звездочку. Мафию ж международную уничтожил!  Герой! Во. И совести своей скажи, – веско произнес Миша, – что если б хоть миг помедлил, заколебался хоть на чуток, не было б уже Лерки. Пальчики ей чик-чик по одному. Глазки. Потом еще что-нибудь. Стоило это стрельбы?

– Стоило, – ответил Лассе. – Не жалею об этом.

 – Вот и молодец, – ответил Миша. – Правильно все понимаешь. Вот за это уважаю. Вырос ты, Ласе Янович, сильно  повзрослел, прям враз. Вот от кого, от кого – от тебя не ожидал. Вроде, и омут не самый тихий, а поди ж ты, черти какие резвые…

Лассе снова кивнул головой, и Миша, внимательно его осмотрев, решительно произнес:

– Поспать бы тебе, Лассе Янович? Тоже укольчик, и баиньки. Руки вон подшаманить, а то ишь, сбил все. Ишь, агрессор какой. Ты в палатку-то рядышком зайди? На коечку приляг. И не думай, ни о чем не думай! Отдых нужен.

Лассе послушался.

После укола успокоительного ему стало очень спокойно, и усталость навалилась на плечи просто нестерпимой тяжестью. Не раздеваясь и даже не разувшись, он как есть – в грязной окровавленной одежде, –  завалился в кровать, сквозь опущенные ресницы наблюдая, как его разбитую руку – теперь бессильную, покорную, – торопливо обрабатывает испуганная медсестричка, обмывая его пальцы от запекшейся крови и настороженно посматривая на опасного мужчину, который сейчас расслабленно дремал, покорно позволяя делать с собой необходимые процедуры.

Что дальше?

Лассе с силой потер лицо, в который раз пытаясь стереть гнетущие его мысли. Как-то слишком быстро, внезапно и страшно перевернулась его жизнь. Еще вчера он просто был влюблен и просто наслаждался своей любимой женщиной, а уже сегодня он понимал, что все потеряно. Что он сам – вот парадокс! – расстрелял беспечную жизнь, сам все уничтожил, и странно было б ожидать, что эта девочка, Лера, хрупкая, напуганная, стала б к нему относиться с прежним, наивным и невинным, восторгом.

Сам, сам.

Но вот штука какая – иначе было никак.

«Потерял, потерял Леру, – с отчаянием думал Лассе, почти проваливаясь в со, но соглашаясь со странной мыслью, что лучше так, чем если б ее не стало вовсе. – Но лучше, что она живая. Наверняка уедет, наверняка все же разведется… Но я буду знать, что она жива, и живет потому, что я спас ее. Странная вещь – любовь…»

* * *

Лера не помнила, кто ее привез в больницу. Она не помнила, кто вынес ее из подвала, где осталась Люси и отец Фреда. Последнее, что она помнила, это Лассе, направившего пистолет в их сторону и смотрящего такими лютыми, такими холодными глазами.

Словно ему совсем не страшно.

Словно ему было все равно, в кого стрелять, и Лера тогда подумала, поверила на миг – ей пришел конец. А оттого выстрел ударил по ее слуху, по ее нервам так же больно, как если б пуля попала ей в грудь, и она упала, задохнувшись от этой боли и от ужаса. Придя в себя в больнице, не обнаружив на себе ни царапины, она тотчас устыдилась своих трусливых мыслей.

В ее палате стояли цветы, много цветов, так много, будто это крохотное помещение было складом цветочного магазина. В тепле розы распустились, их бутоны раскрылись и пахли оглушительно, так сильно, что Лера поспешила раскрыть окно, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Сердечко ее колотилось, словно она впервые получает цветы от поклонника, и она нетерпеливо выдернула открытку, подписанную дарителем, из одного из букетов. Лассе?! В сердце девушки затеплилась радость, она тихо рассмеялась, выдохнув напряжение. Он не сердится на нее за все то, что ему пришлось пережить! Не злится на то, что пришлось драться, за то, что пришлось стрелять в людей. Он не сердится.

Но улыбка сползла с лица девушки, стоило той прочесть имя.

Анри.

Все эти прекрасные свежие цветы с преувеличенно вежливыми пожеланиями скорейшего выздоровления  прислал вежливый Лось. И было в этой вежливости что-то такое, чего Лера никогда раньше не видела по отношению е себе. Нарочито подчеркнутое, даже преувеличенное  уважение. Холодноватое, какое Лось оказывает всем женщинам, отгораживаясь от них, всем своим видом показывая свое нежелание контактировать еще.

Почему это?! Отчего это? Или ей лишь кажется, что за несколькими строками на открытке кроется злость Анри?

И отчего Лассе не прислал цветов сам?!  Где он, что с ним?! Решил отступиться, не беспокоить ее? Смирился с тем, что она ушла? Да нет же, нет! Тот, кто смиряется, тот, кто уже не считает женщину своей, не идет так бездумно и бесстрашно ее спасать!

«Он ведь пришел за мной! – подумала она, выбираясь из постели, путаясь в больничном белье. – Он спас меня! Он придумал обман с контрактом, и только благодаря этому обману меня не тронули, не стали мучить… Он не хотел, чтоб мне было больно! Нет! Как я могла подумать!..»

Тогда отчего его нет рядом с ней?!

Лере стало стыдно, нестерпимо стыдно за свои девчоночьи трусливые мысли там, в подвале, и так же нестерпимо захотелось увидеть Лассе, впервые после размолвки посмотреть на него и сказать ему то, что сейчас наполняло ее душу. А что, если он не захочет ее слушать!? Что, если он ранен в этой бойне и винит в этом ее?!

«Лассе, прости меня за то, что тогда, в спальне, я поверила Люси… Я же знала, какая она. Я же знала, а что она способна. Нужно было выслушать тебя, и тогда не было бы всего этого ужаса. Ничего бы этого не было!»

Запахиваясь в больничный халат, Лера выбралась из своей палаты в коридор, и встала, как вкопанная. Медсестры суетились, носясь с перевязочными материалами, и Лера расширенными от страха глазами проследила за одной, которая выскользнула из палаты с целой горой окровавленных бинтов и ватных тампонов. Откуда это? Чья это кровь?

А что, если Лассе мертв, вдруг подумала Лера, и ей стало нестерпимо дурно от этой мысли и от вида кровавых пятен на белоснежных бинтах. Что, если его больше нет, и от этого Лось выписывает ей вежливо-злые пожелания, а цветы шлет дабы в глазах всего мира утешить вдову брата – так ведь поступают хорошо воспитанные люди!?

– Лассе, Лассе Виртанен, – бормотала Лера, пытаясь ухватить пробегавших мимо сестер за рукав, умоляюще заглядывая им в лица. – Мой муж… Вы знаете, где он?.. Он здесь?..

Одна медсестра глянула в лицо Леры как будто с испугом и махнула рукой, указав на дверь одной из палат, и у Леры все внутри упало, оборвалось, жизнь замерла в груди. Это здесь царило оживление, а там, куда указала медсестра, было тихо, так тихо, словно туда уже не надо было спешить…

– Там он, – буркнула она, снова оглядев Леру каким-то странным, испуганным взглядом, и поспешила скрыться.

– Нет-нет-нет! – на глаза Леры навернулись слезы, она зажала рот, чтобы не выкрикнуть страшную, чудовищную догадку, и рванула туда, шлепая слишком большими тапочками по полу. – Нет!

В тихой палате царил зеленоватый полумрак, окна были задвинуты плотными шторами, сквозь которые пробивались всполохи молний, облизывающих тяжелые края темных туч. Лассе неловко лежал на кровати, одетый в испачканную кровью одежду, отвернувшись к стене, свесив сбитую руку, и перепуганной Лере, у которой кровь шумно билась в ушах, показалось, что он не дышит, что его оставили тут одного, не заботясь больше, потому что поздно, потому что больше не о ком заботиться…

– Акула-а, – прошептала Лера, приближаясь к нему медленно-медленно, едва не приседая от страха, стиснув кулачки и не смея даже отереть слез, которые застилали ее взгляд и рекой лились по ее лицу. – Нет, пожалуйста, нет! Ты же такой сильный! Ты не можешь… Ты не можешь уйти! Ты должен со мной остаться! А как же наше «долго и счастливо», Акула?! Акула, я же тоже помру, если ты умрешь! Я же люблю тебя, Акула! Ты же единственный, кто обо мне вот так заботится и защищает! Как же ты меня можешь оставить совсем одну?! Снова одной быть?! Нет, нет! Только с тобой! Ну, пожалуйста!

Истерика накрыла ее с головой, рыдая, она выкрикнула свою просьбу, не зная, кому ее адресует – мужчине или Господу Богу, – и ее горячая молитва была услышана. Потрясенная, она увидела, как шевельнулись его пальцы, как он вздохнул глубже, просыпаясь, и краска стыда наползла на ее щеки. Еще никогда она не была так откровенна и никому не выказывала своих чувств, как здесь и сейчас.

– Лера, – хрипло пробормотал он, поднимая голову и моргая сонными глазами. – Лера?!

И это тоже было потрясение, невероятно тяжелое, сводящее с ума. С плеч словно тяжелый груз упал, самое страшное, то, чего не исправить – смерть, –  не случилось, и облегчение было сродни самой нестерпимой боли. Не соображая, что делает, Лера вскрикнула и со всех ног бросилась из палаты, потому что ее разрывало на куски, потому что она не знала, как верно реагировать на все произошедшее, потому что ей было стыдно выказать, как она растеряна, испугана и потрясена. Такие сильные чувства принято прятать, и Лера хотела их скрыть, не выказывать при Лассе, еще сильнее теперь ощущая свою вину перед ним, невероятно желая прижаться к нему, выплакаться ему в жилетку и думая, что недостойна этого.

– Лера! Стой!

Задыхаясь, Лера сбежала с лестницы. Запах роз преследовал ее, словно укор Анри – что же ты сделала с моим братом? Из-за тебя он пошел на все это, словно говорил укоризненный взгляд Анри, рисующийся в ее воображении, и Лера убегала, убегала прочь от воображаемых упреков.

– Я не хотела, – плакала Лера, толкаясь в стеклянную зверь, словно мотылек, бьющийся в окно. – Я не думала…

На улице она глотнула свежего воздуха, подняла лицо к темному грозовому небу, и холодный дождь, притащенный порывом ветра, стер слезы с ее щек, вмиг промочив ее тонкую рубашку, халат.

– Я не хотела…

– Лера!

Лассе догнал ее у крыльца больницы, обхватил и крепко прижал к себе, не позволяя убегать в холод и ливень, защищая, накрыл  собой от холодных струй дождя. Вмиг весь мир потонул в серой пелене ливня, такого сильного, что в паре шагов не видно было силуэтов людей, спасающихся от обрушившейся на землю стихии. И Лера затихла, ощутив себя укрытой от чужих взглядов, упрятанной в объятья Лассе от случайных свидетелей.

– Милая моя, – прошептал он ей на ушко, осторожно-осторожно целуя, стискивая еще сильнее и баюкая плачущую девушку. – Что ж ты убегаешь от меня? Ты правда думала, что сможешь сбежать? Нет же; нет! Останься со мной, не уходи. Не надо бегать от меня вот так, ни словом не обмолвившись, не объяснившись… Ну, сейчас-то можно поговорить?! Неужели я не заслужил даже этого разговора? Да, ты, наверное, сейчас напугана, и напугал тебя я, но я клянусь… я обещаю… никогда больше ты этого не увидишь.

– Люси мне сказала – ты жестокий, – слабо прошептала девушка, – и что ты не простишь мне, и однажды меня…

– Нет! – Лера ощутила, как мужчина напрягся, даже в струнку вытянулся, отрицая, отталкивая эти страшные мысли. – Нет, как ты могла подумать! Я тебя?! Нет! – голос его осекся, и Лера крепко ухватила за обнимающие ее руки. – Я готов был даже отпустить тебя, после всего того, что ты видела, лишь бы только ты жила… Но иначе было нельзя, Лера. Я должен был это сделать. Защитить свою женщину. Я очень хотел бы, чтобы ты этого не видела никогда, и очень хотел, чтобы ты не боялась меня, но… Разве ты не поняла… разве ты не увидела – я ради тебя…

– Поняла, – ответила она. – Но я хотела услышать это от тебя. Акула-а, – пискнула Лера, вздрагивая в его руках от рыданий, – это я во всем виновата! Прости!

– Ты не виновата ни в чем, – так же тихо произнес он. – Ну, в чем твоя вина? Глупенькая моя…

Он осторожно  повернул ее к себе, словно боясь напугать, или того хуже – боясь, что она оттолкнет его, снова вырвется и убежит, – и заглянул в ее заплаканные глаза.

– Акула, я люблю тебя! – словно защищаясь, выдохнула Лера, обхватывая его мокрое лицо ладонями, прижимаясь к его губам своими – мокрыми, дрожащими от холода. – Скажи, что ты тоже любишь меня! Мне нужно это сейчас! Я хочу услышать это после всего, что произошло!

– Конечно, люблю, – пробормотал Лассе, запуская пальцы в ее мокрые волосы, осторожно, почти робко целуя девушку и млея от ее податливых губ, целующих его с такой страстью. – Я люблю тебя, Лера. Больше самого себя. Больше всех на свете… Ты моя, моя…  я тебя у всех отвоевал… Лера…

Он целовал ее, касаясь губами к ее лицу так трепетно, так нежно, словно она сама была цветком, а он наслаждался ее ароматом и опасался повредить тонкие лепестки, а дождь хлестал его по плечам, по склоненной голове. Но целующаяся пара словно не ощущала холода. Их отношения, их любовь стали другими; вероятно, не такими восторженными, но более глубокими, более зрелыми. Целуя друг друга, даря ласку и поддержку, они принимали друг друга – новых, изменившихся, – и понимали, их что любовь пережила это потрясение.

Пережила. Не исчезла, не покинула их.

– Лера, – произнес он, насилу оторвавшись от  девушки, прервав поцелуи, которые залечивали раны на его сердце, – Лера, я хочу спросить тебя здесь и сейчас: ты ведь будешь жить со мной? Ты не уйдешь? Теперь, когда ты узнала меня еще и с этой стороны… ты готова попробовать еще раз?

Он смотрел в ее глаза внимательно, заметно волнуясь, словно делая ей предложение еще раз, и Лера рассмеялась, поглаживая его мокрую щеку. Холодный дождь все лил, заставляя двух людей крепче прижиматься друг к другу в поисках тепла, и наих губах зажигались несмелые улыбки, как понимание того, что прошлое отступает и отпускает их.

– Конечно, Акула, – шепнула она.– Да!

Глава 26. Конец

 К выписке Леры Миша, которому предстояло задержаться в больнице немного дольше, презентовал Лассе новые очки, в золоченой оправе, вещь стильную, тонкую и дорогую, как его «Паркер». Бдительный Лось пригнал кортеж из трех машин, с охранниками, каждый из которых подобострастно называл Лассе – Лассе Яновичем,  и готов был услужливо распахнуть дверцу и даже стряхнуть невидимую пушинку с полы его длинного пальто.

И, конечно, море цветов для «Валерии Виртанен». Лера, морщась, приняла букет, в котором торчала неизменная открытка с лосиными витиеватыми холодными вежливостями, а Лассе аккуратно укрыл ее плечи пальто – на улице заметно похолодало.

– Анри звонил в клининговую компанию, – доверительно заметил Лассе, заметив, как Лера помрачнела, рассматривая цветы. – Там все убрали… после Люси. И там много роз; очень много.

Лассе чуть улыбался; глаза его смеялись. Ничто в его внешнем виде не напоминало о страшных недавних событиях, и ссадину на скуле он заклеил телесным пластырем. Он был прежним – тщательно причесанным, дорого и со вкусом одетым, приглаженным щеголем;  и только перебинтованные сбитые кисти рук напоминали о том, что ими пришлось здорово поработать.

Лера, упрямо сопя, уткнулась лбом ему в грудь, пальцем водя по полоскам на шелковом галстуке.

– Попроси его больше не слать мне цветов, – пробубнила она сердито.

– Отчего, милая? – удивился Лассе, мягко обнимая ее плечи. – Ты разве не любишь цветы? Они же очень красивые. Смотри – он так старается угодить тебе. Вот и в Альпы приглашает, провести наш медовый месяц. Там прекрасный дом, великолепные виды, тебе очень понравится.

– Когда он пишет мне эти поздравления, – сердито прогудела Лера, отдав Лассе открытку, – он, наверное, матерится на меня, как злой дядя Миша. Сам почитай.

Лассе, с удовольствием прижавшись носом и губами к макушке девушки, пробежал аккуратные строчки глазами и расхохотался во все горло:

– Да что ты, – выдохнул он, тиская Леру, прижимая ее к себе, словно она часть его самого. – Наоборот – он выказывает тебе свое почтение! Я бы сказал – замирает в восхищении. Наша свадьба для него очень, очень неожиданная. В тот день, когда мы с тобой познакомились, я говорил, что женитьба – это не для меня, и я никогда, никогда… И вдруг ты.

– Да? – недоверчиво пробубнила Лера, поднимая на Лассе взгляд бирюзовых глаз.

– Конечно! Для Анри не существует женщин, кроме его Ани. А жены брата, как женщины, тем более не существует. Поэтому он так холоден, – глаза Лассе смеялись, он осторожно и нежно погладил ее бархатную персиковую щеку.  – Он просто признал тебя как мою… добычу!

– Дураки вы оба, – сказала Лера и стыдливо спрятала лицо на груди Лассе.

– Едем домой, а?  – шепнул Лассе, почему-то смеясь. – Ну их, эту больницу, эти цветы и Анри с его церемониями, а? Домой, в покой. В наш дом.

– Едем скорее!

* * *

Как и говорил Лассе, дом был полон цветов. Пожалуй, в своем стремлении угодить Лере Лось переусердствовал, но это были пустяки. Вот теперь, в его молчаливом деликатном отсутствии, Лера усмотрела, наконец, попытку поздравить молодоженов и скрасить им – хотя бы цветами! – все те неприятности, которые они пережили вместо медового месяца.

Лера вступила в этот дом словно впервые. Переступив порог, она огляделась, словно видела впервые обстановку и удивлялась оттого, что  не узнает этих стен, этого света, пробивающегося сквозь шторы, мебели, которую тогда, до всего случившегося ужаса, уже начинала считать своей.

– Я как будто тут не бывала никогда, – произнесла Лера изумленно, осматриваясь, и Лассе, неспешно стягивая пальто, чуть слышно хмыкнул. – Я все забыла.

– Это потому, – веско произнес он, – что слишком многое случилось. Будем привыкать заново?

Он аккуратно, словно боясь потревожить, испугать Леру, снял с ее плеч пальто, и та ступила дальше, в спальню, где совсем недавно она была так ослепительно счастлива.

– Будем, – ответила Лера и улыбнулась.

Люди Лося постарались; розами было завалено все, что только можно, у Леры заметно закружилась голова от сильного сочного запаха. Услужливая память подкинула воспоминание, о том, когда тут так же оглушительно пахло розами, и они с Лассе пили холодное шампанское после… после, остужая свою неутоленную до конца страсть.

– Кажется, это было не с нами, – медленно произнесла Лера, и Лассе шагнул к ней, порывисто поцеловал ее шейку, зарылся лицом в волосы, пережидая острый приступ желания, однако же, не пытаясь схватить девушку, увлечь ее на постель, будто боясь напугать. – Так давно и так… слишком хорошо.

– Может, – хрипло произнес Лассе, осторожно поглаживая животик Леры сквозь одежду,  –  попробовать повторить, вспомнить?

– Зачем ты спрашиваешь, Акула? – шепнула Лера, оборачиваясь к нему. В ее светлых глазах танцевали лукавые бесенята. – Ты всегда будешь со мной таки робким, и мне всегда придется тебя соблазнять? Неужто я тебя пугаю?

Девушка улыбалась; казалось, ей все еще отчего-то очень неловко, словно все, что сейчас произойдет, будет в первый раз, но ее руки подрагивали, спешно расстегивая на мужчине одежду. Ни слова не говоря, Лассе с болезненной страстью впился поцелуем в ее губы – такие манящие, такие желанные, – чувствуя, как его трясет от голода, от желания ее тела.

– Как я соскучился, – шептал он, высвобождая ее плечи из блузки, стаскивая с них тонкие бретельки лифчика и прижимаясь лицом к груди девушки. Он держал ее, словно растрепанный букет, наполовину освобожденный от праздничной упаковки, тиская ее гладкую  спинку, губами жадно ловя соски, выпуская из души так долго сдерживаемую страсть. Его желание было столь горячо и сильно, что одежда, которая мешала ему, была просто разорвана, как тонкая оберточная бумага, и Лера – трогательно-беззащитная, – скоро оказалась на постели совсем обнаженной. Трусики легко соскользнули с ее бедер, Лассе несколько раз с жаром прижался губами к розовому лобку Леры. Ее тонкие пальчики распустили ряд пуговок на его сорочке, стащили ее с Лассе, и Лера вспыхнула от смущения, когда Лассе в откровенном и бесстыдном порыве приник к ней горячей обнаженной кожей, прижался к ее животу, к мокрому, горячему лону, нетерпеливо разведя ее ноги, словно желая согреться жаром ее желания.

– Лерка, – простонал он, вздрагивая, ощутив ее ладонь у себя на животе, так низко и так вкрадчиво поглаживающую, что было совершенно ясно – она коснулась  его  там нарочно, нетерпеливо добираясь до его члена. Чтобы скрыть свой стон, Лассе целовал девушку, еще и еще, проникая языком в ее ротик, затем  ласкал губами и языком ее острые соски, заставляя Леру саму томно извиваться под ним. Но она не отступала от задуманного; ее рука поглаживала его живот все настойчивее, тонкие пальчики осторожно теребили упругую  головку его члена, и Лассе покорился, под ее нежными мягкими руками расслабленно лег на спину, выдохнув шумящее в висках возбуждение, когда ее губы коснулись его живота.

– Лера…

Девушка промолчала. Ее мягкий язычок касался его кожи неумело, но так мягко, что каждое новое касание отдавалось болезненным наслаждением и сильной пульсацией горячей крови.  Девушка коснулась губами горячей красной головки, и Лассе нетерпеливо подался вперед, забывая, что Лера не умеет этого делать и может стесняться. Однако, девушка покорилась его жадному движению, ее губы плотно обхватили жесткую плоть и мягкий язык осторожно погладил головку. В ее неумелых движениях было так много обожания и ласки, что Лассе зажмурился, запустив пыльцы в волосы девушки, придерживая их и отводя от ее лица, думая только о том, чтобы она не останавливалась. Ее язычок ласкал его так осторожно и так сладко, что сдержать стон, полный удовлетворения, было уже сложно, и Лера хищно прочертила ноготками алые полосы на его коже, чувствуя, как Лассе напрягается и покоряется ее малейшему движению.

– Значит, леденец мне подарил?.. – прошептала она мстительно, посмеиваясь. Ее язык щекотал самое чувствительное место – уздечку,  а пальцы осторожно поглаживали член по всей длине, заставляя Лассе замирать от чувственной ласки. – Ну, ты сам захотел со мной жить… сам выбрал.

Ее действия были слишком неумелыми и робкими, даже застенчивыми, но их было достаточно, чтобы разбудить дикую страсть в обоих. Теперь запах возбуждения и желания витал в воздухе, смешиваясь с ароматом роз; Лассе подтянул Леру к себе, со страстью исцеловал ее мокрые губы, пахнущие им, его запахом. Этим интимным запахом Лассе словно  помети ее, сделал девушку своей более чем обычно.  Моя, только моя!

Любовная игра становилась все изощреннее, все тоньше и страстнее, ласки – все более откровенными, бесстыдными и сладкими. Коснувшись горячего влажного местечка меж ног девушки, Лассе обнаружил, что девушка мокрая и раскрытая. Незнакомая ранее ей ласка, власть над мужчиной возбудила и ее, и она готова была принять мужчину, сгорая от нетерпения. Он погрузил в ее тугое лоно жадные пальцы, и она  приняла их в себя со сдавленным стоном, подавшись вперед бедрами, насаживаясь сама и часто-часто дыша свозь сжатые зубы. В ней больше не было стыдливости, застенчивости и неловкости, теперь Лера была откровенной и смелой в своих желаниях. Близость с любимым человеком была для нее важнее, и она наслаждалась каждым мигом, каждым прикосновением, каждым поцелуем, что стирал стоны с ее губ.

– Не боишься меня больше? – жарко шептал он, подминая под себя тонко постанывающую девушку, лаская ее лоно изнутри так, что из горла девушки рвались жалкие стоны, умоляющие, хриплые. – Ну, скажи – не боишься?

– Не боюсь,  отважно и дерзко ответила она, прикрыв ресницами сияющие от страсти глаза. – Возьми меня, – шепнула Лера, нетерпеливо прижимаясь к мужчине дрожащим животиком. – Возьми…

– Хочешь? Хочешь меня?

– Хочу…

Сказала – и застонала, сладко выгнувшись дугой, запрокинув лицо, жако дыша раскрытым ртом, когда мужчина одним движением вошел в ее раскаленное мокрое лоно, и удовольствие накатилось на нее тяжелой волной, вместе с тяжестью его тела, вместе с глубоким сильным толчком в ее тело.

– Еще! – требовательно прошептала Лера, обнимая Лассе длинными ногами, обвивая горячими руками его шею, изнемогая от желания. Следующим толчком он выбил нежный стон из ее раскрасневшихся губ, которые были беспомощно раскрыты, и которые теперь целовать было особенно сладко. Девушка, поскуливая, подчинялась любому проникновению и начинала сладко извиваться, стоило наслаждению приблизиться и затопить ее разум.

– Милая моя… Лера…

– Еще, еще! – шептала она, исцеловывая его шею, запуская пальцы в темные волосы, закрывая глаза и забываясь в страстной ласке. – Люби меня, Акула. Любимый…

Два тела, сверкая бусинками пота, двигались в одном ритме, неспешно и томно, нежно ласкаясь друг к другу. Познавая друг друга снова, они поняли, что сохранилось и это – нежность и желание. Это осталось неизменным, это по-прежнему грело сердце и влекло их друг к другу, это было то, что они готовы были дарить друг другу вместе с собой – без остатка…

****

Лось, как обычно, читал газету за утренним кофе. Этот ритуал оставался неизменным вот уже несколько лет – утро, кофе и свежая газета. Поэтому даже появление Аньки – шумной, веселой, принесшей с собой запах непогоды с улицы, – не заставило его прервать этот умиротворяющий процесс.

Анька, шмыгая замерзшим красным носом, начала долго стучала сапогами в прихожей, потом ворчала, вешая куртку. Таинственно шуршала упаковочная бумага и блестящий полиэтилен, и Лось, отставив чашку с кофе, настороженно и заинтересованно прислушался к ее возбужденной и радостной воркотне.

Анька ворвалась в столовую, волоча поистине огромную плюшевую игрушку. Сшитая из серебристого материала, с белыми треугольными зубами, с разинутым ртом, акула в ее руках была поистине огромной.

– Матерую оторвала! – похвасталась Анька, вертя игрушку то так, то этак, любуясь плюшевым чудовищем. – Ну, чего глазами хлопаешь, дядюшка Лось? Сын у Акулы народился!

Конец