Текст книги "Останься со мной (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Останься со мной
Константин Фрес

Глава 1. Лассе

– Лассе Янович, ваш заказ прибыл.

Мужчина поморщился, словно у него болели зубы. Русифицированная версия его имени отчего-то каждый раз царапала его слух, раздражала, он не смог привыкнуть к ней даже за пару лет. К тому же, секретарь каждый раз произносила его имя с заметным  чувственным придыханием, – Ла-ассе, – глубоким, низким, бархатным голосом, настолько чарующим, что и сирены, соблазняющие аргонавтов, позавидовали бы.  «Ла-ассе», – шептала она, соблазнительно раскрывая рот с кроваво-красными губами, и более-менее живое воображение без труда рисовало ее, извивающуюся, словно змея, на столе, коварно подбирающуюся поближе к боссу. Но тот оставался холоден ко всем ее ухищрениям, и одного его взгляда – острого, обжигающе-холодного, свирепого, – хватало на то, чтоб унять фривольные мечты в душе девушки-секретаря. Пожалуй, он  способен был бы рассеянно воткнуть карандаш в бессовестно раскрытый рот, всем своим видом показывая, что прелести чаровницы имеют для его значения не больше, чем  вот этот серенький пластиковый стаканчик для офисной канцелярии. А после – нарочно не заметить слез смущения и стыда, прикинувшись непонимающим. Жестоко и бездушно, да. Но зато все сразу понимали, чего от него можно ожидать.

Большего унижения и вообразить себе было невозможно. А злые языки поговаривали, что красавчик Лассе –  высокий, черноволосый,  с пронзительным взглядом светлых серых глаз, острый, внимательный, хищный, опасный до дрожи в коленках, до обморока, – однажды сделал нечто подобное,  и потому девиц, желающих подкатить к нему, становилось все меньше.

Об его ледяной взгляд обжигались многие.

Лассе был привлекателен и интересен, но даже не свой красотой, которую вскоре после его прихода на фирму оценили и обсудили все сотрудницы, а своей отстраненной, свирепой холодностью и пренебрежением по отношению к женщинам. Этакий непокоренный  бастион – все знали, что, несмотря на приближающийся сорокалетний рубеж, Лассе не был женат, и постоянной подруги у него не было. Злой насмешник, ироничный и высокомерный, он иногда  вспыхивал любопытством к той или иной девушке, но тут же угасал, глядя, как девушка бесхитростно  кокетничает в ответ.

– Благодарю, София Павловна, – холодно и сухо отвечает он, склонившись к документам и делая вид, что занят. Сейчас слушать восторженный щебет секретаря и ловить на себе ее влюбленные взгляды ему не хотелось совершенно, а девушка уже была готова к тому, чтоб растечься сладкой лужицей, млея от умиления. Его заказ – не бизнес-ланч, не подарок для бизнес-партнеров и не и не какая-нибудь волнующая воображение мелочь для свидания вроде бутылки дорогого вина и цветов. Нет.

Огромный плюшевый белый медведь с красным бантом на шее, мягкий и славный, упакованный в прозрачную блестящую пленку и увешанный розовыми бантами, свернутыми из нарядных упаковочных завязок, сидел теперь в кресле для посетителей, задумчиво склонив умильную морду с блестящими хитрыми глазками, расставив в разные стороны лапы с розовыми толстыми пятками.  Таких медведей дарят юным девушкам, желая выказать свое трепетное отношение. Ты сама еще словно ребенок, как бы говорит подарок. Счастливица должна заливаться румянцем и кидаться на шею, умиляясь и восторгаясь одновременно.

Но нет.

Все прекрасно знали, что медведей всех возможных расцветок и размеров Лассе скупает для своей племянницы, маленькой дочери брата, Мишель. И от того, с каким тщанием Лассе выбирает игрушки и уточняет тысячу раз, не повредит ли подарок ребенку, сотрудницы млели еще больше. Наверное, это было очень трогательно и по-своему беззащитно и так по-человечески уязвимо, когда хладнокровный хищник Лассе – Акула, как назвал его кто-то когда-то, но кличка прилипла намертво и прижилась, –  заботливо и обеспокоенно переспрашивал о том, не будет ли у малышки аллергии на мех, и не красятся ли  бантики и рюшечки.

Только в эти моменты, которые секретарь тайком подсматривала, в Акуле было видно живое человеческое чувство. Он позволял себе расслабиться, выбраться из непроницаемой ледяной скорлупы и побыть нерешительным, растерянным, колеблясь в выборе. Он волновался,  несколько раз переспрашивая о достоинствах плюшевого красавца, размышляя, а понравится ли его подарок маленькой избалованной девчонке, и радовался, как маленький, увидев игрушку в своей приемной.

Вечером он уходил с работы, зажав подмышкой подарок, и на лице его была мягкая, трогательная улыбка. Видно было, что к девочке – Мишель – он относится с особым трепетом, рассматривая в ней тень того, что у него самого в жизни не сбылось – семья, дети. Он тянулся к этому, искренне желал, но отчего-то не отваживался построить. Может, прислушиваясь к своему сердцу, слышал лишь мертвенное холодное равнодушие, и не хотел себя связывать прочными узами с безразличной ему женщиной, кто знает.

Секретарь тайком вздохнула, поправляя очки в  красивой модной оправе, бросила на босса еще один призывный взгляд, и вышла, томно покачивая бедрами, обтянутыми слишком узкой юбкой. Впрочем, он оставил безо всякого внимания ее игривую походку милой кошечки и даже не поднял головы от бумаг.

У Лося дома было шумно, маленькая Мишель где-то в комнатах  верещала, словно ее пятки щекотали десятки пальцев.

Лассе, раздеваясь и оставляя легкую куртку в прихожей, прислушивался к детскому веселому визгу с улыбкой. От этой проказницы можно было ожидать чего угодно, но, скорее всего, на данный момент эта маленькая мошенница развлекалась тем, что с ветерком каталась по рабочему кабинету  верхом на отце, оседлав его плечи и колотя в восторге пятками, понукая импровизированную лошадку.

– О, еще один медведь, – подытожила Анька, встречая гостя и рассматривая очередной подарок для дочери. – Рекордного выловил, матерого. Вот женишься, родишь пацанов – и я весь твой дом акулами завалю, огромными, скользкими и резиновыми. Будут в бассейне плавать.

– Нет, это не для меня, – щуря светлые глаза, снисходительно ответил Лассе, посмеиваясь. Порой ему самому было смешно, когда родственники принимались примерять на него семейную жизнь с ее незамысловатыми радостями. Семья брата казалась ему чем-то невероятным, сказочным, волшебным, тем ярким и нарядным праздничным миром, куда его пускали на недолго, всего лишь посмотреть и хоть немного отогреться. Но себя он в таком мире не видел.

– Тю! – насмешливо присвистнула Анька. – Не для тебя! А для кого? Ну, айда Лось племянников у Санты попросит. Нет, у этого… Йоллопуке! Сразу мешок тихих послушных болванчиков. На Рождество, как хороший мальчик, их получит.

– А он хороший мальчик? – посмеиваясь, потирая слегка озябшие ладони, ответил Лассе, и Анька снисходительно кивает.

– Настолько, что ему даже позволят быть первым в упряжке Санты, – ответила она. – Ну, проходи, теперь твоя очередь развлекать Мишку. Лось уже лежит пластом, а у нее, кажется, вечный двигатель. Надо б запатентовать.

Несмотря на все прошлые разногласия с братом и его женой Анькой, Лассе любил бывать у них дома. Любил запах домашней еды – Анька оказалась отменным кулинаром, и своего любимого сохатого откармливала как на убой, – любил тепло и шумную детскую возню, от которой счастливые родители порядком уже устали.

Маленькая Мишель – когда наступали редкие минуты покоя, –  обычно возилась со своими игрушками у камина, на порядком вытертой от чрезмерной любви медвежьей белой шкуре. В свете танцующих алых сполохов она или рассматривала яркие картинки в книжках, либо, сосредоточенно надув щеки и выпятив губу, тщательно рисовала усы глянцевым красавицам утащенной у отца авторучкой.

Она и сейчас возилась у камина, разбросав игрушки, вереща и вопя во все горло, борясь и явно побеждая… кого? Лассе даже встал на пороге, слегка озадаченный, потому что на медвежьей шкуре боролись и верещали два ребенка, а подарок у него был только один.

– Племяшка моя, двоюродная, – пояснила Анька, пробегая мимо остолбеневшего Лассе. – Из приличной семьи девочка. Жених – сын олигарха, да-да-да. Поступать будет в этом году. Ну, чего встал? Проходи, знакомься…

Лассе машинально сделал несколько шагов, сжимая подарочного медведя. Тот предательски зашуршал упаковкой и Мишель, уловив знакомый звук, сулящий ей сюрприз, оставила свою поверженную жертву и бросилась с криком к Лассе, протягивая ручонки к яркой игрушке.

– Мне, мне! – вопил этот чертенок  в нарядном платьице и в беленьких носочках, подпрыгивая так, что банты в е темных волосах потеряли всякий вид и уныло висели, готовые вот-вот соскользнуть с тонких косичек.

– Тебе, конечно, – ответил Лассе, чуть склонившись и вручая ей медведя – и снова перевел взгляд на девушку, напряженно замершую у камина, с подчеркнуто-ровной спиной и испуганно-настороженным взглядом.

Если б Анька не сказала, что девушка решила осенью поступать, Лассе подумал бы, что та собирается сделать карьеру модели. По крайней мере, все данные для этого у нее были; взглядом знатока Лассе оценил красивые светло-русые волосы, умопомрачительно длинные ноги, обтянутые узкими джинсами, стройное хрупкое тело, чистую, очень теплого, приятного оттенка кожу, и бирюзовый взгляд невероятной силы. Девчонка с характером, это было видно сразу, немного неуклюжая и угловатая, но это оттого, что рост ее тоже был модельный, и она наверняка комплексовала по этому поводу. Дылдой, небось, дразнили в детстве?  Почему-то бросались в глаза ноготки на босых ногах, накрашенные ярко-вишневым лаком, насыщенные красные пятна. Как хулиганство; как вызов. Лак, не гармонирующий ни с чем в ее образе. Спрятанная от посторонних глаз изюминка.

Эти ножки легко представить танцующими на морском берегу, на белом песке, но никак не топающими по московской слякоти.

Лассе знал толк в женщинах; сколько их у него было? Сотня, чуть больше? Но таких вот, юных, свежих и дерзких было, пожалуй, считанные единицы. Соблазнять таких просто – они сами готовы любить весь мир, еще не обломанные, не знакомые с суровой действительностью, – и чувства их сильнее всех. Самые первые, самые горячие, словно только что из горнила. Ссоры, примирения – все с криками, с темпераментными трагедиями. Такие юные еще верят, что именно их история – самая уникальная и самая важная в этом мире. Такие дарят себя неистово, и это действительно прекрасный дар. Лассе даже хмыкнул, скрещивая руки на груди и опуская лицо, чтоб скрыть улыбку, полную смущения, оттого, что это чистое существо с настороженным взглядом внезапно навеяло на него столько воспоминаний и показалось ему очень привлекательным – а он, в свою очередь, понравился ей.

Это он понял по тому, как девушка заалела под его изучающим взглядом, как оправила оборки ультрамодной блузочки на девичьей груди – небольшой, аккуратной, приятной... Наверняка эта грудь удобно ляжет в ладонь. Лассе тряхнул головой, отводя от девушки взгляд, прогоняя недопустимые хищные  мысли. Ну, в самом деле,  девчонка хороша, но Анька правильно сделала, что сразу расставила все точки над i, сказав, кто эта девушка, и кто у нее жених. По отношению к таким девушкам нельзя позволять даже тени тех мыслей, которые посетили голову Ласе только что. Эта девушка с роскошным телом, с соблазнительными бедрами, с длинными ногами, которые Лассе был бы не прочь закинуть себе на плечи, по сути, была еще ребенком, и трогать ее – да и вообще относиться к ней как к хорошенькой женщине, – просто недопустимо.

Однако, у девчонки на то были свои взгляды.

Видимо, она недавно только осознала свою привлекательность и женственность; и хотела ими насладиться сполна, покуда олигарх-жених не запер ее в четырех стенах. Девушка жаждала поклонников и восхищения, она хотела нравиться – это  Лассе увидел в ее ярких глазах, – и ему. взрослому яркому мужчине она хотела нравиться особенно, особенно после того, как он невольно выказал заинтересованность.

«А надо было аккуратнее пялиться на ее задницу», – весело подумал Лассе, усаживаясь за стол и наблюдая, как девчонка прихорашивается, откидывает волосы с гибкой белой шейки. Если вы, девушки, думаете, что эти штучки на мужчин не действуют, то нет. Действуют. Но вида вам никто не подаст, потому что не хочется признаваться, что растаял вот так, запросто.

Его место было прямо напротив юной прелестницы, и Лассе, прикусывая крепкими зубами кусочек хлеба, едва сдерживал смех, наблюдая незатейливые ухищрения девушки, которая то поправляла сережки в маленьких розовых ушках, то рассматривала в круглое зеркальце свои губки, подкрашенные розовой помадой.

– Здрассьте, – протянула она неприветливо, обращаясь к Лассе, когда Анька в очередной раз сделала страшные глаза и погрозила ей пальцем. – Лера!

Она произнесла свое имя – красивое, весеннее, нежное, –  чуть нараспев, совершенно по-девчоночьи закатив глаза, всем своим видом показывая, что знакомиться и говорить с незнакомым мужчиной ее именно заставляют. Она церемонно протянула ему через стол руку – худенькую, с совершенно хрупким, словно фарфоровым запястьем и такими же прозрачными длинными пальцами с остренькими ногтями, – и Лассе, ухватив ее тонкую кисть, несколько раз энергично встряхнул ее, да так, что все тельце девушки ходуном заходило.

– Лассе, – сладеньким доброжелательным голосом произнес он, разжимая пальцы.

Девушка вспыхнула гневным румянцем; в ее руке, в яркой блестящей обертке, остался леденец, конфета, которую Лассе наверняка приберег для Мишель, чтобы отдать тайком от матери. Теперь этот леденец, конфета для ребенка, лежала в руке, и Лассе, одним этим жестом указавший девушке ее место, чуть слышно посмеивался.

Глава 2. Акула

Девчонке совсем не понравилась выходка Лассе с леденцом. Совсем. И, если честно, то Лассе ожидал, даже рассчитывал на то, что она подскочит с места, в слезах умчится прочь из-за стола. Но он готов был пережить эту маленькую девчачью бурю, главное – чтобы девчонка перестала строить ему глазки. Не железный же он, в самом деле. Зачем провоцировать? Вот Лось – брат Анри, – его понял. Видимо, девчонка и перед ним вертела задницей, пока Анька не отвесила ей по-родственному поджопник.

Лось посматривает умными глазами, хмыкает и почти незаметно возится на месте, готовый тотчас подскочить и бежать, сглаживать назревающий конфликт. Наверное, не одобрил методов «воспитания», ведь не в его правилах обижать женщин, тем более – маленьких девчонок. На месте Лассе он пустился бы в нудные, долгие уговоры и объяснения, рассказывая, почему симпатия недопустима, и довел бы дело до того, что девчонка втрескалась бы еще сильнее.

А Лассе – он же не Лось. Он Акула. Цап – и на сердце кровоточащая рана. Зато наверняка.

Но девица оказалась словно слеплена из другого теста. Хихикнув, она развернула подаренный леденец и сунула его в рот, с видимым удовольствием облизывая карамельные разноцветные узоры, глядя Лассе в глаза. Притом языком она действовала так откровенно и умело, что Лассе не нашел ничего умнее, как откинутся на спинку стула, в искреннем ступоре таращась на такое неприкрытое бесстыдство, выдыхая слишком шумно, чтобы можно было подумать, что он остался бесстрастным к ее выходке. Он, пожалуй, мог бы ожидать такого хладнокровия от взрослой, умной женщины, оскорбленной его невниманием, но никак не от юной девушки.

«Один-один, милая, – подумал он, чувствуя, как кровь быстрее бежит в жилах от вида розового язычка, поглаживающего конфету. – А ты та еще штучка!»

Но это был не последний сюрприз от прелестной нимфетки.

Обед был почти закончен, неугомонная Мишель наконец успокоилась и задремала на руках отца, и тот, негромко извинившись, встал из-за стола и пошел укладывать ее спать. Анька со скучающим видом собирала приборы – свои и Лося, – и пообещала чаю и сладостей, но, кажется, ее обещания  не заинтересовали неугомонную красотку.

– А это правда, – коварно поинтересовалась девчонка, с видимым удовольствием посасывая подаренную конфету, – что вас Акулой называли?

– Как себя ведешь, Лера, – машинально огрызнулась Анька. – Что за вопросы?!

– А что такого, – небрежно ответила та. – Прекрати меня воспитывать, я совершеннолетняя!

– Я тебе сейчас затыльников отвешаю строго по количеству годков!

Брови Лассе удивленно взлетели вверх, он стрельнул глазами на ругающуюся Аньку. Неужто проболталась?  Ведь это именно она дала ему эту кличку, в те самые времена, о которых он с таким тщанием старался забыть целых два года! Два года он старался уйти ото всего, что связывало его с этой кличкой, остепениться и старался, чтобы его природная хищность проявлялась только в деле, не с девушками. И вот снова! Этот издевательский вопрос разбил в его душе всяческую надежду на то, что все забыто, все исправлено, что к старому возврата больше нет, и все прощено. Он заслужил прощения, черт подери! Сколько можно смеяться?!  Он снова яростно глянул на Аньку, готовый надавать ей по заднице за ее предательство, на ее лице ему почудилась тающая улыбка.

«Это, по-твоему, смешно?! И зачем было посвящать девчонку в это?! Ты же обещала, что все снимки и записи уничтожены!» – с бессильной злобой подумал он, сжимая кулаки.

Но Анька не среагировала на его яростный взгляд, продолжая жевать кусочек печенья, недоеденного Мишель и собирать чашки, как ни в чем не бывало.

Щеки Акула запылали от стыда, тот страшный день – полный унижения и стыда, – снова отозвался издевательскими голосами и хохотом в его ушах, только на сей раз в него вплелся еще и голосок этой девчонки, Леры. Она вместе со всеми, разделившими эту тайну, смеялась над ним, и Лассе едва не задохнулся, ощущая пекущую его сердце ярость.

«Ну, ты-то куда лезешь, – думал он, с таким остервенением разрезая ножом мясо на своей тарелке, что столовый прибор с неприятным скрежетом царапнул фарфор. – Думаешь, у тебя есть право потешаться надо мной?!»

– Так правда?

Глаза красотки сияли ярче драгоценных камней, она бесстыдно зубоскалила, водила конфетой по раскрасневшимся влажным губам, и Акула понял, что она увидела его ярость. Почувствовала. Поняла, что зацепила, поддела.

– Правда, – как можно небрежнее ответил он, аккуратно промокая губы салфеткой, стараясь не выдать бушующей в его сердце ярости.

Лера смолчала; посасывая леденец, она проводила взглядом неспешную Аньку, утаскивающую целый поднос посуды, и только тогда поднялась из-за стола, все такая же вызывающе-дерзкая, раскованная и грациозная.

– Ну уж и Акула, – небрежно ответила она, стараясь уязвить посильнее, и пренебрежительным тоном, и обидными словами.– Скорее, рыба вялая…

Горячая кровь затопила его сознание. Он не помнил, как оказался на ногах, но четко ощутил себя прежним – хищником Акулой, который среагировал на запах самки как морской хищник реагирует  на запах крови. Пару шагов – и смеющаяся девчонка, до того кажущаяся так недосягаемо-далекой, вдруг оказалась близко-близко, а ее манящие бедра, обтянутые джинсами – вот они, под ладонями.

И глаза – ставшие невероятно огромными, напуганными, непонимающими. Леденец выпал из ее тонких, внезапно ослабевших пальцев, и раскололся об пол на несколько кусков, один из которых раскрошился под подошвой ботинка Лассе. Но никто не обратил на это внимания.

Он пришпилил ее к стене, словно бабочку булавкой к газете, навалился всем телом, сократив дистанцию до минимума. Ему говорили, что он красив, да он и сам знал это; так что можно было позволить девчонке как следует рассмотреть его, вглядеться в его серые опасные глаза, почувствовать опасность от близости его чувственных, прихотливо изогнутых губ. За что звали его Акулой? За то, что у выбранной им жертвы не было ни малейшего шанса спастись, что бы она там себе ни воображала. Его взгляд гипнотизировал, и сейчас Лассе вспомнил эту свою ма-аленькую суперспособность, в один миг заставив девчонку замолчать и прекратить сопротивляться – да, вот так. Даже когда его рука легла на ее грудь и по-хозяйски сжала ее, нащупывая сквозь тонкую ткань маленький сосок. Девушка не носила лифчика – какой приятный сюрприз!

От души сцапав  красотку за вожделенную задницу, по-хозяйски откровенно поглаживая стройное девичье бедро, почти закинув одну ее ногу себе за спину, прижался к ней всем телом, возбужденным членом, оттягивающим брюки, к ее промежности, к грубым швам, там, где было теплее всего и влажно пахло женщиной. Сейчас, когда они были так близко, что он чуял сладкий аромат карамели, исходящий от ее губ, на дне ее невероятно-бирюзовых глаз он видел настоящий испуг, почти панику, потому что она от него такого точно не ожидала. Ее пальцы беспомощно царапали стену и заметно тряслись, но она даже не пискнула, загипнотизированная, словно кролик удавом, напуганная его напором и опасной хищностью до немоты. Даже если б он ее сейчас изнасиловал, она даже не пискнула бы, не посмела, все звуки застряли в ее подрагивающем горле, и Акула – о-о-о, он отлично припомнил, за что ему дали это жестокое имя! – снова ощутил прилив желания, до головокружения, находя ее невинную оторопь очень волнующей и возбуждающей. Какая честная, настоящая покорность, и какая огромная власть…  Вот так сразу – сдалась? Вот так сразу – признала его победу?

«Думала, что находишься в безопасности? Ну, раз уж ты все обо мне знаешь, милая, то можно тебя посветить во все тонкости, не так ли?.. Посмотрим, захочется ли тебе смеяться потом…»

– Рыба вялая, – полушепотом, посмеиваясь, показывая острые зубы, произнес он, почти касаясь ее носика своим носом, втягивая ее аромат – каких-то еле уловимых, почти выветрившихся духов и запах чистой молодой кожи, – с видимым удовольствием. – Может, научишь меня, как быть Акулой, м-м-м? А то у меня, кажется, плохо получается. Не произвожу впечатления.

Он двигался мягко, гибко, еле уловимо, потираясь о нее возбужденным членом ровно в том месте, какое обычно у женщин такое влажное и горячее, имитируя те самые движения, на которые девчонка так навязчиво напрашивалась. Но сейчас красивая чувственная ласка была превращена в фальшивку, в издевательство, и Акула с удовольствием наблюдал, как из черт девчонки исчезает все насмешливое и высокомерное. Даже сквозь ткань джинсов ему чудился  жар ее тайного местечка, которого касаться мог не каждый; нет-нет, Акула не думал, что красотка раздвигает ноги перед всеми. И тем унизительнее и постыднее для нее должны были стать его действия, тем паче, что, кажется, она совсем не испытывала приятных чувств, только откровенный стыд, оттого что кто-то другой бесцеремонно распоряжался ее телом, трогал самые интимные места, не спрашивая ее разрешения, и вел с ней себя так…так...

Она вдруг ощутила, что некоторые ситуации она не в силах не контролировать, не исправить, и это была одна из таких ситуаций. Ее напуганные глаза становились все больше и больше, и в них отражался уже не только испуг – отчаяние, понимание, что она влипла.

– Я же не мальчик, – снисходительно заметил Акула вполголоса, наблюдая, как ее бирюзовые глаза от стыда медленно наполняются слезами. – Ты привыкла к тому, что малолетние сосунки теряются от твоих колкостей? Злятся? Психуют от твоих провокаций? Привыкла чувствовать себя победительницей?

Акула грубо перехватил тонкие запястья, вздернул руки девушки у нее над головой и прижался к ее телу, прильнул особенно мягко, долго, томно, настолько откровенно и чувственно, будто они с девушкой были обнажены, будто их тела слились воедино, и он берет ее глубоко, очень глубоко. Его пошлый намек не остался не понят, девушка оглушительно взвизгнула, и он тотчас отпрянул от нее, оставив у стены, потрепанную, потисканную, сжавшуюся стыдливо в комочек.

– Мой тебе совет, – хладнокровно произнес он, отступая к столу. Во рту его горело, словно он целовал эту девушку, упиваясь сладким вкусом ее леденцовых губ, и он готов был заесть этот непередаваемый, желанный вкус горчицей, лишь бы избавиться от него. – Не веди себя так со взрослыми мужчинами. И вообще не веди себя так. Я тебе дал понять, на что ты напрашиваешься. И если ты не изменишь своего поведения, однажды это произойдет по-настоящему. И не факт, что тебе это понравится. Как сейчас. Не понравилось же?

– Дурак! – со слезами в голосе выкрикнула девушка, зажимая рот руками, чтобы никто не услышал ее рыданий. – Идиотина!

Она, рыдая и вздрагивая всем своим тонким телом, рванула прочь, едва не сбив с ног входящую Аньку, и где-то в прихожей уже через миг застучали каблучки ее туфель.

– Ты чего тут устроил?!

В руках Аньки был поднос с чашками, яркий чайник, и только быстрая реакция Акулы уберегла парадный сервиз от уничтожения, когда руки Аньки дрогнули и едва не вывалили все содержимое подноса ей под ноги. Он подхватил поднос и аккуратно поставил его на стол, неспешно налил себе чаю, еле удерживаясь от того, чтобы заглотить кипяток одном глотком и смыть карамельный аромат со своего языка.

– Ты чего девчонке наговорил?! – свирепо рычала Анька, пока он неспешно помешивал чай ложечкой.

– Ты зачем ей рассказала? – произнес он вполголоса.

– Рассказала? О чем?!

 Лассе кинул на нее взгляд через плечо, наконец-то пригубив вожделенную жидкость, ощущая неимоверное облегчение. Черт, а ведь он, кажется, завелся по-настоящему. Почуял вкус крови, как говорится. Приятную тяжесть и округлости девичьего тела в руках…

– О зеленке, – как можно небрежнее отозвался он. – О розовых трусах. Зачем? М-м-м?

Анька даже поперхнулась от злости и несправедливых обвинений.

– Совсем головой повредился?! – зашипела она, наступая на Лассе едва не с кулаками. – Как бы я это рассказала, умолчав о том, что мы с тобой… что… словом, что мы чпокались?! А?! Или ты думаешь, я всем рассказываю, как по очереди крутила с обоими братьями?! Такие вещи вообще не рассказывают юным девушкам!

Юная!

Это слово молнией промелькнуло в голове у Акулы, он едва не поперхнулся горячим чаем, закашлялся и был вынужден чашку поставить на стол. Придурок! Нашел с кем связываться! А девчонке сколько лет-то?!.. На свежатинку потянуло!?

– Ты чего ей наговорил, чего наговорил, паршивец?! – не унималась Анька.

– Скажем так: мы друг друга не поняли, – хладнокровно ответил Акула. – Не переживай, я все улажу. Я извинюсь.

Ай-ай… вот это позор, вот это натворил дел!

Акула не понимал, чего он испытывает больше, стыда за то, что сорвался на глупой, совсем ей зеленой девчонке, или приятного, до дрожи в руках волнующего возбуждения. Он крепче сжимал ладони на руле, чтобы унять эту дрожь, и в изумлении покачивал головой, стараясь разобраться в себе.

Вот почему – Акула. Не Лось. Лось – спокойный, неспешный и непробиваемый. Он подумает тысячу раз, прежде чем сделать, все взвесит и хладнокровно выверит. А Акула не такой; сколько раз он проклинал свой неуемный горячий темперамент, который каждый раз хищно нашептывал ему: напади! Укуси! Разорви! Акуле не доставало терпения и хладнокровия, чтобы обдумать все трезво.

Вот и вышло… вышло так, что на девчонку он напал исключительно из своих соображений.

– Извини, милая, у Акул свои комплексы… – бормотал он себе под нос, аккуратно выворачивая руль. Пожалуй, это хорошо, что он пути. Дорога научила его быть внимательным, как тогда, с раненной Анькой на заднем сидении, которую надо было довезти, не вмазавшись в столб. Руль его успокаивал и дисциплинировал, в данной ситуации это было то, что надо. – И мно-о-ого скелетов в шкафу… очень много…

Да, надо признать – кличка из прошлого больно царапнула потайной уголок его души, куда были упрятаны постыдные воспоминания. Разозлился, повелся на провокацию, как идиот… если б не тень подозрения, если б кличку озвучила за столом Анька, вот сию минуту, он и с места б не двинулся. Пусть бы девчонка хихикала и строила свои глазки дальше.

Или двинулся бы?..

Акула вспомнил приятную округлость бедра девушки, крепкую задницу под своей ладонью, когда вжимался в тело девушки, упиваясь ужасом и беспомощностью, вспыхнувшими в ее глазах. Он воспоминания о том, как их тела касались, разделенные только тонкой тканью одежды, неспешно скользили, потираясь друг о друга самыми чувствительными точками, у него снова начинали дрожать руки и контролировать дорогу становилось все труднее.

От досады Акула лишь мотнул головой, прогоняя бесстыдное и волнующее видение.

Да двинулся бы. Еще как.

Ведь не зря же он выбрал именно такое наказание.

– Среагировал на девчонку, вот что, – бормотал Акула, хмуря брови.

И это ему было обиднее всего.

Два года держался; два года старался не вспоминать о разгульном прошлом, о… о… о хищничестве, о свободных заплывах меж стаек соблазнительных аппетитных рыбешек, и вот на тебе! Какая-то девчонка одним взмахом ресниц разбудила в нем эту ипостась, дремлющую на мелководье акулу. И это злило больше всего.

– Не изменится хищник, никогда не изменится, – зло рычал Акула, выворачивая по кольцу. Движение в общем потоке, скорость – он только сейчас сообразил, что это своего рода имитация жизни в океане, а он сам словно плывет, выискивает, высматривает жертву.

Да, женщин в его жизни было много. Зачем? Потому что хотелось. О любви, да даже о влюбленности, речи не шло. Он просто выбирал жертву – красивую девушку, которую хотелось до дрожи, которую хотелось попробовать. Попробовать ее страсти, ее тела, ее жара, ее первого стеснительного стыда и заполучить ее красоту, хоть ненадолго, но сделать только своей, полный доступ, как VIP-персона.

Он не любил ни одну из них, это правда; но хотел до дрожи – и это тоже было правдой. Хотел до помешательства, до полной отключки всех мыслей, и от этого сумасшедшего желания не видел ничего перед собой – только вожделенную цель. Получив желаемое, быстро терял интерес, потому что ничего особенного в этих девушках не видел. Не было этого «особенного».

Но в этом и была прелесть охоты. Получить желаемое. Добиться. Видеть восторг и обожание в обращенных к себе взглядах. Наслаждаться телом – каждый раз новым, – в своих руках.

А потом в его жизни появилась Анька, и наглядно растолковала, что то, что он считает ничего не значащим, может значить очень много для кого-то другого. Для Лося вот она стала единственной. Уникальной. И тогда Акула остановился, забился в свое мелководье, завидуя, потому что, как не верти, среди доброй сотни попробованных женщин для него этой единственной не было. Словно Бог позабыл о нем и не создал подходящую. И Акула устыдился, оглядываясь назад и видя не рыбешек – оставленных и обманутых девушек. А сейчас…

– Ну, сладко же было? – спрашивал себя Акула, неспешно и отчасти вальяжно разворачиваясь. Скорость была невелика, но именно она – такая неспешная, такая размеренная, – позволяла ему почувствовать себя сытым хищником еще сильнее. Отгородившись от звуков большого города, Акула словно впал в транс и плыл по течению. – Сла-адко… Зачем было напоминать мне, как это сладко, а?..