Текст книги "Останься со мной (СИ)"
Автор книги: Константин Фрес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Она прильнула к Лассе всем телом, сладко, гибко, умело, как нежная любовница, прижалась к нему грудью, склонилась, и нет – не поцеловала, а томно, вызывающе и очень эротично укусила его за губу. Этот бессовестный, очень чувственный и чувствительный жест с ее стороны обещал очень многое; такая не сдастся в ночном марафоне, такая победит и выжмет досуха… Лассе ощутил, как у него мозг воспламеняется от близости этой женщины, от ее бесстыдства, от ее неспешных движений. Задрав юбку, она очень осторожно потиралась промежностью об его пах, о наливающийся кровью член, и двигалась так умело, так неспешно и осторожно, так мягко виляла бедрами, прижимаясь мягкими губками к жесткой ткани его одежды, что он выкрикнул в изумлении, но его вскрик был стерт ее языком, горячим и влажным. На губах его был привкус ее помады, вся одежда, казалось, пропиталась запахом ее духов, а брюки, на которых Люси сидела, наверняка теперь пахли ею – роскошной горячей самкой…
– Черт!
Лассе, встряхнувшись, словно вынырнув из гипнотического сна, столкнул с себя Люси, и та отлетела на сидение, едва не шипя от злости. Ее юбка задалась и были видны резинки чулок и голые бедра над ними, даже краешек трусиков меж ног женщины. Отчего-то при виде ее белья Лассе затрясло, он с остервенением вытер тыльной рукой горящие губы, стирая с них бесцветную пахучую помаду и вкус поцелуя Люси, словно яд.
«Вот о чем Лера говорила, – думал он, разглядывая эту красивую, опасную и разозленную женщину. – Запрыгнуть в койку для достижения своей цели для нее ничего не стоит…»
– Что вы себе позволяете?! – взревел Лассе, едва не отплевываясь.
– А что такое? – язвительно произнесла Люси, сузив глаза. – Вы же свободны, не так ли? Мы с вами взрослые люди; и, к тому же, в ваши обязанности входит, кажется, развлечение гостей. Ну так развлекайте меня.
– Я вам не мальчик по вызову! – выпалил Лассе, краснея от ярости. В его жизни было много связей, в самых неожиданных местах, но никогда – вот так бесстыдно, в присутствии охраны…
– Вы еще скажите мне о ненадлежащем поведении, – посмеиваясь, ответила Люси, с интересом глядя, как Лассе приводит в порядок свою одежду. – М-м-м, какая прелесть! Лассе Виртанен, вы точно тот, о ком мне рассказывали? О вас говорили, что вы более… решительный.
– Решительный, – огрызнулся Лассе, повязывая галстук. – И сам решаю, нравится мне женщина или нет.
Глава 14. Семья Миши
Лера вроде и наказана не была, но сидела дома у Миши словно под замком – или на осадном положении, что точнее отражало суть происходящего.
Миша ни слова не сказал по поводу Лериных приключений. Когда Акула привез ее и передал с рук на руки Мише – точно, четко, позвонил в дверь, дождался, пока откроют, закрыл дверь за собой сам, – Миша с отеческой нежностью обнял перепуганную девушку, погладил ее по голове покровительственно.
– Эх, молодо, зелено, – пробормотал он. – Ничего, дочка. Ничего! Все утрясется. Все молоды были, все обжигались. Я им знаешь что? Я им покажу настоящую жизнь! Им стройбат в Заполярье раем покажется, засранцам…
Слушая сердитую Мишину воркотню, Лера расслабилась, зашмыгала носом, убаюканная Мишиными заботой и лаской.
– Ты знаешь чего, – шептал Миша ей на ушко, – айда чай пить? Там Анька пирогов напекла, сладки-их! М-м-м! Или чего, тоже потолстеть боишься? Ну, пойдем, пойдем!
Но за этими мягкими добродушными словами скрывалось целая трагедия, которая разыгралась с самого утра. К мальчишке – хозяину негостеприимной квартиры, – Миша съездил лично, успев перехватить его до того, как родители страдальца со сломанным носом, вспухшим лицом и с сотрясением мозга собрали его в травмпункт.
Мише открыл отец мальчишки – и отшатнулся, когда Миша, покашливая от осенней сырости, чуть запахнув длинное пальто, перешагнул порог дома. Следом за ним вошло трое мордоворотов – Миша справедливо рассудил, что ему по статусу положено больше свиты, чем Акуле.
В квартире, довольно большой, даже богатой, было грязно, под ногами хрустел мусор, какие-то яркие обертки, бумажки, но, кажется, для хозяев это было обычным делом. Отпрыск, видимо, веселился часто. Пахло сигаретным дымом; где-то визгливо ругалась женщина, перемежая бранные слова с воем и причитаниями. Мать грозила надавать подзатыльников мальчишке и плакала, потому что сделать этого не могла. Мальчишка что-то гундел в ответ.
Не спрашивая разрешения у хозяина, Миша молча двинул дальше, на звуки ругани. Очень хотелось посмотреть, что там за хозяин жизни такой завелся, и Миша увидел – и его мать, неуместно-яркую, но потрепанную, уставшую, агрессивную. Золотые украшения смотрелись на ней словно амулеты дикаря, охраняющие ото всех бед, женщина то и дело теребила массивный перстень на пальце, крутила его так и сяк, словно выпрашивая милости у богов.
– Вы кто такие?! – заверещала она. – Что надо?!
– Таня, успокойся, – тихим суфлером вынырнул из-за спины Миши отец избитого юнца. – Только тихо, Таня!
– Какое тихо! – взвилась женщина. До нее дошло, кто этот хорошо одетый человек с непроницаемым лицом, с внимательными жестокими глазами, пришедший в дом незваным в такую рань. – Мерзавцы! Искалечили мне ребенка! Бандиты, сволочи! Но ничего; ничего! Вы думаете, вам это с рук сойдет?! Думаете, откупитесь?! Вот вам! Вот вам! – она сунула Мише под нос фигу, и он молча отклонился от ее кроваво-красных ногтей, которыми она едва не оцарапала его лицо. – Я позвоню прокурору города! Я!..
– Звоните, – суровые губы Миши чуть шевельнулись, выпустив одно это слово, и женщина в истерике ухватила телефон.
– Таня, не надо!
Но она не слушала.
Покуда она набирала номер, Миша снова огляделся кругом. Под столом, истоптанная и забитая ногами, валялась изорванная блузка Леры – мерзавцы даже не потрудились ее выкинуть, спрятать следы своего преступления. Мальчишка с распухшим лицом, цинично усмехаясь, глядел на Мишу щелочками глаз, затерявшихся во вспухших синих веках. Миша кивком головы указал, и один из мордоворотов ловко извлек порванную вещь из-под стола. Родители паршивца переглянулись, отец нервно потер ладони, словно ему вдруг стало зябко в душном помещении.
– Хорошо приложил, – оценил Миша, кивнув на жертву Акулы головой и рассматривая заплывшие глаза мальчишки. – Жаль, мало.
Один из мордоворотов с готовностью кивнул:
– Да, у Лассе Яновича хорошо поставлен удар.
Меж тем мать мальчишки дозвонилась до прокурора, видимо, вытряхнув того из постели. Она выла, визжала и орала так, что Миша поморщился, не пытаясь, впрочем, разобрать в потоке брани отдельные слова. Услышав нотки прокурорского баса в трубке, Миша просто шагнул к женщине, бьющейся в истерике, и вынул из ее трясущейся руки трубку. Она, оторопев, на миг смолкла, но затем ринулась на Мишу, который беспечно повернулся к ней спиной. Его мордовороты ее не пустили, отпихнули к молчаливому мужу.
– Глед Вадимыч, здравствуй, – поздоровался Миша с прокурором.
– О, здорово, – прогудел тот. – Какими судьбами? Чего у вас там произошло? Убили кого? Ничего не понял.
– Да мальчишка этой истерички, – кривясь от омерзения, ответил Миша, – племяшку мою чуть не снасильничал. Ну, юрист мой впрягся, разбил тут пару рыл, ага…
– Твою-ю-ю?! – протянул прокурор с таким изумлением, будто Миша ему рассказал, как катался на единороге.
– Ну, дура-девка, с кем попало пошла гулять, – ответил Миша небрежно. – Ты ж знаешь эту молодежь. Доверчивые, в глазах восторг… мальчики, любовь, а оно вон как…
– И чего ты хочешь?
– Да вот еще не решил, – кровожадно ответил Миша, обернувшись к замолчавшей испуганной женщине. – То ли в армию его определить, чтоб вколотили ума, то ли все ж в тюрьму. Воспитать-то его надо, а то растет говно говном, прости господи… Стоит, улыбается, упыренок, словно чего хорошее сделал.
– Ваш бандит ворвался в наш дом и избил детей! – завизжала на ультразвуке женщина, снова бросаясь на Мишу, но мордовороты снова отпихнули ее на руки перепуганному мужу. Миша сурово засопел, выудил из кармана диктофон и, включив громкую связь, чтоб слышал и прокурор, воспроизвел запись.
«Я могу забрать Леру?.. Она позвонила и просила ее забрать… Я заплачу… Сколько она должна?»
«Я поимею ее во все щели! Она расплатится своей писькой!»
– Слышь, какие хозяева жизни подрастают? – свирепо прорычал Миша; глаза его налились кровь.
Эту запись он переслушивал не единожды; запершись в своем кабинете, приняв сообщение от Акулы, бесконечно долго куря, он думал и слушал ее всю ночь, сжимая кулаки в бессильной злобе.
– Откуда вы, такие, лезете! – прорычал Миша, наконец, дав своей ярости выход. Его руки тряслись, когда он снова нажимал кнопку диктофона. – Откуда вы, блядь, лезете?! Откуда ты, курица, достала своего звереныша, а?! Скажи мне?! За это убивать надо!
– Тише, спокойнее, Миша! – строго пророкотал прокурор. – Ну, если хочешь, жду тебя через час у себя. Приму заявление, свидетельские показания… юрист, говоришь, девчонку отбил? Резвые у тебя юристы… Это хорошо, что юрист. Закроем этого сексуального маньяка, сопляка, как положено.
Услыхав это, лишившись поддержки, на которую так рассчитывала, мамаша побледнела, как мел и завопила так, словно ее резали.
– Не надо! – выла она, бросаясь на Мишу снова и снова, да так яростно, что мордовороты ее еле сдерживали. – Петеньку моего!..
– Хуетеньку, – грубо и свирепо ответил Миша. – Не, Глеб Вадимыч, мне этот позор не нужен. Девчонка молодая, чего ей жизнь ломать. Чтоб потом на нее пальцами показывали? А упыренка поучить надо. Вот сапоги топтать в стройбате – это самое оно. Тут же их много было, целый взвод…
– Еще и группой лиц! – присвистнул прокурор. Миша только кивнул, облизнув пересохшие от злобы губы, хотя прокурор его не мог видеть.
– Сколько вас было?! – взревел разъяренный Миша, обращаясь к мальчишке, который тоже утратил былое нахальство. – Сколько?!
– Пятеро! – заверещал тот в ответ. Миша кивнул головой:
– Вот, почти пехотное отделение! – удовлетворенный, произнес он. – Братья по оружию, а?! Один за всех, и все за одного! Никаких ВУЗов. Нечего их, идиотов, грамоте учить. Сначала надо научить людьми быть! Поможешь оформить парням путевки в солнечное заполярье, проследишь, чтоб все проследовали на место прохождения службы? Погреба будут рыть, вечную мерзлоту долбить ломами, если сил немерено и девать их некуда!
– Не на…
Миша больше слушать не стал; коротко распрощавшись с прокурором, он отшвырнул чужой телефон и без лишних слов вышел вон, на воздух. Атмосфера этого дома, в котором чуть не произошло горе, душила его, но Миша не позволил себе ни жеста, чтоб выказать свою слабость, несмотря на то, что тошнота подкатывала к горлу. Отчасти он завидовал Лассе; тот мог выказать свою ярость в драке. Миша тоже хотел двинуть в морду – безвольному папаше, который, похоже, никакого авторитета дома не имел, и вырастил вместо сына поганое говно; хотел всечь хлесткую пощечину мамаше, которая это говно яростно защищала. Самому мальчишке – от души дать ему в грызло еще разок, сломав ему челюсть, выстеклить зубы, чтоб потом улыбался пустым слюнявым ртом…
Но нельзя, нельзя.
Зато он мог намного больше – изломать их привычную жизнь, встряхнуть пыльный, душный мирок, провонявший застоявшимся запахом сигарет, выколотить вальяжную вседозволенность, свернуть шею быдло-уверенности, что все можно.
«Я вам покажу, как трогать мою семью! Я вам покажу…»
* * *
Днем, когда Лера немного освоилась у Миши, а мадам Медведица с Анькой отправились на рынок, приехал Акула.
Он пришел неслышно, осторожно, словно крадучись, но Лера узнала его по звуку шагов, по чуть слышному запаху парфюма, который теперь ей казался самым родным запахом. Миша быстро проводил его в свой кабинет, и Лера увидела лишь черное короткое пальто Акулы и почуяла запах дождя – и все.
Изнывая от любопытства и от желания увидеть Акулу, хоть кончиком пальца коснуться его, поймать его взгляд на себе, Лера прокралась к дверям Мишиного кабинета и прислушалась.
Миша молча проводил к себе Лассе, молча указал ему на кресло, молча плеснул коньяка в пузатый бокал и придвинул его гостю. Это был первый жест доверия и одобрения, что Миша проявлял по отношению к Акуле за последнее время, и тот принял его с молчаливой благодарностью, отсалютовав бокалом хозяину.
– Молодец, – кратко бросил Миша, озвучивая ситуацию с Лерой. – Хорошо поработал… во всех смыслах этого слова. Что там с Люси?
Акула, расстегнув пальто, коньяк махнул, сжал губы, пережидая, когда обжигающая жидкость растечется расслабляющим теплом по телу.
– Сука она, – грубо ответил Лассе, аккуратно поставив бокал на стол. – Чуть из трусов не выпрыгнула, набросилась на меня прямо в машине… Мерзость-то какая! Никого не постеснялась, потаскуха… Надавать бы ей поджопников…
Лассе прибавил от себя пару непечатных ругательств, с остервенением отерев губы, словно на них все еще сохранился вкус ядовитого поцелуя Люси.
– Так и надавал бы, – услужливо разрешил Миша. – У тебя это хорошо получается.
Лассе брезгливо фыркнул, всем своим видом выказывая отвращение.
– Я не бью женщин, – ответил он высокомерно.
Миша казался невозмутимым, и вместе с тем на лице его выписалось странное удовлетворение. Вероятно, он ожидал нечто подобное от заморской родственницы; пожалуй, если б Лассе умолчал об этом происшествии, Миша бы не поверил ему, и отнесся бы к его информации с настороженностью.
– Ничего не меняется под луной, – насмешливо заметил он. – Люси все та же; думает, что все проблемы решит своими сиськами…
Лассе отрицательно покачал головой.
– Она не только на сиськи рассчитывает, – возразил он. – Хотя, конечно, на них тоже. Она предлагала мне союз. Точно что-то недоброе задумала.
– Что именно? – терпеливо поинтересовался Миша.
– Не знаю, – ответил Лассе. – Но у нее на меня целое досье, как я понял. Она знает кто я, знает меня в лицо.
– На тебя? – удивился Миша, даже привстав в своем кресле. – Почему именно на тебя?
Ситуация требовала усиленного мыслительного процесса, и Миша не поскупился – плеснул Лассе еще коньяка, и себе – для усиления мозгового штурма.
– Я думаю, – медленно произнес Лассе, вертя в длинных пальцах свой бокал, – что ей меня рекомендовали… как самое слабое звено, – он бросил на Мишу прямой, острый взгляд, и тот понимающе кивнул, смакуя ароматную жидкость. – Она что-то хочет провернуть, и ей нужен союзник. Посоветовали меня – видимо, как наиболее приближенного к семье и как наименее… дружественного, – Лассе еще раз многозначительно посмотрел на Мишу. – И такую информацию… не то, чтобы секретную, но все же… мог предоставить только тот, кто сам близок.
– Крыса, – задумчиво произнес Миша, потирая лоб. – Значит, готовит что-то серьезное. От нее всего ожидать можно. Интриганка. Паучиха. Черная вдова…
Миша снова потер лоб задумчиво; на столе его завозился телефон – кажется, звонил кто-то в связи с делом Леры, – и Лассе, понимающе кивнув, поднялся и вышел, оставляя хозяина одного.
Стоило ему переступить порог Мишиного кабинета и закрыть за собою двери, как на него налетела Лера.
– Акула! – выдохнула девушка, и он ощутил поцелуи, множество поцелуев на своих щеках, на лбу, на губах, прежде, чем понял, за что. – Акула! Ты ее отшил! Отшил ее!
– Что ты творишь, Лерка, – шепнул Лассе, сдавшись мгновенно, вспыхнув от ее ласки, от ее горячности. Он обхватил ее, откинул ее головку на свое плечо и поцеловал ее губы – сладкие после поедания вишневых пирогов Аньки, – позволил ей запустить руки под свое пальто, и сам нащупал ее грудь свозь тонкую ткань одежды. – Ты зачем меня дразнишь? Лера, Лера…
Целоваться под дверями кабинета Миши – это вам не оплеухи пацанам раздавать; нежная страстная ласка никогда еще не была так сладка, так желанна и остра, как сейчас, с привкусом адреналина, с головокружением от желания и опасности. "Нужно быть осторожным, – думал Лассе, – нельзя тут, сейчас..." Но оторваться от девушки не было сил; не хотелось отталкивать ее руки, не хотелось прекращать ласкать ее губы языком, не хотелось ни на миг ее отускать – и даже тени разочарования не хотелось видеть в ее глазах. А разочарование было бы непременно, если бы он отступил, если б он прислушался к голосу разума... Лассе все это понимал – и все равно поддавался, отвергая здравый смысл, ставя Леру и ее проявление чувств к нему выше потенциальной перспективы быть заживо сожранным Мишей.
– Девочка моя, – шептал Лассе, исцеловывая пухлые губы Леры, ее тонкую шейку, ее плечико, вынырнувшее из выреза блузки. – Как же я мог ее не отшить, ведь у меня ты есть?
Лера не отвечала; запустив пальцы в его черные волосы, она блаженно прикрыл глаза, тая в его ласках.
– Аку-у-ула! – вдруг раздалось злобное шипение со стороны темной прихожей, и Анька походкой голодного медведя выкатилась на свет.– Ах ты, паршивец кучерявый, похотливый ты головастик! Ты что же это творишь?!
Глава 15. Сундук открывается легко
Анька была зла как стая тощих медведей в промозглом марте.
Одного взгляда ей было достаточно, чтобы понять – эти двое не просто дружески поцеловались на прощание. Друзья не ласкают языками губы друг друга; друзья не поглаживают друг друга меж ног – так, как поглаживала ладонь Лассе Леру, мягко и нежно. К тому же, Анька слишком хорошо знала, как выглядит Лассе, когда его охватывает страсть, как он движется и как касается женщины… И Лера – она млела и нежно постанывала, позволяя гладить свой животик, подставляясь под ласки и выпрашивая их.
Подобно отважному Давиду, изготавливающемуся победить Голиафа, Анька наступала на Лассе, зловеще раскручивая сетку с картофелем, как пращу, и тот сообразил, что сейчас его будут лупить пыльным мешком по голове, да и вообще куда придется. А он очень не хотел бы, чтобы его щегольское пальто превратилось в подобие одеяния деревенского пугала.
– Мерзавец, – низким утробным голосом кровожадно рычала Анька. – Похотливый ты скунс! Она же совсем ребенок! Ребенок! Ты в два раза старше нее, кучерявый ты пижон!
– Я сама! – отважно пискнула Лера, защищая любовника, но Лассе сориентировался раньше.
Анька и подумать не могла, что его руки могут причинять боль.
Где-то глубоко в ее памяти все еще живо было воспоминание о наслаждении, которое умели дарить ласковые руки Лассе, но никогда его ладные, словно выточенные из слоновой кости, красивые пальцы не причиняли ей боли до сегодняшнего дня. А сейчас Анька даже вскрикнула, когда у нее на запястье словно капкан захлопнулся, и Лассе одним толчком запихал ее в первую попавшуюся дверь, оказавшуюся подсобкой для приходящих уборщиков.
Из Анькиных ослабевших пальцев выпала сетка, лопнула, и картошка раскатилась по полу, прямо под ноги Лере, которая последовала за Анькой и Лассе, испуганная, неуклюже перепрыгивая через раскатившиеся клубни.
– Паршивец! – рычала Анька, несмотря на то, что Лассе крепко сжимал ее руки, до синяков, и в его светлые глаза, так похожие на глаза Лося, было смотреть страшно. – Как же ты мог!.. Какого черта ты на девчонку полез, мерзавец! Яйценосец озабоченный! Она же девочкой… невинной девочкой была! Ничего святого! Лишь бы своим членом налево и направо размахивать! Здорово спас от изнасилования, нечего сказать! Предложил более качественные услуги, говнюк?!
– Я сама! – пищала перепуганная Лера, прижимая руки к груди.
– Конечно, сама, – рычала Анька, припертая к стенке, с ненавистью буравя взглядом Лассе. – Он умеет сделать так, чтоб сама! Ты знаешь, почему он Акула? Это ж я его так обозвала! Потому что он таких дур, как мы с тобой, на завтрак пачками драл! Помоложе, потупее, посочнее, а?
Лассе взревел и встряхнул Аньку так, что на миг у нее ноги оторвались от пола и она пребольно стукнулась затылком об стену, взвизгнула и перестала орать.
– Прекрати, – нервный спазм перехватил горло Лассе, и тот мог только шипеть – зловеще и угрожающе, как змей. – Прекрати-и-и…
Анька, изумленная, подчинилась ему, словно завороженная яростным взглядом его глаз, которые от злости словно побелели.
– Ань, он не хотел, – пищала Лера еле слышно, трясясь от ярости. – Я сама… Но я люблю его, Аня! Ну и что, что старше! Я люблю его…
Лассе тряхнул головой, справляясь со своей яростью, облизнул пересохшие губы, прикрыл глаза, в которые теперь смотреть было просто страшно. Вот еще один урок от жизни; теперь, сейчас, он готов был Аньке голову свернуть не за зеленку, и не за розовые трусы, которые она как-то напялила на него, а как раз за то, что она вспомнила, что когда-то женщин в его жизни было немерено. Много; сотня, две?.. И все они были для него всего лишь новыми телами. И только.
Он не хотел, чтобы Лера знала об этом. До судорог боялся, что она узнает и начнет взглядом в толпе выискивать соперниц, плакать и маяться от ревности, думать о том, что вдруг ему надоест, и он вернется к прошлой жизни… Нет, только не это! И крамольную мысль Аньки о том, что Лера для него всего лишь такое же ничего не значащее свежее тело, интерес на пять минут, что она стоит так же дешево, как и прочие его увлечения, он хотел задушить в зародыше. Все серьезно, детка. Серьезнее, чем ты можешь предположить…
– Есть, – прошипел он, кое-как справившись с собой и глянув Аньке в глаза, произнес он. – В моей жизни, может, мало святого, но оно есть. И Лера… Я люблю ее. Поняла? Это не просто так, это не то, о чем ты говоришь, слышишь! Я люблю ее.
– Ну, конечно, – язвительно поддакнула недоверчивая Анька, нарочно зля Акулу, и тот снова тряхнул ее, едва не рыча от злости.
– Я сказал, – рявкнул он. – В любом случае, я сам объяснюсь с Мишей, сам, ясно? И не сейчас, когда у него забот полон рот. Не смей ему говорить, поняла? Ему сейчас не до того!
– Ага, – издеваясь, ответила смелая Анька, хоту я нее поджилки тряслись от того, каким страшным взглядом смотрел на нее Лассе. – Лосю скажу. Он просто уроет тебя.
– Не уроет, – посмеиваясь, ответил Лассе. – Если придется подраться – не уроет. В этом вопросе я профи. Всегда любил помахать кулаками!
– Всегда урывал, – заметила справедливая Анька, даже в воображаемом поединке болеющая за мужа. По губам Лассе скользнула улыбка, горькая и озорная одновременно, он разжал пальцы, и Анька с шумным вздохом облегчения сама свалилась ему под ноги, как мешок с картошкой, потирая помятые запястья.
– Ты так ничерта обо мне не поняла, – трясясь от бессильной злобы, произнес Акула. – Ничерта! Он всегда урывал меня, потому что я не отвечал! Брат – это одно из того святого и настоящего, что у меня есть! Я знал, я понимал, что заслуживаю, поэтому… Ты же знаешь, – голос его дрогнул, – я могу его дразнить, но по-настоящему больно… я не хочу ему делать. Никогда не хотел. Так что не делай из меня чудовище. Есть во мне человеческие чувства. Есть. Но сейчас, за Леру… если надо будет – я отвечу. Подеремся. Рассорить нас хочешь? Хорошо, я готов и на это. Он потом поймет меня. Потом.
Анька прикусила язычок, припоминая бурные восторги Миши по поводу подвигов Лассе. Да, это были всего лишь юнцы, но их было пятеро, и впятером они не то, что побить – они и пальцем не успели шевельнуть. Не осмелились; не смогли. Тот же Фред, похваляющийся чемпионством колледжа по боксу, схлопотал жесточайшую плюху от потешающегося Акулы. Для Акулы драка была игрой, он дрался на азарте, на адреналине, ловко, умело,быстро. А Лось... он просто ломал. Но чтоб сломать, надо поймать. Поди, поймай этого шустрого скользкого хищника...
– Развоевался, Шварценеггер сушеный, – буркнула Анька, устало поднимаясь во весь рост, потирая запястья. – Женишок-перестарок, тоже мне… Только попробуй, тронь Лося! Тоже денежек хочешь Леркиных? – подозрительно произнесла Анька, и Лассе едва ногами от злости не затопал.
– Я и сам не нищий! – взревел он. – Почему у вас впереди всего идут деньги?! Я же однажды сказал тебе – я хочу и могу зарабатывать сам! Я сам все возьму, что мне будет нужно! Все!
Анька с интересом прищурилась; да, Лассе не беден. Даже неплохо обеспечен. Но… интересно, он хоть представляет масштаб Леркиного наследства?
– Ань, я сама… – еще раз прошептала Лера.
Лассе бросил на нее быстрый взгляд; девушка от страха побелела, и ему сразу вспомнилось, как она напугалась приезда Люси, как она стала беспомощной, почти парализованная всепожирающим страхом. Так же, как тогда, у нее сейчас были огромные, перепуганные глаза и так же дрожали крепко сжатые кулачки. Это зрелище разрывало душу, и Лассе шагнул к ней, обхватил ее, прижал к себе, несколько раз поцеловал в лохматую макушку.
– Ничего, – ободряюще сказал он. – Ничего не бойся. Я все решу. Не бойся. Я с тобой!
– Етидрицкая сила! – всплеснула руками Анька. – Прям, Тристан и Изольда! Гулял, гулял, жрал офисный планктон тоннами, девчатину свежего урожая косил, и вдруг вот те на!
– Просто она моя, – ответил Лассе, любовно приглаживая ладонью волосы Леры. – Особенная. Ты же знаешь, как оно бывает. Как у вас с Анри. Может быть много женщин, но ни одна из них не та. Не особенная. Лера – моя особенная. Единственная. Моя.
– Ну и дела, – пробормотала Анька, почесывая озадаченно затылок. – Акула, ты чо, правда… реально попался?! Лерка, мартышка, ну куда ты лезешь?! Ну, обманет же, девка-дура! Это ж… Акула! Это тебе не твой Фред даже, это еще дряннее стервятник! Это же!..
– Не обманет, – тихо пробормотала Лера, доверчиво утыкаясь носиком в грудь мужчины. – Он тоже меня любит…
– Куда таскался-то? – уже по-мирному спросила Анька, все еще стараясь ворчать и делать вид, что зла, встряхиваясь, приводя себя в порядок. – Ну, черт, наставил синяков! Лось точно тебе всю башку свернет…
– Встречал Люси Комбз, – неохотно ответил Лассе, наблюдая, как Анька растирает вспухшие руки. – У нее на меня досье. Она ищет союзника для своих махинаций, и кто-то посоветовал ей меня. И она буквально одержима идеей выдать Леру за этого... за этого таракана. Интересно, зачем?
– Так он ее племянник, – заметила Лера, и Лассе с Анькой воззрились на нее. Лассе осторожно отнял девушку от своей груди, заглянул в ее перепуганные глаза и осторожно переспросил:
– Что-что, еще раз?..
– Он племянник ее, – тихо повторила Лера, съежившись и пряча взгляд от Акулы. – Она не велела никому об этом говорить… Она грозилась, что запрет меня дома, если об этом кто-то узнает...Что-то говорила про законы, я не очень помню...
– Но мне-то сказать могла! – воскликнул Лассе, звонко шлепнув себя по лбу. – Вот легко отпирается сундук!..
– Ларчик просто открывался, – автоматически поправила хмурая Анька. – Все гениальное всегда просто. Так она хочет завладеть всем. Фред становится мужем и официально имеет право распоряжаться деньгами.
– А Люси сказала, что он тряпка, – отозвался Лассе. – У нее вышло бы подчинить его своей воле на раз. Он притащил бы ей все в зубах по щелчку. Отлично! Я по своим каналам пробью эту семейку; я обещал Люси, что у нее эта афера не выгорит – теперь я просто уверен, что Миша не даст согласия на этот брак, никогда! Попалась, Люси! Черта с два она теперь получит!
Эти слова Лассе произнес, пожалуй, слишком громко, и дверь в их каморку внезапно распахнулась. На пороге стоял Миша, встревоженный и удивленный.
– А чего это вы тут спрятались? – подозрительно произнес он, обведя троицу взглядом.
