Текст книги "Том 4. Стихотворения"

Автор книги: Константин Бальмонт

Сумасшествие

 
Земля сошла с ума. Она упилась кровью,
Пролитой бочками. Нет, даже винный склад,
Где втулки вырваны, и вин багряных яд
Пролился на сто верст, и ввергнул в долю вдовью
 
 
Два миллиона жен, и черно-красной кровью
Явил поля кругом бурлящий водопад,
Не в силах намекнуть на тот безмерный ад,
Что дух творит людской, предавшись прекословью.
 
 
Слова все сказаны. Они бродячий труп.
Где вынута душа, там только привиденье.
И лишь змеиный глаз. И только ведьмин зуб.
 
 
Дух благостный засох. Сгорели все растенья.
И если есть еще движенье жестких губ,
Молись, чтоб колос встал из бездны запустенья.
 

4 августа

Хлеба нет

 
Есть хочется. А хлеба нет.
Я это знал в Москве забытой,
В Москве когда-то именитой,
Где саранча бесовской свитой,
Засев, сидит уж много лет.
Я голоден. И хлеба нет.
 
 
  Работаю. Чуть брезжит свет.
  Работаю. Изнемогаю.
  Терпенью пленника нет краю.
  Надеюсь. Жду. Томлюсь. Сгораю.
  Метелью занесен мой след.
  Я есть хочу. Но хлеба нет.
 
 
Последний дорогой предмет
Давно уж продан лиходеям.
Опутаны бесовским змеем,
Мы стынем. Низимся. Немеем.
Ничей к нам не дойдет привет.
И голодно. И хлеба нет.
 
 
  А тут же рядом тот же бред.
  Жена. Сестра. И мать. И дети.
  В одной холодной жалкой клети.
  В тисках единой цепкой сети.
  Я в теле чувствую скелет.
  Хоть корку хлеба. Хлеба нет.
 

4 августа

К братьям

 
Я Христа в мучениях не видел.
Я устал бродить по всем векам.
Но пойму прощение к врагам.
Помогите тем, кто вас обидел,
Этим серым темным мужикам.
 
 
Сколькие из них грабеж свершили.
Сколькие убили. Или все?
Час был враг и правде и красе.
В них века метнули вихрем пыли.
Не взошел посев на полосе.
 
 
И они ли были нам врагами?
Не они, а те, чья мысль – вертеп,
Кто для Бога всей душой ослеп.
Размягчим наш дух в родимом храме,
Жизнь да будет там, где ныне склеп.
 

4 августа

Возмездие

 
Когда глашатай грабежа и казни
Сказал толпе: «Награбленное грабь!»,
Он плыл в ладье, едва качала рябь,
И с бурею играл он без боязни.
 
 
Но слишком много было в том соблазне.
Раскрылась глубже дьявольская хлябь.
И он напрасно говорил: «Ослабь!» –
Тем духам, с кем он в темной был приязни.
 
 
Из самой Преисподней Сатана
К нему пришел. Крепка была подмога.
И разлилась кровавая дорога.
 
 
И тянется. Еще не свершена,
Но он сполна узнает силу Бога.
В свой час он выпьет кубок свой до дна.
 

4 августа

В несосчитанном

 
Мы в Несосчитанном. В немом Неисчислимых.
В Непредусмотренном. Лань не предвидит льва.
Его предчувствует чуть-чуть, пока жива.
Но когти, пасть, прыжок, все это где-то в дымах.
 
 
А дым восходит вверх из жерл всегда палимых.
Есть где-то там внизу такая голова,
Полмира – мера ей, и клык – ее слова,
И путь ее – пробег в полях необозримых.
 
 
Кто хочет распознать сполна ее судьбу,
Тот должен развернуть такой папирус старый,
Где каждая строка есть кровь и злые чары.
 
 
Он должен много раз живой побыть в гробу.
Мы схвачены врасплох. Мы втянуты в пожары,
Не вняв, что Ангел Бездн дохнул в свою трубу.
 

7 августа

Набат

 
Лишенный Родины, меж призраков бездушных,
Непонимающих, что мерный мудрый стих
Всемирный благовест средь сумраков густых,
Один любуюсь я на звенья строк послушных.
 
 
Они журчащий ключ во днях пустынно-душных.
В них сговор солнц и лун для праздников святых,
Веселый хоровод из всплесков золотых,
В них грозный колокол для духов двоедушных.
 
 
От звуковой волны порвется злая сеть.
Качнувшись, побегут в пространство привиденья.
Все дальше, дальше, прочь от грозового рденья.
 
 
А бронза гулкая и стонущая медь,
Возникши в воздухе глаголом осужденья,
Продлят свой долгий гуд, веля Судьбе – греметь.
 

12 августа

Лавина

 
Храня молчание, гигантская лавина
Проходит местности, где смерть и нищета.
Сто тысяч ртов сухих. Во взорах темнота.
Сгоревшие поля. Сожженная равнина.
 
 
Ни одного снопа для темного овина.
Нет больше колоса. Бесплодье. Нагота.
Забыть закон людей. Забыть закон Христа.
Один закон: Бежать. Что дальше, – все едино.
 
 
Идут, идут, идут. Они должны идти.
Кто пал под тяжестью, добыча он канавам.
И будет там лежать на дне зловеще-ржавом.
 
 
А если встретят что живое на пути,
Нахлынув, разгромят в своем хотеньи правом: –
В необходимости хоть что-нибудь найти.
 

12 августа

Кто?

 
Кто качнет завесу гробовую,
Подойдя, раскроет мне глаза?
Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую.
Слушаю, как носится гроза.
 
 
Закрутилась, дикая, пожаром,
Завертелась огненным дождем.
Кто велит порваться темным чарам?
Кто мне скажет: «Встань. Проснись. Пойдем»?
 
 
И поняв, что выгорела злоба,
Вновь я буду миру не чужой.
И, дивясь, привстану я из гроба,
Чтоб идти родимою межой.
 

26 августа

Три заклятия

 
Я пошел за свежею водой.
Я дошел до двери запертой.
Оковала дом глухая ночь.
Не могу я жаждущим помочь.
 
 
Я пошел, чтоб хлеба принести.
Но собака злая на пути.
Говорит мне громким лаем: «Прочь!»
Не могу голодным я помочь.
 
 
Я пошел искать во тьме свечи.
Но в замках ломались все ключи.
И, хоть вижу, как сова, сквозь ночь,
Не могу невидящим помочь.
 

30 августа

Марево

 
Мутное марево, чертово варево,
Кухня бесовская в топи болот.
Эта земля, говорят, государева?
Царский ли здесь, не исподний ли плод.
 
 
  Дымное яблоко шаром багрянится,
  Ткнешь в него, – вымахнет душный огонь.
  Яблоко пухнет, до неба дотянется.
  Небо уж близко. Но неба не тронь.
 
 
Тронешь, – уходит. Шатнулось провалами.
Адское яблоко стало как гриб.
Низится, пляшет порывами шалыми.
Вправо и влево захват и загиб.
 
 
  Вот покатилось полями, равниною, –
  Выжжено поле, равнина суха.
  Малые дети питаются тиною,
  Взрослым достались объедки греха.
 
 
Только в болотах похлебка есть мутная.
Голод с большими глазами идет.
Скачет бессонница, ведьма беспутная,
Ищет на ужин куриный помет.
 
 
  Снова раскрасясь густыми румянами,
  Яблоко пухнет пышней и грузней.
  Мечется шаром над мертвыми странами.
  Мутное пламя на тысячу дней.
 

6 сентября

Поединок

 
Долго я лежу на льду зеркальном,
Меряю терпением своим,
Что сильнее, в сне многострадальном,
Мой ли жар иль холод-нелюдим.
 
 
Льдяный холод ночи предполярной,
Острый ветер, бьющий снежной мглой.
Но, как душный дух избы угарной,
Я упрям и весь в мечте былой.
 
 
Думаю на льду о том гореньи,
Что зажгло меня в веках костром,
Выявилось в страсти, в звонком пеньи,
Сделало напев мой серебром.
 
 
Велика пустыня ледяная,
Никого со мною в зорком сне.
Только там, средь звезд, одна, родная,
Говорит со мною в вышине.
 
 
Та звезда, что двигаться не хочет,
Предоставя всем свершать круги,
В поединке мне победу прочит,
И велит мне: «Сердце сбереги».
 
 
И, внимая тайным алым пляскам,
Что во мне свершаются внутри,
К синим льдам, как в царстве топей вязком,
Пригвожден, хоть стыну, жду зари.
 
 
Ходит ветер. Холит вьюгу,
Льды хрустят. Но вышний воздух тих.
Я считаю годы и минуты,
И звезде слагаю мерный стих.
 

10 сентября

Нить

 
Закрой глаза, и будет ночь,
Раскрой глаза, и будет день.
Гони мечтой все тени прочь,
И в пурпур жизнь свою одень.
 
 
Не подчиняйся ни векам,
Ни черным дням, случайно-злым.
Мы вечно к светлым берегам
Плывем, и горе наше – дым.
 
 
На ткацком бешеном станке,
Издревле, в пряже грязь и кровь.
Но светлой ткани вдалеке
Ты нить из света приготовь.
 
 
Когда кипит лесной пожар,
Густой пожар в сто дней пути,
Как нам искать цветочных чар,
Как красных ягод нам найти.
 
 
Но вот, хоть силен был поджог,
Хоть с четырех, со всех сторон,
Он все же леса сжечь не мог,
И снова сосен нежен звон.
 
 
И все пожарища веков
Кончались шелестеньем нив.
Заря придет, лишь будь готов,
И в грозной бездне будь красив.
 

10 сентября

В Преисподней

 
Сорвавшись в горную ложбину,
Лежу на каменистом дне.
Молчу. Гляжу на небо. Стыну.
И синий выем виден мне.
 
 
  Я сознаю, что невозможно
  Опять взойти на высоту
  И без надежд, но бестревожно,
  Я нити грез в узор плету.
 
 
Пока в моем разбитом теле
Размерно кровь свершает ток,
Я буду думать, пусть без цели,
Я буду звук – каких-то строк.
 
 
  О, дайте мне топор чудесный –
  Я в камне вырублю ступень,
  И по стене скалы отвесной
  Взойду туда, где светит день.
 
 
О, бросьте с горного мне края
Веревку длинную сюда,
И, к камню телом припадая,
Взнесусь я к выси без труда.
 
 
  О, дайте мне хоть знак оттуда,
  Где есть улыбки и цветы,
  Я в преисподней жажду чуда,
  Я верю в благость высоты.
 
 
Но кто поймет? И кто услышит?
Я в темной пропасти забыт.
Там где-то конь мой тяжко дышет,
Там где-то звонок стук копыт.
 
 
  Но это враг мой, враг веселый,
  Несется на моем коне.
  И мед ему готовят пчелы,
  И хлеб ему в моем зерне.
 
 
А я, как сдавленный тисками,
Прикован к каменному дну.
И с перебитыми руками
В оцепенении тону.
 

12 сентября

Река

 
Я шел в ночи пространствами чужими,
Полями, виноградниками, вдаль.
Моя душа была как в едком дыме,
Меня вела незрячая печаль.
 
 
Я потерял, давно и безвозвратно,
Желанных снов раскидистый узор.
Чужая ночь дышала ароматно,
Не с ней вступал я в детстве в договор.
 
 
Не этих звезд мне ворожили звенья,
Я потерял в путях свою страну.
Прилив ушел, и я, как привиденье,
Средь раковин морских иду по дну.
 
 
Я проходил уснувшие деревни,
Я слышал полусонный лай собак.
И тайный голос, точно тени древней,
Меня манил, давая мысли знак.
 
 
Я шел как раб магического слова,
Перекликались в воздухе века.
И вот пришел к черте пути ночного,
Пресекла шаг широкая река.
 
 
И вдруг в душе, на берегу высоком,
Забилось что-то ласково-светло.
Каким необозримо-долгим сроком,
Слагалось это емкое русло?
 
 
Какие числа скольких здесь усилий
Сплетали пляску капель в звездный счет?
Но ход ключей, сочась в земной могиле,
Пробился вверх, в веках река течет.
 
 
Я шел домой. И после пытки знойной
Вернулся, не жалея ничего.
И, наклоняясь над дремлющим, спокойный,
Поцеловал ребенка моего.
 

16 сентября

Ночью

 
Ночью, к утру, мне не спится,
Думы темные томят.
То не может измениться,
Что в душе скопляет яд.
 
 
Нет, не Божье дуновенье
Над планетою Земля,
А исподних духов рвенье,
Кровью залиты поля.
 
 
Не Господнее влиянье,
Брат для брата лютый зверь.
Темной чары обаянье
Было встарь, и есть теперь.
 
 
Я лежу испепеленный,
Догорая как смола,
Но не тихий, но не сонный,
А взметенный в бездне зла.
 
 
Я прикован к мертвой глыбе,
В сердце взявший семь мечей,
Я раскинутый на дыбе
Под рукою палачей.
 
 
Я горю в бореньи трудном,
Напрягаю жадный слух.
И пронзенно, гласом судным,
В темноте поет петух.
 
 
К новой боли неуемной
Вмиг уводит этот звук.
Вот он, крест из бездны темной,
Гвоздь готов для ног и рук.
 
 
Мрак духовный – злой кудесник,
Жутки тайны бытия.
Самый добрый благовестник
Был лукавая змея.
 
 
Петр, чье имя – крепкий камень,
В час, когда пришла черта,
Погасил свой лучший пламень,
И отрекся от Христа.
 
 
Так скорблю, изнемогая.
Но внезапно, в тишине,
Бледный призрак, мать родная,
Наклоняется ко мне.
 
 
Из пределов отдаленных,
Путь свершив, пришла опять.
Принесла цветов мне сонных,
В каждом звездная печать.
 
 
И немедля, как ребенок,
Всхлипнув раз и два, я сплю.
Луч прядется, бел и тонок.
Как я этот свет люблю.
 
 
Только Мать нам не изменит,
Уведет бессонных к сну.
Буря в Море горы пенит,
Я плыву и не тону.
 

17 сентября

Ночная пляска

 
Их было триста, привидений,
И шестьдесят еще, и пять.
И я, ночной дождавшись тени,
Вмешался в раут их опять.
 
 
  Чтоб не нарушить этикета,
  Надел я саван из холста.
  И в зыби факельного света
  Кругом плясала темнота.
 
 
Спина к спине, лицом в пространство,
Плясали духи, семь и семь.
И выявляла их убранство
Огнем пронизанная темь.
 
 
  Как будто диво-дровосеки,
  Что рубят лес без топора,
  Те женщины, те человеки,
  Что были живы лишь вчера.
 
 
Как бы ткачи незримой ткани,
И отощавшие жнецы
В кроваво-пляшущем тумане
В невольной пляске мертвецы.
 
 
  Плясать им не было отрады,
  И все ж плясал их бледный круг,
  И вились волосы как гады,
  И закривились крючья рук.
 
 
И дух один, дугою руки,
На коже грузного быка,
На барабане сеял звуки,
Диктуя скоки трепака.
 
 
  И дух другой – на тени
  Вел наступательной войной,
  И для плясавших привидений
  Вливались в чан и кровь и гной.
 
 
И третий дух – по черствой корке
Бросал теням из темноты,
И, как у раковины створки,
У них приоткрывались рты.
 
 
  И тени с ужасом кружили
  Непрерывающийся пляс.
  Не подчиняясь звездной силе,
  Не двигался тот жуткий час.
 
 
Та сатанинская затея
Все длила ход свой в диком сне.
Вдруг ощутил я, холодея,
Что саван мой прилип ко мне.
 
 
  И, бросив ту, с кем был я в пляске,
  В полях, где не видать ни зги,
  Я убегал из страшной сказки,
  И слышал сзади бег Яги.
 
 
Я в жизни вновь, в часах, в их смене,
Я на цветущем берегу.
Но, отойдя от привидений,
Сорвать свой саван не могу.
 

21 сентября

Навождение

 
Каждый день напрасно трачу силы,
И, едва пробьет полночный час,
Из меня вытягивают жилы
Дьяволы с пожаром в глуби глаз.
 
 
Окружат и смотрят молчаливо,
Пусть я вижу, как в глазах у них
То горит, чем мысль была счастлива,
Весь восторг надежд и снов моих.
 
 
Так стоят до самого рассвета,
И в пожаре глаз их вижу я,
Что во власти их зима и лето,
И что правит душами Змея.
 

22 сентября

Три упруга

 
Три стройных мачты, три упруга,
Над палубой как три ствола.
Они в ветрах крепят друг друга,
В затишье смотрят в зеркала.
 
 
И в вихрях Севера и Юга
Их манит молнийная мгла.
Перешепнулись парусами: –
«Войдем в морские чудеса».
 
 
Проплыли даль под небесами,
И сохранилась их краса.
От трех упругое над волнами
Упругой воли голоса.
 

27 сентября

Российское действо

 
Переклюкал хитрый Бесище
Благомысленных людей,
Заманил на перевесище,
Там, где место для сетей.
 
 
И, глазами лупоглазыми
Легковерных осмотрев,
Бил их лютыми проказами,
Изрыгнул свой ярый гнев.
 
 
С парусами и упругами
Разлучив, припрет к земле,
Да вовек пребудут слугами
Утопающих во зле.
 

27 сентября

Проклятая свадьба

 
Я устал молиться детски Богу.
Как могу прочесть я «Отче Наш»?
На большую выгнан я дорогу,
В час, как гости пьют из брачных чаш.
 
 
  А моя желанная, Невеста,
  В шутовской одетая наряд,
  Рядом с палачом имеет место.
  И молчит. И мысли в ней болят.
 
 
Ворожбой затянутая злою,
Помнит ли еще она меня,
В час когда играет буря мною,
В миг когда я падаю, стеня?
 
 
  Пред гостями нечестивой свадьбы
  Соловьями женщины поют,
  Чтобы им светить, горят усадьбы,
  Города, деревни пламень льют.
 
 
И пока в чертоге, в красках алых,
Песни, смех, и пляс, и пьют вино,
Убивают пленных там в подвалах,
В красном доме черное есть дно.
 
 
  А Невеста мутными глазами
  Смотрит, как меняется черед,
  Как ряды танцуют за рядами,
  И сама себя не узнает.
 
 
Вкус узнав истоптанного праха,
Зрением двойным я с ней в бреду.
Ветер пыльный бьет в меня с размаха.
Я иду. Я падаю. Иду.
 

27 сентября

Красные капли

 
Красные капли, ушедшие в Русскую землю,
Красные капли, до времени павшие в прах,
Ночью беззвездной я голосу вашему внемлю,
Как вы бежите, поете о злых временах.
 
 
Каждая капля слилась с безграничным потоком,
Каждая капля блюдет в переплеске черед,
Каждая капля глядит упрекающим оком,
Каждая капля о порванной жизни поет.
 
 
Ночью безлунной я красные капли считаю,
Ночью беззвездной мне странная песня слышна,
Тенью глядящей хожу по далекому краю,
Слышу, как капли звенят, упадая до дна.
 
 
Красные капли, упавшие в Русскую долю,
Если б хоть знать, что когда-нибудь вспыхнете вы
Свежим расцветом по Русскому лугу и полю,
Жертвенным цветом, глядящим в простор синевы.
 

1 октября

Заснувший страх

 
Он задремал. Раскинулась широко
Страна, где много обмелевших рек.
И правое закрыто плотно око,
А левое белеет между век.
 
 
Зрачки не видят. Слух тупой не слышит.
В кровавом сердце черно-красный пляс.
Как волк во сне, прерывисто он дышет,
И новых жутких сказок зреет час.
 
 
Под серым прахом много смертных впадин.
Там в каждой труп червям закабален.
Заснувший страх жесток и плотояден.
Он ест тела. Он ест и тень имен.
 
 
Лишь за одно название, за имя,
За мысль, за призрак мысли, будь в земле.
Сгорело много тысяч в едком дыме,
Упало много тысяч в красной мгле.
 
 
Есть области, где волей злого страха
Людьми кормили рты холодных рыб.
Другими – псов, дав трупам мало праха,
Средь взрытых изнасилованных глыб.
 
 
И в час, когда я мертвенные звоны
Влагаю в этот мерный ток стиха,
В аду голодном меркнут миллионы,
К ним смерть идет, хоть нет на них греха.
 
 
А страх, заснув, боится лишь минуты,
Когда, по воле Солнца, дрогнет тьма.
И, новых лжей, во сне, свивая путы,
Чужие исчисляет закрома.
 
 
Благая Воля, ужас был в избытке.
Терзаемых от гибели избавь,
И прекрати невыносимость пытки,
Где явь есть сон, и страшный сон есть явь.
 

7 октября

Забытый

 
Я в старой, я в седой, в глухой Бретани,
Меж рыбаков, что скудны, как и я.
Но им дается рыба в Океане,
Лишь горечь брызг – морская часть моя.
 
 
Отъединен пространствами чужими
Ото всего, что дорого мечте,
Я провожу все дни как в сером дыме.
Один. Один. В бесчасьи. На черте.
 
 
Мелькают паруса в далеком Море.
Их много, желтых, красных, голубых.
Здесь краска с краской в вечном разговоре,
Я в слитьи красок темных и слепых.
 
 
Мой траур не на месяцы означен,
Он будет длиться много странных лет.
Последний пламень будет мной растрачен
И вовсе буду пеплом я одет.
 
 
И может быть, когда туда, где ныне
Бесчинствует пожар бесовских сил,
Смогу дойти, лишь встречу прах в пустыне,
Что вьется в ветре около могил.
 
 
И может быть, мне не дождаться мига,
Когда бы мог хоть так дойти туда,
Приди же, Ночь, и звезд раскройся книга,
Побудь со мной, Вечерняя Звезда.
 

9 октября

В черном

 
На деревне, далеко, прерывный напев петухов.
Скоро будет к заутрени благовест литься тягучий.
Я устал размышлять о сплетеньи лучей и грехов,
Как ни есть, я таков. Я в не слышащем мраке певучий.
 
 
Помолиться хотел. Я не знаю молитв никаких.
Отче Наш. Богородица. Детская. Светы лампадки.
А откуда же посвисты вражьи набегов лихих?
Будет детям в беде только Мачиха строить загадки.
 
 
Загадает, как можно волков накормить, сохранив
Серебристых ягнят. Как построить твердыню из праха.
Как поднять золотые колосья растоптанных нив.
Как убийство убить, не коснувшись всеокого страха.
 
 
Я горю и не сплю. Неоглядна бездонная ночь.
Колокольная медь задрожала растущею силой.
Всескорбящая Мать, или ты мне не можешь помочь?
Дай увидеть твой взгляд, и в мгновениях черных помилуй.
 

Заколдованная область

 
В жерле, где лгущие куют терзанья честным,
В берлоге ужасов, застенков, и химер,
В вертепе огненном тысячеверстных мер,
Просторном – для беды, и для благого – тесном,
 
 
Я зрением двойным, я чувством бестелесным,
Брожу среди людей различных дум и вер,
Но всюду – край тоски, который тускло-сер,
Он унижением окован повсеместным.
 
 
Как в сказке детских дней, там всюду волчий глаз.
Там волчьи ямы есть, но для людей ходящих.
Там ходит дух людской кругами в темных чащах.
 
 
Там мера времени – облитый кровью час.
И волей демонов, личиной ворожащих,
Там смертью пишется неконченный рассказ.
 

15 октября

Двойное зрение

 
Двойное зрение рождается лишеньем,
Тюрьмой, терзанием, умением молчать,
Решеньем наложить на много чувств печать,
Сознаний вековых внедряемым внушеньем.
 
 
Созвездных сил ночных законченным круженьем,
Сознаньем явственным, что можно топь и гать
Творящей волею в пути пересоздать,
Не дав своей мечте идти слепым броженьем.
 
 
Но более всего, о, более всего,
Двойное зрение дает душе разлука,
О милых брошенных забота, мысль и мука.
 
 
Вот, я закрыл глаза. Не властно вещество.
Чрез десять тысяч верст я слышу зыби звука.
И там, где в пытке брат, я около него.
 

17 октября

Бездна

 
От бездны к бездне клич. Но где ж другая бездна?
Я вижу лишь одну. В ней грязно-красный цвет.
Крутясь, вскипает, муть, не год, а много лет.
Какой угодно клич стремить к ней бесполезно.
 
 
Она безжизненна, свинцова и железна.
Ей презрен целый мир. Возненавиден свет.
Клеймо звериных чувств и воровских примет.
Лишь «Грабь» и «Убивай» – в ней эти два – созвездно.
 
 
Пятирогатая кровавая звезда.
Все, что не я, сотри. Всем, кто не я, возмездье,
И гибнут области, деревни, города.
 
 
Земля не хочет цвесть. В реках гниет вода.
Когда ж иных огней зажжется семизвездье,
И муть бесплодная сотрется навсегда?
 

17 октября

Мысль

 
Я брошен был врагами в львиный ров,
Но львы, придя, меня не растерзали,
Они, ласкаясь, ноги мне лизали,
И синий свет, прекрасен и суров,
 
 
С небес, из распахнувшихся шатров,
Сошел ко мне, я был в высоком зале,
И звезды ожерелье мне низали,
Чтоб мир души был мерой всех миров.
 
 
И снова, за грядой тысячелетий,
Низвергнут я в берлогу, чтоб скорей
Погибла мысль от челюсти зверей.
 
 
Но в паруса я обращаю сети.
И в красный цвет играющие дети
Моих не остановят кораблей.
 

18 октября

Там

 
Ты говоришь мне, почему
Я не в напеве предвещанья
О том, что вечных зорь венчанье,
Пронзить сцепляющую тьму?
Я знаю высшее звучанье,
И этот дар, как никому,
Мне дан, быть может, одному.
Но леденит меня молчанье.
 
 
В краю, где длится пир врагов,
Где ткут из сгустков крови ткани,
Нет, в долгом звяканьи оков,
Не изнасилованных слов,
Не изуродованных зданий,
И не растленных обещаний.
 

18 октября

Следопыт

 
В глухую загнанный трущобу,
В незрячей темно-серой мгле,
Как труп в гробу, припавший к гробу,
Я, следопыт, припал к земле.
 
 
И ясно слышу отдаленный
Неисчислимый ход людей,
Толпой идущих, разъяренной
От бешенства слепых страстей.
 
 
Страстей, пожаром трепетавших,
И долго ждавших, вековых,
Но в силе взрывчатой упавших,
Как сонмы глыб, на них самих.
 
 
И, от лавины убегая,
Забыв, что значит благодать,
Она бежит, толпа слепая,
Но больше некуда бежать.
 
 
А тот, кто загнан был в трущобу,
Он должен медлить в мертвой мгле,
К своей тоске прильнув как к гробу,
Бесплодно жалуясь земле.
 

21 октября