Текст книги "Том 4. Стихотворения"

Автор книги: Константин Бальмонт

Нежужжащия

 
Сонмы летящих, какая в вас нега,
Воздухом спетый танцующий стих.
Белыя пчелы с далекаго брега
Облачных рек и озер снеговых.
 
 
Если б вы были в гремучем июле,
Вы бы сомчались стезей грозовой.
Ныне безгласный вас выпустил улей
Веющий, реющий, тающий рой.
 

Высокия судьбы

 
  Высокия звезды,
  Высокия судьбы,
С дорогой на тысячи лет.
  И каждый пробег их
  Ликующий праздник,
В лучистое пламя одет.
  Не им ли молились
  На башнях высоких,
Смотря в голубой небосклон,
  Чтецы звездословья,
  Которыми славен
Нетленный в веках Вавилон.
  Не их ли узором
  В бессмертном Египте
И вязью согласных их строк,
  В Луксоре, в Карнаке,
  В святилищах вещих,
Горит храмовой потолок.
  Не ими ли спеты,
  Под гусли Давида,
Такие столетьям псалмы,
  Что вот и сегодня,
  Под звон колокольный,
Их хором воспомнили мы.
  О Страшном, что ходит
  Один по высотам,
В гореньи нездешней красы,
  Вещал богоизбранный
  Иов и пытку
На зведные бросил весы.
  Высокия судьбы
  Разведал в созвездьях,
Любовник пустынь, Бедуин,
  Летя на арабском
  Коне за самумом
В просторе песчаных равнин.
  Самумом промчался,
  Но в тысяче царств он
Взнесенную вскинул мечеть,
  И в ночь правоверным
  Поют муэззины,
Их голос – призывная медь.
  А если ты духом
  Морской и воздушный,
Спеши пересечь Океан, –
  Везде звездочетов
  Родных ты приметишь
Всемирно раскинутый стан.
  В краях, где агавы
  Цветут величавы,
Над гладью лагунной воды,
  Громадой стоят
  Пирамидные храмы
Во славу Вечерней Звезды.
  И если ты хочешь
  Безплотных свиданий
В обители лунных невест, –
  Дойди до оплотов,
  Где кондор верховный,
Где Южный возносится Крест.
  И если ты хочешь
  Священных сказаний
О звездных зачатьях, – читай,
  Взглянув на великий
  Подсолнечник мира,
Венчанный драконом Китай.
  И если ты станешь
  У чуждаго брега,
У края гремучей воды, –
  Припомни свой Север,
  С единым недвижным
Престолом Полярной Звезды.
  И в час прорицаний,
  В час полночи вещей,
Свой дух в среброткани одень.
  К пределам желанным
  Помчит тебя быстро
Твой северный Звездный Олень.
 

Ива

 
Чуть-чуть под ветром качалась ива,
Пчела жужжала и налету,
Замедлясь, мед свой пила счастливо,
Затем что ива была в цвету.
 
 
Потом Июль был. Горели тучи.
Был громоносный над миром час.
И ветер пьяно пропел шатучий,
Что и плакучей – удел есть пляс.
 
 
Потом, как клином вверху летели,
Серея, гуси и журавли,
Я срезал ветку, и звук свирели
Пропел, что счастье мы все сожгли.
 
 
Пожар по лесу разлился жгучий,
И строил ветер свой посвист-свист.
А ветви ивы чредой плакучей
Роняли в воду текучий лист.
 
 
И дымный, зимний, весь хрусткий воздух
Велел на тело надеть тулуп.
Для тех, кто сеял, у печки роздых,
А кто не сеял – голодный зуб.
 
 
И вились вьюги, мелись мятели,
Весь мир был белый разъятый зев.
Оцепенелый, я из свирели,
Как нить кудели, крутил напев.
 
 
А в свежем марте дохнули предки
Таким уютным родным теплом.
И опушились на вербе ветки,
И в прорубь неба собрался гром.
 
 
Копил он силу и нес апрелю
Из молний пояс для новых дней.
Смотрю в окно я. Смотрю. Свирелю.
Учись у Солнца смотреть ясней.
 
 
Как свежи в песне все переливы,
«Христос Воскресе!» всем говорю.
Пчела целует цветочек ивы,
А я целую мою зарю.
 

Надпись на коре платана

 
Платан, закатный брат чинара,
Что ведал всполох наших дней,
Когда была полнее чара
И кахетинское пьяней.
  Ты в Капбретоне знаменито
  Простер шатром свою листву.
  Но помню дальняго джигита
  И мыслью о моем живу.
Мое – кинжал, копье и пушки,
Набег, где пленник мой – Шамиль,
И на Кавказе – юный Пушкин,
Чей каждый возглас – наша быль.
  Мое – над Пятигорском тучи
  И котловина диких гор,
  Певучий Лермонтов над кручей,
  Поэта – с Небом разговор.
Мое – средь сумрачных ущелий,
Гость Солнца в Грузии, я – сам,
Моя любовь, Тамар Канчели,
Чье имя отдаю векам.
  Мое – от моря и до моря
  Луга, поля, и лес, и степь,
  И в перезвоне, в переборе,
  Та молвь, где в каждом звуке лепь.
О, Русский колокол и вече,
Сквозь бронзу серебра полет.
В пустыне я – лишь всклик Предтечи,
Но Божий Сын к тебе идет.
 

Колокольчик

 
Чашей малою качаясь, говоря с самим собой,
Нежно впил глоточек неба колокольчик голубой.
Он качнет свой взор налево, сам направо посмотрев,
На земле намек на небо, колыбелится напев.
А с бубенчиками дружен, серебра зазыв живой,
Колокольчик тройки мчится по дороге столбовой.
Говорунчик, гормотунчик, под крутой дугою сказ,
Двум сердцам, чей путь в бескрайность, напевает: «В добрый час».
Что законы? Перезвоны легче пуха ковыля.
Что родные? Два живые, двое – небо и земля.
И уж как он, колокольчик, сам с побегом столь знаком,
Бьется в звонкую преграду говорливым язычком.
Коренник – как бык могучий, шея в мыле, пламя взгляд,
А встряхнутся пристяжныя, – и бубенчики звенят.
И пером павлиньим веет, млеет шапка ямщика.
Как бывает, что минута так сладимо глубока?
В двух сердцах – один созвучный колокольчик-перебой.
Взор «Люблю!» во взор излился. Колокольчик, дальше пой.
Шире. Дальше. Глубже. Выше. Пой. Не думай ни о чем.
Солнце степь – всю степь – рассекло – как мечом – одним лучом.
Скрылись в солнце. И, качаясь, говорит с самим собой –
«Жив я, впив глоточек неба!» – колокольчик голубой.
 

Нежная тайна

Моей солнечной Нинике

 
Как не любить тебя? В горнице сердца, где все – сребробить,
Все – златоткань, мне желанно любимую тайну хранить.
 
 
Нежная тайна открылась мне в песне, звеневшей – тоской.
Берег цветах был, но сердце хотело на берег другой.
 
 
Нежная тайна, и в зиму, и в стужу, светла и жива.
Вдруг засияет в серебряной иве, расцветшей едва.
 
 
В вербной субботе свечой пред иконой взнесет свой закон,
Взоры потупит – и вдруг в колокольный схоронится звон.
 
 
Ласточкой быстрой, летя, прощебечет о счастьи гнезда;
Тучкою к тучке прижмется, примкнется, плывет череда.
 
 
Тихо скользнет в голубой колокольчик, лазурный качнет,
Звонкия пчелы, возьмите веселый – здесь в россыпи – мед.
 
 
Нежная тайна в березовой роще раскрылась в весне.
Тонкое жало в душе задрожало, скользнуло по мне.
 
 
Тонкий был очерк той девушки ясной, которой я ждал.
С птицами были, и хмельно испили хрустальный бокал.
 
 
Где же ты? Где же? Все реже и реже встаешь ты в судьбе.
Все мои мысли и все мое сердце – одной лишь тебе.
 
 
Что ж все теснее, короче те ночи в жерле черноты,
Где златоюной, под пенье, под струны, мне видишься ты?
 
 
Где же зарницы? Прилив огневицы? Играющий гром?
Серп Новолунний на Море дорогу пролил серебром.
 
 
Так ли дойду я, любя и тоскуя, до милой моей?
Где же дорога, ведущая строго к сверканию дней?
 
 
Дрогнули Спящей Царевны ресницы. О, жажда в крови.
Сила родная, от края до края восстань. Позови!
 

Зарубежным братьям

 
Россия в Русском сердце – всюду,
  Будь мыв раю или в аду.
  Прими изгнанье – как беду,
Но воле верь своей и чуду.
Наш путь – к родному изумруду,
  В свой час я в сад родной войду.
Пусть боль грозит мне отовсюду,
Пусть в грозной пропасти я буду, –
  И в ней мне Бог дарит звезду.
 

С Новым Годом

 
От сентября до сентября
Мой старый год и год мой новый.
От своевольнаго царя
Иной ваш счет. А я не зря
От сентября до сентября
Свиваю нить моей основы,
  В листе мне золотом конец,
  В опавших листьях мне начало.
  В багряной осени – венец.
  Я отдыхаю, мудрый жнец.
  И чу, синица, мой певец,
  Хрустальным звоном зазвучала.
Бродяга-ветер у ворот,
Но крепко заперты амбары.
Зерно к зерну – вернейший счет
Того, что было, что придет.
В знак году новому – не лед,
Зерно дает мне год мой старый.
  Святыня ржи, овес, ячмень
  И россыпь желтая пшеницы –
  Мой годовой свершенный день,
  Мой старый год – немая сень
  Над замиреньем деревень
  И улетающия птицы.
По льду люблю я быстрый бег,
Порошу первую и сани.
Но старый год мой, полный нег,
Пред тем как выбелить свой снег
И долгий мне сковать ночлег,
Являет весь размах сверканий.
  Последним годовым огнем
  Леса он превращает в терем.
  Заморским сыплет янтарем
  И в землю брошенным зерном,
  Его мы озимью зовем
  И ей мы в перезимье верим.
В знак году новому горя,
Он яблок дал мне в кладовую.
В них благовонная заря.
Ранет. Антоновка. Не зря,
Я славлю злато сентября,
В багряности благовествую.
  Рубин анисовки красив.
  Кусни. Тут прямо – губы в губы.
  Арабка. Восковой налив.
  Фонарик, диво между див.
  От яблок я душист и жив.
  Я не Адам. Мой рай – сугубый.
Огонь и в поле, и в избе, –
Поет о сентябре былина.
Но есть ущерб в его судьбе,
И кем-то молвлено в журьбе: –
Одна есть ягода в тебе,
И та – лишь горькая рябина.
  Кто это молвил, очень прав,
  Но речь его скользнула с краю.
  Находчив деревенский нрав.
  И, для продления забав,
  С огнистым горькое смешав,
  Рябиновку я наливаю,
Итак, вы видите, не зря
Здесь ходит стих мой скороходом.
Но что ж? Не рознь календаря,
А дух един – для нас заря.
Тесней. И, жизнь боготворя,
Воскликнем дружно: С Новым Годом!
 

Первый дождь

 
Первый весенний дождь,
Звон-перезвон по листам,
Воздух березовых рощ,
  Строится новый храм.
Если мне майский жук
Гудную песню споет,
Сладость в том тайных наук,
  Песни созвучной взлет.
Если, как мельник мукой. –
Вдруг я увижу, – пчела
Вся увалялась пыльцой,
  В сердце растает мгла.
Если под крышей моей,
В домике тесном, в ночи,
Ласточка нянчит детей,
  Грусти скажу: «Молчи».
И махаон на укроп
Сядет, крылами дрожа,
Вмиг я постигну, что гроб
  Это не смерть, – межа.
В куколке ты подожди,
Милый, покинувший нас, –
Если ты умер, иди
  В радостный, в вечный час.
Если не умер, молю,
Время разлуки продли, –
Верь моему кораблю,
  Буду не век вдали.
Птицы от Юга летят
Снова на Север родной,
Солнцем наполнен мой взгляд,
  Будь для меня Луной.
 

Солнечныя Зарубки

 
В день Сретенья зимы с весною
  Под снегом вздрогнула земля,
И, волю струнному дав строю,
Бродил я срывною горою,
  Весну грядущую хваля.
«Люблю! Как птица я с тобою!»
  Я пел второго февраля.
 
 
А в день за песнею девятый
  День Власья праздновали мы.
И дух мой, звуками богатый,
Смеялся, вольный и крылатый,
  При виде странной кутерьмы: –
Слуга зимы – мороз рогатый,
  Но сшиб наш Власий рог с зимы.
 
 
А там пойдет на Евдокию,
  А там и жаворонки к нам.
Я говорю: Не верьте Змию.
Верь в Солнечную Литургию,
  Весна лучом резнет по льдам,
И вешнюю вернет Россию
  Неизменяющим сынам.
 
 
В день Благовещенья нам зори
  Протянут свечи с высоты.
И на коне, как снег, Егорий,
В лугах, в лесах, на склонах взгорий,
  Засветит новые цветы.
Россия, расцветешь ли вскоре?
  Хочу, чтоб вся запела ты.
 

Ау

 
От постели к окну,
Чтобы слушать весну.
Как она за окном
Говорит соловьем.
«Кто со мной? Кто со мной?»
Среброкованный звук.
Со стозвучной весной
Знаешь смысл потайной
Всех тончайших наук.
«Кто со мной? Кто со мной?»
Ходы светов волной,
Ходы рыб в глубине,
Клады счастья на дне.
Звезд певучий узор.
И на всех, кто в бреду,
От лазури – убор,
От созведий – печать.
Вот сейчас я пойду
На «Ау!» отвечать.
Где мне встать в череду?
Где я радость найду?
Но кричит коростель: –
«Уходи-ка в постель!
Разве долю мою
И свою ты сравнишь?
Я тревожу всю тишь.
Я бегу и пою.
Ты лежишь и грустишь!»
 

Заклятый дом

 
Стропила, кровля, гребень, скат,
Чердак, весь дом, в подпольи клад.
Из труб к высотам голубым,
И днем, и ночью, всходит дым.
  В покоях зыбкая игра
  И золота и серебра.
  Во всем строении размах.
  Но в лик его заложен страх.
Немыя окна высоки,
На них резные петушки.
На кровле, утомляя слух,
Железный вертится петух.
  Чуть ветер к кровле припадет,
  Как будто лед разрежет лед.
  Чуть ветер сделает загиб,
  От петуха железный скрип.
Ворота вечно заперты.
В саду колючие кусты.
Вкруг сада – кольчатый забор,
Узлистых змей сплошной узор.
  В аллеях – только медный бук,
  И каждый сук – как выгиб рук.
  Сквозь темень листьев – крови след.
  Дерев зеленых в саде нет.
В конюшнях кони. Тихо там.
Лишь слышно ржанье по ночам.
Всю ночь там в конском скоке двор,
И топот, бег во весь опор.
  Но, чуть придет рассветный час,
  Малейший звук затих, погас.
  За целый день лишь черный дым
  Живет, всходя столбом густым.
За целый день, как молвь старух,
Железный скрип, скребет петух.
А ночью вновь, из края в край,
И конский храп, и песий лай.
  Кто строил этот странный дом?
  И кто живет, безумный, в нем?
  В ночи по лестницам шаги,
  К врагам спускаются враги.
Врага выслеживает враг,
Лукав цепляющийся шаг.
Крадутся, ждут, идут, следят,
И в остром взгляде тонет взгляд.
  Придет ли в жуткий дом восход,
  Законный Солнца оборот?
  Придет ли в царство странных бед
  Неукоснительный рассвет?
Средь обезумленных палат
Заговорит ли тайный клад?
Ворота вскроют ли простор?
Змеиный рухнет ли забор?
  Как вдоль дорог, при свете дня
  Прозрачен стук копыт коня.
  Как правда жизни хороша,
  Когда к душе идет душа.
И в медном буке, нет, не кровь,
А пурпур может вспыхнуть вновь.
И дуб, вещая, в свой черед,
Зеленым шумом запоет.
 

Степной орел

 
Степной орел присел на холмик, над ходом в землю – путь сурка.
Угрюм и зол. Все слишком близко. Он любит видеть свысока.
Смотреть привык он из далекой, спокойно-синей высоты.
А тут лишь пыль да трав зачахших горбом глядящие кусты.
Скрутившись, перекати-поле взметнется тут, подпрыгнет там.
Как будто узел змей иссохших за ветром мчится по пятам.
Была весна и было лето. Шумел прилет несчетных птиц.
Довольно он напился крови. Проворно падал сверху ниц.
Кому даны такия крылья, и зоркий взор, и острый клюв,
Тот в пасть вонзает когти с маху, с высот на нижнее взглянув.
Была весна и было лето. Цвела вся степь и вся земля.
Но Солнце выжгло все просторы, спалило море ковыля.
Недвижно-мрачен беркут серый. Не царский кус – степной байбак.
Мелькнет свистун и тотчас в нору, завидя орлий грозный зрак.
Не царский кус – пустая пташка, что вынырнет с своим «Чивит»,
И в никуда из ниоткуда летучей мышью улетит.
Но вот, на миг коснувшись пыли, он вспомнил вдруг свой нрав орла.
Раздвинул беркут тень излучин, раскрыл два мощныя крыла.
Гортанный клекот. Свист полета. И орлий дух горит светлей,
Наметив летом треугольник плывущих в небе журавлей.
 

Здесь и там

 
Здесь гулкий Париж и повторны погудки,
Хотя и на новый, но ведомый лад.
  А там на черте бочагов незабудки
  И в чаде давнишний алкаемый клад.
 
 
Здесь вихри и рокоты слова и славы,
Но душами правит летучая мышь.
  Там в пряном цветеньи болотныя травы,
  Безбрежное поле, бездонная тишь.
 
 
Здесь в близком и в точном расчисленный разум,
Чуть глянут провалы, он шепчет: Засыпь.
  Там стебли дурмана с их ядом и сглазом,
  И стонет в болотах зловещая выпь.
 
 
Здесь вежливо холодны к Бесу и к Богу,
И путь по земным направляют звездам.
  Молю Тебя, Вышний, построй мне дорогу,
  Чтоб быть мне хоть мертвым в желаемом там.
 

Я русский

 
Я Русский, я русый, я рыжий.
Под Солнцем рожден и возрос.
Не ночью. Не веришь? Гляди же
В волну золотистых волос.
 
 
Я Русский, я рыжий, я русый.
От моря до моря ходил.
Низал я янтарныя бусы,
Я звенья ковал для кадил.
 
 
Я рыжий, я русый, я Русский.
Я знаю и мудрость и бред.
Иду я – тропинкою узкой,
Приду – как широкий рассвет.
 

Додневный знак

 
Волнуй себя, яри себя, свирепь,
Напрасная сумятица столицы, –
Тебя сильней полет единой птицы,
В чьих крыльях власть, и страсть, и мощь, и крепь.
 
 
Ковыль свою качает благолепь,
Прилетных журавлей кричат станицы, –
И дух читает вещия страницы
Из книги, называющейся степь.
 
 
Тускнеет мысль в задымленном вертепе.
В безбрежном – для души додневный знак.
Под крышей все не то и все не так.
 
 
В ограде – в аде. В душном доме – в склепе.
В безгранном разверзает дух свой зрак.
И вот плывет. За голубыя степи.
 

Предельное

 
Травы расцветали,
Травы отцветали,
Травы доцвели.
В ветре закрутились,
Скомкались в пыли.
 
 
На степи дордевшей,
Тускло пожелтевшей,
Посвист ветровой: –
«Ты ли это, ты ли,
Смех и радость пыли,
Стебель неживой?»
 
 
Круглое сцепленье,
Лепь и шорох тленья,
Те же сны не те.
Миг предельный в доле,
Перекати-поле,
Пляшет в пустоте.
 

С тихим вечером

С тихим вечером в разладе…

Аглая Гамаюн

 
С тихим вечером в разладе
Как душою быть могу,
Если я в вечернем саде –
На заветном берегу?
  День уходит – как предтеча.
  С отсеченной головой,
  Что до Ангельскаго Веча
  В бездну бездн – идет живой,
Самый Ирод в жутком чуде
Вдруг утратил все слова: –
На округлом рдяном блюде
Крестоносца голова.
  От нея уходят в Вечность
  Златокрасные лучи.
  Ночь готовит звездомлечность.
  Ты – гляди. И ты – молчи.
Саломея! Саломея!
Жадной пляске только час.
Только миг соблазнам Змея,
Крепче ткется звездный сказ.
  Тихий вечер – с Вечным в ладе,
  Клонит цветик чашу ниц.
  Ходит ветер по ограде,
  Как дремота вдоль ресниц.
Но иные есть ночные,
Ввысь глядящие цветы,
Что восходят неземные
До нездешней высоты.
  Вон их взбеги, спорь не спорь я,
  Спорь не спорь ты, говоря,
  От излучин лукоморья
  До криницы, где заря.
Листья, ветви, чащи, кущи,
Дремной чары перелет.
Громной силы в темной гуще
Ночью молния испьет.
  Опрокинулось – что было
  В многоцветных нитях дня.
  Тайновидческая сила,
  Не покинь теперь меня.
Тучек легкия кочевья
Впили красный виноград.
Вплоть до звезд растут деревья,
Стал земной небесным сад,
  Вечер к Полночи взнесенный!
  О, Предтеча вдалеке,
  С головою отсеченной
  В звездоблещущей руке!
 

Обетование

 
Сомкни усталыя ресницы,
На то, что было, не смотри.
Закрыв глаза, читай страницы,
Что светят ярко там внутри.
 
 
Из бездны ада мы бежали,
И Море бьет о чуждый брег.
Но заключили мы скрижали
В недосягаемый ковчег.
 
 
Храни нетронутость святыни,
Которой перемены нет.
И знай – от века и доныне
Нам светит негасимый свет.
 
 
Когда ж ягненок с волком рядом
Пойдут одну зарю встречать,
Вдруг разомкнется нам над кладом
Теперь сомкнутая печать.
 

Облако

 
Мне снилось высокое облако,
Над ширью равнины загрезившей,
Оно разросталось, взлелеяно
Дыханьем раскидистых гор.
Объемом плавучаго острова
Оно возносилось округлое,
Руно возросло белоснежное,
Грозы подвенечный убор.
 
 
Мне снилось лиловое облако,
Готовое тешиться брызгами.
Над ширью равнины проснувшейся
Обрушился взрывами гром.
И вылилось целое озеро,
И капли алмазныя прыгали,
И таяла ткань белорунная,
Грозы опрокинутый дом.
 
 
Мне снилось разъятое облако,
Пронзенное гордою радугой,
Над ширью равнины ликующей,
Над четкими гранями гор.
Возженье молитвы пред образом,
Дороги цветистыя радуги,
Светильники с душами дружные,
Земли и небес договор.
 

Тринадцать

Леониду Тульпе

 
В тайге, где дико все и хмуро,
Я видел раз на утре дней,
Над быстрым зеркалом Амура.
Тринадцать белых лебедей.
 
 
О, нет, их не тринадцать было,
Их было ровно двадцать шесть,
Когда небесная есть сила,
И зеркало земное есть.
 
 
Все, перваго сопровождая
И соблюдая свой черед,
Свершала дружная их стая
Свой торжествующий полет.
 
 
Тринадцать цепью белокрылой
Летело в синей вышине,
Тринадцать белокрылых плыло
На сребровлажной быстрине.
 
 
Так два стремленья в крае диком
Умчалось с кликом в даль и ширь,
А Солнце в пламени великом
Озолотило всю Сибирь.
 
 
Теперь, когда навек окончен
Мой жизненный июльский зной,
Я четко знаю, как утончен
Летящих душ полет двойной.
 

Зима

 
В чертог Зимы со знаком Козерога
Вступило Солнце. Выпит летний мед.
Полет саней. Вся бархатна дорога.
Теченье рек замкнулось в звонкий лед.
 
 
Кора дерев, охваченная стужей,
Как дверь тюрьмы, туга и заперта.
Дом занесен. В нем долог час досужий.
В узорах окон звездный знак креста.
 
 
В трубе – орган. В нем ветром нелюдимым
Размерно сложен сумрачный хорал.
Дух солнечный восходит синим дымом,
Костер стодневный жарко запылал.
 
 
В березе белой солнечная сила
Запряталась, чтоб нас зимой согреть.
И пламя в печке пляшет цветокрыло,
Текучую переливая медь.
 

Дремота

 
Задремал мой единственный сад,
Он не шепчет под снегом густым.
Только вьюга вперед и назад
Здесь ведет снегодышащий дым.
  Ты куда же стремишься, метель?
  Зачинаешь, чтоб вечно кончать.
  Ты для ткани какой же кудель
  Раскрутила – скрутила – опять?
Я по дому один прохожу,
Все предметы стоят в забытьи.
От бессмертных полей на межу
Смотрят в прошлое мысли мои.
  Высоко – далеко – небосинь,
  Широко – широчайший простор.
  Занавеску в душе отодвинь,
  Рассвети мыслевнутренний взор.
Ты не сделал с собой ничего,
Что бы сердцем не сделал опять.
Отчего же кругом так мертво
И на всем снеговая печать?
  Только дымно мерцает свеча,
  Содвигая дрожащую тень.
  Только знаю, что жизнь горяча
  И что в Вечность проходишь ступень.
Отчего же, весь снежный, мороз
Наковал многольдяность преград?
Нет ответа на жгучий вопрос.
Задремал мой таинственный сад.
 

Сонная одурь

 
Что там в затишьи зеленых зыбей?
Между стеблями горящий клочок.
Зелье колдуньино, дикий репей,
  Ведьмин зрачок.
Все задремало. В лесах полутьма.
Только не дремлет Хозяин вверху.
Млеет под пнями кошачья дрема.
  Росы на мху.
Сон да дрема на кого не живет?
Только бессонны зеницы совы.
Правит седая бесшумный полет
  Сверху травы.
Правит, направит, приметит, возьмет.
Сонная одурь. Весь сон не испит.
В синей стрельчатке скопляется мед,
  Влит и разлит.
Ломок камыш. Серебрится излом.
Чаша кувшинки в ночи заперта.
Лес затянулся зеленым стеклом.
  Дым от куста.
Где это деется? В сердце ль? Во сне ль?
Кто это? Что это кроет огнем?
Зовом приснившимся кличет свирель: –
  «Вместе уснем?»
Дышет дрема. Обступил полумрак.
Срок восполняется. Зреет черед.
Ведьмино зелье. Колдующий зрак.
  Видит. Возьмет.