Текст книги "Том 4. Стихотворения"

Автор книги: Константин Бальмонт

Мексика

 
Я Вицтлипохтли, Боец.
Нет никого, как я,
Я исторгатель сердец.
Желтоцветна одежда моя,
Из перьев цвета Огня,
Ибо Солнце взошло чрез меня.
 
 
Я Вицтлипохтли, Боец.
Как колибри, пронзаю даль.
На мне изумрудный венец,
Из перьев птицы Кветцаль,
Венец травяного Огня,
Ибо Солнце взошло чрез меня.
 
 
Человек из облачных стран
Кровавость узнал чрез Бойца,
Алость цветистых ран
На бледности хладной лица.
Отнял я ноги ему,
Человеку, что любит тьму.
 
 
Среди людей Тлаксотлан
Бросает он перья-пожар,
Бросает он зарево ран,
Боец, чей меток удар.
Войну Победитель людей
Несет меж порханий огней.
 
 
Бог людей Тлаксотлан
Страхом наполнил сердца,
Пыль встает, как туман
Крутится волей Бойца.
Крутится пыль столбом,
Дымом встает с огнем.
 
 
Наши враги Амантлан,
Собери их, сбери их сюда,
Увидит их вражеский стан,
Как близок к ним враг и беда.
Собери их скорее в их дом,
Чтоб там осветить их огнем.
 
 
Наши враги Пипитлан,
Собери здесь скорее их всех,
Будет им праздник дан,
Радость бранных утех.
Собери их скорее, сбери,
Свет увидят огнистой зари.
 
 
Нет никого, как я,
Я, Вицтлипохтли, Боец.
Желтоцветна одежда моя,
На мне изумрудный венец,
Цвет колибри, лесов и Огня,
Ибо Солнце взошло чрез меня.
 

 
Со щитом он от девы рожден,
Вождь, чьи сильны полки,
Был выношен девою он,
Чьи удары – с левой руки.
 
 
Утренний храм мела,
Не знала, что будет с ней,
Не ведала, как зачала,
И стала Царицей людей.
 
 
С Неба, чей свод высок, –
Как луч из-за вышних скал, –
Из перьев блестящих клубок
В девичье лоно упал.
 
 
С копьем, со щитом был рожден
Боец, чьи движенья легки,
Был выношен девою он,
Кто так меток с левой руки.
 
 
На нее, Коатликуэ,
Устремился вражеский клич,
Но в огненной он змее
Обрел оскорбителям бич.
 
 
Четыреста Южных он
Низверг словно воды рек,
Встал за деву, кто девой рожден,
На горе Коуатепек.
 
 
Когда он раскрасил щит,
И краски явил лица,
Был грозен цветистый вид,
Победительный вид Бойца.
 
 
И тешился в бранной игре,
Кто за мать свою деву встал.
Врагов на Змеиной Горе
Как камни он всех разметал.
 

(Бог Огня)

 
В Тцоммолько, в пылающем храме Огня,
Отвергну ли жертву во имя меня?
Жрецы, удержу ли ее,
Что возникла во имя мое?
 
 
Во храме литавры стенания шлют,
Из раковин рог, и свирели поют,
И маска за маской идет,
Ряды нарядилися – вот.
 
 
И Тцоммолько – там слышно, что песнь началась,
В Тцоммолько певучий означился час.
Чего ж не приходят они?
Чего ж не усилят огни?
 
 
В Тцоммолько мне жертва должна быть дана,
От жертв человеческих воля сильна.
Уж Солнце над миром взошло,
Пусть кровь изольется светло.
 
 
В Тцоммолько уж песня коснулась конца.
Без всяких усилий достиг он венца.
Немного пришлось ему ждать,
Ворожит его благодать.
 
 
О, малая, ты, чей туманен дворец,
Но кто огневзорный готовит венец,
Да будет увенчан тобой
Бог желтый и бог голубой.
 

(Бог Севера, Бог Охоты)

 
Из Семи Пещер он возник,
Из Семи тайников теней.
Явил быстроглазый свой лик
В стране Колючих Стеблей.
Из Семи изошел он Пещер,
Чей глубинен туманный размер,
Из Семи изошел он Пещер.
 
 
Я сошел, я сошел,
У меня копье с шипом,
Из стеблей колючих сплел
Я копье с острием.
Я сошел, я сошел.
 
 
Я сошел, я сошел.
А со мною сеть,
Я ее искусно сплел.
Будет кто-то в сети млеть.
Я сошел, я сошел,
 
 
Я хватаю, я схватил,
Я хватаю, я беру.
Из Семи пришел Могил,
И хватаюсь за игру.
Я хватаю, я схватил.
 

 
Орлица, орлица, раскрашена кровью змеиной,
Могучая птица, с короной из перьев орлиной.
Густой кипарис, для Чальмекского края охрана,
Проворный Олень, копьеносица Койоакана.
Маис перед ней – как раскинутый стан.
Рокочущий с ней барабан.
 
 
Колючку агавы, колючку агавы держу я,
Колючку агавы держу наготове, ликуя,
На Божеском поле, вот здесь, для работы со мною
Ударная палка, трещетка и палка с метлою.
Маис предо мной – как раскинутый стан,
Гремящий со мной барабан.
 
 
Тринадцать Орлов – прозывается Мать Человеков,
Тринадцать Орлов – боевая богиня Чальмеков,
Из стебля с шипами копье приготовлено мною.
Задыбились перья, я вся приготовилась к бою.
Олень отточил и наметил рога.
Он ждет появленья врага.
 
 
Забрезжилось утро, приказ боевой отдала я,
Забрезжилось утро, заря заалелась живая,
Пусть пленных сюда привлачат мне, как жертве на служенье,
По целому краю пожаром пройдет разрушенье.
Орлиные перья – убранство мое,
На битву, я славлю ее.
 

 
Перед Богинею, в томленьи,
В ее Божественном владеньи,
На черепаховом сиденьи
  Беременная родила.
 
 
Перед Богиней, в устремленьи,
В ее возвышенном владеньи,
На черепаховом сиденьи
  Она ребенку жизнь дала.
 
 
Выйди, выйди, торопись,
Выйди, милое дитя,
Светом ранним засветись,
Будь как перышко, блестя,
Нежным жемчугом зажгись
Глянь, как звездочка светя,
Выйди, выйди, торопись.
Торопись, торопись.
 

 
Где пляшут, танцуют, поет там Кветцалькокскокстли.
Расцветная птица ликует, лучи снизошли.
    Бог Маиса в ответ
    Шлет певучей привет.
 
 
Огнистая птица поет и трепещут листки,
Лучистые пляшут, как бы огоньки, мотыльки.
    Цвет алый разлит,
    Бог Маиса горит.
 
 
Бог Сумерек песню мою всю расслышит сполна,
И Богу Земли эта звучная песня слышна.
    Бог Маиса поет,
    Звук сияющий льет.
 
 
Айао, айао, айао! Звук песни моей.
Внемлите, айао, внемлите, о, Боги Дождей.
    Бог Маиса цветной
    Ныне хочет домой.
 
 
Айао, айао, айао! Приди же в свой срок,
Айао, Бог Влаги, приди же, будь ближе, Тлалок.
    Бог Маиса цветной
    Ныне хочет домой.
 
 
Под звуки паденья, под звонкое пенье дождей,
Пришел Бог Маиса к скрещенью великих путей.
    Куда мне теперь промелькнуть?
    Какой же я выберу путь?
 
 
Айао, айао, айао! Скажи мне, Тлалок.
Домой ухожу я, айао, брось в капле намек.
    Бог Маиса, уйдя,
    Выйдет к брызгам дождя.
 

 
Богиня Семи Изумрудных Змей,
Богиня Семи Зернистых Стеблей,
Поднимись, пробудись скорей.
Ибо ты, наша мать, в свой уходишь дом,
В Тлалокан, где все скрыто дождем,
Возвращайся, мы ждем.
 
 
Воротись, Семизмейная, к радостям дней,
Пробудись, наша Матерь Семи Стеблей,
Поднимись, пробудись скорей.
Ибо вот ты уходишь – пока прощай –
В Тлалокан, в свой родимый край,
Снова к нам, поспешай.
 

 
Из страны дождей, тумана,
Из страны Тамоанчана.
  Я, Ксочикветцаль,
  Роза-изумруд,
  Я, Ксочикветцаль,
  Прихожу сюда,
  Там цвету и тут,
  Искрюсь, как звезда,
  И светлеет даль.
Прихожу я и гляжу,
Вновь на Запад ухожу,
В царство красного тумана,
И дождей Тамоанчана,
На великую межу.
 
 
Плачет нежный Ксочинили,
Бог агав, и трав, и лилий.
  Где Ксочикветцаль,
  Роза-изумруд?
  Где Ксочикветцаль?
  Там, где мощный ствол,
  Где цветы ростут, –
  Кровью изошел,
  Где горит печаль,
В мир гниения и тьмы
Ухожу по края зимы,
Бог Цветов и Царь Расцвета
Поманит меня на лето,
Выйдем к травам вместе мы.
 

(Бог Пьянящего Сока Агав)

 
В Койоакане, где дышет внушенье
Смутного страха и в страхе – почтенья,
Обрел себе родину Царь,
Обрел он ее еще встарь.
 
 
Бог во дворце Тецкатцонко, мы знаем,
Жаждущим свежий был Бог раздаваем.
Тут с шепотом плакал Огонь:
Не надо, шептал он, не тронь.
 
 
Бог во дворце Аксаляко, мы знаем,
Жаждущим свежий был Бог раздаваем,
Шептал тут и плакал Огонь:
Не надо, не надо, не тронь.
 

 
О, Ночной Испиватель
Освежительной пульке, той крови созревших агав,
Свой покров золотой, надевай же скорей, Замедлитель.
Дождь пошли нам для трав.
 
 
Брызжет влага живая,
Словно птица Кветцаль, изумрудом горит кипарис,
И зеленою стала змея, что была золотая,
Да сияет Маис.
 
 
Драгоценных камений
Целый ток. Чу! Напев. Это юный Маис шелестит.
Может быть, я уйду, я под землю уйду для забвений.
Так приму новый вид.
 
 
Чальчивитлю подобны,
Изумруду подобны теперь – мое сердце, мой сон.
Но я в золото там наряжусь, кину сумрак загробный
Вождь несчетных рожден.
 
 
Дай, Властитель, избыток,
Ибо стебли Маиса глядят на высокий твой склон.
Буду счастлив, когда я налью тебе свежий напиток.
Бог Дружин, ты рожден.
 

 
Цветок, мое сердце, раскрылся,
Властелин полночной поры.
Лик Матери нашей явился,
Царицы любовной игры.
 
 
  Йоалле, оайя, овайя,
  Йянтата, айяв, тилили.
 
 
Бог Маиса – в Чертоге Рожденья,
Происхожденный Дом,
Он в месте, где травам – цветенье.
Он в дне, что отмечен цветком.
 
 
  Йянтата, айяо, айяве,
  Оайяве, айяв, тилили.
 
 
Бог Маиса родился – где реки
Алой дымки и свежих дождей,
Где детей создают человеки,
Ловят рыб-драгоценных-камней.
 
 
  Ийяо, йянталя, йянтанта,
  Айяо, айяв, тилили.
 
 
Заря уж на розовой воле,
Вот, краски блеснут на листах,
И души, те птицы-Квечоли,
Вкушать будут мед на цветах.
 
 
  Йяеталя, йянтата, айяо,
  Оайяве, айяв, тилили.
 
 
Изумруды Кветцалякоатля,
Цветоносного Бога Ветров,
Змеестебли Кветцалякоатля,
Краски, павшие вниз с облаков.
 
 
  Йянталя, йянтанта, айяо,
  Айяо, айяв, тилити.
 
 
Что за радость – деревья в расцвете,
Там души блаженных поют,
Квечоли в невянущем лете,
Их стрелы ничьи не убьют.
 
 
Приношу я цветы расписные,
Златые Маиса цветы,
И белые, снежно-живые,
Оттуда, где дышут листы.
 
 
Танцуем, танцуем, танцуем,
Закрутился цветной хоровод,
Если в пляске мы с пеньем ликуем,
Бог Камней Драгоценных сойдет.
 
 
Несет он цветы молодые,
В край закатности, Тамоанчан,
И перья на нем – золотые
И вокруг него алый туман.
 
 
Заглянем, – о, сердце боится! –
Бог Маиса пришел или нет.
Бирюза мне в запястиях снится,
И в серьгах бирюзовый расцвет.
 
 
Он грезит, он в грезе, глядите,
Он в дреме, он спящий, он спит.
Какие цветистые нити,
Как тихо Маис шелестит!
 

 
Я оттуда, где сломанный ствол
Алой кровью своей изошел,
Я из места, где дышут цветы,
Властелин багрянца, темноты.
 
 
И оттуда ж праматерь моя,
От закатного дня бытия,
Я жрец огневых облаков,
Мне имя есть Пять Цветков.
 
 
Вицтлипохтли, Гонитель знамен,
С ним Дразнитель двух вражьих сторон
Ныне Богу Маиса должны
Дать отчет о причинах войны.
 
 
На горе Микскоатль для меня
Уж готовятся брызги огня,
Пробуравлю я путь для него,
Чтобы пел он свое торжество.
 
 
Я в два круглые зеркала бью,
Создаю так напевность мою,
И зеркальная песня моя
Вся из бронзы – в ней воля и я.
 

Майя

 
Лезвием орудия Ваятель
Высечет чашу там,
Чашу, да,
Урну-Луну иссечет, Лунного Года.
Будет она как бы лунной преградой.
Круглою дверью в тайник,
Да защитит лезвием себя сердце,
Она,
Урна-Луна,
Будет основой малым камням, сочетанным в узорность,
Камешкам, яйцам птиц.
Тонкое высечет там острие
Голову,
Нежно украшенную
Жемчугом, нитью жемчужин, нанизанных
Против глядящего глаза.
Где разобью я забвенье,
Памяти дав оплот, –
Ибо ваяет он, как говорят,
Изгибы, в которых забвенье забыто, –
Раскрою я Книгу Святых Начертаний,
Мудрости Книгу и Знанья.
О, зачаруют они, обольстят,
Очертанья моей головы яйцевидной,
Околдуют пленившийся взгляд!
Да, лезвие инструмента поведает
Знанье Священных Письмен.
Камень оно иссечет.
Тайную силу свою
Явит оно,
Сокровенную, –
Там!
 

 
Но, возглашая сущность ваяния, –
Власть опьянять, зацеплять, уловлять,
Подобно тому, как крюк
Ловца жемчугов
Уцепляет, срывает жемчужную раковину,
В которой скрыта услада шеи, забава руки, –
О самой основе ваяний, о их существе,
О причине могущества их –
Я говорю.
Часть лица маленькой девочки,
Основой ваяния,
Я хочу.
Голову, как изваяние,
Голову милую, нежную,
С застенчивой, трепетной прелестью детства, –
Я хочу.
С головой, чуть склоненной изгибами шеи,
Я хочу – волоса.
Я хочу, чтоб рука, прикасаясь,
Отделив, удлинняла
Прядь волос.
Руку с кистью руки –
Я хочу.
Чтоб рука, зацепляя, утягивала
Голову, словно ее заставляя вернуться.
Это – хочу.
И хоть знак, возвещающий и, столь жалко извит.
Точно согнутый тростник,
По краям с жемчугами,
Этот изгиб –
Я хочу.
Я хочу, чтобы этот тростник перегнутый, с жемчужинами,
Был изваян с моим изваяньем, вошел в мой лик,
Был пред взором моих очей,
На вершине лица моего.
Между тем как хочу, чтобы лик мой
Дал мне власть опьяняющую –
Недобрую власть, быть может?
Причину слез, кто знает? –
Лик маленькой девочки, нежной,
Изваянный –
Я хочу.
Руку Царицы, созданную,
Чтоб носить жемчуга,
Голову девочки нежной, застенчивой,
Чья прелесть стыдливая
Напоминает детство народа – ловца жемчугов,
Причину и тайнооснову могущества наших ваяний
Я возглашаю –
Здесь.
 

(Коршун и смерть)

 
Вспенился круговорот шипений,
Смерть отошла,
И с ней горделивый шершень жужжащий,
Комар, что трезвонит и жалит.
Но бессилен обидеть, не властен прожечь, обесславить.
Навсегда он вне веденья тайны Священных Письмен,
Вне уловленья сокровенного смысла
Ликов воленья Луны,
Что причинно рождает
Отдаленный гул Океана,
Вне понимания знамений
Океана, чей гул опьянит, околдует грядущие дали,
Вне познанья величия лика
Современно-древнего помысла.
Да не промолвит язык его
Древнее слово Минувшего,
Здесь сокрытый глагол: –
 
 
Луна влияет властью сокровенной, –
Влиянием таинственным и сильным
На рокот отдаленный Океана.
Вот почему явил я лик ее
Здесь в раковине-урне иссеченной.
Ее явленье в лике Новолунья
Чрез 20 воплощается и 20,
Дней и минут. Вот почему легко
Я ряд свой нахожу, свой месяц полный
С его двадцатидневьем круговым.
 
 
На Юг он ушел, птицеликий.
Пусть как крот взрывает там землю,
Пусть округляется, обогащается,
Если клюв его место свое будет знать.
Это случилось назад тому 3,5 и 7,
И еще 9,5 и 1,
То есть 15 месяцев.
 
 
Никогда Птичий Клюв, никогда
Не овладеет наукой,
Искусством Священных Письмен.
Эти камешки там, голыши,
Вот этот метательный камень,
Который кладут в пращу,
Эти наложенные,
Сочетанные камни-гроздья,
Ожерелье таящихся знаков,
Священный срыв,
Неосторожному – пропасть.
Да не рассеет он путы.
Да спутает смысл,
Не озаривши их сеть изъясненьем.
Да извратит он пути толкованья,
И эти камешки станут когтями: –
Здесь вот – ударится он,
Дальше – оступится.
Речь эта – узел;
Слово – изгибно;
Оно, извиваясь, выводит свод:
Гору дробит,
Крошит ее в мелкие камешки;
Расходится в разных извилинах;
Оно уходит, оно возвращается;
Оно преломляется;
Свито, скручено, сжато;
Четкое, резвое, тонко-перистое;
Нераздельное, сплоченное;
Устремленное в беге, округлое;
Врата, что легко пройти,
И упор каменистой пустыни;
Эта речь ускользает, жеманная,
Она – искривленье гримасы;
Она – вся привет, веселящая;
Горькая вкусом, крепит;
Сладкая, миротворит;
Свеже-холодная; жгучая, жжет, сожигает;
Небесно-лазурная, водная;
Тихая, тишь, глубина;
Смелая, смело-красивая;
Меткострельность глаголющих уст, копье.
Она – боязливая лань,
Проворный олень лесной;
Куропатка полей, что бежит;
Голубка, что пьет и пьянится ручьями,
Волнистой одеждой земли;
Пасть пумы, что встала.
Нависла вот тут;
Пустыня безводная;
Ливень внезапный,
Который идет уменьшаясь;
Хрупкая чаша из глины,
Едва – из горнила, падает, в крошки рассыпалась;
Тыква, ведро, водоем;
Свежий колодезь – жаждущему;
Колющий лист, лист приютно-тенистый;
Гвоздочек, что держит, удерживает;
Повторная бел ость зубов, что созвучно дробят, растирают
Развилистость вил; перекладина, дерево казни;
Забота, ларец сберегающей памяти;
Кладовая лелейного сердца;
Голова и нога, верх и низ – это слово;
Что начинает, и то, что кончает;
От разрушенья оно отвращается,
Тленья уходит,
Здесь завершает свое нисхожденье.
Древняя эта речь,
Сокровенная,
Целомудренная,
Вовеки Царица-Царевна.
Эти малые, круглые камни прибрежные,
Здесь – шумы морские глаголящие.
Там – в завершенной безгласности;
Плещут здесь, там – молчат;
Они – Бездна, Волна без конца;
Потопление неосторожному,
Будь он крылья! Прилив! Берегись!
 

Перу

Песнь хоровая

Инки

 
Душа Вселенной, о, ты, что сверху,
Не остывая и не скудея,
Волной бессменной струишь сиянье,
И греешь Землю, наш мир лелея,
Прими, о, Солнце, в рожденьи дней
Хвалы и пенье твоих детей.
 

Жрец

 
О, Царь, чей вышний трон на огненной черте,
Кем светел Небосклон, кто вечен в красоте,
Кто так воздушно-юн в лазурной высоте!
 
 
Когда в сединах мглы, и в золотой пыли,
Ты глянешь, – тьмы завес бледнеют, и ушли,
Ты красота Небес, и ты любовь Земли.
 
 
Что сделалось с толпой сияющих огней,
Что светят бахромой на черноте ночей,
Их погасил один из всех твоих лучей.
 
 
Когда бы на ночь ты – не уводил свой свет,
То был бы звездный прах так пламенем одет,
Что было б в Небесах – как будто звезд там нет.
 

Девушки

 
Услада Мира! Лик красивый!
  Всепобедитель вышины!
Как быть должны они счастливы,
  Твои супруги, в час, как сны
У них растают от касаний
Твоих живых очарований.
 
 
Твое присутствие – пожар,
  Подруги Светлого – румяны.
В беседке Ночи, полной чар,
  Отдернут полог снов багряный,
И первый твой увидев взгляд,
Все в мире пропасти горят.
 
 
О, как должна была Природа
  Светиться в тот единый час,
Когда на круге Небосвода
  Ты загорелось в первый раз!
Воспоминание об этом
В ней каждый день встает, со светом.
 
 
О, каждый день, когда с зарей.
  Ты торжествуешь праздник алый,
Проходит дрожь над всей Землей.
  Горят рубины и опалы.
Как будто дочь ждала отца
И дождалась – с огнем лица!
 

Жрец

 
Душа Всемирности! Без яркости твоей,
В замену пирности, мир был бы мир теней,
Была бы мертвою раскинутость морей.
Не будь тебя, Земля была бы вязкий ил,
Безмерный Океан свинец бы тяжкий лил,
Эфир бы стал туман, весь Воздух – мгла могил.
 
 
В Стихии ты проник, прильнул как губы к ним,
И твой увидя лик, стал Воздух подвижным,
Волна – певучею, весь Шар Земли – живым.
В миг стало все душой, как пар – расплылся мрак,
Туманность мглы ночной как алый стала мак,
Стихии в четверной вступили светлый брак.
 
 
Огонь волне поет и ей целует грудь,
Волна как пар встает и в Воздух держит путь,
А Воздух, разомлев, к Земле спешит прильнуть.
Земля чреватет, приявши семена,
Дает плоды любовь, спит в Осени Весна,
Всемирность вновь и вновь тобою зажжена.
 

Инки

 
Душа Вселенной! О, Солнце! Пламень!
Красот создатель – один ли ты?
Иль довременной какой причины
Ты только вестник нам с высоты?
 
 
Коль послушаешь своей лишь воле,
Прими признанья от всех сердец.
Коль исполняешь закон верховный,
В тебе да слышит и нас – Творец.
 
 
Домчи лучистость обетов наших,
Молений утра в начальный час!
Лучи – твой голос, ему ты скажешь, –
Ты – самый яркий, ты – он для нас!
 

Народ

 
Душа Вселенной! Отец отцов!
Властитель властных! Огонь вождей!
Свети нам, Солнце, века веков!
Злати, о, Солнце, своих детей!
 

 
О, Царевна,
Брат твой нежный
Твою урну
Проломил.
Потому-то
Так гремит он
В блеске молний
В высоте.
Ты ж, Царевна,
Ты уходишь,
И из урны
Дождь струишь.
А порою,
Град бросаешь,
Устремляешь
Белый снег.
Потому-то,
Зодчий Мира
Сохраняет
Жизнь тебе.
Потому-то,
Мир творящий,
Дух безмерный –
Жив в тебе.
 

(Перуанская драма времен Инков)

Песня

 
На поле Царевны,
    О, Туйя,
Есть строгости гневны,
    О, Туйя.
Маиса златого,
    О, Туйя,
Блюдут там сурово,
    О, Туйя.
Колосья зернисты,
    О, Туйя,
И зерна душисты,
    О, Туйя.
Зовут спозаранка,
    О, Туйя,
Но есть там приманка,
    О, Туйя.
Маис утоляет,
    О, Туйя,
Но клей прилепляет,
    О, Туйя.
И ногти сломлю я,
    О, Туйя,
Тебя ж изловлю я,
    О, Туйя.
Чтоб быть не мятежным,
    О, Туйя,
Поймавши быть нежным,
    О, Туйя.
Вон ястреб убитый,
    О, Туйя,
Он к ветке прибитый,
    О, Туйя.
Где перья, зеницы,
    О, Туйя?
Где сердце той птицы,
    О, Туйя?
Он был четвертован,
    О, Туйя,
Был здесь околдован,
    О, Туйя.
Близь этого поля,
    О, Туйя,
Для всех эта доля,
    О, Туйя.
 

Песня

 
Вот две птички, дружны,
Отчего же так печальны?
Оттого что дали снежны,
Ветки мерзлы и хрустальны.
Так на ветке обнаженной
Неуютно, холодно им,
Он сказал тогда, влюбленный:
«Есть же области со зноем!
Полечу и отыщу я.
Подожди меня, подруга».
День и ночь ждала, тоскуя.
Ночь и день. Лишь воет вьюга
И подруга начинает
Песню ласки и печали:
«Где ты? кто об этом знает?
Может, реки? Может, дали?
Реки льдяные безмолвны,
Дали скрыты мглою вьюжной.
Где твой голос, неги полный?
Где твой зов-напев жемчужный?»
Сорвалась, тоскует, ищет,
На шипы летит, не видя.
А свирепый ветер свищет,
И рычит в глухой обиде.
«Где ты? сердце ужаснулось!»
Птичка тщетно вопрошает.
Вот споткнулась, пошатнулась,
Вот упала, умирает.
 

Перуанская легенда

 
Конирайя, Создатель вещей,
С золотыми кудрями,
С голубым сияньем очей,
Как нищий любил проходить меж людей,
Весь в лохмотьях, знакомился с бранью, с пинками.
Ковиллака была, красота,
Весеннего легче листа,
Он влюбился в нее, в чаровницу.
Он из семечка вылепил плод,
И в весеннем саду превратился он в птицу,
Прилепил его к древу плодовому, ждет.
Вот пришла Ковиллака. Как нежно-зелёно
Все в саду. Села к древу. И ждет.
А чего? Вдруг под птицей срывается плод.
На девичье падает лоно.
Взяла она, съела. Округлость светла
Плода золотого.
И вот красота зачала, понесла,
И вот родила. Как все странно и ново!
Тринадцать сменилося лун. Это – год.
Дитя так красиво, так в смехе жемчужно,
Все Боги сбираются. Выяснить нужно,
Кому же отцовская тяга падет.
Весь люд созывается, те, кто богаты,
И те, кто красивы, и те, кто горбаты,
И старцы и юноши сбились гурьбой,
И даже пришел Конирайя с толпой,
Весь грязный, в лохмотьях. Никто из громады
Отцом не признал себя. Значит, пускай
Ребенок к толпе обратит свои взгляды,
И сыщет отца. Ну, дитя, выбирай.
Ребенок сейчас, не явив колебаний,
Подполз к Конирайе, прижался к ногам.
Смутясь, Ковиллака, средь горьких стенаний,
Бежала. Но вдруг, по седым облакам
Потоки сияний возникли – вон там,
И тут на земле. Это в алом тумане
Открылося Солнце, в одеждах златых.
Дитя превратилося в тучку. К пределам
Небесным ушло. Ковиллака же – белым
Явилася камнем меж злаков густых.
Тот камень – красивый. Но мертв он и тих.