Текст книги "Том 4. Стихотворения"

Автор книги: Константин Бальмонт

Встреча

 
Ты подстерег меня в минуту крайней пытки,
Когда один, душой, я с небом говорил,
А листья падали, и золотые свитки
Ложились на земле пред усыпленьем сил.
 
 
Ты подстерег меня, как добрый брат, который
Увидел издали тоскующую тень.
А осень зыбила предзимние уборы,
И был нам братский миг – души к душе ступень.
 
 
Зиме судьба дала красивого предтечу: –
Мгновенье тишины, пришедшей в должный срок.
Я светлою росой обрызгал нашу встречу,
И отдаю тебе осенний мой цветок.
 

6 ноября

С кем?

 
С кем мне говорить? С неверным иноверцем?
С ним, кто сеет смерть, пожар по городам?
Нет, с одним моим пустынно-нежным сердцем,
Сердца моего врагу я не отдам.
 
 
С кем же говорить? С слепцом? С единоверцем?
С ним ли, кто Судьбой уловлен в западню?
Нет, с одним моим, тоской сожженным, сердцем,
Сердцу моему вовек не изменю.
 

7 ноября

Меж четырех ветров

 
Бесконечны снежные поляны,
Горы, степи, хмурые леса.
Ах, я знаю солнечные страны,
Видел голубые небеса.
 
 
Индия, Ниппон, Самоа, Ява,
Знавший Фараонов, мощный Нил,
Обо всем, что в мире величаво,
Я любовно память сохранил.
 
 
Есть повсюду праздники живые,
Вольный путь свершает красота.
Но страна, где я любил впервые,
Более не прежняя, не та.
 
 
Разломилась гордая твердыня,
Разорвалась радостная связь,
Где цвели просторы, там пустыня,
Где был труд, там брызжет кровь и грязь.
 
 
Умерли. Замучены. Убиты.
Или смотрят в мерзлое окно.
И Луна струит им хризолиты,
Но смотрящий стынет, пал на дно.
 
 
Где моя любимая? Жива ли?
Все ли в мыслях ласковых со мной?
Я в соленых брызгах, в диком вале,
Он напрасно встал над глубиной.
 
 
Я был каплей между капель водных,
Строивших приливную волну.
Праздник душ среди пространств раздольных,
Он ушел в какую же страну?
 
 
Совершилось древнее заклятье: –
К четырем ушедшие ветрам,
Косо друг на друга смотрят братья,
Горе тем, кто свой оставил храм.
 
 
Мне нигде нет в мире больше места,
В каждом миге новый звон оков.
Приходи же Белая Невеста,
У которой много женихов.
 
 
Но доходит голос издалека: –
«Подожди, не твой еще черед,
Путь свершай, не упреждая рока.
Белая Невеста всюду ждет».
 
 
Хватит ли последнего усилья
Подойти к заветному ключу?
Из тоски скую себе я крылья,
И к желанным в бездну улечу.
 

Жуть

 
Снежный сон от края и до края
Безоглядно стынущей страны.
Кто-то ходит, кровью окропляя
Бесконечность белой пелены.
 
 
  Чья-то тень, огромна и безлика,
  Сеет в снеге красные цветы.
  Вырастут они, и смотрят дико
  В холоде взметенной темноты.
 
 
Отцветут, и лепестков багряных
Много на запятнанном снегу.
Пляшет вьюга. Свищет в плясках пьяных.
Я смотрю. Я жду. Я стерегу.
 
 
  Знаю. Это час для привидений.
  Но Луна, узнавшая ущерб,
  Ждет своих назначенных мгновений,
  Выточит для оборотня серп.
 
 
Голову у оборотня срежет,
Выпустит еще свою метель,
Хлопья снега нового разнежит,
Всюду будет белая постель.
 
 
  Вся земля задремлет в сне заклятом,
  Чтоб весной, взглянувши в небосклон,
  Прошептать, упившись ароматом: –
  «Я спала. Мне снился страшный сон».
 

14 ноября

Двум

 
Ты золотая хризантема,
И черный ирис – милый твой.
Мое живое сердце немо
От тяжкой скорби мировой.
 
 
Вы оба к нежному расцвету
Раскрылись ласковой душой.
Но я устал бродить по свету,
Мне грустно в радости чужой.
 
 
Ты золотая хризантема,
И дружны в цвете два цветка.
Но мыслям тяжело от шлема,
В усталом воине тоска.
 
 
Прошли веселые ловитвы,
Умолк мой звучный гордый рог.
Я лишь обломок долгой битвы,
В которой победить не мог.
 

19 декабря

В чужом городе

 
Нарядный город, бывший торжеством,
Стал рамою исчезнувшей картины,
Где был поток, ленивый глянец тины,
И смерть везде, где был огонь в живом.
 
 
Гроза пришла. Такой был гул и гром,
Что все упали наземь властелины.
И руки убивали. Гнулись спины.
Хребты ломались. Разум пал ничком.
 
 
Взыграла ярость пламени и дыма,
И все свое народ мой сжег в огне.
Сто миллионов – в пропасти, на дне.
 
 
Но кликнут к Богу, как пойдет Он мимо.
В моей стране беда неисчислима,
К твоей стране беда идет вдвойне.
 

19 декабря

Звездная песня

 
Где больше жертвы и беды,
  Там ближе к правде дух.
Огонь единственной звезды
  Узнал с земли – пастух.
 
 
Где беспредельна нищета,
  Там слышит песню слух.
И в мире выросла чета,
  Встает второй пастух.
 
 
Где свет в душе, там кроток вздох,
  Мечтает сердце вслух.
С звезды глядит на землю Бог,
  И третий встал пастух.
 
 
Дрожит глубокий небосклон
  От лучевой игры.
И в скудных яслях дышет Он,
  Кто поведет миры.
 
 
В предельной бездне взвеян страх,
  Мрак, смотрит из норы.
Но в них, в притихших пастухах,
  Грядущие миры.
 
 
С звезды к душе хрустальной звон,
  Так ключ бежит с горы.
Кто верит, с теми вечно Он,
  В Ком жизнь и все миры.
 

22 декабря

В метели

 
Я шел и шел, один, в снегу.
Еще живу – с какой же целью?
На чуждом диком берегу,
Свистящей схваченный метелью,
Иду, и больше не могу
Вверяться цепкому морозу.
 
 
Но вдруг, на взвеянных снегах,
Я алую увидел розу.
Чья кровь на этих лепестках?
Чья мысль? Чья жизнь? И сон? И страх?
Какой души долготерпенье
Дождалось вьюжного цветенья?
Не знаю. Но в чужом краю
Всем тем, кто сердцем любит пенье,
Я эту розу отдаю.
 

22 декабря

Часы

1

 
Мне говорила мать моя,
Что в том едином первочасьи
Не закричал родившись я,
А был в таинственном безгласьи.
 
 
Мой первый час – не первый крик,
А первый долгий миг молчанья,
Как будто слушал я родник,
Напев нездешняго звучанья.
 
 
И мать сказала: «Он умрет».
Она заплакала невольно.
Но жив, живет певучим тот,
Кто тайну слушал безглагольно.
 

2

 
В саду многоцветном, в смиренной деревне,
Я рос без особых затей.
Не видел я снов о волшебной царевне,
И чужд был я играм детей.
Я помню, любил я под Солнцем палящим
Один приютиться саду.
Один по лесным пробирался я чащам,
Один я смотрел на звезду.
За ласточкой быстрой, воробушком, славкой,
Следил я, прищурив глаза.
Был каждой утешен зеленою травкой,
И близкой была стрекоза.
И счастье большое – смотреть у забора,
Как ящериц серых семья
Купается в солнце, не видя дозора,
Любил и не трогал их я.
И радость большая – увидеть, как утки
Ныряют в пруду пред грозой.
Услышать, что вот в грозовом первопутке
Громовый разносится вой.
Под первые брызги дождя золотого
Подставить, так жадно, лицо.
Искать под березой неверного крова,
Хоть вон оно, близко крыльцо.
Часы голубые в лазоревой шири
Скопили минуты гурьбой.
Им молния – стрелки, и тучи им – гири,
И гром был им – радостный бой.
 

3

 
Лежать в траве, когда цветет гвоздика,
И липкая качается дрема.
Смотреть, как в небе сумрачно и дико
Растут из шаткой дымки терема.
 
 
Узнать, что в юном сердце есть хотенье,
Истома, быстрой крови бьется жгут.
Она. Она. С ней праздник, полный рденья,
Безумный танец бешеных минут.
 
 
Жестокость золотого циферблата.
О, Солнце! Заходи. Придет она.
Весь разум взят, все сердце жаждой взято.
Секунды бьются в пропасти без дна.
 
 
Они поют, и в каждой – боль пронзенья.
Хочу. Люблю. Где Солнце? Ночь уж тут.
Луна горит. В ней правда вознесенья.
Я сжат кольцом томительных минут.
 
 
Он острый, край серебряного круга.
И мгла кругом. В цвету небесный куст.
Я царь всего от Севера до Юга.
Огонь в огонь. Уста до алых уст.
 

4

 
Тик-так. Тик-так. Часов карманных
Проворен лепет близ постели.
Красива сказка снов желанных,
Красив и вой слепой метели.
 
 
Не так, не так правдивы струи,
И все цветные ткани жизни,
И все немые поцелуи,
Как всплеск рыдания на тризне.
 
 
Тик-так. Тик-так. Храни ребенка,
Который в сердце помнит детство.
Но Хаос жив, и кличет звонко,
Что вечно темное наследство.
 
 
Не так, не так тебя ласкало
Твое мечтанье и желанье,
Как жалит, в полночь жизни, жало.
Тик-так. Тик-так. Люби изгнанье.
 

5

 
Полночь бьет. Один я в целом мире.
Некому тоску мою жалеть.
Все грозней, протяжнее и шире,
Бой часов, решающая медь.
 
 
Безвозвратно кончен день вчерашний.
Воплотился в яви жуткий сон.
С вечевой высокой грозной башни
Бьет набат, в пожаре небосклон.
 
 
Полночь ли, набат ли, я не знаю.
Прозвучал двенадцатый удар,
Бьют часы. И я к родному краю
Рвусь, но не порвать враждебных чар.
 
 
Кровь моя – секунда в этом бое.
Кровь моя, пролейся в свет зари.
Мать моя, открой лицо родное.
Мать моя, молю, заговори.
 

29 декабря

Остывший город

 
Красивый город с тысячью затей,
В свой час узнавший ночь Варфоломея,
Не с Богом ты, но весь в извивах Змея,
И любишь игры чувств, как чародей.
 
 
В марионетки превратив людей,
За громом битв ослепнув и немея,
Изящная холодная камея,
Ты только призрак жизни и страстей.
 
 
Уж много бурь средь этих улиц стройных
Промчалось в протяжении веков,
И больше не создашь ты новых слов.
 
 
Лишь много новых служб заупокойных
Узнаешь ты, когда, разъявши ров,
К тебе придет скрещенье двух ветров.
 

Неистребимое

 
Золотая разливная спелая рожь,
Перекличка зарниц в захмелевшем июле,
Пересветы серпов, – это правда, не ложь,
Эта правда жива и в безумном разгуле.
 
 
Не однажды пропетый зеркальный затон,
Под ракитами речка в сквозистом тумане,
На опушке цветы, – это явь, а не сон,
Это клад, что горит и во мгле испытаний.
 
 
Шелестящий овес, бородатый ячмень,
И протяжная песня вон там за холмами,
И живой поцелуй, – это будущий день,
Это вольные птицы над нами и с нами.
 
 
И о чем ни вздохнешь, и куда ни пойдешь,
И в какие бы страны ни кинут Судьбою,
Только то, что твое, только это не ложь,
Если грустно, приди, только я успокою.
 

30 декабря

Просветы

 
Блеснув мгновенным серебром,
В реке плотица, в миг опаски,
Сплетет серебряные сказки.
 
 
Телега грянет за холмом,
Домчится песня, улетая,
И в сердце радость молодая.
 
 
И грусть. И отчий манит дом.
В душе растает много снега,
Ручьем заплачет в сердце нега.
 
 
И луч пройдет душевным дном,
И будешь грезить об одном,
О несравненном, о родном.
 

30 декабря

Красное море

 
Через Красное море летят перелетные птицы,
  Удаляясь от смутной страны,
От родимых болот, от лесов, от села, от станицы,
  От родной тишины.
 
 
Сколько серых и белых и черных тех крыльев усталых,
  Точно в страхе жестоких погон.
А закат им бросает сияние отсветов алых,
  Распалив свой огонь.
 
 
И замучены долгим усильем, измяты ветрами,
  И пути не предвидя конца,
Эти птицы становятся красными в облачной яме,
  От игры багрянца.
 
 
Долетят ли? Одни долетят. А другие в просторе
  Упадут, утомясь вышиной.
И в подвижном костре неоглядное Красное море
  Захлестнет их волной.
 

30 декабря

Сон

 
На лбу холодном был мертвый венчик,
И хор церковный гудел, как гром.
Но вдруг далеко запел бубенчик.
Я встал из гроба. Смотрю кругом.
 
 
Пустырь. Пустыня. Равнины. Степи.
Горят деревни и города.
Я мчусь на тройке, той самой, буйной,
Что вещий Гоголь пропел векам.
 
 
И ветер веет. Он многоструйный.
Коням дорогу. Все в мире нам.
По ровной глади, по косогорам,
 
 
Куда ни мчаться, мне все равно.
И колокольчик напевом спорым
Меня уводит. На высь? На дно?
 

30 декабря

Сны

 
Закрыв глаза, я вижу сон,
Там все не так, там все другое,
Иным исполнен небосклон,
Иное, глубже дно морское.
 
 
Я прохожу по тем местам,
Где никогда я не бываю,
Но сонно помню – был уж там,
Иду по туче прямо к краю.
 
 
Рожденье молний вижу я,
Преображенье молний в звуки,
И вновь любимая моя
Ко мне протягивает руки.
 
 
Я понимаю, почему
В ее глазах такая мука,
Мне видно, только одному,
Что значит самый всклик – разлука.
 
 
В желанном платье, что на ней,
В одной, едва заметной, складке,
Вся тайна мира, сказка дней,
Невыразимые загадки.
 
 
Я в ярком свете подхожу,
Сейчас исчезнет вся забота.
Но бесконечную межу
Передо мной раскинул кто-то.
 
 
Желанной нет. Безбрежность нив.
Лишь василек один, мерцая,
Поет чрез золотой разлив
Там, где была моя родная.
 

31 декабря

Пересветы

 
Душиста нежная мимоза
В своем цветеньи золотом.
Но где-то срывный хруст мороза
И желтый Месяц надо льдом.
 
 
Я пью вино, и все мне мало.
Но вдруг шепнет моя душа,
Что в жилах кровь мерцает ало
И жертва Богу хороша.
 
 
Я тайно взят растущим сглазом,
Мне бич – пьянящая струя.
Но в ужаснувшийся мой разум
Не в силах заглянуть друзья.
 
 
И в миг, когда они как птицы,
Но с птицей дикой и чужой,
Ликует пламя огневицы
Перед разъятою душой.
 
 
Недуг владеет слабым телом.
Но дух – в своем. И видно мне,
Как я с лицом спокойно-белым
Безгласно прислонен к стене.
 
 
И внятно кличут где-то льдины,
Что все вмещу я в мысль мою,
Но лишь не призраки чужбины,
А жизнь и смерть – в моем краю.
 

8 января. 1921

Париж

Капли

 
По водосточной трубе стекая,
Уходит капля, за ней другая,
С высот сорвавшись, перебегая,
  Стекают вниз.
 
 
Они блистали росой алмазной,
Они блуждали дорогой связной,
И вот с землею, намокшей, грязной,
  Упав, слились.
 
 
Их шелестенью я весь внимаю,
Осенним сердцем прикован к маю,
Я их считаю, по ним гадаю,
  Я сплю не сплю.
 
 
Пути блужданий мне все известны,
И эти капли, они телесны,
Но не жестоки, но не бесчестны,
  Я их люблю.
 
 
Я с ними в черном полночном храме,
Забыт друзьями, убит врагами,
Но не добитый, не в смертной яме,
  Где буйству – тишь.
 
 
И мне лишь пряжа мечты с тоскою,
И шорох капель один со мною,
Часы чужие там за стеною,
  И где-то мышь.
 

7 мая

В пустыне

 
Бедой не покроешь беду.
В холодном лучистом бреду
Звезда окликает звезду.
Один я в пустыне иду.
 
 
Застыли в душе жемчуга.
Смешались в снегу берега.
Меж сосен, одетых в снега,
Дорога к врагу от врага.
 
 
Безбрежна бесчинная ложь.
Готовь мой отточенный нож.
Но, если он даже хорош,
Обман лезвием не убьешь.
 
 
Беда не покроет беду,
И я во вселенском бреду
Душою увидев звезду,
Всегда благовестия жду.
 
 
Несчетно разбрызгана кровь.
Но спит нерожденная новь.
И, если ты веришь в любовь,
Костер для себя приготовь.
 
 
Гори, расцвечайся, и верь.
Ты выжжешь к грядущему дверь.
Из бездны является зверь.
Он в бездну уходит теперь.
 

Час бархата

 
Шелк золотой и багряный развеялся с песней вечерней.
Голос молитвы восходит к дрожанью затепленных звезд.
Топот коней при возврате в пространстве звучит равномерней.
Около темного замка подъемный окончился мост.
 
 
Ночь передумает много пред часом седым зачинаний.
Снова поднимутся копья, ударят щиты о щиты.
Черный смиряющий бархат, сгустись в догоревшем тумане.
Благо душе человека, что есть и часы темноты.
 

21 мая

Злая сказка

 
Слева тянется кровавая рука.
Приходи ко мне и будет жизнь легка.
Слева тянется проклятой сказки ложь.
Приходи, от Сатаны ты не уйдешь.
 
 
Справа светятся обманно огоньки.
Справа нет тебе ни зова, ни руки.
Лишь один завет: Налево ни чуть-чуть.
И кладут тебе булыжники на грудь.
 
 
О, предтечи светлоокие мои,
Было легче вам в стесненном житии.
Раньше было все во всем начистоту.
А теперь из пыли платье я плету.
 
 
У меня в моих протянутых руках
Лишь крутящийся дорожный серый прах.
И не Солнцем зажигаются зрачки,
А одним недоумением тоски.
 
 
Я ни вправо, я ни влево не пойду.
Я лишь веха для блуждающих в бреду.
Мир звериный захватил всю землю вплоть.
Только птица пропоет, что жив Господь.
 

21 мая

Ночной полет

 
Ложится белый свет на крыши
От круглой мертвенной Луны.
Ночной полет летучей мыши,
Кривясь, меня уводит в сны
Невозвратимой старины.
 
 
Я был. Любил. Я жил. Когда-то.
Но майской ветке – час один.
Я знаю волны аромата.
Я также знаю скрепу льдин,
Когда в безбрежном ты один.
 
 
Но вот глухие льды пробиты.
Прошел вспененный ледоход.
Седые нежатся ракиты.
В своей норе проснулся крот.
Во всех страстях водоворот.
 
 
Лишь я один, любя безгранно,
Как чарой, скован тишиной.
И мне не странно, а желанно
Быть отделенной, в час ночной,
Летучей мышью под Луной.
 

21 мая

Безчасье

 
Каждый день умножает ужас,
Каждый час умирает колос.
И беда, в полноте обнаружась,
В целый мир устремляет свой голос.
 
 
  Но напрасны воззванья сердца,
  И бесплодны призывы к чести.
  Нет дороги к душе иноверца,
  Мы родились, молились не вместе.
 
 
С миллионами душ злосчастье,
Миллионы в безумной тревоге.
От людей до людей безучастье,
И Земля позабыла о Боге.
 

24 июля, 1921

Бретань

Запустение

 
Тридцатилетняя война
Была не более ужасна,
Чем власть, которая дана
Судьбой слепцам блуждать напрасно.
Вот за слепым поводырем
Спешит незрячая охота,
Как за невидящим царем
Тупые варвары без счета.
Кровавых нужно им добыч,
В соседстве с ними жизнь не дышет,
И кинь какой ты хочешь клич,
Слов разума их слух не слышит.
И не с рогатиной они,
Не на медведя, не на волка,
На тех, кто, мысля искони,
Не одного с лжецами толка.
Сто миллионов оплели
Кроваво-грязной паутиной,
Тысячелетний храм в пыли,
Века свершений взяты тиной.
Где от могучего Петра
Сверкало яркое наследство,
Теперь барсучья там нора
И с насекомыми соседство.
Где златоглавая Москва
Являла творческие силы,
Там стали все дома – хлева,
И каждый час растут могилы.
Где были желтые моря
Многозернистой пышной нивы,
Там смерть, с болезнью говоря,
Лишь эти две многоречивы.
Слепой паук все тянет нить,
Сплетает лживое витийство.
О, кто придет – убийц убить,
Чтоб, их убив, убить убийство!
 

27 июля

Бесноватые

 
На мысль есть мысль, на слово – слово,
На пламень – пламень, гнев – на гнев.
Но в человеке есть основа
Сдержать себя, перекипеть.
 
 
И с тем, кто мыслит вовсе розно,
И с тем, чье слово не мое,
Могу я слиться многозвездно
И, жизнь приняв, любить ее.
 
 
Но с тем, чье красноречье – пули,
Кто нож берет на довод мой,
Мне будет холодно в июле,
И душно будет мне зимой.
 
 
Но с тем, кто хочет лишь насилий,
Кто лжет в бездонность темноты,
Любая лошадь будет в мыле,
Не пробежав и две версты.
 
 
Но кто во всем лишь соглядатай,
И только чтит свой узкий лоб,
С тем бедный также, как богатый,
Найдет лишь нищенство и гроб.
 
 
И тех, кто знает лишь расстрелы,
С кем гнет и ржавчина цепей,
В людские не включай пределы: –
Кто Смерть призвал, тот будет с ней.
 

28 июля

Забытая притча

 
И был их легион, вошедших в одного.
Бесами мучимый, свиреп был бесноватый.
О камни бился он. Не слушал никого.
Тысячеглавый дух крутился в нем, рогатый.
 
 
Никто не в силах был безумца укротить.
В горах, в гробах кричал он с мощью исполинской.
Оковы разбивал, и цепи рвал как нить.
Но Некто был сильней над влагой Гадаринской.
 
 
Увидев же Его, он кланялся Ему.
«Что до меня Тебе?», – воскликнул издалека.
Но Некто был сильней, и сеющего тьму
Заклял Он выйти вон. Слепым грозило Око.
 
 
«Как звать тебя?», – спросил. – «Мне имя легион.
Мы бешенствуем здесь. Нам в том одна дорога.
Не мучай. Не гляди. Не высылай нас вон.
Сын Бога, дай нам быть. Дозволь во имя Бога».
 
 
И Он дозволил им, бесам, войти с свиней.
Свиные голоса слились в зверином хоре.
По взморью пробежал мгновенный пляс огней.
И стадо с крутизны всем грузом сверглось в море.
 
 
А тот, кто был свиреп и в душных жил гробах,
Сидел одет, умыт, и был в уме он здравом.
Сквозь тьму двух тысяч лет прорвался новый страх.
Но Некто, кто сильней, ведет нас к новым славам.
 

29 июля

Неизбежное

 
Кто не со Мною, тот против Меня.
Не собирая со Мной, расточает.
Вышняго слушайтесь сердцем огня.
Дух наш предельную пытку встречает.
 
 
Древо познаешь всегда по плоду.
Тайности в час свой становятся видны.
Злыми как можете видеть звезду,
Если вы здесь порожденья ехидны.
 
 
Доброе, добрый выносит вовне.
Злой же выносит сокровище злое.
Зримы все ваши блуждания Мне.
Дух ваш как дно обнажился морское.
 
 
Где красовалась вся бездна морей,
В солнце песчаные мертвы пустыни.
Не исполняющий воли Моей
Волей Отца осуждается ныне.
 
 
Как был Иона во чреве кита
Меру трехночья и меру трехдневья,
Меру и ваша пройдет темнота,
Прежде, чем Бог снизойдет к вам в кочевья.
 

29 июля

Актеры Сатаны

 
Растоптавшие Христа,
Умножающие гной,
Люди лающего рта,
Люди совести двойной.
 
 
В понедельник скажут «Да»,
И во вторник скажут «Нет»,
И повсюду и всегда
Превращают жизнь в скелет.
 
 
Лгут, что им желанен труд,
Пулей всем велят: «Молчи».
Как разбойники берут
И живут как палачи.
 
 
Сотни тысяч строят в ряд
Лишь затем, чтоб их убить,
Песьим лаем говорят,
Тянут дьявольскую нить.
 
 
Паутина Сатаны,
Волчьи ямы на пути,
Годы долгие должны
Будут этот сор мести.
 
 
И разгневалась Земля,
Распалился лютый зной,
Потому что из Кремля
В целый мир струится гной.
 
 
И разгневалась Судьба,
Потому что громоздить
Бесконечные гроба
Это дьявольская нить.
 
 
Это праздник Сатаны,
Коготь зверского ума,
Для растерзанной страны
Голод, казни, и чума.
 
 
Край, что был для стольких стран
Пышной житницей зерна,
В извержении вулкан,
Сквозь жерло не видно дна.
 
 
А незрячий мир кругом
Не поймет еще никак,
Что предельный грянул гром
И для всех ниспослан знак.
 
 
Апокалипсис раскрыл
Ту страницу, где в огне
Саранча со звоном крыл,
Бледный всадник на коне.
 
 
И великая страна,
Что узнала Божий бич,
Есть угрозный вопль со дна,
Есть последний к миру клич.
 

31 июля

Я рад

 
Под камнем могильным давно мой отец,
  Я рад, что он крепко заснул.
Его миновал остролистный венец,
  Звериный не слышал он гул.
 
 
Под камнем могильным родимая мать,
  Уснула и дремлет давно.
Я счастлив, что ей не пришлось увидать,
  Как грязно душевное дно.
 
 
Я рад, что они до последнего дня
  На творческом были пути.
И к ним, из родимого дома гоня,
  Слепец не успел подойти.
 
 
Я счастлив, что им не пришлось увидать
  Паучью удавную нить.
Скоту приказали их сад растоптать,
  Велели их дом распилить.
 
 
И также за брата я рад моего,
  Давно он в нездешней стране.
И если живу я, так лишь оттого,
  Что смерть не приходит ко мне.
 

Блуждающая душа

 
Ряды погасших солнц в безжизненных глазах.
Взамен веселия ликующей гордыни,
Сереют чахлые бестравные пустыни.
Колодезный зрачок, но в нем лишь мертвый страх.
 
 
Комки сухой земли в безумных волосах.
Вчера надменная и пышная, отныне
Она пугливо ждет прихода благостыни.
Но скуп стал человек, и в сердце мира прах.
 
 
Она склоняется. Молчат земные глыбы.
Погасла трав живых цветная узорочь.
Не явит ласку день. Не скажет тайну ночь.
 
 
Она идет вдоль рек. Все перемерли рыбы.
Я в пропасти иной. Но та же боль точь-в-точь.
И той родной душе я не могу помочь.
 

2 августа