Текст книги "Том 4. Стихотворения"

Автор книги: Константин Бальмонт

Константин Дмитриевич Бальмонт
Собрание сочинений в семи томах
Том 4. Стихотворения

В раздвинутой дали

Поэма о России

Уйти туда

 
Уйти туда, где бьются струи.
   В знакомый брег,
Где знал впервые поцелуи
   И первый снег,
Где в первый раз взошел подснежник
   На крутоем,
Где, под ногой хрустя, валежник
   Пропел стихом.
Где звук жужжанья первой мухи,
   В конце зимы,
Как луч в дивующемся слухе,
   Разъял все тьмы.
Где ярким сном былинной были
   Нам громы вдруг
Молниеносно тучу взрыли,
   Как черный луг
Из тучевого луга книзу,
   Решив: «Пора!»,
Метнули злата в Божью ризу
   И серебра.
Уйти – уйти – уйти – в забвенье.
   В тот вспев святой,
Уйти туда – хоть на мгновенье,
   Хотя мечтой.
 

Хочу

 
Хочу густого духа
   Сосны, берез и елей.
Хочу, чтоб пели глухо
   Взвывания мятелей.
Пастух пространств небесных,
   О, ветер далей Русских,
Как здесь устал я в тесных
   Чертах запашек узких.
Давно душа устала
   Не видеть, как цветками
Дрема владеет ало
   Безмерными лугами.
Пойти по косогору,
   Рекою многоводной,
Молиться водам, бору,
   Земле, ни с чем несходной.
Узнай все страны в мире,
   Измерь пути морские,
Но нет вольней и шире,
   Но нет нежней – России.
Все славы – мне погудки.
   В них душно мне и вязко.
Родныя незабудки –
   Единственная сказка.
Ребячьи мне игрушки –
   Красоты, что не наши.
Напев родной кукушки –
   Вино бездонной чаши.
Уютной, ветхой няни
   Поет жужжанье прялки.
Цветут в лесном тумане
   Ночныя нам фиалки.
От Севера до Юга,
   С Востока до Заката –
Икона пашни, луга,
   Церковкость аромата.
Пасхальной ночи верба –
   Раскрывшаяся тайна,
Восстанье из ущерба
   Для жизни, что безкрайна.
Лишь тот, кто знал морозы
   И вьюжное круженье,
Войдет в такия грозы,
   Где громы – откровенье.
Лишь нами – нами – нами
   Постигнуто в пустыне,
Как петь колоколами
   От века и доныне.
Кто жаждет благолепий,
   В чьем сердце звучны хоры,
Тому – от Бога – степи,
   Ему – леса и горы.
Хочу моей долины
   И волей сердца знаю,
Что путь мой соколиный –
   К Единственному Краю.
 

Знак

 
Как знак, Олег свой щит прибил к вратам Царь-Града.
Пусть на мгновения простерты в прахе мы,
Наш самый жаркий луч храним в снегах зимы,
И наш июльский луг – цветная пышность сада.
 
 
Судьба сковала цепь. Мертвящая ограда
Стеснила весь наш край глухой стеной тюрьмы.
Но Солнце медное плывет из черной тьмы,
Чтоб брызнуть золотом, как час решит: «Так надо!»
 
 
Трехцветным знаменем овеян Океан,
Где льды пловучие и белые медведи,
Мы Море теплое причтем к своей победе.
 
 
Так решено в веках. Нам будет миг тот дан.
Нам говорит герой, весь кованый из меди,
Что Имя Русское – глубинный талисман.
 

Бубен

 
В медный бубен ударяя,
Звонко сокола он пел.
«Птица-пламя, птица-злая,
Птица-Солнце, сокол смел.
 
 
Он в горячем перелете
Сразу небо пресечет.
С ним добыча на охоте –
В полный месяц – полный счет
 
 
Месяц – срезанная щепка –
Счет добычи без него.
Бьет он метко, бьет он крепко,
Не пропустит никого.
 
 
Он не долго ведал руку,
Призакрытый клобучком.
Знает меткую науку –
Громом падать над врагом.
 
 
Заяц рябью метит тропы,
Путь для цапли – вышина,
Ветер – в беге антилопы,
От него им смерть – одна.
 
 
Голубь гулил-тикал-токал,
Млел – что синь на ярлыке.
Чуть мелькнул мой белый сокол,
Голубь – вот в моей руке.
 
 
Не продам я птицу эту,
Дорожишься, путник, зря.
Он был послан Баязету,
В выкуп Франкскаго царя.
 
 
Кубла-Хан перелукавил
С ним – три тысячи лисиц.
Сам Персидский шах восславил
Хватку-молнию меж птиц.
 
 
Впился в Индии он с маху
В крепковыю кабану.
Ты даешь мне денег? Праху?
Лучше я продам жену».
 
 
Так Киргиз напев сугубый
Вдруг нашел, чтоб мне пропеть.
И, смеясь, белели зубы,
Златом в бубне рдела медь.
 
 
Зыком в небе многотрубно
Вскликнул голос журавлей,
Звуки песни, всплески бубна
Воскрылялись все светлей.
 
 
Зависть к дикому Киргизу
Я учуял, весь горя,
В час как в огненную ризу
Облеклась в степи заря.
 

Русь

 
В сердце чувство древней были,
Быта, бывшаго века,
Звон лесного родника,
Трепет вьющих воскрылий,
Достиженья без усилий.
Силой зрящаго зрачка,
Силой радованья воле.
Лес мне выкорчевать, что ли?
Весь? Дремучий? Древний? Что ж!
Мне для хлеба нужно поле.
Лес – богатство. Лес – хорош.
Да простор получше, вдвое.
Нужно поле мне ржаное
И надречный строй станиц.
Степь нужна для лета птиц.
Отодвину вечевое
И немотное, лесное
Царство белок и куниц.
Я хочу не тропок тесных,
Не однех лесных криниц,
Это мне давно знакомо –
Повсеместно быть как дома
И нигде не быть в дому,
В доме – в гробе. Жить ли в склепе?
Этот жребий слишком строг.
Я люблю разбег дорог.
Манит степь? А я за степи!
На утесистый отрог.
Кличет друга гулкий рог.
А когда мой зов не брата
И не друга пробудил, –
А когда орла орлята
Воплем кличут к мере сил,
Ринусь я на супостата,
Он ли, я ли, но со ската
Путь – до пропастных могил.
И широко, и богато
Раскрывается простор.
Синь, синее дальних гор,
Даль, воздушней, зеленее,
Чем ветвистая затея,
Что засеял гулкий бор.
Тоже чащи, но иныя,
Пеной венчаны, сквозныя,
Изумрудный блеск и хор,
Вал за валом, клонят выи
И заводят разговор,
Говорят, что, кто в просторе
Сердцем все завоевал,
Должен день свой бросить в Море,
Ночью в сердце примет вал.
Так, я – Русь. И все я знаю.
Русский в чем же не бывал?
Как от края неба к краю,
Разрезая бирюзу.
Мчится молния в грозу,
Я у самаго Царь-Града
На вратах прибил свой щит.
Но того ли Руссу надо?
Он не этим знаменит.
Впивши сглаз и клич пространства,
Крылья сокола легки, –
Брал я рубище в убранство,
Мерил сердцем постоянство
Покаянья и тоски,
Власть – в себя простор вместившей –
В крестном знаменьи застывшей,
Укротившейся руки.
Знаю я, побывши в гуле,
За седьмой чужой горой,
Как сбирать в единый улей
Розных пчел мохнатый рой, –
Как, подпав под вражьи ковы,
Заглянув далеко в даль,
Опрокинуть рок суровый
Волей верною как сталь.
Да, я Русский. Знаю иго,
Что сцепляет триста лет.
Знаю мощь такого мига,
Что, когда душой пропет,
Сразу тьмы и рабства нет.
Верю: Мне предначертанье –
Все изведать до конца.
Через пропасти страданья
К свету Божьяго лица.
Полной чашей своеволье
Я во времени испил.
Час бежит. Мой час – бездолье.
Крепкий час мой – богомолье,
Накопленье новых сил.
И еще в прозрачном взоре
Есть упор и крепь стропил.
И еще увидят вскоре
Горы в каменном уборе,
Поле, степь и лес, и Море,
Мрак ли, свет ли победил.
 

Подвижник Руси

 
В глухом лесу, звеня, сосна,
Что выше и прямее ели,
Всегда победно зелена,
В ней знак свирели и кудели.
 
 
В смиренном цвете умудрен,
Небеснаго прозренья вежды,
Среди цветов провидец – лен,
Он ткач заветной нам одежды.
 
 
Среди бессмертных в славе рек,
Гудит в час вещим звоном Волга.
И вечен древлий древосек,
Верховнаго свершитель долга.
 
 
Смолистых свежих стружек дух,
Непререкаемое знанье,
Он Божий зрак и Божий слух,
Благословение – дерзанья.
 
 
Исповедальная свеча,
Его – как звук кадила – слово,
Что пламень праваго меча –
Свершенья Божьяго основа.
 
 
Россия – Русь. И, если рок
Велел, чтоб налегла верига,
Судьбинный выполнив урок,
Пробей пролом в твердыне ига.
 
 
Из тихой бездны ветер мча,
Воссоздадим родныя клети,
И наша да горит свеча
В Господней мгле тысячелетий.
 
 
Великой Русской Пасхи свет –
От Неба принятое слово.
Святого Сергия завет
В руке Димитрия Донского!
 

Колокол

…Повеление положи и не мимо идет…

Требник

 
Голос Господень в единой твердыне,
Гулом качается древле и ныне,
Возглас взрастающих великолепий,
Слышный и в темном подземном вертепе.
 
 
Кедры ли горные радостным звонам
Тайно не вняли в безгласьи зеленом?
Море ли синее, взбегами вала,
Гулам разгудным, гремя, не внимало?
 
 
Вечно неверные, шаткие люди
Не засвечались ли в праздничном гуде?
Возгласам мерным, далеко звучащим,
Птицы внимали по стихнувшим чащам.
 
 
Колокол вылит из меди, из красной,
В ней серебра есть зазвон сладкогласный,
Слиты металлы в нем, воли в нем слиты
Все в нем копейки в свой час имениты.
 
 
Имя даятеля, пусть сокровенно,
Именем Бога гудит неизменно,
Благовест гулкий, звучащая чаша,
Дух наш, и путь наш, и Родина наша!
 

Крепь горькая

 
Я серею. Пыльная. Не злая.
Все же доброй быть мне не дано.
Брызни мною в хмель, – и я шальная,
Отравляя хлебное вино.
 
 
Путники тоскуют в бездорожьи,
Я качаюсь молча на степи.
Друг до друга молвят дети Божьи: –
«Трудно жить. А ты, брат, потерпи».
 
 
На степях безрадостно расту я.
Дуя, ветер свищет: «Не неволь!»
Солончак мерцает, зло колдуя,
Земь; но сушь, и выцветает соль.
 
 
Слышала я слово от шайтана,
Будто я в расцвете хороша.
Пчелы не со мною утром рано,
Меду я не выдыхну, дыша.
 
 
Слышала я клич: «Сарынь на кичку!»
Хохот. Гик. Ватаги буйной гул.
Видела, как птичку-невеличку
Беркут, хан орлов, скогтив, сглонул.
 
 
А потом, с гортанным зычным словом,
Половчанин беркута убил,
И стрелу пером тем беркутовым
Оперил к разгрому Русских сил.
 
 
И погнали связанных в неволю,
Спотыкались в путах мал и стар.
И росла по Дикому я Полю,
Через степь смотрела на пожар.
 
 
Что вчера? Что завтра? Я не знаю.
В сор один все мысли сплетены.
Я во сне, без меры и без краю,
Вопли пытки в рокоте зурны.
 
 
Чуть Луна ущербленной горбушкой
Глянет, – Сатанинский кончен пир.
Где-то лес. Весна с лесной опушкой.
Степь и крышка неба – весь мой мир.
 
 
Конь проскачет. Ржанье пронесется.
Вьется, бьется, к листьям жмется пыль.
Как же Божьим деревом зовется
То же, что зовется чернобыль?
 
 
Путника хочу предостеречь я: –
Божий ратник, шествуй в мир святынь.
В горьком – крепь. И крепость есть злоречья.
Но меня не трогай. Я полынь.
 

Русь

 
  Русь, Россия,
  Все морския,
Все лесныя чары в ней.
  Полевыя,
  Луговыя,
И степныя. Ты о ней
  Говори,
  Не умолкая,
Вплоть до мая целый год.
  Русь такая,
  Что, сверкая,
Всякий счет перетечет.
  Мы упали,
  Не из стали.
Путь кончали – как рабы.
  Мы устали
  От печали,
Мы в опале у Судьбы.
  Ну же, ну же,
  В сильном муже
Нужно крепче нить крутить.
  С тетивою,
  С луком, к бою,
Ткань укрою в златобить.
  Лук каленый,
  Конь ядреный,
Он попоной облечен.
  Знает скоком
  Быть в далеком,
Знает видеть вещий сон.
  Чаша быта,
  Знаменита,
Вся разбита на куски.
  Жив громило,
  Наша сила
Блеск замглила, – угольки.
  Ну и что же?
  Вышний Боже,
Как похожи явь и сон.
  В веке старом
  Тем же ярым
Я пожаром был сожжен.
  Ах, верига
  Плена, ига,
Эта книга тяжела.
  Не кляну я:
  Мысль, тоскуя,
Эту летопись прочла.
  Там над Калкой
  Час был жалкой,
Я фиалкой стал в лесах.
  Жил взростая,
  Расцветая.
Сила злая? Где ты? Прах.
  Были Ляхи,
  Были в страхе
Все размахи сил моих.
  Ну, из Польши
  Что же больше
К нам придет? Лишь звонкий стих.
  И от Сены
  Брызги пены
В наши стены путь вели.
  Бита карта
  Бонапарта.
Кто пылинка, тот в пыли.
  Русский, кто ты?
  Русь, русло ты,
Улей, соты, мед густой.
  Не весталка,
  Срыв и балка,
И русалка над водой.
  Ах, русалий
  Смех из дали
Мы узнали так давно.
  Вновь заманим,
  Затуманим
Всей Судьбы веретено.
  Сердце славит,
  Не лукавит,
Сердце плавит в нас руду.
  Час похмелью.
  Мы мятелью
Разнесем свою беду.
  Русь, Россия,
  Ты – стихия
Перебора вечных сил.
  Час износишь,
  Клочья сбросишь
И попросишь ты – кадил,
  Это – было.
  Власть кадила
Освятила златокруг.
  Смолкнут стоны,
  Перезвоны
Поплывут в зеленый луг.
  Эй, степные!
  Эй, лесные!
Будет выи вам сгибать.
  Сине-Море
  В гулком хоре
Вторит: «Вольным – благодать!»
 

Быль

 
Перелет орла над степью в вышине,
Мысль упорная в сознаньи там на дне.
Перескок копыт по степи и ковыль,
Взор Петра и бег Мазепы, это – быль.
 
 
Ветвь лихая от распиленнаго пня,
Красный пламень убиенья и огня,
Слово Курбскаго – и Грознаго костыль,
Взгляд слуги в царевы очи, это – быль.
 
 
Не убивший оземь, жизнь прикрывший снег,
Славянином пораженный Печенег,
До Царь-Града – Руси Южной всклик и пыль,
Мудрость Ольги, щит Олега, это – быль.
 
 
Чем я дальше от сегодняшняго дня,
Тем полней завет свершенья для меня.
Чем я ближе к корню Русских наших дней,
Зов Славянскаго дерзанья мне слышней.
 
 
Звук сегодня – лишь машин незрячий рык,
Но поет и светит Русский мне язык.
Обнял он просторы двух материков,
Он исторгнет Край мой Отчий из оков.
 
 
Верю в озимь, ей не страшен лед и снег,
В звонкий бубен, в щит свой сталью бьет Олег.
Я увижу там в безкрайности ковыль,
Воля сердца претворяет мысли – в быль.
 

Русь

…Нет, так любить, как Русская душа всем, что ни есть в тебе – а… Нет, так любить никто не может.

Гоголь. Тарас Бульба

 
Теперь, когда родимый свет погас
За синими далекими холмами,
Ты – знаменем неколебимым с нами,
Провидящий безтрепетный Тарас.
 
 
Ты знал, что к нам придет предельный час,
Глумятся недоверки в нашем Храме,
Но грозы Русский дух крепят громами,
И молча мы из молний ткем наш сказ.
 
 
В нас голос зова: «Помни о России!»
И клич, где скрытый пламень: «Будь готов!»
Тарасов след. Костры сторожевые.
 
 
Придет наш час. Погнутся вражьи выи.
И, волю слив с волной колоколов,
Россия – с нами – станет – Русь – впервые.
 

Завет пращуров

 
Копье, стрела, чекан, секира,
  Булатный меч,
Как хороши вы в утре мира
  И первых встреч.
Назвавши вас, я вижу зверя,
  Чей грозен вой,
И человек, свой дух с ним меря
  Взнес облик свой.
Воспомня вас, я вижу поле,
  Из края в край,
И две ликующия воли.
  Живи. Играй.
Умей сразить единорога,
  Возьми свое.
С Белбогом ты, на Чернобога
  Наметь копье.
Умей на стан метнуться станом,
  Как лес телег.
И что Татары с гордым Ханом?
  Что Печенег?
Они лишь снились нам когда-то,
  Во мгле веков,
Чтоб наша кровь была богата
  Отвагой снов.
А если волей Чернобога
  Ты знаешь плен,
Крепись, хоти и мысли строго,
  Уйди из стен.
Читай в ночи к созвездьям мира
  Молитвы вслух.
Служила пращурам секира,
  Тебе – твой дух,
Коль в бурях ты упорен, смелый,
  Душа твоя –
Отсюда – жалящия стрелы,
  И свист копья.
Стоокой мысли бей чеканом
  Слепую тьму, –
Проснешься снова с днем румяным
  В своем дому.
 

Медный всадник

 
На взмахе камня всадник медный
Приподнял резвый взмах коня,
И смотрит в небо лик победный,
В нем солнце будущаго дня.
 
 
Мы знали много поражений,
Предельную растрату сил;
Но наш исконный взрывный гений
Из бездны к выси нас взносил.
 
 
Рука, которая умела
Держать такие повода,
Велит глядеть нам в пропасть смело
И знать, что нас ведет Звезда.
 
 
Четыре конския копыта
На взмахе камня – нам завет,
Что будет вся беда избыта,
Что вспыхнет, брызнув, пламецвет.
 
 
И жду. Да вспрянет конь летучий,
Топча извивную змею.
Да узрю светлою над кручей
В лучах Избранницу мою.
 

К казакам

 
Казаки, хранители Юга,
Властители вольных степей,
Душой до казацкаго круга
Иду с челобиткой моей.
 
 
Казак – полновольная воля,
Казак – некрушимая крепь,
Его забаюкала, холя,
Вся южная Русская степь.
 
 
Содружеству – святость закона,
Содруга нигде не покинь,
Цветущаго Тихаго Дона
Веселая, вольная синь.
 
 
Казак – безоглядная доля,
Днепровский о брег водомет,
Чрез долгое Дикое Поле
Всей конскою мощью полет.
 
 
Во имя Родимаго Края,
И Веры, чья цельность строга,
Орлов длиннокрылая стая,
Орлиный налет на врага.
 
 
Не чужды мне ваши пределы,
Явите мне правду и суд,
Бесстрашным был ратником, смелый,
Мой прадед, херсонец, Балмут.
 
 
Я с зовом казаки к вам, с зовом,
Услышьте зовущий напев,
Из дома с разрушенным кровом
Унес я негаснущий гнев.
 
 
Наш Край – под пятой иноверца,
Зажжен нечестивый пожар, –
Зачем же до вражьяго сердца
Орлиный не рухнет удар?
 
 
Бесовския сильны твердыни,
Но в нас он, Отцовский наш Край,
Господь не иссяк и доныне,
Кто любит Россию, дерзай.
 
 
Довольно нам чуждаго праха,
Готовьте могучий размах: –
Кто держится чарою страха,
Метните в них губящий страх!
 

Венценосная

 
Венценосная тень предо мной проходила во сне,
И, венец пронося, прошептала, что жемчуг тот мне.
Для меня – в жемчугах и в огне золотой ободок,
Только нужно свершить три свершенья в короткий мне срок.
И одно – чтоб до полночи целый мне мир облететь,
Превращая повсюду в червонное золото медь.
И другое – чтоб я до зари, до вторых петухов,
Ожерелье спаял – все из лунных серебряных слов,
И последнее, третье – чтоб к третьим я был петухам
На заре сам зарей – и тогда с нею вступим мы в храм.
Подарить мне все царство свое обещалась она
И колодец, где мудрость – без грани и счастье – без дна.
Венценосная тень подарить мне хотела – себя,
И нельзя было сердцу глядеть на нее – не любя.
В сердце вспыхнул обжог, напряженная сладость тоски,
Засновали кругом и сложились в ковер огоньки.
На летучем ковре я сквозь мраки весь мир облетел,
Всюду медь стала золотом, мир – золотой стал предел.
Расспросив соловьев, на черте соловьиных садов,
Я спаял ожерелье из лунных серебряных слов.
Стала легче дышать напряжением сжатая грудь,
Среброкованный Серп из-за гор показался чуть-чуть.
И как первый петух возвестил мне двенадцатый час,
Я весь мир заковал в золотой, в огнеблещущий сказ.
И как слышалось пенье предзорных вторых петухов,
Я качал ожерелье из лунных серебряных слов
И уж только хотел – до зари – я сверкнуть как заря,
От морей до морей загудела печаль, говоря…
Закачалась тоска, как дремучий безвыходный лес,
Золотой ободок, мне маячивший в далях, исчез.
И набатом послышался третьих тут вспев петухов,
Разорвалось мое ожерелье серебряных слов.
Растопилось все золото, брызнув к небесным краям:
И багряная медь потекла по закраинам ям.
 

Двенадцатый год

 
Из всех нам разсказов желанней и слаще
   О первой любви рассказ.
В ней звук небывалый и свет настоящий,
Колодец бездонный единственных глаз.
Из всех многозвездных сверканий и гроздий
Вечернюю – первую – любим звезду.
Кузнец, чьи – для Святок алмазные гвозди,
Декабрь наш – двенадцатый месяц в году.
   Чтоб вникнуть в скрижали
   Гаданий и снов,
   В ночи мы избрали,
   Издревле, из дали,
   Двенадцать часов,
России, чьи мощны и чащи, и реки,
Чьи горы небесный прорезали свод,
   Вещанье навеки –
   Двенадцатый год,
Что Рим мне! Что Галлы! Что рьяная Спарта!
Свечой мы копеечной были сильней.
В игре тут была ворожебная карта.
Россия – Москва – приняла Бонапарта
Такой безоглядностью ярых огней,
Что побыл в Москве – и закончен был в ней.
Пыланьем того рокового пожара,
Тем вскрытием льда, всеразлитием сил,
Как Божьим напитком, наполнилась чара,
Которую Пушкин ребенком испил,
И в отроке пламень так жгуче был явен,
Что, чуть просвирелил он первый свой вздох,
Как сонный мгновенно проснулся Державин,
Почуяв, что снова с Россиею Бог.
Сгорели. Воскресли. И было так надо.
И снова. Но где же из пепла исход?
Когда опрокинем на воинства Ада
   Двенадцатый год?
 

Над зыбью незыблемое

 
Шумит, шуршит и шелестит
  Шипучий вал, свой бег свершая.
Шершав шатучей влаги вид,
  Вода морей, она чужая.
Не пролепечет ручейком
  Ту сказку воркотливой няни,
В которой с чудом ты знаком,
  Вступая в мир по светлой грани.
В воде морей и нет реки,
  Хоть в Море все впадают реки.
А как шуршат нам тростники,
  Когда полюбим мы – навеки,
Навеки милое лицо
  Любовью расцветет в апреле,
И от души к душе кольцо
  Перескользнет под стон свирели.
Но эта летопись была
  В родной глуши лесного края,
Где гуд густой колокола
  Качают, в помыслы вливая.
Где в каждый день наш входит звон,
  Ласкает Божья близость храма,
И лики темные икон
  Овиты дымкой фимиама.
Но эта летопись цвела
  В краю, где в зимний сон тягучий
Внезапно входит вздох тепла,
  Под мартовской лиловой тучей.
Где Благовещенье, – как дух
  В полутелесной оболочке, –
От сердца к сердцу шепчет вслух:
  «Дарите синие цветочки».
Где с выси солнечных зыбей
  Нисходит тайна без названья, –
Где не стреляют голубей,
  А нежно чтут их воркованье.
Но эта летопись была, –
  Ее не предадим ущербу! –
Там, где, христосуясь, пчела
  Целует золотую вербу.
И вот чужой мне Океан,
  Хоть мною Океан любимый,
Ведет меня от южных стран
  В родные северные дымы.
И я, смотря на пенный вал,
  Молюсь, да вспрянет же Россия,
Чтоб конь Георгия заржал,
  Топча поверженнаго Змия!
 

Работница

…В пустыни Иоанна Крестителя Твоего дивиим медом воспитати благоизволил еси…

Требник

 
Познав, что дни проходят строго,
А не полетом мотылька,
Лишенный отчаго порога,
Внимаю, как гласят века: –
Одна работница у Бога,
Что тайну поняла цветка.
 
 
Пчела с прозрачным легким звоном,
Пока в дыму кузнец кует,
Не меньше трудится по склонам,
Своим трудам теряет счет,
И по обителям зеленым
Душистый собирает мед.
 
 
Жужжит причастница расцвета,
Летит лобзальница цветка,
Вся в хлопотах весну и лето,
Ей жизнь трудна, ей жизнь легка,
И полный сот, богатство это,
У ней берет моя рука.
 
 
О, вестник – ангелу соседний,
Живи, пчела, летай, звучи.
Твой дар другой, твой воск – с обедней,
И Солнце льет в него лучи.
Мы провожаем в путь последний –
Гореньем восковой свечи.
 

Зимняя

 
И в яви, и во сне,
  Я бусинки качаю,
В оснеженной стране,
  Где всюду ветер с краю.
Здесь всюду белый вид,
  Лишь с синеватым оком
Ворона пролетит
  В безмолвии глубоком.
Да в снеге сея знак,
  Ко мне проскачет близко,
Ведет свой след беляк, –
  От зайца рукописка.
Мелькнет вдали мужик,
  Вон розвальни, савраска.
И снова – дикий лик,
  Одна лесная сказка.
На восемь долгих лун
  Из облачной утробы
Доносится бурун
  И громоздит сугробы.
И в поздний час, и в рань,
  Среди ветров сугубых,
Везде деревья, глянь,
  В пушистых, белых шубах.
Но оттепель была
  Почти что здесь неделю,
Я бусинки сплела,
  Их в ветре колыбелю.
Ты думаешь, я кто?
  Волшебница какая?
Царевна ли? Не то.
  Моя судьба иная.
Весь белый мой покров.
  Старинной ели детка,
Боярышня лесов,
  Лишь зимняя я ветка.