Текст книги "Непокорный алжирец "

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава двенадцатая

1

Сообщение о том, что старый город готовится к массовой демонстрации, прибавило генералу Ришелье новых забот. Начавшееся во Франции народное движение против ОАС спутало все карты – мятежники не ожидали, что Центральное правительство получит такую огромную поддержку. Брожение началось даже среди войсковых частей Алжира. Кое-где уже арестовали оасовских главарей и провозгласили верность Центральному правительству. Вдобавок ко всему перешёл в наступление Фронт Национального Освобождения, грозя ударить с тыла. А теперь зреет угроза и в самом городе. Нет, тут нужны самые решительные действия.

Выслушав коменданта, Ришелье жёстко сказал:

– Лакдар хочет поднять против нас население города? Прекрасно! Так же поступим и мы. Поднимайте на ноги всех европейцев! Посмотрим, кто кому хребет сломает. Атмосферу накалить нужно до предела, не гнушаясь никакими средствами. Играйте на самых честолюбивых струнах людей, применяйте всё, вплоть… В общем, вы сами знаете, майор, что нужно сделать, как поступить, чтобы произошёл взрыв.

Ришелье закурил и зашагал по кабинету, стиснув за спиной пальцы с зажатой в них сигаретой.

– Не забудьте и о нашем друге Абдылхафиде, майор, – напомнил он, не переставая вышагивать. – Вызовите его к себе, если он по-прежнему будет упрямиться, припугните слегка. Не подействует – поступайте по собственному усмотрению. Пусть поймёт, что вилять и играть в прятки в такой решительный момент никому не позволим, будь он трижды нашим другом. Понятно?

– Понятно, ваше превосходительство.

Жубер замешкался: ему хотелось задать генералу несколько вопросов относительно доктора Решида. Но Ришелье сказал:

– Доброй ночи, майор!

И комендант, козырнув, ушёл.

Стенные часы пробили один раз. Половина двенадцатого.

Генерал следил глазами за медленным покачиванием маятника. «Доброй ночи…» Будет ли она доброй, эта ночь? Или в сгустившейся за окном тьме притаилась новая беда? Генерал вдруг почувствовал себя безмерно усталым, на душе было отвратительно, и даже во рту ощущал какой-то мерзкий вкус, как с тяжёлого похмелья.

2

Ресторан гостиницы «Мажестик» был переполнен. Сюда съехались французы из ближних селений на завтрашние торжества.

Столы были составлены рядами, вина лились рекой, тосты провозглашались за тостами, но никто не слушал соседа, каждый спешил высказаться сам. Шум стоял невообразимый, кое-где пьяные голоса уже завели песню.

Поднялся, покачиваясь, толстый лысый человек, гулко несколько раз хлопнул в ладоши, требуя внимания.

– Господа, слушайте!.. Слушайте, господа!..

Очевидно, его знали. Все зашикали друг на друга. Наконец наступила относительная тишина.

– Господа! Сидящие здесь – французы. Мы поклялись жизнью отстоять Алжир – это наша родина, наша земля. Так почему мы должны связывать свою судьбу с судьбой метрополии? Пусть там хоть потоп, а мы имеем право быть самостоятельной страной! Существует же Южно-Африканская республика. Её создали европейцы. Они приехали из Англии, мы – из Франции, они обосновались на юге Африки, мы – на севере. Иной разницы между нами нет.

Слушатели задвигались. Среди общего невнятного гомона трудно было разобрать, какое впечатление произвела на них эта «патриотическая» речь. Толстяк снова захлопал в ладоши.

– Господа, послушайте!.. Господа, я ещё не кончил!.. У меня есть предложение. Нечего ждать, пока парашютисты захватят Париж. Надо завтра же провозгласить Алжир самостоятельным государством! Прекратить всякие сношения с Францией и создать своё правительство!

Послышались одобрительные выкрики, аплодисменты.

Из-за столика, возле широкого зеркального окна, поднялась сухая костистая фигура Беркена.

– Люди, граждане! Меня теперь послушайте!

Его резкий окрик покрыл ресторанный гам. Беркена знали многие. Одни называли его «старым моряком», другие – «старым пиратом». В прозвищах был свой смысл. Беркен действительно большую часть своей жизни провёл в морс. Правда, пиратом он не был, просто промышлял контрабандой. Всего каких-то семь-восемь лет назад он, в компании нескольких таких же, как и сам, отчаянных удальцов, выходил в море на «рыбную ловлю». Однако ни для кого не было секретом, какая именно «рыба» интересует его. Беркен встречал проходившие корабли и по дешёвке скупал заморские товары. Особенно он предпочитал наркотики – опиум, гашиш. Это был прибыльный товар, и Беркен быстро сколотил состояние. Внешне это почти не сказалось на его образе жизни. Но в последнее время он ударился в благотворительность: построил церковь, организовал фонд помощи семьям фронтовиков, погибших во вторую мировую войну.

Беркен был колонизатором до мозга костей. Алжир он считал неотъемлемой собственностью, коренных алжирцев презрительно именовал крысами. Среди колонистов, стремившихся к господству, он пользовался непререкаемым авторитетом. Слова толстяка, видимо, задели Беркена за живое. Его морщинистое лицо было сурово, сухой указательный палец протянулся вперёд.

– Ты сказал, порвать с Францией? Но ты не спросил, захочет ли Франция порвать с нами! Что ты запоёшь, если завтра нам на голову посыпятся французские бомбы? Самостоя-я-тельность!.. Нет, мои дорогие господа, у разворошённого улья спать не ложатся! Пока знамя свободы не взовьётся на вершине Эйфелевой башни, мы не станем играть в пустые слова!

– Молодец, старик! – закричали в зале.

– Крой его, отец!

– Дай ему жизни, пират!

Беркен, насупившись, ждал, пока крики затихнут.

– Теперь о правительстве, – продолжал он, когда тишина установилась. – Разве оно уже не создано? Или ты не доволен, что при распределении кресел обошли тебя? Так ты напрасно волнуешься – гражданских в наше правительство не принимают! Разве не такие лысые министры, как ты, погубили Францию?

По залу прокатился смешок. Кто-то крикнул:

– Среди военных тоже есть лысины!

Его поддержали:

– А разве глава Центрального правительства – не военный?

– Военный! – отпарировал Беркен. – К тому же из тех военных, кто далеко смотрит, кто знает вкус добра и зла. Но, – Беркен внушительно поднял вверх палец, – он не оправдал наших надежд. И потому мы его свергаем! Если новое правительство не оправдает наших надежд, низложим и его! До тех пор, пока не добьёмся цели…

Беркен не успел закончить. Со звоном разлетелось зеркальное окно, о стол ударилась и взорвалась граната. Дикий рёв перепуганной толпы смешался с криками и стонами раненых и умирающих. Опрокидывая столы, давя и топча друг друга, все заметались в поисках выхода. Улицу прошила автоматная строчка.

Взрыв поднял на ноги всю гостиницу. Одно за другим засветились окна. Постояльцы верхних этажей свешивались с подоконников, требовали ответа у стоящих внизу. Но те и сами толком ничего не знали. Завывая, подкатили патрульные машины. С одной из них прямо на ходу спрыгнул рослый лейтенант с чёрной повязкой на левом глазу, наклонился над мостовой. Там в луже крови лежал какой-то человек. Патрульные, бесцеремонно действуя прикладами, оттеснили толпу.

– Кто это? Кто такой? – спрашивали со всех сторон.

Лейтенант пошарил в карманах неизвестного. Ручной фонарь высветил пачку узких листков. Лейтенант выпрямился, швырнул их в толпу.

– Смотрите сами, кто это!

Десятки рук подхватили листовки, не дав им опуститься на землю. «Долой ОАС»! «Да здравствует ФНО!».

– Партизаны напали!

– Террористы!

Приехал на машине комендант.

– Что произошло? – осведомился он у лейтенанта.

Тот коротко доложил.

Жубер пробежал глазами листовку, зло пнул носком ботинка в бок лежащего и выругался. Лейтенант посветил фонариком. В чёрный провал неба смотрели тусклые глаза Махмуда.

Накануне майор Жубер вызвал Махмуда к себе. «Последнее задание, – сказал майор. – Выполнишь его, можешь идти на все четыре стороны».

Махмуд был далеко не простачком и прекрасно понимал, что на нём ездят, как на осле, но сбросить седло не осмеливался. Он хотел жить, и притом – не обливаясь солёным потом. По этой причине он ещё с детства стал воровать – сперва промышлял в Алжире, потом во Франции и снова в Алжире, несколько раз попадал в тюрьму, выбравшись, принимался за старое. Однако по сравнению с тем, что приходилось делать сейчас, воровство казалось ему безопасной детской забавой. Не то чтобы Махмуда мучила совесть, – на совесть ему было наплевать, – но очень уж было неспокойно, всё-таки голова у человека одна. И вот, наконец, замаячило освобождение. Ещё одно усилие и… поминай, как звали.

Прощаясь, комендант дал пачку денег. Толстую пачку, хорошо, щедро заплатил и ещё обещал. Неужто кончились мытарства? Махмуд благодарно кланялся, дал клятвенное слово постараться. И постарался. Он добросовестно выполнил последнее поручение коменданта…

Жубер приказал бросить Махмуда в машину и прошёл в ресторан. Раненых уже унесли. Среди хаоса разбитой посуды и перевёрнутых стульев лежали четверо убитых. Ищущие глаза майора остановились на одном из них.

– Мсье Беркен?!

Опустившись на колени, комендант прижался ухом к груди старика, прощупал пульс. Поднялся, снял с головы кепи.

– Мерзавцы! Убить такого человека!.. Вы жестоко поплатитесь за смерть Беркена!

Атмосфера была накалена до предела, все хоть сейчас готовы были идти на Касбу, а майору только этого и надо было. Граната не случайно уложила Беркена, она предназначалась именно ему – когда хотят пустить кровь, перерезают вены. Жуберу надо было спровоцировать французов на резню арабского населения. Но об этом знали только два человека. Один из них был сам Жубер, второй – Махмуд.

3

Город в эту ночь не спал.

Случай в ресторане «Мажестик» взбудоражил всё французское население. Особенно неистовствовала молодёжь. От лавок алжирских купцов не осталось камня на камне, больница доктора Решида была сожжена, а ярость не остывала.

Имя Беркена стало знаменем погромщиков, они жаждали крови. Даже четырнадцатилетние подростки торжественно клялись отомстить «за смерть отца, павшего во имя Франции». Десятки алжирцев, имевших несчастье попасться в руки мстителей, были безжалостно убиты, но их крови оказалось недостаточно. Сотни глаз, полных жажды мести были устремлены к Касбе… Дикому разгулу, казалось, не будет конца.

Генерал Ришелье понимал, что если не остановить слепую ярость бушующей толпы, может произойти невиданная резня. Но ему не хотелось умерять пыл своих соотечественников. К тому же не было времени спокойно всё обдумать и что-то решить. От полковника Сулье поступили тревожные вести: один из четырёх полков парашютистов, предназначенных для удара по Парижу, перешёл на сторону Рамадье. Не многим лучше была обстановка и в остальных полках. На кого же тогда опереться, если предают наиболее, казалось бы, верные, испытанные люди! Генералу было не до городских дел. Он полностью доверил их коменданту, а сам на рассвете отправился к полковнику Сулье.

Жубер был из тех военных, которые больше любили размахивать плетью, чем лавировать. Из своих сорока шести лет он больше двадцати провёл в армии, однако до майора дослужился с трудом – очень уж его прельщали быстропреходящие житейские радости: картишки, выпивка, тёмные делишки. В Индокитае страсть к авантюрам даже чуть не погубила его – продал партизанам партию оружия, а такое, как известно, не прощают. Но каждый раз, когда что-либо случалось, он находил сильную руку и выходил сухим из воды, да ещё зачастую с рыбкой в зубах. Но сейчас его обуревали другие желания – более честолюбивые и серьёзные. Жубер понимал, что если ОАС возьмёт власть и проложит столбовую дорогу в Париж, он не останется в чине майора. Поэтому Жубер старался не жалея сил.

Вот и сейчас, проводив генерала и наскоро выпив стакан крепкого чая, комендант направился к воротам Старого города. Он поручил начальнику поста ещё раз объявить всем жителям Касбы, что демонстрация категорически запрещена. Если же арабы не подчинятся приказу, – а он в этом не сомневался, – не препятствовать, открыть ворота настежь.

– Но сами без моего приказания не вмешивайтесь, – распорядился Жубер. – Пусть испробуют своими бараньими лбами прочность нашего оружия.

4

Взошло солнце, Природе не было дела до того, что вершили люди под покровом ночи. Она благоухала и сияла красками, набирая силы для грядущего дня.

Под лучами солнца, которое поднималось всё выше и выше, переливались шёлковые полотнища знамён и флагов в Новом городе. Однако весёлого оживления, смеха, песен не было слышно. Странная это была толпа, запрудившая в то утро центральные улицы Алжира.

Лила тоже вышла из дома. В последние дни она делала это не часто. Но сейчас, после тревожной ночи, ей захотелось своими глазами посмотреть, что происходит в городе. Оделась она поскромнее – чёрная узкая юбка и простая, мужского покроя блузка очень шли ей, делая её совсем юной.

На Лилу заинтересованно посматривали, особенно молодёжь, порой кто-нибудь заговаривал с ней. Она не сердилась. Всё-таки Лила оставалась Лилой, ей нравилось привлекать внимание мужчин.

Двое крепких парней шутливо заступили ей дорогу. Она охотно остановилась, разглядывая необычную зелёную форменную одежду, новенькие пистолеты и кинжалы на поясах.

– Что это у вас за форма? – полюбопытствовала она.

Один из парней повернулся боком – на рукаве, повыше локтя золотились буквы: «ОАС».

– Красиво, – не то в похвалу, не то в осуждение произнесла Лила.

Таща за собой упирающегося откормленного барана, подошёл подросток, одетый в такую же форму. На шее барана болталась фанерная бирка с надписью: «ФНО», а на лоскуте кумача, прикреплённого к бараньей спине, было крупно написано на французском и арабском языках: «Независимость».

– Познакомьтесь с господином Независимость, – засмеялся один из парней, обращаясь к Лиле.

– Герой сегодняшнего дня, – поддакнул второй.

Лила погладила тугие завитки на лбу животного.

– С таким парнем стоит познакомиться поближе, – пошутила она.

– Сегодня мы намерены распроститься с господином Независимость. Приглашаем на пир и вас.

– Я шашлычником буду! Нет, я! – наперебой выкрикивали парни.

– А я убью господина Независимость! – хвастливо закричал подросток, притащивший барана.

Лила удивлённо посмотрела на совсем юное, круглощёкое лицо, на пухлые губы, ещё сохранившие наивное детское выражение.

– И ты собираешься убивать?

– А что, не сумею, думаете? Ха! Трах-трах! – и готово… Я не только барана, я и мусульман сегодня…

– Перестань! – прикрикнула Лила. – Кто только вам, таким, оружие доверяет!

– Не беспокойтесь, мадемуазель, – сказал первый парень, – его обучили обращению с оружием.

– Именно они и защитят национальное величие Франции! – заметил кто-то из собравшихся вокруг барана.

Мальчишка гордо выпятил грудь.

Мимо медленно проехал автомобиль с установленным на крыше мегафоном – всех приглашали на центральную площадь. Там собралась большая толпа. На высоком постаменте стоял открытый гроб с телом Беркена. Двое сыновей старика тихо переговаривались с Шарлем Ришелье возле импровизированной трибуны. В стороне утирали слёзы жена и невестки покойного.

Траурный митинг открыл Шарль. Он говорил о Беркене как о национальном герое, павшем от преступной руки врага. Потом с пеной у рта напустился на алжирских революционеров, а в заключение пригрозил Елисейскому дворцу и призвал всех к решительному сражению «За свободную Францию».

– Французы! Дорогие соотечественники! – взывал расчувствовавшийся Шарль. – К вам обращаюсь я! Скажите, кто поднял Алжир до его нынешнего уровня? Разве не мы?!

– Мы! – отозвались в толпе.

– Кто сделал Сахару жемчужиной Африки?

– Мы!

Волнение сжало Шарлю горло. Он замолчал, торопливо отыскивая в кармане носовой платок. Его объёмистый живот колыхался.

– Правильно говорите, мои дорогие друзья! Мы сделали Алжир Алжиром, мы его истинные хозяева!.. Перед всеми вами клянусь отдать за Алжир всю свою кровь до последней капли. Алжир – это Франция! Франция – это Алжир!

5

А в это время в Касбе истинные хозяева Алжира тоже закончили митинг и двинулись в сторону Нового города. Они несли знамёна, но цвет их был иным. И надписи на транспарантах были другими: «Да здравствует независимый Алжир!», «Долой колониализм!», «Требуем переговоров о перемирии!», «ФНО!», «ФНО!»…

Нескончаемым потоком шли рабочие, служащие, ремесленники, торговцы. Даже два муллы присоединились к демонстрации. Рядом с ними шёл ахун Абу-саид; он долго уговаривал народ не накликать беду на свою голову, но в конце концов махнул рукой и пошёл вместе со всеми. В обычные дни все люди жили разными заботами, разными интересами и желаниями. Сейчас тысячи сердец бились в едином ритме, стремление у всех было одно: независимость Алжира! Что даст независимость людям, столь различным по социальному положению? Об этом не думал никто. Людей вёл благородный душевный порыв. Вот в развевающейся траурной чадре идёт Джамиле-ханум – мать доктора Решида. Что ей делать здесь, в этом бурлящем людском водовороте? Сидела бы дома, оплакивала горькую участь сына. Но нет, она хочет быть среди тех, ради кого её мальчик, её Ахмед испил чашу страданий.

Рядом с ней пристроилась Рафига. Глаза девушки полны восторга и страха, сердце колотится в груди: а вдруг случится что-то ужасное? Не дай бог! Она пытается совладать с собой, но это ей плохо удаётся. И всё-таки она идёт, не отставая от других, и только косится краешком глаза на Мустафу, который несёт в руках знамя. Может, любовь к парню придаёт ей силы, а возможно, её влечёт общий порыв, так или иначе – она идёт с людьми вместе.

Тут же шагает гончар Джаббар, с одной стороны семилетняя дочка, с другой – жена. Идёт как на праздник: шумит, смеётся – море по колено. Ему-то зачем совать нос в эту передрягу? Зачем ему-то независимость? За двойную цену кувшины свои продавать станет, что ли? А идёт! Не забился в щель, как Бен Махмуд или Абдылхафид – кандидаты в новое правительство.

Помня наказ коменданта, часовые у контрольного поста распахнули ворота и отошли в сторону. Они со страхом смотрели на нескончаемый человеческий поток, выливающийся из ворот Касбы.

На улице Виктуар путь демонстрантам преградили поставленные вплотную друг к другу тяжёлые грузовики. На один из них взобрался молодой француз.

– Поворачивай назад!.. Иначе откроем огонь!

Толпа на мгновение замешкалась. Но тут же, подбадриваемые многочисленными возгласами, люди бросились к машинам, чтобы расчистить путь всей колонне, но засвистели пули, взорвались гранаты. Несколько человек упали. Демонстранты лавиной двинулись на врага. Отряд Мустафы вырвался вперёд и, стреляя на ходу, приблизился вплотную к машинам. Из окон второго этажа здания Страховой компании огненным градом посылались пули. Они хлестали безоружную толпу, в паническом ужасе заметавшуюся между домами. Люди стонали, вскрикивали, падали, кричали и плакали женщины и дети. Одним из первых пуля сразила старенького муллу Хабиба. Он тихонько охнул и упал, не успев произнести в последний раз имя аллаха. Громко вскрикнув, опрокинулся навзничь кувшинщик Джаббар, заслонивший собой дочку. Девочка ударилась о землю и отчаянно закричала. Детскому крику ответил полный ужаса и тоски вопль матери, потерявшей своего ребёнка. А автоматы, всё били и били, как заведённые. Не устрашить, а уничтожить демонстрантов дал команду майор Жубер.

Майору Лакдару с небольшим отрядом муджахидов удалось благополучно миновать огненный заслон и, прижавшись к стене дома, они стали метать в окна второго этажа гранаты. Оттуда повалил белёсо-жёлтый дым, автоматы умолкли.

– Кто без оружия – все назад! – закричал Лакдар, обернувшись.

Толпа отпрянула. Вслед ей с чердака гулко затарахтел, заторопился пулемёт, снова вырывая десятки жертв. Высадив дверь, муджахиды ворвались внутрь здания. Пулемёт рычал и плевался свинцом ещё несколько минут и вдруг, словно поперхнувшись, утих. Сразу стал слышен сумасшедший рёв бронетранспортёров, спешивших к месту побоища. Лакдар понял, что сопротивление, кроме лишних потерь, не сулит ничего. Если бы нескольким смельчакам не удалось пробраться вовнутрь дома, сейчас вся улица до самой Касбы превратилась бы в кладбище. И так не счесть было трупов и раненых.

Едва демонстранты успели скрыться за воротами Старого города, как на улицу Виктуар въехали бронетранспортёры, битком набитые солдатами. Пулемётный и автоматный огонь обжёг старые стены Касбы.

6

С наступлением ночи стрельба затихла, но Касба не спала. Тёмные улочки полнились негромким говором. У ворот Старого города возле Лакдара собралась большая группа: ждали возвращения парламентёров, посланных на переговоры с комендантом.

Наконец они появились – сгорбленный худой старик и представительный, интеллигентного вида мужчина, известный под именем Сулеймана-музыканта. Полотнище белого флага, который он нёс в руке, волочилось по земле.

– Говорили с самим Жубером, – доложил Лакдару Сулейман, – разрешает подобрать тела погибших, но ставит два условия. Вот, – Сулейман протянул Лакдару листок из записной книжки, – комендант сам написал имена шести человек. Один из них – вы, майор. Жубер требует, чтобы выдали ему этих шестерых. Я попытался убедить его, что таких людей среди нас нет, но этот шайтан и слушать ничего не желает.

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо прервал Лакдар разговорчивого Сулеймана, – а второе требование какое?

– Ай, и второе не лучше первого, – махнул рукой Сулейман. – Предлагает сложить оружие.

К Сулейману подступил Мустафа с таким грозным видом, будто это сам Сулейман предлагал капитуляцию.

– Что ты сказал? Оружие ему сдать, говоришь?!

– Это комендант говорит, а не я, – поправил Сулейман.

– А вы ему что ответили? – чуть поостыл Мустафа.

– У меня не было полномочий решать такие вопросы. Это должен решить сам народ.

Люди вокруг прислушивались к разговору, вздыхали, возмущались…, Лакдар обратился к ним:

– Вы все слышали, на каких условиях комендант соглашается выдать наших погибших товарищей. Что же ответить ему?

– Люди! – возвысил голос Сулейман. – Позвольте, я скажу… У меня у самого там родной брат лежит. Единственный брат! Я обязан, соблюдая все обычаи, предать его тело земле. Он отдал свою жизнь за правое дело. Неужто прах его послужит делу неправому? Мой совет: не принимать условий коменданта! Наши дорогие покойники не обидятся на нас за это…

Среди стоящих поодаль женщин послышались всхлипывания, жалобные причитания. Сулейман сердито прикрикнул:

– Замолчите! Враг радуется нашим слезам! Не поступайте, как неразумный мельник, который, стараясь достать утонувшую в воде монету, разрушил плотину у мельницы. Ушедшие от нас сделали своё дело. Пусть смерть их не будет напрасной. Надо думать о живых!

– Спасибо вам, Сулейман! – Майор Лакдар положил ему руку на плечо. – Спасибо!.. Да, друзья мои, мы обязаны в первую очередь побеспокоиться о живых.

Поручив Мустафе организовать охрану ворот, Лакдар вместе с членами городского штаба Фронта Национального Освобождения прошёл в ближайшую лавку. Он, может быть, лучше других понимал, что затишье это – обманчивое, что враг не успокоился и каждую минуту следует ожидать предательского удара. Нужно быть готовыми к отпору. Но как это сделать, если не хватает оружия, на исходе патроны, ничтожны запасы продовольствия и не исключено, что оасовцы перекроют воду в системе труб, проложенных из Нового города? Было много раненых, но не хватало бинтов и медикаментов. Да и мёртвых всё-таки следовало похоронить, трупы на улицах в такую жару – верная вспышка эпидемии, и в первую очередь от неё пострадают бедняки Касбы. Словом, забот было в избытке. И всё же ни в коем случае нельзя прекращать сопротивления. Ни в коем случае!

– Стаю взбесившихся собак можно остановить только силой, – сказал Лакдар. – Все другие пути приведут к напрасным жертвам. На удар мы должны ответить ударом, на пулю – пулей. Необходимо сделать всё, чтобы достать оружие и боеприпасы, – надо вооружить весь народ!..

Подталкивая перед собой низенького толстяка, в лавку вошёл Мустафа.

– С такими богачами, как мой бывший хозяин Абдылхафид, не пропадём, – услышав последние слова Лакдара, весело заверил он. – Я его «вежливенько» попросил, и он нам отвалил солидную сумму. Вот они, денежки! – похлопал Мустафа себя по карману. – А вот что делать с этой скотиной – не знаю. Зерно закапывал на своём дворе. Целых двадцать мешков пшеницы успел в яму высыпать, сукин сын!

Толстяк дрожал и озирался вокруг, стараясь найти сочувствие. На вопрос Лакдара, от кого прячет зерно, он вдруг заверещал пронзительным голосом:

– Ни от кого не прячу!.. Моё имущество – где хочу, там и храню!.. Что вам от меня надо?

– Так-так, – сказал Лакдар, – значит: моё имущество, мой двор, моя пшеница. А то, что люди без куска хлеба сидят, тебе всё равно? Тебе народ – что прошлогодняя трава. Так зачем же ты здесь, в Касбе? Иди на ту сторону, там тебе посочувствуют.

– Что, силой отобрать зерно хотите? – взвизгнул толстяк.

И осел под тяжёлым взглядом майора, как прохудившийся бурдюк с водой. – Идите, забирайте… – забормотал он. – Всё ваше… всё берите!..

– Нет, – сказал Лакдар, – брать мы у тебя ничего не будём. Твоё добро нам поперёк горла встанет. Обойдёмся как-нибудь. А ты – собирай свои пожитки и выметайся из Касбы. Такие, как ты, нам не нужны.

Кругом одобрительно заговорили:

– Правильно!

– Не место таким в Касбе!

Кто-то, не сдержавшись, выругался:

– Ростовщик проклятый! Как вас, таких, земля носит!

Толстяк неожиданно смешался, умоляюще протянул руки.

– Не гоните меня, люди!.. Сознаюсь, плохо поступил… прощения у вас прошу… Клянусь, буду делать всё, что вы скажете!..

Грохот близкого взрыва заглушил его покаянные слова. Рвануло ещё раз и ещё.

Все выскочили наружу. В ночной темноте разгоралось багровое зарево.

– Библиотеку взорвали! – крикнул кто-то.

Когда Лакдар вбежал во двор библиотеки, внутри здания уже вовсю полыхал огонь, пожирая древние свитки и манускрипты. У майора захолонуло сердце, сжались кулаки.

– Вандалы! – Он обернулся. – Что же вы стоите, люди! Спасайте книги!

– Дверь заперта… – неуверенно сказал кто-то.

Майор яростно ударил ногой в массивную дверь.

– Сторожа ищите! Где сторож с ключами?

– Здесь я, сынок! – Сквозь толпу протиснулся перепуганный старик с огромным ключом в руке. – Вот ключ, сынок… Возьми сам, а то меня руки не слушаются…

Лакдар распахнул дверь и шагнул в гудящее пламя. Вслед за ним устремились десятки людей.

Снаружи громыхнул четвёртый взрыв.