Текст книги "Непокорный алжирец "

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава девятая

1

Доктор Решид содержался в специальной тюрьме для политических заключённых – в одиночной камере. Он мужественно встретил удар и старался не поддаваться унынию. Не у него одного такая судьба, он разделил участь тысяч, нет, десятков тысяч невинных людей.

Решид стоял под узким, забранным железной решёткой окном и, запрокинув голову, смотрел на маленький, чуть не с ладонь, голубой лоскутик неба. Глядя на него нельзя было себе представить, что мир огромен и где-то шумит морской прибой, светит солнце, дует свежий ветер. Откуда быть здесь свету и воздуху? В тюрьме специально предусмотрена темнота и сырость, очевидно для того, чтобы человек почувствовал себя преступником… Трудно было Ахмеду. Он сосредоточил все свои силы на одном: держаться с достоинством, какие бы испытания ему ни пришлось претерпеть – не унизиться перед грубой силой. Но молодое сердце нелегко было усмирить. То его захватывала волна гнева, то оно сжималось, как в тисках. В такие минуты Ахмед старался уйти в воспоминания. Горькие и сладостные, они раздвигали перед ним стены тюрьмы и переносили в прошлое.

Железная дверь камеры со скрежетом отворилась. Раздался окрик:

– Выходи!

Решид вспыхнул от этой бесцеремонной грубости, по сдержался – что толку спорить с каменной стеноп?

В длинный коридор выходило множество дверей. Двери, двери, двери… И за каждой бьётся чьё-то сердце, рвётся на вольный простор. Сколько же здесь несчастных, думал доктор.

Его привели в комнату, расположенную в самом конце коридора. Здоровенный лейтенант с повязкой на левом глазу и трое рослых солдат сидели за столом и пили пиво. Едва дверь отворилась, лейтенант поднялся и показал на место за столом:

– Пожалуйте, мсье доктор…

Решид остался стоять. Конвоир чувствительно двинул его кулаком в затылок:

– Садись, если приглашают!

Доктор сел.

Лейтенант протянул ему кружку с пивом.

– Пейте.

Пить хотелось немилосердно, он бы с наслаждением выпил холодное пиво, но вспомнил клятву, которую дал в доме Бенджамена.

– Спасибо, – сказал он, – я не пью пива.

– А-а, вы же мусульма-анин! – протянул лейтенант. – Хмельное пить вам аллах запретил. Ну, тогда умойтесь. – И он плеснул пиво в лицо доктору.

– Умывать – так уж по-настоящему! – поддержал один из солдат, опрокидывая на голову доктора весь жбан.

Комната огласилась хохотом.

Решид вскочил на ноги.

– Кто вам дал право издеваться!

Лейтенант тоже поднялся.

– Какое же это издевательство? – лениво процедил он. – Мы просто хотим тебя освежить – разве это издевательство? Тебе же добра желают, дурак, – и деловито, почти не размахнувшись, ударил доктора в подбородок.

Решид качнулся, с трудом устояв на ногах.

– Раздеть! – приказал лейтенант.

Солдаты мгновенно сорвали с доктора одежду и втолкнули в смежную комнату. Она была просторнее первой, но совершенно без окон, зато под потолком ярко горела лампа. Два стула стояли посередине комнаты. А в углу, в ванне, тяжело дышал какой-то человек. Его обросшее бородой лицо едва-едва виднелось над поверхностью воды.

– Садись! – велел лейтенант доктору, указывая на один из стульев.

Доктор послушно сел и тут же с криком вскочил, ужаленный током. Солдаты захохотали. Лейтенант криво усмехнулся.

– Не нравится, господин доктор? Ну, тогда иди садись на этот стул. Иди, иди, не бойся, этот – удобнее.

– Вы не имеете права так издеваться над человеком! – гневно сказал Решид. – Вы ответите за свои поступки!

– Ответим, – согласился лейтенант и тяжёлой ладонью наотмашь хлестнул доктора по щеке.

У Решида потемнело в глазах.

– Посадить его!

Солдаты схватили доктора под руки. Он весь сжался, ожидая удара тока, но стул и в самом деле оказался обычным. Доктор перевёл дыхание.

Лейтенант приказал вытащить человека из ванны и вышел.

Решид сидел оглушённый, не в силах собрать растрёпанные мысли. Это только начало, – билось в висках, – это только начало. Что же ещё предстоит вынести? Достанет ли сил? Без следствия, даже не предъявив обвинения, так мучают. Закон!.. Справедливость! Вот он – закон!

Солдаты выволокли человека из ванны. Доктор всмотрелся – и похолодел. Всмотрелся пристальнее. Неужто он? Сомнений не оставалось, это был действительно Бенджамен. Он лежал с закрытыми глазами, тяжело дыша, прикрученный верёвками к широкой доске. Его измождённое лицо было жёлтым, как у покойника, беспомощно болталась культяпка левой руки.

Солдаты отошли в сторону, с любопытством наблюдая за доктором. Один кивнул в сторону Бенджамена.

– Узнал, что ли, своего учителя?

«Мерзавцы! – мысленно выругался Решид. – Бешеные собаки!»

Вернулся лейтенант, дымя папиросой, осведомился:

– Ну, как? Узнал?

– Что это за ученик, который не узнаёт своего дорогого наставника. Узнал, конечно, – ответил один из солдат.

Лейтенант не спеша подошёл к небольшому столику и нажал скрытую под крышкой стола кнопку. Закричав от неожиданной режущей боли, доктор вскочил со стула: его снова ударило током.

Сердце у Решида колотилось так, будто хотело выскочить из груди. Неимоверным напряжением воли он подавил охвативший его дикий ужас: предстояло ведь подготовить себя к чему-то ещё более страшному.

Лейтенант невозмутимо курил. Докурив, он сказал:

– Придётся вам всё-таки искупаться, господин доктор, только как бы и ванна наша не пришлась вам не по вкусу.

Солдаты притащили что-то похожее на металлическую лестницу и велели доктору лечь на перекладины. Сопротивляться было бесполезно, и он лёг навзничь, как ему приказали. Его накрепко привязали к «лестнице», заткнули рот кляпом и положили в ванну. Потом открыли кран. Ледяная струя больно ударила по телу, в мгновение вода наполнила ванну и добралась до рта и носа. Воздуха не хватало. Стало трудно дышать. Доктор бессильно метался, стараясь поднять голову выше, но вода всё прибывала. Захлёбываясь, он из последних сил рванулся всем телом, но кожаные ремни не пускали. Силы оставили его, черноволосая голова погрузилась в воду.

Один из солдат подбежал и перекрыл кран, а двое других вытащили безжизненное тело и стали откачивать.

2

Решид пришёл в себя только глубокой ночью. Сознание возвращалось медленно. Всё тело ныло, в ногах и руках он чувствовал тупую боль, в голове свинцовую тяжесть. Не отрывая взгляда от потолка в сырых потёках, он стал вспоминать все муки этого ужасного дня: смех солдат, Бенджамен, ванна… По телу пробежали мурашки. Доктор с трудом приподнял голову, огляделся. На железной двери блестела какая-то точка. Стоило немалых трудов сообразить, что это глаз часового, засматривающего в волчок.

Напрягая все силы, превозмогая слабость и боль в измученном пыткой теле, Решид перевернулся на живот. Передохнув, встал на четвереньки и наконец выпрямился. Пошатываясь, он шагнул к двери, но голова закружилась, ноги отказались слушаться, и он едва не упал. Прислонился к стене, долго стоял, прижавшись грудью к холодному влажному шероховатому камню, и тяжело дышал. В груди ощущалась давящая тяжесть, хотелось пить.

Держась рукой за стену, волоча непослушные ноги, доктор добрался до двери и постучал. Волчок сразу же открылся.

– Чего надо?

– Пить… Воды кружку…

– Какая тебе вода среди ночи! – зло выкрикнул часовой. – Спи! Утром напьёшься…

Волчок закрылся.

Доктор вздохнул, провёл сухим языком по шершавым губам и поплёлся к топчану; спать Решид не мог, лежал с открытыми глазами и думал. Как же он был глуп! Полагал, что в мире есть справедливость, справедливые законы и если они нарушаются, то это частный случай, нечто вроде болезни, от которой не гарантирован ни один человек, а оказывается, именем закона можно истязать человека, ссылаясь на закон, топить в крови целый народ.

Мысли Решида прервал лязг открываемой двери. Два солдата втащили в камеру какого-то человека, швырнули его на пол и ушли. «Варвары, – думал доктор, – терзают людей, как дикие звери, хотят задушить стремление алжирцев к свободе и, наоборот, только сильнее ожесточают людей!»

Говорят, клин клином вышибают. Вид беспомощно распростёртого на бетонном полу человека, казалось, вдохнул в доктора силы. Он подошёл к лежавшему, подложил ему под голову свой пиджак. Это был совсем ещё молодой парень, только очень обросший и измученный. Почти машинально, повинуясь профессиональной привычке, доктор осторожно ощупал его – как будто цел, переломов нигде не заметно, только левая нога забинтована грязным бинтом. За что же попал сюда ты, бедняга?

Парень пошевелился, застонал.

– Лежи, лежи, – успокоил его Решид. – Как тебя зовут?

Растрескавшиеся губы парня дрогнули. Открылся один глаз. Второй заплыл. Огромный багрово-фиолетовый кровоподтёк совсем скрыл его.

– Воды!..

Господи, где её взять, эту воду! Несколько часов назад её было столько, что он чуть не погиб, задыхаясь в предсмертной муке. А сейчас он сам мечтал об одном-единственном глотке. И этот бедняга страдает от жажды. Полноводные реки, озёра, прохладные ручейки – сколько воды на свете! И нет ни одной капли, чтобы смочить губы бедняге. А те нищие, что сидят у ворот Касбы с протянутой рукой и тоскливыми голодными глазами! Разве мало в мире хлеба?

– Воды-ы!..

Доктор опять постучал в дверь и попросил принести глоток воды для больного.

– Ишак! – выругался часовой, закрывая волчок.

Парень забылся в беспамятстве.

Доктор сел на топчан, опёрся локтями о колени, опустил в ладони лицо. Сонное забытье постепенно обволакивало сознание серой шершавой паутиной.

Очнулся он от грохота и истошных воплей. Парень обеими руками колотил в дверь и орал:

– Палачи! Мерзавцы! Воды дайте! Воды!!!

– Заткнись, падаль! – посоветовал за дверью часовой. – А то я тебе дам сейчас воды, не обрадуешься!

Парень снова выругался, повернулся к двери спиной и стал колотить в неё ногой.

– Не надо, – сказал доктор, – этим ты ничего не добьёшься. Лучше постарайся уснуть. Скоро рассвет, и тогда нам дадут напиться.

Парень обернулся и подозрительно посмотрел на доктора. И вдруг изумлённо воскликнул:

– Са'аб доктор!? Я вас знаю! Вы оперировали моего брата. Как вы попали в это богом проклятое место?

Доктор устало улыбнулся.

– Я что-то не припомню тебя. Как зовут?

– Махмудом.

– Откуда сам?

– Из Эджеле.

– Не знаю, не бывал там.

– Это и лучше, что не бывали. Кроме нефти и пыли, там ничего хорошего нет.

– За что тебя арестовали?

– Эх, са'аб доктор!.. – Махмуд присел на краешек топчана. – За свои двадцать девять лет я только-только начал чувствовать вкус жизни, а испытал столько, что вьюк моих невзгод большой мул не потянет. Ей-богу, поверьте! На первый взгляд как будто всё хорошо выглядит. Учился я в Париже, диплом там получил. Вернулся, стал работать инженером-нефтяником. Ничего кроме работы не знал, все силы в неё вкладывал. А потом вдруг потерял к делу всякий интерес. Почему, спросите? Да потому, что видел: французские инженеры, которые вдвое меньше меня понимают, получают в полтора раза больше. И это бы ещё ничего. Так ведь на каждом шагу, куда ни повернись, на унижение нарываешься, будто ты какой-то незаконнорождённый! Ну, скажите, са'аб доктор, почему это так? Земля наша, богатства наши, а хозяйничают они! – Махмуд оглянулся на дверь, наклонился ближе к доктору и понизил голос. – Вот я как-то и выложил главному инженеру всё, что накопилось в душе. Ох, и шум поднялся! Обвинили меня во всех смертных грехах. Сказали, что я соучастник повстанцев. Коммунистом даже назвали! А я, видит бог, никогда не вмешивался в политику. Правда, брат мой, – Махмуд ещё больше понизил голос, – брат мой действительно коммунист. Вы его сразу узнаете, как только увидите, три года назад вы его оперировали. Фаруком звать. Смуглый такой, здоровый человек. Всё расхваливал ваше врачебное искусство. Он учительствовал в одном из здешних сёл. А теперь командир батальона в отряде полковника Халеда… Но вы мне так и не сказали, са'аб доктор, за какую вину эти проклятые бросили вас в тюрьму…

3

Малике заболела. Врачи нашли у неё двустороннее воспаление лёгких. Несколько дней она лежала с высокой температурой. Даже сам Абдылхафид две ночи просидел у постели дочери, не смыкая глаз. Болезнь Малике ещё больше озадачила его, не говоря уже о Фатьме-ханум, которая не находила себе места.

Наконец кризис миновал. Малике чувствовала себя лучше, хотя была ещё очень слаба. Но той тихой радости возвращения к жизни, которую обычно испытывает выздоравливающие, она не ощущала. Целыми днями она молча лежала в постели, отвернувшись к стене и прикидываясь спящей, когда кто-нибудь входил к ней в комнату. В сердце не проходила поющая боль, единственным желанием было, чтобы никто не прервал сладостного и горестного мысленного общения с любимым. Сколько писем она написала ему, сколько переговорила с ним, какие планы освобождения – часто ценой собственной жизни – строила! Никогда прежде Малике не задумывалась над смыслом своего существования. Она просто жила. Жизнь была полна движения, света, запахов земли, цветов, травы и дождя, красоты природы, среди которой она росла, и чего-то незнакомого, манящего и далёкого, как самая дальняя звезда, к чему стремилась её душа. А теперь Малике физически ощущала пустоту вокруг себя. Во имя чего и зачем жить? Ахмеда нет, и никто ей больше не нужен. Из года в год – пока не состарится – она будет бесцельно бродить по этим комнатам, выговаривать прислуге, есть, пить, ложиться спать… Зачем?..

Дверь приоткрылась, вошла Фатьма-ханум. Стараясь неслышно ступать, она подошла к кровати и робко проговорила – она почему-то робела перед своей притихшей, повзрослевшей за болезнь дочерью:

– Доченька, тебе пора поесть. Ты всё дремлешь и дремлешь…

– Я не сплю, мама, – сдерживая досаду, Малике повернулась к матери и вдруг как-то по-новому увидела страдающие, виноватые глаза, постаревшее лицо с резкими бороздами от крыльев носа вдоль щёк, и тёплая волна жалости нахлынула на неё. – Мамочка… мама! – только и могла произнести Малике. Она обняла мать и, как в детстве прижалась щекой к её щеке.

Взволнованная порывом дочери, с затуманенными от слёз глазами, Фатьма-ханум поглаживала её по спине, по волосам.

– Поговори со мной, доченька, не молчи, у меня тоже женское сердце, я тебя пойму…

Малике вздохнула.

– Что говорить, мама, ты же сама всё знаешь… Если у меня отнимут Ахмеда, я не буду жить. Зачем?..

Спокойно, без вызова и надрыва говорила Малике, и это спокойствие не оставило сомнения в её решимости, насторожило Фатьму-ханум. Она испуганно воскликнула:

– Не надо, дочка, грех это! Не всё ещё потеряно, дай мне подумать…

Тут же Фатьма пошла к мужу и твёрдо заявила, что разлучать Малике и Ахмеда грех. Абдылхафид сначала заупрямился, но потом уступил слезам и упрёкам жены. Они долго советовались, прикидывали и так и эдак и наконец решили просить генерала, чтобы он освободил доктора, а потом отправить обоих одержимых куда-нибудь подальше.

Им обещала помочь Лила, у которой установились весьма близкие отношения с генералом.

4

Ришелье отдавал Лиле почти всё своё свободное время, красавица прочно завоевала его сердце. Может быть, случайная интрижка, каких в жизни Фернана Ришелье насчитывалось немало, превратилась в настоящее, глубокое чувство? Пожалуй, нет. И тем не менее, лишь несколько дней не повидавшись с Лилой, генерал начинал скучать о ней.

В отношении Лилы к генералу, после ареста Ахмеда, стало сквозить недоверие. По утрам, лёжа на кровати и думая о несчастном докторе, она даже ненавидела Фернана, но стоило услышать ей низкий рокочущий голос в телефонной трубке, в сердце появлялась надежда, что арест – недоразумение и, может быть, произошёл случайно, не по вине Ришелье…

Удобно развалясь на диване, генерал дымил папиросой, Лила сидела рядом в глубоком кресле.

– О чём задумалась, любовь моя?

Лила посмотрела на Ришелье без обычного своего кокетства.

– Хочу задать вам один нескромный вопрос.

– С удовольствием отвечу, – Ришелье понимающе улыбнулся. – Вероятно, вы хотите спросить, люблю я свою жену или нет? Угадал?

Лила покачала головой.

– Не угадали.

– В таком случае спрашивайте.

– Скажите, Фернан, как вы относитесь ко мне? Только – откровенно.

Генерал не сразу нашёлся. По губам Лилы скользнула невесёлая усмешка.

– Затрудняетесь? Хотите, я вам помогу? Избалованная особа, ищущая лёгких развлечений. Почему бы и не…

– Ну, нет уж! – с непритворной горячностью прервал её генерал. – Если бы это было так, я, несмотря на всё обаяние вашей красоты, порвал бы с вами. Нет-нет!

– Но ведь я не настолько умна, чтобы вам было интересно со мной, – настаивала Лила, возвращаясь к привычному кокетливому тону.

– С вами мне очень хорошо, – просто сказал Ришелье. – И вы настоящая умница. А умничающих женщин я не люблю.

Лила довольно улыбнулась, ей льстили слова генерала.

В дверь постучали, вошла Фатьма-ханум. Лила усадила её, налила чаю, потом, сославшись на домашние дела, оставила гостью наедине с генералом.

Фатьма-ханум не знала, с чего начать, и сидела, не поднимая глаз от пиалы. Несчастье с дочерью и бессонные ночи не прошли даром – лицо Фатьмы-ханум осунулось, под глазами легла синева, полные плечи ссутулились.

Генерал первый нарушил молчание.

– У вас ко мне дело, ханум? Готов вас выслушать.

Фатьма-ханум сглотнула комок, застрявший в горле.

– Я пришла воззвать к вашему милосердию, генерал… Язык не поворачивается говорить такое, и не сказать – тоже нельзя. Отпустите его, генерал!

– Кого я должен отпустить, ханум?

– Доктора Решида… Пусть забирает потерявшую разум и убирается отсюда подальше. Клянусь вам, мы с отцом сделаем всё, чтобы ноги их не было по эту сторону моря! В Европу, в Америку – куда угодно пусть убираются…

Генерал смотрел на женщину с презрительным любопытством.

– Вы что же, согласны отдать дочь за доктора?

– Что делать, генерал… – тяжко вздохнула Фатьма-ханум. – У нас нет выбора. Пусть лучше с ним да живая ходит, чем без него в могиле лежит.

– А вы не думаете, что она просто морочит вас?

– Куда уж там морочить… Вы её характера не знаете, потому и говорите так… Ах, как это плохо – иметь одного ребёнка! Будь у меня ещё дети, я бы эту безумную своими руками, кажется, задушила. Но что поделать, одна она у нас. Будьте милостивы, генерал! Вся наша судьба – в руках ваших, отведите от нас беду. Кроме вас никто не в силах помочь. Голову перед вами склоняю!..

По щекам Фатьмы-ханум текли обильные слёзы. Никогда ещё и ни перед кем не приходилось ей так унижаться, но сейчас она не думала об этом, ею владело одно чувство: страх за дочь.

Ришелье холодно произнёс:

– Сочувствую вашему горю, ханум, однако участь Решида, к сожалению, решена. Он государственный преступник, облегчить его положение может только Париж. А я при всём своём желании – не в силах. Прошу меня извинить.

По неприязненному тону генерала Фатьма-ханум поняла, что пришла напрасно. Ужас охватил её, словно сразу состарившись, она тяжело поднялась и заковыляла к двери.

В комнату влетела Лила. Губы её дрожали, она еле владела собой.

– Не ожидала от вас, Фернан, такой жестокости, не сказать несчастной матери доброго слова!

– Она не нуждается в добрых словах… Ей надо, чтобы я освободил доктора.

– А почему бы не освободить?

– Вам жаль его?

– Да! – решительно сказала Лила. – Он чудесный человек.

– Как мужчина? – недобро спросил генерал.

Лила презрительно усмехнулась, но промолчала.

– Нет, он не будет освобождён! – жёстко сказал генерал.

Лилу охватило отчаяние. С искренней мольбой в голосе она попросила:

– Нет, Фернан, вы должны освободить доктора, хотя бы ради меня. Если… – она не смогла закончить фразу. Горечь, глубокая горечь душила её.

Генерал не удержался от сарказма:

– Как быть мне, дорогая, если завтра вы попросите освободить ради вас Алжир?

– Глупость! – сказала Лила и пошла к двери, с трудом сдерживая слёзы.

Глава десятая

1

Старшие офицеры, руководители ОАС, собрались у генерала Ришелье на экстренное совещание: необходимо было перед выступлением ещё раз проверить расстановку сил, учесть все возможные осложнения и неожиданности. На карту ставилось слишком многое, чтобы рисковать очертя голову.

Разговор шёл о переброске ударных армейских групп через море, в метрополию. Эта сложная и очень ответственная операция была поручена полковнику Сулье. Он доложил, что в зоне ждут приказа к переброске четыре парашютных полка, а если потребует обстановка, можно скомплектовать ещё два. До начала военных действий, заметил Сулье, необходимо решить вопрос о той части офицерского состава, которая осталась верна центральному правительству.

Генерал Ришелье поддержал полковника. Напомнил собравшимся, что от их мужества зависит судьба Франции, о который раз повторил о «негасимой славе великого Наполеона», подчеркнул, что успех – во внезапности и что они обязаны выполнять обещание, данное американцам и друзьям в других странах и в течение нескольких часов стать хозяевами положения на обоих берегах Средиземного моря.

– Конечно, на первом этапе борьбы основным фронтом будет Париж, – уточнил генерал. – Любыми путями прежде всего мы должны взять судьбу Франции в свои руки. Для этого надо привести в движение одновременно всю страну, начиная от Дюнкерка и кончая Тиманрассатой[20]20
  Дюнкерк – город в Северной Франции. Тиманрассата – город в Южной Сахаре.


[Закрыть]. Да, одновременно… Задача, конечно, трудная, но выполнимая. Надо только решительно действовать и заранее точно спланировать всю операцию и расстановку сил.

Полковник Сулье кивнул головой в знак согласия.

– Алжир можно будет быстро взнуздать, – сказал он. – Но вот метрополия… Тут надо серьёзно подумать. По-моему, в конечном счёте, вопрос будет решать метрополия.

– Нет, нет, полковник, вы ошибаетесь, – решительно возразил генерал. – В конечном счёте вопрос решат вооружённые силы, армия. Большая часть армии сейчас находится на этом берегу моря, в Алжире. Если мы быстро сумеем привлечь на свою сторону вооружённые силы Алжира, метрополия не сможет с нами ничего сделать.

Генерал заговорил об офицерах, верных Парижу. Само собой разумеется, нельзя переходить в наступление, не создав спокойного тыла. С такими, как генерал Рамадье, полковник Франсуа и их окружение, нужно расправиться решительно и беспощадно. И речь идёт не только об офицерах. Типы, подобные доктору Решиду, могут причинить не меньше зла. Если в суматохе выйдут из тюрем заключённые мятежники…

– О-о! Тогда число тех, кто будет стрелять нам в затылок, увеличится. Больше половины арестованных мятежников содержится в самом Алжире. Тюрьмы надо немедленно захватить, мятежников и всех связанных с ними – расстрелять! Могут попасться невинные, печально, конечно, но что делать! Всё-таки это безопаснее, чем упустить виноватого… Майор, вы роздали оружие населению? – повернувшись к Жуберу, спросил генерал.

Скрипнув стулом, Жубер поднялся.

– Колонистам роздано пока пятьсот винтовок. Будем раздавать ещё. Создаются новые ударные отряды из французской молодёжи. Недавно приходил Беркен, просил ещё сотню винтовок.

– Двести выдайте! – сказал Ришелье. – Я знаю этого старика. Вот истинный француз, истинный патриот! В конце концов нашу победу обеспечат именно такие патриоты, как Беркен!..

– Простите, ваше превосходительство… – в комнату шагнул капитан Жозеф и нерешительно продолжил: – В приёмной ждёт полковник Франсуа. Был задержан на пути следования к ставке генерала Рамадье.

Ришелье в сердцах ударил кулаком по столу и вскочил на ноги.

– Старая лиса! Наверное, учуял что-то! Иначе зачем ему понадобился Рамадье! Пусть войдёт!.. И ты возвращайся вместе с ним.

Капитан Жозеф козырнул.

Не прошло и минуты, как в дверях появился полковник Франсуа. Увидев в кабинете Ришелье такое неожиданное сборище, он на мгновение остановился, словно собираясь повернуть назад. Но сзади, держа правую руку в кармане, стоял капитан Жозеф. И Франсуа решительно шагнул в комнату, быстро пробежал запоминающим взглядом по лицам офицеров. Ришелье пошёл ему навстречу.

– С чем пожаловали, дорогой полковник?

– Пришёл за разъяснениями относительно нововведений, мой генерал, – ответил Франсуа.

– Каких именно?

– В отношении загородных пропусков. Пропуск требуют даже у меня.

– Очень хорошо делают, что требуют! Вам это не нравится, полковник?

«Так, – подумал Франсуа, – западня, всё ясно. Что ж, банк на столе, сыграем в открытую…»

– Скажите, генерал, это общее положение с пропусками? Или оно касается только моей особы?

– Вас касается! – загремел Ришелье, наливаясь желчью. – Есть ещё вопросы?.. И не прикидывайтесь простачком! Вы предатель и трус! Вас судить надо!..

– По какому праву, разрешите узнать?

– По праву чести! Такие, как вы, довели Францию до гибели!.. Арестовать его! Обезоружить! И адъютанта его задержите!

Майор Жубер и капитан Жозеф проворно, будто только и ждали этого приказа, обезоружили полковника. Генерал приблизился вплотную.

– Вы всегда ратовали за переговоры, полковник. Завтра утром мы начнём «переговоры». Спокойной ночи!

Горящие яростью глаза Ришелье заставляли ждать самого худшего. Но он был не из пугливых, этот старый зубр Франсуа. В его богатой событиями жизни встречалось всякое, он умел не терять самообладания.

– У арабов есть умная пословица, – сказал он спокойно, словно ничего не произошло: – «Не в каждой шкуре льва – львиное сердце». Не рановато ли вы храбритесь, генерал?

У Ришелье набухли на лбу жилы, заходили желваки. Однако он сдержался и, махнув рукой, приказал:

– Уведите арестованного, комендант!

Первый шаг был сделан.

2

Шарль пребывал в превосходном настроении. Всё шло отлично, дело близилось к концу. Он просто гордился своим кузеном. Кажется, недалёк час, когда его портрет займёт в гостиной почётное место рядом с прадедом Жюлем. Улыбаясь своим мыслям, Шарль грузно вылез из машины и переваливаясь стал подниматься по лестнице.

Генерала он застал за странным занятием: тот внимательно рассматривал свежие, пахнущие типографской краской плакаты. Один плакат чем-то не понравился генералу. Он пристально всмотрелся в жирные красные буквы, как бы пытаясь разглядеть что-то скрытое за ними. «Долой пятую республику!» – кричала кровавая надпись. Генерал подчеркнул лозунг и сверху надписал: «Долой тоталитарный режим!». Полюбовался написанным и отложил в сторону. Следующий плакат возглашал: «Да здравствует французский Алжир!» Этим генерал остался вполне доволен.

Увидев Шарля, генерал сгрёб плакаты в ящик стола и поднялся ему навстречу. Они обнялись.

– Чем это ты занимаешься? – удивился Шарль. – Сочиняешь?

– Не столько сочиняю, сколько проверяю. Знаешь правило: доверяй, но проверяй.

– Ну-ну, проверяй, проверяй… Только скажи, пожалуйста, неужели все генералы такие же отшельники, как ты? Или есть среди вашего брата и те, которым не чужды простые житейские радости?

– Есть, – ответил генерал, – всякие есть среди нас, – и позвал Шарля в столовую.

Но тот плюхнулся на утробно охнувший диван.

– Иди-ка сюда, Фернан. Решим один пустяковый вопрос, а потом уж со спокойной совестью предадимся чревоугодию.

Шарль рассказал о визите Абдылхафида. После печально закончившейся встречи Фатьмы-ханум с генералом Абдылхафид, поддавшись уговорам жены и Лилы, попросил Шарля вмешаться и спасти доктора. И вот теперь Шарль настоятельно советовал кузену отпустить Решида, но, конечно, изгнать из Алжира.

– Пусть катится на все четыре стороны. Что в нём такого, в этом докторе? Один крепости не возьмёт.

– Почему? – сердито возразил генерал – его злило вмешательство Шарля. – Ты плохо знаешь его, это очень опасный человек, поверь мне.

– А чёрт с ним! Мало ли на свете таких, как он? Пусть одним станет больше – капля моря не переполнит… И потом, я уже дал слово Абдылхафиду, что его освободят.

– Пусть будет по-твоему, – помедлив, не слишком охотно согласился генерал – ему не хотелось ссориться с Шарлем.

Шарль довольно хлопнул двоюродного брата по плечу.

– Вот и хорошо! А теперь можно и поужинать!

3

Майор Жубер сидел в кабинете начальника тюрьмы. Рядом с ним поместился одноглазый верзила-лейтенант. Махмуд стоял в почтительной позе и подробно пересказывал обо всём происшедшем в камере Решида.

Комендант уже успел ознакомиться с магнитофонной лентой их разговора, однако Махмуда слушал с вниманием, время от времени одобрительно кивая головой. Махмуд несколько преувеличивал, рассказывая, как они до рассвета открывали друг перед другом душу, но Жубер не уличал его – пусть старается показать больше, чем сделал, в общем-то Махмуд оказался молодцом – довольно ловко оплёл простака-доктора своей «бунтарской» историей.

Затрещал телефон: часовой у ворот сообщил, что пришла какая-то женщина, ей якобы обещано свидание с заключённым Ахмедом Решидом.

Жубер встал.

– Вернёшься в камеру, – сказал он Махмуду, – продолжай рассказывать о брате, это позволит тебе узнать кое-что о Халеде. Постарайся выведать, какие у доктора связи с ним и вообще с ФНО. Можешь разглагольствовать о коммунистах и хвалить их, воздержись пока упоминать имя Бенджамена – до него ещё дойдёт очередь. Понятно?

– Понятно, ваше превосходительство! – оскалился Махмуд.

Свидание Решида и Малике разрешил генерал и даже велел им не мешать. Хотя Ришелье и пообещал Шарлю освободить доктора, он не собирался делать это немедленно: пусть посидит, пусть испытает все прелести заключения. «Надо ещё проверить, захочет ли он покинуть Алжир, и уж кому-кому, а Малике доктор скажет правду».

Появление Малике настолько ошеломило доктора, что он какое-то мгновение сидел на топчане, не веря своим глазам. Только когда девушка, уронив сумку, крикнула «Ахмед!», он дрогнувшим голосом прошептал:

– Малике?.. Ты?..

Прижавшись к нему, девушка рыдала так, что не могла сказать ни слова. Решид старался успокоить её и не находил слов. Куда-то исчезли все те нежные и пылкие слова, которые он повторял в мыслях несчётное количество раз.

– Не плачь, милая, – повторял он, – не плачь… И без того людские слёзы льются рекой… Ты хоть не плачь.

– Ахмед! Уедем из этого проклятого города! Уедем отсюда!

– Куда уедем? – доктор протянул скованные руки. – Чтобы уйти, надо сперва разбить их.

– Генерал разрешил! И мать согласна, и отец! Уедем, Ахмед!

Доктор ласково, с нежностью смотрел на девушку, обнять её он не мог – мешали наручники.

– Не будем обольщаться, родная. Не зря говорят, что доброта осла – в его копыте. Можно ли верить слову генерала? И даже пусть так, пусть он сегодня хочет показаться великодушным. Но завтра объявится кто-то другой, трижды свирепее, чем Ришелье. Кто тогда выручать нас станет? Нет, моя Малике, от беды бегством не спасёшься. Да и куда бежать? Мы в своём доме, на своей земле. Пусть убирается тот, кто пришёл сюда незваным!.. Идёт борьба за честь, за достоинство. Можно ли в такой момент уйти? Как тогда назвать себя алжирцем, как смотреть людям в глаза?

– Я боюсь, Ахмед! – прошептала Малике.