Текст книги "Азия в огне
(Фантастический роман)"

Автор книги: Клод Фели-Брюжьер

Соавторы: Луис Гастин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

III. Тайна Капиадже

Расставшись с доктором, Меранд ушел к себе в комнату, расположенную рядом с большой залой, в которой проводили большую часть дня пленники. Они занимали часть павильона, где некогда помещался русский генеральный штаб, пристроенного к обширному древнему дворцу эмиров, где жил губернатор, и была его канцелярия. Оба здания сообщались между собой. Восточный фасад, с узкими окнами в глубоких нишах, возвышался над глубоким рвом. Ход из павильона на площадь шел через большой, весьма тенистый садик, окруженный каменной стеной, утыканной железными остриями. Пленники были помещены в апартаментах восточного фасада, внутренней своей стороною выходящего во двор, упирающийся в другое крыло дворца. Они не могли выйти на площадь иначе, чем пройдя через этот внутренний двор и через залы другого крыла, занятого под кордегардию. Двое часовых бессменно стояли во дворе, один на террасе с видом на Самарканд. Европейцы имели право во всякое время дня и ночи прогуливаться по двору и по галерее, окаймляющей его, но появляться на террасе им было разрешено только с наступлением ночи. Каждому из них была отведена комната с заделанным решеткой окном, выходящим на ров. На площадь им было запрещено выходить, да если бы они и вышли, то рисковали быть изрубленными какими-нибудь фанатиками.

Эти подробности необходимы для того, чтобы выяснить положение пленников и те предосторожности, которые были приняты, чтобы помешать всякой их попытке к бегству. Они были заключены между пропастью и площадью. Над павильоном находились укрепленные темные, но сухие подземелья, где русские хранили провизию и оружие. В данный момент они были пусты. В эти подземелья проникал слабый свет лишь через отдушины, сделанные в скалистой стене рва. Часть дворца занимал Тимур со своими офицерами – часть была отведена для женщин. Внутренняя галерея, украшенная колонками, тянулась вдоль стен дворца на уровне террасы павильона, с которой он сообщался дверью, обыкновенно запертой на задвижку. Днем по этой галерее расхаживала стража, ночью она обыкновенно пустовала. Проникнуть в галерею было невозможно извне, так как к ней не вела никакая лестница.

Было одиннадцать часов, когда Меранд вошел к себе. До его слуха долетел далекий шум празднества, и зарево иллюминации бросало свой отблеск к нему в окно.

Он подошел к решетке и прислонился к ней пылающим лбом. Это прикосновение его освежило, но в то же время и горестно напомнило ему о его узничестве.

Три месяца прошло с тех пор, как он и его товарищи сделались действующими лицами трагических и неслыханных приключений. И за все это время они не имели никакого сообщения с Европой, за исключением вести от Бориса по беспроволочному телеграфу.

Его мысль направилась на тех, кого он любил, на его мать и сестру, которые, несомненно, считают его мертвым, раздавленным этим кровавым нашествием. И никакого средства их уведомить, никакого средства успокоить!

Открытие доктора заронило в его сердце луч надежды, но какой слабый луч!

Тут, где-то недалеко от них, есть аэронеф. Направляемый его опытной рукою, как скоро перенес бы он их в Европу. А вместо того аэронеф явится орудием войны, колоссальной и чудовищной птицей смерти, которая будет помогать вторжению. Как его захватить? Как до него добраться?

Чувство беспомощности терзало душу Меранда неизъяснимою мукой. Словно капитан гибнущего судна– он видел, что все темнеет вокруг него, что он и его последние друзья – накануне смерти, никакой помощи нечего ждать ни от земли, ни от неба. Его душевная боль еще усиливалась отступничеством Нади. Инстинктивное предчувствие предостерегало его, что в этот час, когда его душа борется с отчаянием, происходит что-то непоправимое, и что небеса омрачаются все более и более. Пока он был погружен в свою печальную задумчивость – Самарканд успел затихнуть и уснуть.

Вдруг его плеча кто-то тихо коснулся. Он с трудом мог поднять свою тяжелую голову, но, почувствовав на плече руку, живо обернулся.

Перед ним стояла женщина.

«Это Надя», подумал он, весь взволнованный.

Но нет – эта женщина была маленького роста, гораздо меньше Нади. Завернутая с головы до ног в серебристо серое покрывало, она имела вид призрака, слабо вырисовываясь в свет электрической лампочки, горящей у кровати Меранда.

Меранд спросил себя – не грезит ли он.

Из уст виденья не послышалось ни слова, ни восклицания.

Из-под вуали, окутывающей ее медленно и нерешительно протянулась рука. Затем это виденье удалилось вглубь комнаты и сделало Меранду знак подойти. Пораженный Меранд повиновался.

Остановившись возле лампы, оно откинуло вуаль с лица, и перед Мерандом появилось чудное бледное личико, озаренное глубокими, тревожными очами. Затем упал и плащ, и прелестная молодая девушка предстала перед Мерандом. Головку её украшала теперь плоская шапочка, отделанная бриллиантами, из-под которой рассыпались черные кудри. Губки её загадочно улыбались. Меранд, ослепленный её прелестью, приблизился, чтобы яснее рассмотреть черты этой таинственной незнакомки, внесшей с собой какую-то неуловимую волнующую атмосферу.

Заметив удивление и нерешительность офицера, она повернулась к свету, и у Меранда вырвался подавленный крик:

– Капиадже!

– Наконец-то, вы меня узнали!

– Каким образом вы здесь, Капиадже? И в таком наряде? Что это значит?

Душу его вдруг охватили воспоминания – он схватил её руку и поцеловал.

– Со времени нашей встречи, я иногда видел вас во сне печальными ночами!.. Я даже иногда предлагал себе вопрос– не от вас ли исходило таинственное предупреждение, советовавшее мне бежать. Правда ли это?

– Да, это я, мой спаситель, я хотела вас в свою очередь спасти! Но вы не захотели уехать, когда это еще можно было сделать. Судьба устроила так, чтобы вы пришли ко мне! Увы! Я боюсь за вашу жизнь! Я уж потом не могла вас предупредить, пока вы не прибыли в лагерь. С тех пор я часто плакала, не имея возможности заплатить своего долга. Я часто думала, что вы уже мертвы. Но другая позаботилась о вас, более могущественная, чем я!

– Другая? Ее зовут Надя?.. Вы знаете ее, вы знаете – где она? Несчастная изменила нам!..

Лицо Меранда выражало крайнее волнение.

Складка легла на лобик Капиадже.

– Надя – вы любите ее?

Её голос задрожал.

Меранд не мог не улыбнуться.

– Люблю ли я Надю? Да – как сестру, как подругу. Никакое другое чувство не привязывает меня к ней…

– Тогда я вам могу все сказать!.. – живо вымолвила Капиадже: —Надя теперь жена моего отца!

– Вашего отца?!

Меранд изумленно поглядел на Капиадже.

– Моего отца… Тимура!

– Боже! Вы – дочь Тимура!..

– Да, я его дочь и ехала к нему, когда вы меня встретили и спасли…

– Дочь Тимура!.. Ах, теперь мне все понятно!.. Капиадже – вы, которую я спас, вы хотели мне помочь в свою очередь… Благодарю! В эти трагические моменты моей жизни – я счастлив встретить сочувственную душу, женщину, красота которой на миг озарила мою темницу. Но не боитесь ли вы, что какой-нибудь страж донесет отцу о вашем неосторожном поступке, и что отец ваш будет разгневан и накажет вас? Поспешите же вернуться к себе!.. О, как я вам признателен за то, что вы пришли. Буду ли я жить, или скоро умру – я вас не забуду до смерти!

И взволнованный Меранд, так же точно, как он сделал бы в официальном салоне, жестом вполне светского человека предложил Капиадже руку, чтобы проводить ее до дверей.

Но Капиадже не двинулась с места, и рука её ответила Меранду страстным пожатием.

– Покинуть вас? Неужели вы думаете, что я явилась к вам, пренебрегая опасностью только затем, чтобы сказать вам, что мы теперь квиты? Я не могу спасти вас сейчас, вы не можете больше отсюда уехать… Но вы не умрете – мой отец обещал это Наде… И, притом, он знает, что вы меня спасли… Именно вас– он никогда не лишил бы жизни. Но если вы попробуете бежать – гнев его не минует вас! И вот… (Молодая девушка остановилась и прижала руку к сердцу, задыхаясь)… И вот, останетесь ли вы жить пленником моего отца, умрете ли вы– вы должны знать, что я давно желала этого часа свиданья, с тех пор, как узнала, что вы от меня так близко… Вы должны знать, что та, которую вы спасли – принадлежит вам, так как без вас она теперь была бы маленькой кучкой костей, обглоданных дикими зверями…

Весь вид Капиадже, исполненный простоты и достоинства, говорил о благородстве её души, склонной к беззаветным порывам и безграничной преданности.

Волнение Меранда было невыразимо. Он ничем не был подготовлен к подобной сцене, к для его тоскующего сердца эта любовь, которую она ему приносила – была как освежительный дождь для пересохшей земли. Он не знал – как достойно ответить на такую доверчивость.

После короткого молчания он схватил обе ручки этого ребенка в свои и сказал:

– Вы принесли мне с собой луч солнца, дорогая Капиадже! Как мне сладостно ваше участие! Но что такое я? Пленник, душа которого истерзана сознанием беспомощности и постоянно погружена в глубокую печаль. Дружественное слово ваше смягчает мою тревогу и муку… От вас исходит благоухание, которое заглушает запах крови и смерти, преследующий меня. Будьте благословенны… оставьте меня!

Возвратитесь к отцу, следуйте за ним туда, куда его влечет роковой жребий и, так как вы бодрствуете надо мной – пусть Бог, единый для всех, исполнит ваши желания, пусть он нас приведет в Европу, к нашим матерям и сестрам, и пусть он сохранит от грозы вас, бедный, нежный цветочек, уносимый ветром. Почему я вас не могу спасти еще раз!

И Меранд отошел от неё.

Молодая девушка слушала его, пристально устремив на него сверкающие глаза, затем проговорила:

– У Капиадже нет двух слов. Она – ваша! Она явится к вам, когда вы захотите. Я ничего не боюсь. И у меня есть верные слуги, как и у моего отца! Я снова приду. Вы – несчастны, вы– в плену. Капиадже должна вас утешать!

И раньше, чем Меранд мог ей помешать, молодая девушка подошла к нему, положила ему руки на плечи и, склонив свою головку, прислонила ее к груди молодого офицера. Затем, подняв глаза, гордый и умоляющий взгляд которых глубоко проник в сердце Меранда, она прошептала:

– Я люблю тебя, как умеют любить только дочери Азии.

Но во мне течет также европейская кровь, так как мать моя была славянка. Если ты меня не любишь, ты имеешь право оттолкнуть меня. Я люблю тебя и моя любовь сильна. Я еще приду. До свиданья! – И молодая девушка быстро закуталась в свое покрывало.

Открылась дверь, и в ней появилась белая тень, сделавшая знак Капиадже. Та еще раз обернулась к неподвижному Меранду и голосом, несколько заглушенным вуалью, медленно повторила:

– Я еще приду!

IV. Тревоги Меранда

Меранд не сообщил никому, даже доктору, о посещении Капиадже. Он заключил в глубину души тайну своего странного романа, который, среди ужасов его неволи, явился как бы бледною звездою сладким, но неясным провозвестником зари возможного освобождения. От всей этой неожиданности у него осталось очарование впечатления, что есть женщина, почти ребенок, захваченная также, как и он, безжалостными тисками нашествия и полюбившая европейца, жизнь которого висит на волоске в силу сложившихся неблагоприятных обстоятельств, и полюбила до того, что уверовала в возможность спасти его при помощи этой любви от его неизбежной участи.

В сущности, Меранд был душою гораздо моложе, чем годами. Сердце его ни разу еще не трепетало от соприкосновения с женским сердцем, и ему приятно было думать об этом странном осложнении, которое произошло в его положении, благодаря этой, так странно вспыхнувшей к нему любви азиатской девушки – любви, родившейся из благодарности за спасение, одной из обычных случайностей трудного путешествия.

После молодой девушки осталось в комнате Меранда нечто неуловимо сладостное и благоуханное; все словно посветлело, и её последние слова: «Я еще вернусь!» – раздавались в ушах молодого офицера с отчетливостью, которая побуждала его нервно оборачиваться к дверям.

Но отдаваясь своим мечтам, Меранд, однако, был слишком деятелен и предусмотрителен, чтобы забывать о том, что могло изменить участь его товарищей и его самого.

Внезапное появление Капиадже вызвало в его уме воспоминание об открытии доктора Ван-Корстена, которое послужило основанием для фантастического плана возможности бегства.

Существование аэронефов в лагере Тимура не изумляло его слишком сильно. Но, зная, что он находится так близко, Меранд не мог воздержаться от надежды как-нибудь захватить его в свои руки. И то, что после разговора с доктором представлялось ему невозможным, нуждающимся для своего осуществления в чуде, с помощью Капиадже могло, чего доброго, быть достигнутым.

Конечно, он особенно не рассчитывал на это, так как тут пришлось бы преодолеть почти непобедимые трудности. Но одно чудо все-таки уже совершилось. Меранд действительно чувствовал, что Капиадже ему принадлежит, как она сказала. И надежда, помимо его сознания, закрадывалась ему в сердце.

Его друзья заметили происшедшую с ним перемену на следующий же день после свидания. Ван-Корстен, естественно, приписал ее своему сообщению и выразил это Меранду знаменательным рукопожатием. Германн и Боттерманс, полные глубочайшего доверия к своему молодому главе, с часу на час ждали от него извещения о каком-нибудь благоприятном обстоятельстве. Но, так как Меранд отмалчивался, они перестали обращать внимание на его изменившуюся внешность.

Днем Меранд взошел на террасу, окруженную балюстрадой, с которой был виден весь Самарканд, равнина и далёкие горы на горизонте. При его входе встал монгол-страж и принял позу часового.

Был ясный сентябрьский день. Никогда картина Самарканда, ставшего столицей, как во времена Тамерлана, не выступала перед ним с такою ясностью.

Вот уже пятнадцать дней, как новый Тимур занял Самарканд, и старинный город сделался центром движения, которое бурлило вокруг него, направляя к нему, в виде приливов и отливов, сотни тысяч людей.

Меранд отчетливо различал площади и широкие аллеи, устроенные русскими и обсаженные рядами великолепных деревьев.

Громадная площадь жила интенсивной жизнью и была полна непрерывного движения взад и вперед пешеходов, всадников, верблюдов, толкающих и теснящих друг друга с шумом и звоном. Взгляд его блуждал по огромным монументам, свидетелям былого величия Тамерлановой столицы, украшавшим белые террасы, Тур-Эмир, гробница завоевателя, вырисовывалась на голубом небе своим белым куполом несравненного изящества и легкости. Вдали, отделенные от города лошадиным рынком, виднелись развалины некрополя Биби-Ханин, где погребена любимейшая супруга Тимур-Ленка, свидетельствуя о могущественном расцвете и закате царственной любви. Три больших медресе: Мирза-ульд-бег, Тилал-Хари-Шир-Даг с огромными арками их портиков, их минаретами, их фронтонами и куполами – окружали Регистанскую площадь, которая казалась сердцем царицы городов, зеркала Востока, города мудрости, муллы которого пользовались славою во всем мусульманском мире. Террасы шли уступами, поднимаясь в бесконечную высь. Вне города, в зеленеющей долине Зарявшана, на холмах и по бесплодным плоскогорьям, ограничивающим ее с востока, начинались палатки– черные, белые, желтые, сероватой скатертью теряясь в туманных извилинах ближайших гор. Облака пыли двигались вслед за марширующими вдали колоннами.

Затем Меранд перевел свой взгляд поближе. Он упорно стремился открыть место, где хранился аэронеф, виденный Ван Корстеном. Тщетные усилия! Ничто не обличало присутствия где-нибудь одного или нескольких подобных сооружений, управление которыми, вот уже много лет, было усовершенствовано настолько, что их можно было сделать орудиями войны.

И на эспланаде, часть которой была ему видна, он тоже не замечал такого громадного предмета между рядами пушек и повозок, ее загромождающих.

Но Меранд хорошо понимал, что его наблюдения страдают неполнотою. Ров от него был совершенно скрыт, белые террасы охраняли тайну своих внутренних дворов, а там, дальше, за мавзолеями, за руинами и высокой зеленью некрополей– были возможны разные укромные места, где бы мог поместиться аэронеф.

Наконец, аэронеф мог находиться в пути. Он дал себе слово, что будет, с Ван Корстеном, сторожить день и ночь, чтобы не прозевать полета железной птицы.

Покончив со своими наблюдениями, Меранд снова устремил свой взгляд на Самарканд, наводненный нашествием. И тяжелое, безнадежное настроение от сознания, что они затерты этой массой, снова сжало его сердце. Какое безумие питать обманчивую иллюзию, что бегство возможно, когда миллион желтых переполняют центральную Азию от Каспийских степей до Иранского плоскогорья! Кто укажет им местонахождение аэронефа, и, допустив даже, что это чудо совершится, как он сможет им править, если система мотора окажется ему неизвестной?

Он перенесся мыслью на два или три года назад, когда он присутствовал в Тулоне при последних и решительных опытах с электрическим аэронефом. Уже во время последней великой войны с Англией, аэронефы, вышедшие из Медонского завода с мотором Ренара, повергли в ужас неприятеля огнями своих прожекторов и дождем торпед. Но с тех пор было изобретено много новых аппаратов, особенно в Америке, было введено в употребление много новых моторов, построенных по одному принципу, но управляемых различно. Тогда говорилось, что будущие войны, по всей вероятности, сведутся к воздушным битвам.

И вот, желтое нашествие обладает нескольким аэронефами. Подслушанный Ван-Корстеном разговор доказывает это.

Но каким образом Тимур мог соединить в Кан-Су некоторое количество этих орудий, не привлекая внимания Европы? Каких сомнительных личностей он имеет в своем распоряжении?

Но этому Меранд удивлялся еще меньше, чем той тайне, которая окружала подготовку нашествия. Как возможно было скрыть такое огромное движение, которое началось в строго определенный момент и разлилось по пустыням, горам и равнинам на тысячи километров, охватив великие китайские реки, Тибет, Монголию! И все это послушно двигалось, шло и пришло! Меранд с тревогой спрашивал себя – каким образом обыкновенный татарин, простой вице-король, мог, с материальной стороны, организовать передвижение такого количества людей. В Карачире он видел ветвь железнодорожной линии, доходящей до самого лагеря. Откуда шла она? Каким образом все эти рельсы были доставлены на такое расстояние, через горы? Какими могущественными средствами располагает Тимур?!

Они постоянно встречали по Памирской дороге бесконечные караваны трупов, экипажей разного типа, странных повозок, покрытых соломой, влекомых через мосты и пропасти целыми кучами голых, задыхающихся, фанатических кули.

А эта организация армии, которая противоречит всем рутинным представлениям о китайской неподвижности, и которая говорит о том, что вся нация вооружена и готова к битве до последнего человека.

Меранд уже сидел так часа два, погруженный в свои размышления, в свою тоску, как к нему подошел Ван-Корстен и ударил его по плечу:

– Меранд, там вас спрашивают… Собственно говоря – за мной идут сюда… должно быть, от мосье Тимура – какой-то офицер… У нас будут новости!

Татарский офицер, явившийся к Меранду, был сопровождаем двумя солдатами, которые встали по обе стороны Меранда и, по знаку офицера, быстро повели его, не говоря ни слова, по галерее с колонками, возвышающейся над рвом, при чем заметно старались сделать так, чтобы Меранд не мог бросить взгляда в глубину рва и держались с ним у противоположной балюстрады.

Из города и с равнины доносился обычный шум.

Они прошли много зал, двери которых открывались перед ними по одному знаку, Меранд видел там офицеров и служителей, казалось, не обращавших на него никакого внимания. Затем, в противоположном конце большой, продолговатой комнаты, сплошь обтянутой персидскими и туркестанскими коврами и игравшей роль как бы передней, два черных евнуха приподняли края занавеса, офицер сделал Меранду знак войти, и занавес тяжело упал за ним. Пленник остановился. Он был на пороге громадной залы, бывшей канцелярии русского губернатора. Ничто в ней почти не изменилось – тот же, огромный стол, покрытый роскошной бухарской скатертью, те же огромные чернильницы чеканного серебра, дагестанские ковры; печь из фарфоровых изразцов, с украшениями из меди и камня. По стенам были развешены карты, оружие и знамена, некогда отнятые у побежденных эмиров и ханов русскими. Вся эта азиатская роскошь, тщательно поддерживаемая русскими, не помешала, однако, Меранду немедленно обратить внимание на гораздо более интересную картину. Между огромным столом и широкими окнами, выходящими с одной стороны комнаты на Самарканд, с другой – на парадный двор, лежала на полу куча знамен. Меранд узнал цвета. Эти знамена были свалены вместе с оружием, с роскошными седлами, с военными мундирами.

Европеец понял, и тоска сжала его сердце – то были первые трофеи желтых, брошенные ими к ногам «Господина». Увы! Быть может, эти мундиры, эти знамена принадлежали тем, кто, едва несколько месяцев тому назад, принимал у себя миссию так любезно, с такими пожеланиями успеха.

Зала была пуста. Меранд не двигался с места. Но ожидание не было продолжительно. Дверь в противоположном конце распахнулась настежь, и двое богато вооруженных татар встали по её обеим сторонам, пропустив быстро вошедшего человека.

Меранд узнал Тимура.

Завоеватель был одет, как у озера Лоб-Нор. В лице его ничто не изменилось. Только он был с обнаженной головой, над его смуглым лбом щеткой поднимались густые и очень черные волосы, оттеняя эту странную физиономию метиса – полуазиата, полуевропейца. Но блеск этих чуточку скошенных глаз, царственное величие их взгляда красноречиво говорили о том, что этот человек из тех, кто предназначен судьбою и обстоятельствами вести за собою людей и направлять события.

Тимур подошел к самому столу и знаком пригласил туда же Меранда.

– Я вам сказал, что мы свидимся в Самарканде! – сказал он обыкновенным голосом: —Ну, вот мы и в Самарканде! Вы были свидетелем многих великих вещей, которые я вам предсказывал. Я сдержал свое слово!

Он замолчал и, казалось, ждал от Меранда ответа. Но Меранд смотрел на него пристально и холодно, и уста его оставались сомкнутыми. Он также ждал.

– Вы не отвечаете. Я тогда сказал вам: «поразмыслите». В Самарканде должна решится ваша участь – или служение мне, или…

Он не кончил, но его взгляд допрашивал Меранда.

– Да, я сдержал свое слово, – продолжал он: – слово, дважды священное… Я дал его вопреки обычаям, вопреки ламам, вопреки вашему собственному упорству. Я не только пощадил вас и ваших товарищей, но и смягчил вашу участь. Во время первых и самых убийственных передвижений моей армии, вы жили… с большими удобствами, чем жили бы, продолжая вашу миссию. Вы видели – нашествие прошло через пустыню, Памиры, как бы поддерживаемое самой судьбою в преодолении самых страшных для человеческих средств препятствий. В эти мгновения, мой авангард, тучи конницы наводняют русские равнины и проникают в горы Сирии и Армении. Русские отступают, усеяв азиатскую почву, завоеванную было ими, тысячами и тысячами. От Каспийского моря до севера – мои миллионы людей несутся, как волны, гонимые ветром, и сокрушают все на своем пути. Ваша Европа трепещет… судьба ведет ее навстречу мне, и… она будет поглощена…

Гортанный голос Тимура глухо вздрагивал, фразы медленно следовали одна за другой. Он говорил по-русски, разделяя и отчеканивая слова, и Меранд чувствовал, что он думает то, что говорит, и что эта воля не тратится понапрасну на фантазии и иллюзии. Он стоял лицом к лицу с неслыханной силой, воплотившейся в этом человеке и, продолжая упорно молчать, думал о великих возмутителях мирового спокойствия – Цезаре, Аттиле, Тимур-Ленке, Наполеоне. Какую роль Провидение, правящее превратностями человеческих судеб, предназначило тому, чьим, по тяжелой случайности, собеседником и поверенным (а может быть, и жертвою) он был?

Тимур тоже чувствовал, хотя и более смутно, что имеет дело с сильной душой и напрягал все свое превосходство победителя, чтобы потрясти ее и захватить. Но он ошибочно надеялся, что страх смерти может помочь ему произвести впечатление, которого он добивался. Он достаточно знал о привязанностях Меранда, его любви к матери и сестре, к товарищам и подозревал, что Меранд любит Ковалевскую. Кроме того, он весьма уважал ум и такт в молодом офицере и желал его переманить к себе на службу. В ужасном предприятии, в которое он пустился со своими неисчислимыми полчищами, он, будучи воспитан в Европе, очень хорошо знал, что количество людей еще не все; что для войны нужны люди с характером, люди с техническими знаниями и, хотя его гений мог взять на себя высшее командование, хотя у него были фанатические и слепые наместники, влияющие на солдат, ему не хватало людей, способных управлять многочисленными орудиями войны, которыми он располагал, способных понять его намерения, иногда даже внушать их и, главное, следить за их исполнением. У него на службе было несколько европейцев, авантюристов разных наций, более или менее сведущих. Отборными полками командовали японцы, но все-таки это был слишком ничтожный генеральный штаб для миллионов солдат, двинутых им.

И когда он узнал, что интернациональная восточная миссия состоит из энергичных людей, известных своей образованностью, он решил ими воспользоваться и отдал формальное приказание овладеть ими.

Он рассчитывал, что их поразит и привлечет зрелище его могущества, и ложно полагал, что их европейский патриотизм не заходит чрезмерно далеко.

Первое сопротивление, на которое он наткнулся– удивило, но не обескуражило его. Личная победа, одержанная им над Надей, утвердила его в надежде убедить и Меранда с его спутниками. Он не пренебрегал ничем, что могло бы их поразить, он показал им великое нашествие, они присутствовали на его короновании. Их узничество отныне стало весьма тяжелым, у них не оставалось никакой надежды на спасение, они были в его воле. В их интересах было подчиниться ему и изменить Европе, приговоренной к смерти.

Тимур несколько приостановился на словах «судьба ведет ее ко мне, и она будет поглощена» – но Меранд оставался молчаливым. Он скрывал свое волнение прекрасно, черты его были неподвижны, губы плотно сжаты. Он не опускал глаз перед Тимуром ни на секунду.

Утомленный этим молчанием, причину которого отгадывал, Тимур оборвал свою речь и, после паузы, сказал почти угрожающим тоном:

– Вы знаете, что вас ожидает, если вы откажетесь добровольно следовать за мною. Вы подумали? Отвечайте!

Да, Меранд успел «подумать» в то время, как его вели к Тимуру, и пока тот с ним говорил. Идея аэронефа не оставляла его. Это было средство – очень неверное, очень смутное, но реальное. Выиграть время – вот все, чего он сейчас мог желать. Он, собственно говоря, ждал, что Тимур поставит вопрос ребром. Он понимал, в чем состоит интерес Тимура привлечь их – его и остальных его товарищей, понимал, в какого рода услугах он нуждается. Ответит ему отказом – значило вызвать его гнев, за которым, без сомнения, последует их смерть. С этим ужасным человеком нужно было хитрить. Меранд, ведь, был ответствен не только за свою собственную жизнь, но и за жизнь своих друзей. Он содрогался от одной мысли показаться слабым, колеблющимся, но его гордость европейца, его чувство долга неприятно наталкивалось на грубую действительность. Изменить Европе – нет! Да и не могло быть речи о такой гнусности. Но – почему же не попробовать спасти свою жизнь, а, быть может, и Европу, если удастся бежать?

Услыхав повелительный вопрос Тимура, Меранд вздрогнул. Но он уже подготовился.

– Вы требуете ответа. Что я могу вам сказать? Вы мне говорите о гибели Европы так, как будто она уже в самом деле близка. Тогда зачем вам мы? Вам нужны наши услуги. Но какую услугу могут вам оказать слабые и беспомощные пленники?

Горькая и печальная ирония звучала в словах Меранда.

Во взоре Тимура сверкнуло горделиво удовольствие. Ожидая категорического отказа, подобно полученному им у озера Лоб-Нор, он уже собирался прибегнуть к новым угрозам. И вдруг слова Меранда показали ему, что тот готов предложить свои условия. Но Тимур отлично понял всю ловкость поставленного ему вопроса, и его азиатский инстинкт помог ему извернуться.

– Меранд – я знал вас раньше и знал вашего отца, – начал он, и тон его стал почти фамильярен: —я знавал также Коврова, который, по несчастью, умер… Вы все – люди большого ума. Не полагаете ли вы, что миру пора уже обновиться? Я вызвал бурю, и сейчас месть Азии порабощенной Европой, следует по моим стопам. Но, одержав полную победу, я хочу основать новое царство, я хочу примирить Европу и Азию, объединить их… Это моя заветная идея, моя цель!

Слова Тимура, ставшего серьезным, почти торжественным, прервались вдруг коротким взрывом смеха, странно прозвучавшего среди такого напряженного диалога.

– Я доверяю мою мечту только вам одному! Я не мог бы об этом заговорить с моими ламами, они меня прокляли бы!

На эту экспансивность Меранд ответил:

– Я боюсь, что вы питаете много напрасных иллюзий, и ваш гений обманывает вас насчет вашей силы. Неужели вы считаете Азию способной не только победить Европу, но даже и изменить карту мира? Сегодня вы увлекаете Азию, а завтра она окажется сильнее вас самих. В неизбежном отливе, который последует за подъемом успеха вашего предприятия, вы будете отнесены далеко назад, размозжены, и все вернется к своей прежней неподвижности.

И миллионы посланных вами на смерть людей – погибнут напрасно!

– Нечего думать об этих людях. Меранд, не сопротивляйтесь вашей судьбе.

Вы спрашиваете – каких услуг я могу от вас ждать? Следовать за мной, отдать в мое распоряжение ваш ум, ваши знания. Я имею нужду в таких людях, как вы, и наступит день, когда вы будете гордиться тем, что захотели понять меня и служить мне!

На этот раз предложение было формулировано ясно, и уклоняться больше было невозможно.

– Вы все-таки хотите, чтобы мы изменили Европе? Я безусловно удивляюсь вам и вашей силе и понимаю, что вы, могли увлечь за собою азиатские толпы. Но даже, если предположить, что и я поступлю, как эти толпы – победа ваша все-таки сомнительна. Я вижу миллионы людей, я вижу гениального предводителя; но я не вижу – что вы противопоставите европейским солдатам, вооруженным и снабженным всеми самыми усовершенствованными орудиями войны, руководимыми опытным начальством, объединёнными дисциплиной и патриотическим чувством?

– Послушайте, Меранд, вот что я уже сделал! В продолжение пяти лет, в Каи-Су, я подготовил материальные средства для восстания, а ламы, по моему приказу, проповедовали войну по всему желтому миру. Не возбудив ничьего подозрения в Европе, я на пять миллиардов закупил пушек, оружия и других военных орудий. Я оградил мою провинцию от любопытных. Я выстроил железную дорогу из Каи-Су до Лоб-Нора с несравненной быстротой, одним взмахом. Пользуясь новыми машинами, которые настилают рельсы прямо на выровненную землю мы строили десять километров в день. В продолжение двух лет я успел запасти тысячи тонн припасов и запрятал их в песке пустыни. Я сам лично организовал все нашествие, пользуясь исполнительной помощью лишь нескольких китайцев, японцев и европейских пройдох. У меня есть все усовершенствованные орудия войны– электрические торпеды, блиндированные аэронефы, как раз те, которыми вы управляли в Париже!..