Текст книги "Азия в огне
(Фантастический роман)"

Автор книги: Клод Фели-Брюжьер

Соавторы: Луис Гастин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

VI. В Урумтси

Едва только успел Меранд окончить эти слова, как пленников повели на самый верх крепости, где и разместили в двух больших пустых залах.

– Вы переночуете здесь, – сказал монгол, – я прикажу дать сюда циновок и ковров. Вы можете выйти на террасу, но не пробуйте убежать. Вас не будут терять из виду. Впрочем, если бы вы попробовали это сделать – народ вас уничтожит. Завтра я вас сдам другому начальнику, который и будет охранять вас остальную часть пути. В Урумтси вы пробудете только один день!

Монгол ушел, и, немного погодя, китайцы принесли пленникам постельные принадлежности – несложные, но довольно оригинальные. Это были туркестанские ковры, толстые, с вычурно-перепутанными рисунками, затем тибетские покрывала и подушки, которые и были разложены рядышком вдоль стен. Подостланные вниз циновки скрадывали жесткость и неровность земляного пола.

А на улицах, несмотря на ночь, гул тысяч голосов то падал, то подымался и, как грозный прибой, словно ударялся о стены, прятавшие европейцев от азиатской ярости.

Но монголы эскорта были достаточной охраной, и, пренебрегая мыслью об опасности данного момента, с которою они уже свыклись – пленники думали об опасностях в будущем и о средствах их избегнуть.

Растянувшись на коврах, чтобы дать отдых своему телу на мягкой и пушистой ткани, они обсуждали свои шансы на возможность убежать.

– Нужно добраться раньше до гористой местности, где всадникам будет труднее нас преследовать, – говорил Меранд. – Затем мы спустимся в долину Или. Если бы знать только, где теперь расположены русские посты! И как сделать двести-триста километров без провианта? Прежде всего, как нам справедливо замечено, в нашей одежде мы не в состоянии будем сделать и двух шагов среди этого населения, которое сторожит все выходы из города – нас изрежут в куски! Да и вряд ли возможно бежать всем вместе. Один из нас, самое большее – два еще могли бы попробовать, да и то участь этих беглецов представляется мне весьма сомнительной. Однако, я не вижу другого способа известить русских о нашем положении, и я думаю, что все нас теперь считают мертвыми! Ах, если бы мой верный Полэн был с нами! Только он один мог бы попытаться устроить такую вещь. Но его, наверное, изрубили эти бесноватые. Я не сомневаюсь в этом. Сражен вот уже четвертый из нас!

– Гм! Я вовсе не так уверен, как вы, в смерти нашего славного Полэна, – пробормотал Ван Корстен: —он столь же проворен, как и вспыльчив, и я знаю, что он исчез вовсе не во время какой-нибудь стычки. Если бы он завязал с кем-нибудь драку – я бы заметил это, так как он находился позади меня ровно за минуту до того, как я обратил внимание на его отсутствие. Во мраке, который скрывал от нас толпу, я не слышал ничего подозрительного!

– Его могли предательски заколоть сзади, – сказала Ковалевская: —Я сама, ведь, чуть не погибла таким образом… Он мог свалиться без крика!

Но доктор стоял на своем:

– Мы его еще увидим!

– Ах, успокойте нас, дорогой доктор, – воскликнул Меранд: —ваша душевная стойкость и веселость помогают нам переносить наши жестокие испытания. Все-таки, я боюсь, что смерть Полэна более, чем вероятна!

Мало-помалу, сон смежил усталые глаза пленников, и сам доктор успокоился вместе со своим красноречием, обессиленный сильнейшим изнеможением, которое овладело всеми европейцами.

Шум в городе тоже утих, и ослепительное сияние луны заливало улицы Урумтси, покрытые сплошь грудами сонных тел.

Время от времени проходили кучки всадников и пешеходов, сопровождаемые оханьем и проклятиями разбуженных людей, помятых и полурастоптанных новыми пришельцами.

Из пустыни и окружающих гор исходил глухой гул, подобный отдаленному грохоту океана, которого еще не видно, но который уже чувствуется где-то на расстоянии. И Меранд, душевная тревога которого переселила физическую усталость, и который очнулся от непродолжительной дремоты, печально прислушивался к этому неопределенному шуму, производимому не ветром и не океаном. С стесненным сердцем думал он о топоте миллионов ног, шагающих по дорогам Азии на запад.

Вдруг, в смутном свете, падавшем на лестницу, которая вела на террасу, он различил одинокую тень.

Прежде, чем офицер успел дать себе отчет– каким образом кто-либо мог сюда проникнуть, перед ним очутился человек и, бросившись на колена с протянутыми в мольбе руками, тихо воскликнул по-китайски:

– Молчи!.. Привет тебе!..

Готовый было ударить его, позвать на помощь, Меранд, понимавший по-китайски, овладел собою и сказал:

– Что тебе нужно здесь?

– Ты не хотел слушаться человека, которому приказано было проводить тебя на русскую границу! Я сейчас еще могу тебя спасти. Завтра уже будет поздно. У меня с собой есть одежда китайского солдата. Надень ее и следуй за мной. Я отвечаю за твою жизнь, не бойся ничего!

В то время, как этот новый странный освободитель говорил с ним тихим, но отчетливым голосом, Меранд разглядел, что это был китаец, слуга или солдат, и в нем возобновилось прежнее тревожное изумление по поводу этой вторичной таинственной попытки навязать ему спасение.

– Ты ручаешься за мою жизнь, – сказал он посланцу: – что же станется с моими товарищами?

Китаец качнул головой.

– Господин поступит с ними, как захочет.

Я должен спасти только тебя одного. У меня есть лошади. Монголы знают, кто я, и пропустят нас долиною Или, которая еще свободна, я провозку тебя до русских постов. Но поторопимся, так как через несколько дней здесь не будет больше русских, так как туда пройдет Господин!

– Ступай, скажи тому, кто тебя послал, что начальник не покидает вверенных ему товарищей, – с живостью ответил ему Меранд: —или спаси нас всех, или уходи прочь!

– Я не могу даже и пробовать спасти вас всех. Это значило бы погубить вас наверняка. Хочешь ли ты этого, или нет – твоя жизнь священна!

– Но кому, наконец, она так дорога моя жизнь? Кто приказал тебе меня спасти?

Но китаец избегнул ответа.

– Что тебе до этого? Поспеши и пойдем! Оставь своих товарищей. Останешься ли ты с ними, или нет – их участь от этого не изменится!

– Ступай же и скажи тому, кто тебя послал, что я не боюсь смерти. Ничто не заставит меня покинуть тех, которых я должен защищать, и вся надежда которых – на меня одного!

Китаец помолчал в раздумье и, наконец, просто и спокойно вымолвил:

– Я еще приду до утра. Подумай. Если я не сумею склонить тебя к спасению, мне приказано умереть!

Меранд вздрогнул.

Воспоминание о монголе, казненном во время столкновения у озера Эби-Нор, подтверждало правдоподобность заявления.

– Чье влияние бережет меня в этом трагическом приключении и почему так велико, что может располагать жизнью и смертью людей?

Перед его умственными очами промелькнул образ Капиадже, но связь, могущая существовать между молодой девушкой и совершающимися событиями – от него ускользала совершенно. Китаец исчез, и Меранду начало казаться, что он его видел во сне.

Он поднялся и вышел на террасу. Страж-монгол пропустил его.

С пустыни Гоби потянуло свежим ветерком. По-прежнему в ночной тиши разносился вокруг смутный, то стихающий, то усиливающийся гул, на фоне которого прорезывались отдельные крики, ржание коней, бряцанье оружия и даже далекие выстрелы.

На горизонте видны были огоньки, но Меранда особенно заинтересовало красноватое зарево, охватившее полнеба и напоминавшее ему светящуюся дымку, висящую по ночам над Парижем и видную на далеком расстоянии.

– Что бы это могло быть, – спрашивал он себя: – пожар или лагерь?

Но больше всего его занимала мысль об инциденте с китайцем.

– Предупредить ли мне моих друзей? К чему! Они будут настаивать, чтобы я уехал, но я этого ни за что не сделаю!

Облокотившись на парапет и устремив взор на багровый горизонт, он раздумывал о мрачной тайне, набросившей тень на их настоящее и будущее, и страстно желал проникнуть в неизвестное. Он принадлежал к той мужественной расе, которую опасность привлекает.

Неожиданно подхваченный ураганом, которому невозможно было противостоять, он испытывал острое желание ускорить события и, подобно капитану погибающего корабля, напрягал все свои усилия для борьбы, совершенно безнадежной уже с самого начала.

На его плечо тихо легла рука. Он быстро обернулся и увидел наклонившуюся к нему Ковалевскую.

– Что с вами, мой милый Меранд? Проснувшись, я вдруг увидела, что вас нет… Я так встревожилась… Если бы еще исчезли и вы – последняя наша надежда погибла бы!..

Меранд с силой сжал её руку.

– Дорогая Надя!.. Всех нас крепко-крепко связывает общая опасность. Ваши слова укрепили меня!..

– Разве вы отчаивались?.. Что вы хотите этим сказать?

– Вот уже второй раз являются меня спасти и заклинают меня сделать это, немедля!

– Неужели?

– Только-что был здесь второй посланец, как тогда, у озера Эби-Нор… На этот раз – китаец… И его направило ко мне то же самое лицо, что и первого… Это меня страшно интригует!.. Он хотел меня переодеть и… убедить бежать, оставя вас всех…

– Вы отказались?

– Безусловно!

– Как все это странно! Вы поступили героически, Меранд, но так и следовало! С вами – мы еще можем решиться на борьбу… Да и лучше умереть вместе, чем порознь! – прошептала молодая девушка возбужденно.

– Пойдем назад, чтобы наши друзья, проснувшись, не испугались нашего отсутствия. Представьте себе, если Боттерманс вдруг проснется и увидит, что место ваше опустело! – с улыбкой вымолвил Меранд.

– Мой бедный друг! Да, он меня любит, и я, в свою очередь, могла бы ему кой-что сообщить по этому поводу, но… не время теперь думать о любви, когда смерть, быть может, так не далека!

– Это весьма возможно, Надя!.. Будь я менее западным человеком, я бы вам все-таки сказал– наш долг не упустить ни одной минуты счастья, которым мы еще можем располагать!

И оба они тихонько вернулись на свои места.

Огромная усталость еще раз смежила сном их глаза. Перед зарею, китаец проник на вышку и, разбудив осторожным прикосновением руки Меранда, безмолвно ждал.

– Я с тобой не поеду. Бесполезно настаивать. Не согласишься ли ты увезти кого-нибудь другого, вместо меня?

Китаец сделал жест отрицания.

– Тогда ступай! Но я приказываю тебе не умереть. Ты должен сообщить, что я отказался бежать!

– Нет, мне приказано умереть! Я еще вчера должен был тебя спасти… У меня были с собой люди, которые должны были тебя похитить во время суматохи в улицах Урумтси. Но они ошиблись и приняли другого европейца за тебя!

– Полэна! – живо вскрикнул Меранд: – Что же они с ним сделали?..

– Я теперь не знаю, что с ним. Когда я убедился в ошибке, я хотел препроводить его сюда, но он совершено взбесился; он убил моих двух человек и исчез в толпе. Я виновен вдвойне– так как я потерял моих людей, мне не удалось тебя похитить, и теперь уже сила ни к чему не послужит. Я вернусь к тому, кто меня послал, и буду обезглавлен!

– Так убеги!.. Не давай себя беспрекословно убить!

– Я – верный слуга, и смерть меня не пугает!

Сказав это, китаец выскочил на террасу и исчез.

Это исчезновение и прощание оставило по себе в Меранде необыкновенное впечатление.

Он чувствовал себя под игом непобедимого фатума, правящего всей этой восставшей и поднявшейся Азией, напоминающей теперь времена великих завоевателей– китайских и монгольских.

Он долго размышлял, и когда утром за ними снова явился новый конвой, чтобы вести их в неведомое, он, при виде этих регулярных солдат Китайской Империи, предводительствуемых мандарином, украшенным хвостом павлина, – вдруг был озарен молниеносной догадкой и закричал своим товарищам:

– Друзья мои – вот она «желтая опасность!» Нашей Европе угрожает несомненная гибель!

VII. Луч надежды

Мандарин, начальник нового эскорта, не замедлил явиться для приема пленников.

Передача совершилась быстро, хотя и не без споров, сопровождаемых жестикуляцией у китайца.

Этот мандарин, низенький и толстый, с головой типичного сына «Небесной Империи», смотрел на европейцев смеющимися щелочками своих глазок и придерживал отвислый живот пухлыми пальцами.

Его добродушный вид привлек внимание Ван-Корстена, который также, как и его товарищи, присутствовал с безразличным видом при передаче власти одним начальником другому.

– Все таки, у нас будет маленькая перемена, – сказал он по французски своим ближайшим соседям: —это веселая рожа, по– крайней мере, не будет навевать на нас меланхолии! – и затем, обратившись к своему новому тюремщику по-китайски, в соответствующей обычаю форме, воскликнул:

– И так, о, ученый человек, цветок мудрости– что думаете вы делать в этой дикой стране и какую утонченную казнь готовит нам ваше богатое воображение?..

Мандарин поспешно прервал его и, сопровождая свои слова мимикой, способной развеселить самого печального собеседника, принялся уверять его в величайшей симпатии, которую он питает к европейцам.

– О, духи моих предков!.. Вас казнить!.. Какая ужасная мысль!.. Осмелимся ли мы совершить подобное преступление! Вас, божественную эссенцию науки! Вас, блистающие звезды западного знания! Вас мучить! Нет, наоборот!.. Вас ждут, чтобы воздать вам должную честь!.. Если бы вы знали – как мы желаем подышать ароматом вашей учености!

– Где же это нас ждут? И кто так стремится нас увидеть? И все эти колоссальные толпы, сквозь которые мы пробираемся вот уже пятнадцать дней– неужели только простые любопытные, предупрежденные о нашем прибытии и желающие оказать нам честь столь торжественной встречей?

– И, так как ты – китаец, – прибавил Меранд: —то должен знать – известно ли китайскому императору, а также и губернатору Кан-Су, который должен был оказать нашей миссии гостеприимство, что здесь происходит? С их ли это согласия?.. Или они сами и руководят этим?

Китаец улыбнулся и, избегая прямого ответа, сказал:

– Не тревожьтесь о вашей участи. Отныне уже вам больше нечего опасаться. На вашем пути расцветут цветы. Все происходит здесь по закону. В Небесной Империи царит полный порядок!

– У этого желтого чурбана мне ровно ничего не удалось выведать! – пробормотал доктор, а китаец, удвоив свои «чин-чин», шмыгнул из дверей, чтобы избегнуть стеснительных расспросов Меранда.

Как монгольский начальник отряда и объяснил уже своим пленникам перед тем, как сдал их мандарину – чтобы избегнуть новых волнений в народе, караван, переночевав в городе еще одну ночь, снова пустился на встречу неизвестности. И все-таки, при выходе из города, у разрушенных во рот, двое дремавших посреди дороги вскочили и бросились на европейцев с угрожающими жестами.

В узком проходе, через который направлялись европейцы со своей стражей, казалось, нечего было опасаться, и они ехали, не обращая ни на что особенного внимания, так как уже свыклись с враждебными выходками по своему адресу; вдруг один из лежавших бросился на доктора и сделал вид, что наносит ему страшный удар, на самом же деле он сунул ему в руку камешек и торопливо прошептал по-русски:

– Возьмите это и прочтите днем, что там написано!

В то же время к ним во всю прыть подскакал один из китайцев конвоя и отогнал палкою фанатического забияку. Тот упал, как бы оглушенный, и случай этот не обратил на себя ничьего подозрительного внимания. Чрезвычайно заинтригованный, Ван-Корстен сунул камешек в карман и поторопился догнать часть каравана, чтобы рассказать Меранду о подарке и словах, его сопровождавших.

– Откуда взялись русские в Урумтси? Что это может значить?

– Не думаю, чтобы это был русский. Скорее всего, это был сарт, говорящий по-русски!

– Так откуда же еще и этот таинственный вестник?!.

Доктор затруднился ответом. Он дожидался дня с нетерпением. Во время одной остановки в лощине он, наконец, мог рассмотреть свой камень. Камень был серый, совершенно гладкий и чистый снаружи, но, рассматривая его тщательнее, доктор заметил в нем трещину.

Острием ножа он раскрыл его. Внутри было написано красным по-французски:

«Здравия желаю, господин капитан! Не хотят, чтобы я сейчас присоединился к вам и, кажется, это необходимо, чтобы вас спасти. Надейтесь на меня. Полэн».

– Полэн! Я-же вам говорил, что он не умер, – воскликнул доктор: – вот и вышло, по-моему!

Следующим вечером – на вершине отдаленной горы, видимой, однако, из лагеря, как раз во время ужина европейцев, – вдруг вспыхнул огонек, взлетела ракета, огненная полоса которой ярко вырезалась на потемневшем небе, разорвалась, и посыпался дождь трехцветных огненных шариков.

– Французские и русские цвета! – вскричали европейцы в волнении.

Китайцы, которые тоже заметили этот фейерверк, видимо, тоже обеспокоились. Несколько всадников поехало по тому направлению, откуда была пущена ракета.

– Неужели нас охраняют друзья? Не остановили ли «нашествия»?

– Быть может, это с русского поста, наблюдающего за движением азиатов! – пробормотал Меранд.

– Ах, если бы с нами был наш телеграфный аппарат! – вздохнул Германн.

– Он должен быть в багаже, который за нами следует, – сказал доктор: —но, может быть, он уничтожен!

– При помощи этого аппарата, мы бы скоро установили сообщение с русскими постами, если только они существуют где-нибудь поблизости, – воскликнул Меранд, – но, увы! Нечего об этом мечтать, так как все наши приборы были конфискованы!

– Кто знает, однако… – начал Ван Корстен.

– Что такое – «однако?»

– Однако, мы могли бы попробовать получить то, что мы желаем, у нашего простодушного мандарина. Я его уже на половину приручил, этого веселого куманька. Я пойду, поищу его и надеюсь, что моя затея удастся!

С этими словами, доктор, улыбаясь, оставил своих товарищей и отправился разыскивать мандарина.

* * *

После ухода Ван-Корстена, беседа смолкла, так как он был единственным речистым членом миссии. Молчание лишь изредка прерывалось обычным, повторяемым каждый день, обменом дружественных слов. Мало-помалу, палатка опустела, так как пленники были заняты одной и той же мыслью, и им не сиделось на месте. Последние загадочные слова доктора, инстинктивное желание поскорее узнать, что он будет делать, потянули их прочь, на воздух. Меранд и Германн вышли первыми, Ковалевская поднялась было вслед за ними, но Боттерманс, который оставался один, задержал ее:

– Останьтесь, прошу вас!

Ковалевская поняла, о чем он хочет говорить с нею. Она видела его тревогу и тоску. Ему, несомненно, надо было высказаться, и она со вздохом осталась.

Записка Полэна влила надежду на спасение в оптимистически настроенного, как и все влюбленные, Боттерманса, и он захотел передать свое настроение молодой девушке, которую полюбил.

Сознание непрерывно-угрожающей опасности и призрак возможного освобождения породили в нем желание высказаться перед нею.

Он встал и подошел к ней поближе.

– Что вы думаете о записке Полэна?

– To же, что и вы, что и все… Я думаю, что это добрая весть – в ней наша единственная надежда хоть на что-нибудь, а обстоятельства наши, надо сознаться, весьма незавидны…

– И, однако, мне кажется – ни вы, ни наши друзья не придаете ей надлежащего значения. Не могу вам объяснить – до чего сегодня я исполнен доверия к будущему. Я предчувствую, что испытание наше подходит к концу, и что освобождение близко!

– Да услышит вас Бог, мой друг!

– Ах, вы отвечаете мне так безучастно! Вы не разделяете моей надежды?

– Да, я надеюсь, я стараюсь надеяться, так– лучше… Надо надеяться, но… немного, не очень сильно… так как разочарование было бы слишком жестоко.

– Скоро ли мы будем извещены? Невозможно, чтобы европейские государства не прогнали обратно этой фанатической орды. Быть может, ракета, которую мы видели, и есть сигнал приближения русских…

– Может быть, – прошептала Ковалевская, – если доктор не делает себе напрасных иллюзий. Мы это скоро узнаем!

– Вероятно. Тем не менее, все-таки наша миссия задержана волнениями и, раз уже мы будем освобождены, надо как можно скорее возвращаться в Европу!

– Да, если…

Ковалевская заметила, что слова у него выходили с трудом, и что глаза его с мольбою смотрят на нее. Она хотела встать, но он протянул к ней руку.

– Надя… Вы знаете… Я вас люблю… – пробормотал он задыхающимся голосом, с трудом преодолевая природную застенчивость.

– Увы!..

– Когда мы вернемся в Европу, могу ли я…

– Ах, это проблематично!.. Но если вы хотите, чтобы я откровенно ответила на то, что вы мне прошептали, когда нам грозила смерть…

– Не ставьте мне этого в укор… Мое чувство к вам основано на таком уважении…

– Да, я знаю это и, поверьте, достаточно ценю. Никакая женщина не может быть оскорблена чувством, признание в котором вызвано близостью неминуемой смерти. Друг мой, ваше признание, сделанное вами в такой трагический момент, меня глубоко тронуло! И я не упрекаю вас ни в чем…

– О, моя дорогая!

– Я надеялась, что непрерывные опасности вашего положения, неуверенность в – нашем спасении, физические и моральные страдания, которые мы претерпеваем – словом, что это все отвлечет вас…

– Напротив, это только усиливает мою любовь к вам. Я страдаю за вас больше, чем за себя и кого-либо другого из нас… Ваше мужество, ваша выдержка…

– Мой друг, вы принуждаете меня сказать, чего не надо… что я не должна поощрять чувства, которого я не разделяю… которого не могу разделять…

– Я вам не нравлюсь?..

Глаза Боттерманса наполнились слезами.

– Нет, это не то…

– Быть может, вы любите кого-нибудь другого?

– Никого. Мое сердце свободно. В жизни своей я любила только свою мать… но её уже нет на свете!

– Так почему же?..

– Я не хочу, чтобы меня любили!..

– Разве вы неспособны любить?

– Не знаю… Я боюсь любви! Быть может, поэтому я и отдалась с такой страстью науке. Я замкнулась в науке, как замыкаются в монастыре!

– Быть может, у вас есть идеал, до которого мне не подняться…

– Разве я знаю? Я знаю одно, мой бедный друг, что не должна поощрять вашего чувства, ваших надежд. Я была бы недобросовестна, я злоупотребила бы вашим доверием, вашим горячим и искренним отношением ко мне, если бы не сказала открыто всего того, что думаю. Это мой долг человека с сердцем. Я не могу отвечать вам на чувство, которое внушила вам, сама того не зная!

– Ах, если бы я только мог представить себе, чем должен быть тот, кого вы смогли бы со временем полюбить – любовь моя дала бы мне силу самому олицетворить вашу мечту!

Слезы засверкали в глазах Боттерманса. Ковалевская тронутая и охваченная жалостью к этой чистой детской душе, которая льнула к ней с такой безграничной преданностью, прямотой и уважением, встала взволнованная и сказала:

– К несчастью, от меня не зависит помешать вам любить меня… Я желала бы даже, чтобы, в один прекрасный день, вы сумели заставить меня разделить ваше чувство, так как я бесконечно вас уважаю… Но я вас сердечно сожалею, так как это представляется мне невозможным!

– Нет, Надя, нет, не говорите так!

– Тсс… Наши друзья возвращаются… Наши личные чувства нам следует оставить при себе… Теперь, прежде всего, нужно думать о спасении нас всех, а для этого может понадобиться все наше самоотречение, вся наша способность жертвовать собою… Пойдемте им навстречу!..

И оба вместе вышли из палатки.

Наступала ночь, восточные сумерки еще были пронизаны золотистым светом. В нескольких шагах они заметили Ван-Корстена, который возвращался в сопровождении мандарина. Он торопливо шел к группе товарищей, собравшихся недалеко от палатки.

Пока Боттерманс изливал свое чувство перед молодой девушкой – произошло следующее.

Как бы толкаемый праздным любопытством, Ван-Корстен направился к бивуаку конвоя. Мандарин, со сложенными за спиной руками, медлительно, с китайской тщательностью, проверял своих людей, которые оканчивали прикреплять свои палатки и спутывать животных.

Корстен думал, с чего начать беседу с китайцем, и машинально смотрел на пухлые, узловатые пальцы толстяка. Вид этих обезображенных рук внушил ему идею, грубая наивность которой могла дать с мандарином лучшие результаты, чем самые остроумные измышления:

– Этот сын Небесной империи – болен, это ясно. Опухоль суставов указывает на воспалительное состояние, довольно серьезное. И, чорт возьми, он, должно быть, не ахти, как себя чувствует, когда погода портится, и бывает сыро… Да и сегодня утром, например, был неприятный туман! Я отлично могу поддеть его на разговоре о его страданиях, которые он должен был испытывать сегодня ночью и во время дороги. Как добрый китаец, он, несомненно, суеверен, и я легко могу показаться ему колдуном. Я ему предложу даровой совет и леченье – гм… гм.! – Электричеством!

Мысленный монолог доктора не мог дальше продолжаться. Мандарин неожиданно обернулся назад и, заметив Ван-Корстена, дружески окликнул его со своим обычным добродушием.

– Чин-чин, знаменитый доктор!.. Вы смотрите моих солдат? Славные парни, а?

Корстен взялся за дело сразу-же. Он ответил:

– Да, великий мандарин, они отлично выглядят и не имеют надобности в моем докторском внимании. А вы сами, как вы себя чувствуете?

– Я? Отлично!

– Гм!.. А мне кажется, что вряд ли вы провели хорошую ночь!

– Почему?

Мандарин с изумлением вытаращил глаза.

– Да ведь вы же страдаете ревматизмами и сегодня утром вы, наверное, очень плохо себя чувствовали!

– Каким образом вы можете это знать? Да, я неважно спал и, действительно, сегодня утром мне было нехорошо. Колдун вы, что ли?

И, растопырив пальцы, чтобы отогнать злого духа, китаец не без почтения посмотрел на доктора.

– Я вижу ваши пальцы и ваше лицо – этого с меня достаточно. И, знаете ли, я вас могу отлично вылечить…

– Меня вылечить!.. О, Конфуций!.. Если вы это сделаете, я вам дам…

– … Вашу дочь в жены, неправда ли?

– Мою дочь? Откуда вы знаете, что у меня есть дочь?

– Ну, конечно!.. И другие дети… И прехорошенькая дочь, которая называется Цветок…

– Цветок Акации!

– Да, да, Цветок Акации, именно!

– Ого, го!.. Господин маг!.. Это в самом деле имя моей дочери!.. И вы думаете, что вы, в случае моего излечения, должны непременно на ней жениться?

И китаец, сложив руки на толстом животе, разразился громким смехом.

– Да нет же, нет, я пошутил! Я просто хочу вас вылечить, только и всего. Вы были так любезны и милы с нами, что я с удовольствием буду вам полезен моими знаниями…

– Спасибо!.. Я принимаю ваше предложение… Но как скоро вы сможете меня вылечить? Через два дня мы придем туда… куда идем. И я вас больше не увижу!

«Ага, вот и сведение, – подумал доктор, – но он очень скрытен и поэтому не будем настаивать на этом пункте».

И прибавил вслух:

– Прекрасно, прекрасно – нам вовсе не понадобится двух дней… Но для того, чтобы приступить к лечению, необходим инструмент, которого у меня нет, так как вы отобрали у нас наш багаж, и этот прибор даже, быть может, уничтожен…

– Я уверен, что все цело… Весь транспорт перевозится с величайшей осторожностью, как нам приказано… А каков он, этот инструмент?

– Это просто электрическая машинка. Я не сомневаюсь, почтеннейший мандарин, что вам известны свойства электричества! – с улыбкой пояснил доктор.

– Да, да, я знаю это бесовское колдовство… Но я совершенно не верю всему тому, что вы рассказываете!

– Попробуйте и поверите… Почему бы нет?

– Согласен! – заявил мандарин, еще чувствующий следы боли в суставах. – Пойдем, поищем этот «ящик с излечением»!

Несколько минут спустя, доктор и мандарин вернулись в сопровождении солдата, несущего аппарат.

– Пойдемте в нашу палатку, – сказал Ван-Корстен, – совершенно лишнее, чтобы ваши люди все это видели. И, кроме того, я нуждаюсь в помощнике, и один из моих друзей поможет управлять инструментом!

Китаец уступчиво согласился на все, мало убежденный в том, что из этого что-нибудь выйдет, но все же склонный испытать средство, которое, быть может, облегчит его страдания, гораздо более сильные, чем он хотел сознаться.

Доктор Ван-Корстен ускорил шаги и опередил мандарина, который остановился, чтобы дать разные распоряжения.

Подойдя к своим товарищам, стоящим неподалеку от палатки, доктор вполголоса сделал предупреждение:

– Телеграфный аппарат у меня. Китайца я уверил, что это – прибор для излечения от ревматизма. Я взял для этого электрическую катушку. Меранд, вы мне поможете. Держитесь как можно серьезнее. Я буду иметь вид человека, всецело занятого процедурой лечения, китаец должен сосредоточить свое внимание только на токе, которым я его угощу, а вы, тем временем, приведете в действие аппарат[1]1
  Аппарат, о котором мы несколько раз уже упоминали, известен ныне под названием беспроволочного телеграфа. Мы говорим о нем, как об усовершенствованном уже, что, разумеется, вскоре будет достигнуто. Сейчас он действует при посредстве очень высоких стальных мачт, которые служат проводниками электрических колебаний, но и сейчас уже стараются устранить все обременительное из его конструкции и найти приемники, чувствительные к непосредственной передаче через воздух.


[Закрыть].

Явился мандарин. Ван-Корстен усадил его с торжественностью, которая могла бы показаться комичной при других обстоятельствах, и установил оба прибора.

Телеграфный аппарат он соединил проводом с электрической катушкой, после чего он предписал китайцу крепко зажать в кулаках медные концы проводов от помещенной у него на коленях машинки и посоветовал не обращать внимания на шум, который он услышит. Вся его хитрость сводилась к тому, чтобы удалить от китайца всякое подозрение в том, что перед ним два аппарата, а не один.

Он надеялся, что, покуда будет действовать катушка, телеграф даст сигнал, если на его приемник будет направлено воздействие тех, чья ракета известила пленников об их присутствии поблизости. Во всяком случае, предприятие доктора не было рискованным, так как мандарин хотя кое-что и слышал о европейском колдовстве, как он это называл, но принадлежал к числу тех упорных китайцев, которые совершенно довольствуются своими древними знаниями и не желают большого.

Меранд открыл драгоценный ящик и приготовил приемник, пока доктор приводил в действие катушку. Китаец гримасничал, потому что ток производил в его пальцах и руках неприятное подергиванье. Ван-Корстен усилил ток до такой степени, что руки китайца лишились способности к движению.

– Потерпите, пожалуйста, несколько минут, это необходимо…

Ван-Корстен наблюдал за своим пациентом, который вертелся и подпрыгивал на своем месте, но, ощущая действие аппарата, покорно ждал конца. Его мимика, гримасы и восклицания могли бы развеселить присутствующих, если бы они были не так поглощены совершенно другим.

В это время Меранд выстукивал повторяющиеся призывы, делая вид, что содействует току катушки. Но вот послышались характерные стуки с перерывами – это начал действовать беспроволочный приемник. Все европейцы напрягли слух, чтобы не проронить ни одного удара, произведенного электрической волной. У каждого из них был такой огромный навык к этого рода общению, что стуки в их уме сливались непосредственно в виде букв, слогов и слов с такою же беглостью, как и в обыкновенном разговорном языке. Сначала европейцы различили четыре изуродованных русских слова:

– Граница… вооружена… миссия… всадники… Затем сообщение стало правильным. Меранд спросил, с кем миссия вступила в сообщение. Аппарат ответил:

– Борис…

Итак, значит, пленники сообщались с русским офицером, который не смог их спасти у озера Эби-Нор и который делал необычайные усилия, чтобы дать им знать о себе.