Текст книги "Азия в огне
(Фантастический роман)"

Автор книги: Клод Фели-Брюжьер

Соавторы: Луис Гастин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Аппарат говорил:

– Кульджа свободна. Джунгария занята. Русская армия в Самарканде. Туркестан наводнен желтой конницей. Скопление огромное у Карачара… Не теряйте надежды, мы идем…

Однако, китаец заметил волнение европейцев и понял, что аппарат производит нечто такое, чего он не понимает, но что до странности похоже на неоднократно уже им слышанное, хотя и без особенного внимания, в европейских учреждениях китайских городов. Он не имел достаточных сведений о беспроволочном телеграфе и не мог дать себе ясного отчета в том, что происходило. Но продолжать подвергаться току стало ему, наконец, невтерпеж, и он резко прервал эту сцену.

– Довольно! – с гневом крикнул он доктору. – Прекратите ваше колдовство!

Ван-Корстен понял, что сеанса нельзя больше продолжать. Да и знали они уже достаточно. Он прервал ток. Китаец встал, встревоженный, и позвал своих людей, которые находились поблизости.

– Уберите ящик и готовьтесь к отъезду. Через два часа мы двинемся!

В китайце проснулась вся его подозрительность. Ему вспомнилась виденная им ракета. На нем лежала серьезная ответственность, так как он знал, что поплатится жизнью, если упустит из рук хоть одного из европейцев, которых ему приказано доставить в определенное место. Он не мог сорвать на них вспыхнувшего в нем гнева и поэтому лишь торопился поскорее сдать их в верное место.

Ван-Корстен, всегда владеющий собою, захотел его успокоить.

– Вы увидите, благородный мандарин, как вам поможет мое леченье… Завтра мы его повторим…

– О, нет, нет, вы дурачите меня!.. В путь, в путь и нечего больше останавливаться!..

И китаец поспешил в лагерь. Затрубили трубы. Конвойные, только что приготовившиеся поесть, убрали свои палатки с быстротою и послушанием, поразившими Меранда. Пленники едва имели время немного поесть, и снова началось их грустное путешествие, при чем ехали они гораздо быстрее, чем по выступлении из Урумтси.

Видимо, сожалея о том, что он останавливался на вершине хребта и что неосмотрительно позволил Ван-Корстену лечить свои руки, китаец не переставал объезжать весь свой караван от одного конца до другого, подгоняя отстающих и награждая ударами тех людей и животных, которые, по его мнению, недостаточно быстро двигались и, как только это позволяло состояние дороги, особенно при спусках с горы, их шаг ускорялся до последней возможности, несмотря на общую усталость. И только после особенно изнурительных переходов допускалась непродолжительная остановка и то с явным сожалением о потере времени.

Луна достаточно ярко освещала дорогу, позволяя каравану двигаться с самыми редкими перерывами, чтобы дать перевести дух и людям, и животным через определенный промежуток времени.

После ужасной ночи, когда физические и моральные страдания европейцев достигли апогея, конвой ранним утром остановился в ущелье, занятом уже каким-то полусонным отрядом. Несколько человек караулило у огня.

Китаец приказал позвать к себе начальника, который, разговаривая с ним, оказывал ему знаки величайшего уважения.

Пленников и людей эскорта накормили кислым молоком, и мандарин приказал принести огромные лоханки чистой воды, которой можно было обмыть лицо и все тело.

Это было великой отрадой для европейцев, и в продолжение нескольких минут лагерь был превращен в купальню. Солнце всходило, и ночная свежесть стала менее резкой.

На ближайших высотах показались группы всадников и пешеходов. До слуха европейцев долетел смутный шум, обличающий присутствие несравненно более значительного лагеря.

– Мы совершили туалет приговоренных, – сказал Герман. – Конец наш близок!

– Приговоренных? Ну, нет еще, – возразил доктор, – не обращались бы до сих пор с нами так предупредительно, если бы здесь нас ждала такая банальная развязка. Нас еще ждет какой-нибудь крупный сюрприз?

Зазвучали трубы – это мандарин собирал свой караван. Когда они взобрались на высоту, перед ними, с хребта горы, открылся вид на огромную долину, расстилающуюся внизу, у их ног. Под лучами солнца сверкали воды озера, и вокруг него, до самого края горизонта – равнина вся жила, занятая чудовищным лагерем.

– Озеро Багра-Эль-Куль, – сказал Меранд, – а маленький островок, виднеющийся вдали, – это, без сомнения, Карачар!

Вдруг над верхушками скученных палаток вдоль равнины – потянулась струйка дыма. Она двигалась с востока.

– Струйка дыма, которая передвигается! – воскликнул Ван-Корстен. – Это поезд!

И в подтверждение его слов, звук паровозного свистка пронизал пространство.

VIII. Желтая армия

Спустя два дня по прибытии пленников в лагерь, к ним явился китайский офицер и заявил, что они скоро должны предстать перед очи Господина. Европейцы были уже давно на ногах, разбуженные усилившимся шумом и гамом, который ни на минуту не прекращался за все сорок восемь часов их отдыха и который сейчас как бы предупреждал их, что произошло нечто новое.

Никто из них не обнаружил тревоги, которую испытывал.

После тяжкого утомления двадцатидневного пути, который был ими совершен вследствие таких неожиданных и трагических обстоятельств, после первого периода их узничества, они еще впервые основательно отдохнули в продолжение двух последних дней, и этот отдых, укрепив их физически, вернул им и обычную душевную стойкость. Но, вопреки их моральному подъему, неизвестность, тайна, которая их окружала, непрерывная боязнь «завтрашнего дня», быть может, ужасного для них, невозможность избегнуть ужасной участи, полная беспомощность в смысле средств предупредить Европу о неминуемой угрожающей ей опасности, – все это болезненно терзало их души и сделало их лица смертельно бледными.

В особенности Ковалевская поддалась слабости, совершенно понятной у переутомленной тяжелым путешествием женщины – нервы у неё были так страшно расстроены, что ей пришлось употребить над собою огромные усилия, чтобы по внешнему самообладанию не отставать от своих товарищей мужчин.

Боттерманс, не терявший её из виду ни на минуту, прилагал все усилия, чтобы ее подбодрить, оказывая ей тысячи маленьких услуг.

Благодаря ему и доктору, она могла эти две ночи хорошенько поспать на разостланных одна на другой шкурах коз и яков и быть спокойной, что стража случайно не разгадает её пола.

* * *

Выйдя из своей палатки, где они были строго заключены в продолжение этих двух дней, европейцы, прежде всего, увидели огромного слона с паланкином на спине.

Неподвижное, как изваяние, животное не шевелило даже ни хоботом, ни ушами, между которыми, на самой верхушке головы, примостился карнак, такой же неподвижный. Вдоль боков слона висела веревочная лестница, полускрытая в складках красной материи.

– Садитесь! – сказал сопровождавший их китаец.

– Чорт возьми, – пробормотал доктор, – что за парадная колымага!.. Нас, вероятно, повезут на какое-нибудь празднество!..

Взобравшись на слона, оставшиеся в живых члены миссии очутились в маленькой беседке, украшенной балдахином и перилами, где пять человек могли расположиться совершенно свободно. Китайский офицер, взлезший на слона после них, не поместился вместе с ними на платформе, а уселся прямо на спине животного, и колоссальное толстокожее, подгоняемое карнаком, медленно двинулось в путь. Они прошли в ворота, сделанные в ограде, окружавшей эту часть лагеря, и зрелище, развернувшееся перед европейцами, привело их в остолбенение.

Перед ними, прямой, как стрела, лежал бесконечно длинный грозный проход. Стороны этого прохода составляли цепи человеческих существ; неподвижные первые ряды с трудом сдерживали плотную массу остальной толпы. Эта толпа двигалась и колыхалась, подобно живым волнам, между палаток, балаганов и всякого рода сооружений, покрывающих равнину на всем, доступном глазу, протяжении.

Цепь состояла из вооруженных солдат. Утренний ветер развевал над их головами тысячи значков и знамен.

Трудно выразить впечатление, которое производила эта картина, озаренная лучами восходящего солнца.

Издали над всем этим войском как бы висел свинцовый туман. Но по мере того, как слон, со своей передвижной цитаделью на спине, подвигался вперед, европейцы, которым, с их возвышения, была видна значительная часть лагеря, с необычайным любопытством стали смотреть на все более и более проясняющуюся перед ними панораму. Что для них было ново – это отсутствие оскорблений. Они не слышали больше ни враждебного ропота, ни угроз, как в Урумтси. Толпа глухо гудела, и этот звук, свойственный ей, напоминал таинственный и величественный гул моря. И, однако, это были все те же враждебные племена. Чувствовалось, что чья-то неумолимая воля с подавляющей мощью тяготеет на этих массах.

Вскоре к Меранду и его товарищам возвратилось обычное хладнокровие, и, после первого невольного содрогания, они были в состоянии не только созерцать, но и – пробовать разобраться в этом неслыханном спектакле. Казалось, вся желтая армия развернулась перед ними, словно на смотре.

Меранд взволнованными и внимательными глазами истого солдата обозревал эту азиатскую армию, такую разноплеменную, такую странную, как будто при помощи колдовства собранную на этом колоссальном пустынном перепутье. Одних за другими он распознавал северных и южных китайцев, монголов, манчжуров, горцев Черного Кан-Су, или Алтая, тибетцев и даже индусов, но каких выдержанных и дисциплинированных! Эта сложная, правильная цепь, эта линия солдат состояла из восьми рядов. Каждый из этих рядов, по, очевидно, заранее обдуманному намерению, принадлежал к различному корпусу. Впереди всех стояли солдаты старой манчжурской армии под восемью знаменами – смуглолицые с длинными усами. Они были одеты в традиционный китайский костюм с драконом на груди. Но Меранд отлично заметил, что, несмотря на этот костюм, солдаты организованы, вооружены и снаряжены вполне на европейский лад.

Во втором ряду виднелись чисто-китайские физиономии– бледно-желтые пекинцы, коричневато-желтые фокианцы, лимонно-лицые южнокитайцы, шафранноцветные обитатели Каи-Су. И над этим вторым рядом развевались бесчисленные зеленые и желтые флаги с значками тайных обществ.

– Войска Зеленого знамени… китайская милиция… Так, значит, сам Китай!.. Он двинулся!.. – пробормотал Меранд, пальцы которого нервно впились в перила.

Третий ряд составляла монгольская пехота, вооруженная ружьями новейшей системы.

Позади их стояли тибетцы свирепой и скотской наружности, обросшие длинными волосами. Одетые в звериные шкуры, с голыми руками, они потрясали широкими саблями.

Затем следовали иррегулярные войска, ряды которых соприкасались с двойным рядом конницы, вооруженной ружьями, пиками, саблями и секирами.

Выстроенные в одну бесконечную линию, с необычайной отчетливостью выделялись каждый корпус, каждый полк, особенно в манчжурской армии. Между каждыми двумя полками обширный промежуток был заполнен артиллерией: ее составляли всех образцов пушки, запряженные небольшими лошадками или яками; верблюды, навьюченные ящиками боевых снарядов, слоны, на широких спинах которых красовались целые батареи митральез.

Далеко позади, среди бесчисленной толпы и как бы влекомые ею, бесконечной нитью виднелись гигантские повозки, обоз этого загадочного войска. Возле этих повозок – другие слоны, другие верблюды…

И, до самого горизонта, во все четыре стороны– палатки, палатки и эта огромная, густая толпа, которая сливалась вдали с песками Гоби.

Меранд и его товарищи безмолвно смотрели на все это.

Под устремленными на них миллионами глаз, глаз, которые их просто пожирали, в виду этого фантастического парада, они сохраняли внешнюю невозмутимость и только смотрели на все, скрестив руки.

Что касается Ковалевской – она перевесилась через балюстраду, охваченная каким-то экстазом.

Один доктор Ван-Корстен, неспособный скрывать свои впечатления, время от времени тихонько восклицал про себя:

– Чудесно!.. Не хватает только репортеров и фотографов… Молодцы монголы! Однако, куда же к чёрту мы едем?

В продолжение пяти долгих часов продолжалась эта чудовищная прогулка.

– Мы сделали добрых двадцать километров! – сказал Меранд, когда их слон остановился перед триумфальной аркой, украшенной знаменами, за которой снова виднелись бесчисленные палатки.

– Двадцать километров! Подумайте же, мой друг и рассчитайте, каково количество этих людей!

Цепь солдат закончилась приблизительно в ста метрах от изгороди, за которой виднелись новые палатки.

Пройдя арку, европейцы, однако, снова должны были проследовать сквозь густую толпу конницы в касках, желтых плащах, с карабинами через седло и при длинных пиках с желтыми же остриями.

– Императорская гвардия, – вскричал Ван-Корстен. – Теперь-то мы приехали!

В самом деле, слон остановился, и китаец, сойдя первый, пригласил пленников покинуть, наконец, их наблюдательный пост.

Перед ними вставал целый город палаток. Но эти палатки были так плотно сдвинуты, что составляли одно сплошное целое и украшавшие их знамена указывали на то, что в этом импровизированном дворце обитает повелитель этих несметных полчищ.

Китаец ввел пленников в первую из палаток, являющуюся как бы вестибюлем и всю обтянутую внутри желтым.

Эта палатка была пуста. Меранду, однако, показалось, что одно из её расписанных полотнищ слегка колышется, как будто за ним прячется кто-то подсматривающий. Они прошли в следующую палатку, которая уже не была пуста. Вдоль стен её, все так же обтянутых желтым, неподвижно, как статуи, стояли черные гиганты в огромных желтых тюрбанах с саблями на голо. Толстый туркестанский ковер покрывал пол, скрадывая шаги. Свет падал через отверстие в потолке.

– Подождите здесь! – сказал китаец.

И он ушел.

В это мгновение одна из занавесей поднялась, появился человек, сделал шаг вперед, и драпировка позади него мягко упала.

IX. Перед Тимуром

– Вы направлялись в Каи-Су с рекомендательными письмами к вице-королю? Ну, вот, я сам вышел к вам навстречу со своей армией… – Эти слова ясно и отчетливо были произнесены этим величаво и неожиданно появившимся человеком.

Последовало взволнованное молчание. Европейцы рассматривали своего собеседника.

Он был высокого роста. Длинный кафтан желтого цвета, обшитый белым мехом и опоясанный золотым шнурком, доходил до красных сапог, украшенных серебром. На нем была надета шапка русского фасона с брильянтовым плюмажем, которая странно гармонировала с его оливковым татарским обликом и длинными висячими усами. Его смелые глаза сверкали, и от всей его интеллигентной наружности веяло своеобразным величием.

Его нисколько не смущало жадное внимание пленников, он, в свою очередь, испытующе рассматривал лица европейцев, как бы ища в их лицах разгадки их сокровенных помыслов.

Меранд спрашивал себя, где он уже видел эту физиономию, которая казалась ему не вполне незнакомой. Но он ничего не мог вспомнить.

Татарин продолжал по-русски же, твердым и уверенным голосом.

– Это я приказал вас арестовать и препроводить ко мне. Но мною руководили при этом только добрые чувства по отношению к вам. Если трое из вас– убиты, это только потому, что мои приказания плохо выполнены. Виновные в этом– казнены. Я желал увидеть вас всех, так как я знаю вас всех!

Вымолвив эти слова, он поочередно обвел их взглядом, одного за другим, глядя им прямо в глаза. Он несколько дольше остановился на Ковалевской, и та затрепетала, так как поняла, что он догадался, что она женщина.

Меранд и его товарищи оставались безмолвными, ничем не обнаруживая своего настроения. Они предчувствовали, что услышат сейчас слова, решающие их судьбу.

После короткой паузы, такой же, однако, томительной, как и предыдущие, татарин начал снова:

– Я был вице-королем Кан-Су, к которому вас направили… Теперь я – Тимур, потомок великого Тимур-Ленка[2]2
  Тимур-Ленк (Тимур Хромоногий), который известен в истории под именем Тамерлана, был великий монгольский завоеватель, основавший в Центральной Азии великую империю в 1362 г. Она существовала до 1405 г.


[Закрыть], и вся Азия идет за мной!

После этого горделивого представления у европейцев не оставалось уже ни малейшего сомнения, что перед ними был таинственный и могущественный «Господин», чья власть учинила над ними насилие у озера Эби-Нор.

– Куда же вы идете с вашей Азией? – вскричал Меранд, предлагая прямой вопрос, вызванный намеком Тимура.

Тот вздрогнул, услыхав такую точную и открытую формулировку вопроса. Смелость Меранда ему, видимо, понравилась.

– Вы это узнаете, если последуете за мной! – ответил он. – Вы увидите мое могущество. Вы прошли через Азию, двинувшуюся в поход. Время настало. Я вынул из гробницы Тимура меч, завоевавший весь мир!

Затем, сдержав силу своего голоса, он продолжал:

– Вы – мужчины! (Глаза его, при этих словах, пронзительно уставились на Ковалевскую). Мужчины, сильные духом и просвещенные! Вы оставили Европу во имя великого дела. Вы хотели соединить центры Европы и Азии железными дорогами… И вот, теперь Азия идет на Европу, Азия победоносная, которой надоела тяготеющая над ней десница Европы! Завтра же я буду императором Азии и Европы! Ваши короли и народы станут мне служить! Будьте же отныне за Азию, и я осыплю вас неслыханными почестями!

Это обращение к ним, эти требования, столь необычные и столь неожиданные, падали на напряженные нервы пленников, истомленные предшествовавшими сюрпризами, словно удары, погрузив их в глубочайшее изумление. Так ли они поняли? Не снится-ли им это? Какого фантастического приключения стали они героями?

С тех пор, как их лагерь был взят месяц тому назад, они были увлечены неотразимым роком и подхвачены непонятным движением, цели и объем которого были им неясны. Но никогда еще испытания не сражали их так ужасно. Последние слова Тимура были для них ударом грома.

Как, этот необыкновенный человек, ставший во главе охваченной огнем Азии, предлагает им перейти на его сторону, изменить Европе, отечеству, цивилизации, которую эта буря угрожает смести с лица земли?! Неподвижные, без голоса, они смотрели на Тимура, который им казался воплощением злого гения.

Тимур ждал.

Меранд преодолел волнение, парализовавшее его, и, давая исход чувству, переполнявшему также и его товарищей, вскричал задыхающимся голосом:

– Что для тебя составят несколько лишних человек, и почему мы должны избегнуть общей участи? Откуда у тебя взялась чудовищная уверенность, что мы способны изменить для тебя Европе? Ты говоришь, что ты силен и уверен в успехе. Но мы сильнее тебя, и сама смерть не сломит нас. Ступай! Веди Азию! Веди на разрушение эти бесчисленные толпы, которые в тебя верят! Но уверенность твоя напрасна! Ты не знаешь европейских солдат, и твои полчища ничего не поделают с их грозною армией!

Жестокая усмешка полураскрыла уста Тимура.

– Европа будет побеждена! Вы видели лишь весьма незначительную часть моих сил. Вы не подозреваете, чем я был занят десять лет, надменные европейцы! Вы ничего не замечали, ничего не угадывали! Вы измучили Азию! Вы заняли Китай! Вы думали, что его кроткие сыны никогда не будут способны возмутиться! Со мною двадцать миллионов человек, и я раздавлю их тяжестью ваши маленькие армии. Но – со мною не спорят. Кто не со мною – тот должен умереть! И то уже ламы удивляются и порицают меня, что я еще до сих пор оставляю вас в живых. Некоторые из них даже поплатились головами за выраженное мне по этому поводу неудовольствие. Я хотел вас спасти, хотя должен был убить; я вас еще раз спрашиваю: хотите-ли вы быть со мною?

– Вот твои палачи! Они уже готовы! Позови их! – крикнул Меранд, доведенный до отчаянья душевной мукой, которой его подвергали.

– Ты знаешь, что можешь получить нас только мертвыми! Не правда ли, мои друзья?

– Так, Меранд, хорошо! – подтвердил Ван-Корстен: – что же касается господина Тимура, можете ему сказать и от нас всех, что его предложения – вздорны!

Тимур невозмутимо слушал. Затем, он внезапно подошел к Меранду и заговорил с ним совсем иным тоном:

– Я хотел вас спасти и сохранить, но вы умрете, если не уступите мне, так как у главы империи не должно быть слабостей. Капитан Меранд, я вас знал когда-то, хотя вы и не сохранили об этом никакого воспоминания. Вы еще были тогда простым мичманом, и я обедал рядом с вами, за столом вашего отца, славного адмирала, бывшего в то время французским морским министром. Я сопровождал тогда великого князя Сергея. Потом, одиннадцать лет спустя, я видел вас в Тьян-Цзине, где я командовал императорской гвардией. И мы разговаривали – помните? Об реорганизации китайской армии…

– Вы правы, – сказал Меранд: —я теперь припоминаю это и узнаю вас. Но тогда вы еще не назывались Тимуром и не воевали с Европой!

– Людьми играет судьба. Она вновь свела вас со мной. Я – человек, созданный судьбою!

И вдруг, повернувшись к Ковалевской, он мягко вымолвил:

– Вас, сударыня, я также знавал в Петербурге я в Париже… Я любовался тогда вашей красотой, равной вашей учености… Такой я вижу вас и сейчас… Вы имели мужество пренебречь всеми опасностями Азии, когда дороги её были еще для вас открыты– захотите ли вы погибнуть только потому, что для вас теперь нет обратного пути?

Этот странный человек, после угроз пробующий их увлечь, очаровать, возбуждал в Ковалевской, Меранде и остальных– невольное смятение, которого они не в состоянии были скрыть.

Тимур понял это и быстро прибавил:

– Я даю вам два дня на размышление. Вы останетесь в одной из моих палаток. Если вы не захотите остаться со мной и служить мне – вы должны умереть. Так повелевает закон Азии!

Говоря эти слова, татарин отступал понемногу назад, до портьеры, которая, по его жесту, раздвинулась, затем перешагнул порог и исчез раньше, чем пленники успели возразить хоть одно слово.

– Ну, тип!.. – вскричал доктор, вздохнув с облегчением. – Он меня положительно взволновал!.. Трагик!.. Артист!.. Смесь Наполеона и Манжена!.. Что за человек!.. Он знает вас, Меранд, и вас, барышня!.. Одну минуту я думал, что он примет вас в свои объятия! Он притворяется, что скорбит о вашей участи и исчезает, сделав новую угрозу, как чёртик в коробочку. Нечего сказать, стоило тащиться более тысячи километров, от озера Эби-Нор, только для того, чтобы наши шеи могли послужить точильным бруском для этих сабель!

И славный доктор свирепо посмотрел на черных колоссов, неподвижно стоящих вдоль стен. Однако, пришел китайский офицер, проводивший их сюда, и сделал им знак следовать за ним.

Он ввел их в соседнюю палатку, выстланную коврами, на которых лежали подушки. Дверь её вела в отгороженную часть лагеря.

Внутренность палатки была очень мрачна, но пленники вошли туда, не раздумывая.

– Вы можете свободно входить и выходить. Вам только запрещается далеко отходить от палатки! – сказал по-русски китайский офицер.

Они не ответили ничего. Но, когда он проходил мимо Ковалевской, – та тихо шепнула ему несколько слов. Почти не остановившись, офицер сделал легкий кивок головою, в знак, что он понял, и ушел.

Совершенно разбитые пятичасовым парадным маршем и только что разыгравшейся драматической сценой, пленники расселись и разлеглись на коврах.

– Теперь мы можем начать «диалоги мертвецов!..» – заявил Ван-Корстен, язык которого никогда не любил быть праздным: —добренький Тимур подарил нам двое суток. У нас найдется, чем их наполнить. Мало умирающих на своем смертном ложе могли бы вспомнить столько интересного, как мы! Герман, предлагаю тебе стенографировать, пиши последние беседы, и мы испросим у Тимура разрешение отослать их в Европу. Хотя, быть может, он пожелает их издать сам!.. В таком случае – мы завещаем ему наши авторские права. И так, милостивые государи, заседание открыто!

Шутливый монолог доктора возымел обычное действие, и озабоченно нахмуренные лбы разгладились.

– Вы, доктор, председательствуете лучше, чем кто-либо на свете! – улыбнулся Боттерманс.

– Слава Богу, я не боюсь смерти, но меня возмущает мысль, что наша гибель не принесет никому пользы!

– Безусловно, было бы лучше, если бы мы умерли месяц тому назад, сказал Меранд: —но что поделаешь, дорогие друзья мои, этот необычайный человек совершенно верно характеризовал наше положение – нас увлекает рок! Вы слышали, с какой уверенностью он говорил о будущем? Сколько в нем веры в самого себя. Его гордость величава и наивна в одно и то же время, он даже и не допускает мысли, что мы можем ему противоречить. Он цивилизован наполовину, но его культурность не простирается так далеко, чтобы сохранить нас в живых, если мы ему будем бесполезны!

– Короче говоря – мы не более, как простые камешки, по которым едет его победная колесница!

– И однако я не вижу – зачем этой колеснице давить нас. Мы – пленники, мы не имеем никаких шансов убежать… Сохранив нас в живых – он имел бы хороших свидетелей своего триумфа, в котором он так уверен!

– Милый Боттерманс, наши мысли по поводу разных вещей могут не сходиться с мыслями этого человека, – заявил Меранд: – его сила, по-моему, заключается в возбуждении всех этих азиатских племен, которые как бы «идут за ним», но, в сущности, увлекают его за собою… прикрываясь им, действуют буддизм и многочисленные китайские тайные общества. Он говорил о ламах. Мы уже их видели подстрекающими толпы, встречаемые нами до прибытия сюда. Даже сегодня утром я видел их в большом количестве, позади рядов армии. Их легко узнать по желтым митрам и красным доломанам. Верьте мне это религиозное движение, крестовый поход наизнанку!

– Тем не менее – китаец по природе скептик, – заметил Германн: —борьба против миссионеров есть больше результат ненависти к образованию, боязни социальных реформ, чем преданности учению Будды или Конфуция!

– Что с этого! На религиозной почве или нет– желтое нашествие больше не миф. Ведь, о нем говорят во Франции вот уже тридцать лет! С самого начала мы имели дело с китайскими рабочими, это была прелюдия. Теперь мы получим Тимура и его головорезов!

И Ван-Корстен погрозил кулаком в пространство.

– Во всяком случае, Меранд, – продолжал он: – Тимур хотел вас спасти, и вы должны быть ему признательны за это. Я теперь понимаю, что это были за вестники, понуждавшие вас спасаться. Почему вы их не послушались? По крайней мере, Европа знала бы уже, что ее ожидает!

– Вы же знаете, дорогой доктор, что офицер не покидает своего поста и не уходит со своего судна первым. Между прочим, я вовсе не так уверен, как вы, в том, что вестников посылал Тимур. Какой резон был бы ему задержать вас и предоставить убежать мне? А если бы он захотел спасти нас всех – ему достаточно было бы во время нас предупредить…

– Значит – это все-таки тайна! Все только тайны! И, к сожалению, у нас уже не будет времени их разгадать! Наиболее ясно для меня то, что желтое нашествие нас первых принесет в жертву азиатскому Ваалу!

– Только бы этот Ваал не пожрал Европы! Конечно, я верю в наши армии… Но первое столкновение должно быть жестоко! Я полагаю, что степи уже наводнены желтолицыми, русские захвачены врасплох и разбиты… Но Европа должна объединиться. Это легко, так как всеобщий мир царит уже в ней несколько лет. И белая коалиция выступит против желтой… Ах, если бы только можно было предугадать – по какой дороге дотечет эта желтая лава нашествия… По Туркестанским ли и Закаспийским степям?.. По Памирам ли и Малой Азии?.. И чем эти орды будут прокармливаться? Каким образом этот человек мог двинуть эти несметные массы людей? Каким образом он мог приготовить этот огромный материал, как он мог собрать в своем государстве столько оружия, пушек, припасов, чтобы снарядить свою армию. И в его распоряжении есть даже железные дороги! Мы явились для того, чтобы создать новый путь через Азию – а натыкаемся на него с противоположной стороны, и вагоны Тимура подвозят азиатов! Несомненно, что на службе у Тимура есть много европейцев, авантюристов, способных на все, в поисках за добычей… Он и нас считает из того же сорта…

Германн, доктор и Боттерманс молча слушали Меранда, как вдруг поэт вскричал:

– Где-же, однако, наша спутница… Её что-то не слышно…

– Она, наверное, уснула. Подобные потрясения слишком сильны для женских нервов, и я заметил, что она сильно измучена всем! – сказал доктор.

Боттерманс встал, чтобы посмотреть на подушки, лежавшие в полутемном углу, где раньше находилась молодая девушка.

– Её здесь нет – пролепетал он через несколько мгновений взволнованным голосом.

– Так, значит, она вышла подышать немного свежим воздухом. Здесь положительно можно задохнуться…

После этого все поднялись и вышли из палатки видимо, встревоженные.

В нескольких шагах, у изгороди, стоял на часах монгольский солдат. Он приставлен был наблюдать за исполнением распоряжения, данного китайским офицером, чтобы пленники держались поблизости отведенной им палатки. Ковалевская не могла бы отойти далеко. Но её не было.