Текст книги "Сочинения в двух томах. том 1"
Автор книги: Клод Фаррер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)
Глава седьмая,
В КОТОРОЙ ВЛЮБЛЕННАЯ СЕЛИЯ БЕСПОКОИТСЯ, ГРУСТИТ И СКУЧАЕТ
Один из трех дней Бертран Пейрас, которого удерживала на борту ночная вахта, не съезжал на берег. И Селия в течение тридцати шести часов «чувствовала себя вдовой».
Тридцать шесть часов, оттого что мичман, покинув любовницу ни свет ни заря, возвращался в семейное лоно только на следующий день в сумерки. Эти тридцать шесть часов казались Селии очень долгими. Моряки совсем не обременительные мужья, и женам, которых обуревает дух свободолюбия, нечего желать лучшего. Но зато они чрезвычайно неаккуратные любовники, и их любовницам есть на что жаловаться, если только эти последние не принадлежат к мужененавистницам и не любят спать в одиночестве.
По этой ли причине или по другой, но Селия считала себя очень несчастной; так что в один декабрьский день маркиза Доре, неожиданно войдя в гостиную виллы Шишурль, застала свою протеже плачущей от огорчения.
– Ну вот! – авторитетно заявила эта многоопытная женщина. – Что еще стряслось? Фасоль никак не хочет дойти сегодня?
Селия выразительно пожала плечами в знак того, что сегодняшняя фасоль интересовала ее ничуть не больше, чем вчерашняя фасоль или фасоль завтрашняя, – к сожалению.
– Послушайте! Скажите мне в таком случае, какая беда приключилась?
– Все нехорошо, – прошептала плачущая женщина.
Она вытерла глаза платком, который и так уже был достаточно влажен.
– Все, – сказала маркиза, – это ровно ничего не значит. Объясните, пожалуйста, голубчик. Пейрас?..
Селия кивнула головой:
– Да, раньше всего! Пейрас!.. Его здесь нет, вы видите сами.
– Но он сегодня на вахте?
– Да.
– Ну так что же?
– Так что я совсем одна, Доре. И это само по себе совсем невесело.
– Нет. Скажите пожалуйста!.. Это и составляет все большое горе?
– Да, это. И все остальное.
– Да говорите же! Что остальное?
– Все.
Скорбная голова грустно качалась.
– Все, Доре. О, я знаю, вы скажете мне, что я глупа, что плачу сегодня, оттого что сегодняшний день ничуть не хуже вчерашнего. Вы правы. С тех пор как это продолжается, я должна бы привыкнуть – привыкнуть плакать. Но в Париже я была все время занята, я была поглощена работой. У меня не было и пяти минут за день, чтобы подумать. С утра до вечера приходилось бегать то сюда, то туда, одеваться, раздеваться. А окончив работу, я чувствовала себя такой усталой, что у меня не было сил даже снять корсет, и я падала на кровать. Я спала, как животное, не думая ни о чем. Здесь же я могу думать. А думать совсем невесело.
Посетительница подперла кулаком щеку:
– Невесело, разумеется.
– Вовсе не весело! Послушайте, вот о чем я не могу перестать думать, как я ни стараюсь. Вам двадцать пять лет…
– Да, двадцать пять. Немного больше двадцати пяти.
– Скажем, двадцать шесть. Мне двадцать четыре. Это все равно. И вы, и я, молоды…
– Слава Богу!
– Мы молоды! Но настанет день, Доре, когда мы будем старухами…
– О! Черт возьми! Если у вас часто бывают такие мысли!..
– О Доре! На что годится состарившаяся дама полусвета, которая перестала нравиться мужчинам? Ведь ей тоже нужно пить, есть, спать, нужно не слишком зябнуть зимой. У других женщин по-прежнему остаются их мужья, дети, семьи. А у нас что? Больница, не так ли? А если… Если больница переполнена? Совсем невесело, бедняжка моя.
Она уронила голову на руки.
– Совсем невесело!.. Ах, Доре, Доре… Те, которые могли бы жить по-другому и которые сделались такими, как мы, совершили страшную глупость. Быть может, вы не могли. А я могла.
Носовой платок был теперь только комочком батиста, насквозь пропитанным горькой влагой. А речь походила на ужасную и достойную сожаления икоту.
Но маркиза Доре, энергичная и не допускающая возражений, уже вскочила и оборвала ее сетования:
– Малютка, ваше положение совсем не такое, чтобы вам жить в Мурильоне. Вам следует бросить вашу виллу и переехать в Тулон, в город.
– Отчего?
– Оттого что здесь живут только женщины положительные, больше чем замужние, вроде любовниц колониальных офицеров, или те, кого закалила сама жизнь, вроде меня. До тех пор пока вы не перестанете терять голову при первой встрече со всяким мидшипом 1717
Мичманом.
[Закрыть] и реветь всякий раз, как он ночует где-нибудь в другом месте, а не в вашей постели, ваше место на Адъютантской улице или на Оружейной площади – там, где живут все: Уродец, Фаригулетта, Крошка БПТ. Там живут все девчонки вроде вас… Девчонки, которые еще не перестали делать глупости и мечтать, девчонки, которые еще не знают, как следует жить так, как вы научитесь жить потом, когда ваши любовники научат вас этому. Там у вас будут подруги, с которыми вы сможете поболтать в свободное время, и там вы найдете других мидшипов, с которыми вы позабудете этого. Это будет чрезвычайно полезно для вас.
Но Селия покачала головой.
– Я вовсе не намерена обманывать Бертрана. Кроме того, вилла нанята на год и Ривераль заплатил вперед за шесть месяцев. Поэтому…
Маркиза перебила ее:
– Он очень любил вас, этот Ривераль?..
– Да, – сказала Селия безразличным тоном.
Кроме Пейраса, никто не интересовал ее.
– Вот что! – решила маркиза. – Оставайтесь здесь, если вам этого хочется! Но, во всяком случае, не запирайтесь в четырех стенах. Хотя бы сегодня. Погода хорошая. Для декабря месяца очень тепло. Что за пеньюар на вас! У вас такой вид, точно вы встали после болезни! Гоп! В два счета надевайте платье, я вас похищаю. Еще нет трех часов, едем к Жанник.
– В Тамарис?
– В Тамарис, Голубая вилла! Да!
– Это безумие! Мы туда никогда не доедем! Он у черта на рогах, этот Тамарис!
– Еще нет трех часов, и я все время стараюсь вам это втолковать. Мы приедем как раз к чаю. Гоп! Встать!
– Вы жестоки! С вами не успеваешь передохнуть.
– Поторапливайтесь!.. К тому же вы женщина хорошо воспитанная и вам следовало бы помнить, что Жанник приглашала вас к себе, в позапрошлую пятницу, в баре, когда вас поразил этот удар молнии… А приглашение все равно что визит, дорогая!
– Это верно, – подтвердила Селия и повернулась к вешалке.
– Какое платье, Доре?
Она всегда слушалась советов.
– Простое платье. В Тулоне не следует одеваться слишком шикарно, вы знаете. Обычно вы бываете одеты слишком хорошо. Не говоря о том, что, когда едешь к Жанник, просто милосердно не быть слишком красивой.
Селия, натягивая рукава своего суконного костюма, остановилась с поднятой рукой:
– Доре, серьезно, она действительно так больна, Жанник? Тогда, в баре, у нее был чудесный цвет лица. Она смеялась, вы помните?
Маркиза поучительно подняла палец:
– Цвет лица? Но ведь румяна существуют не для собачонок. А что касается до веселья, у всякого свой характер. Жанник суждено оставаться хохотушкой до тех пор, пока за ней не придут могильщики, смею вас уверить! Но могильщики утащат Жанник уже скоро.
В трамвае они сидели рядом. И разговаривали тихо, суровые и строгие, как подобает уважаемым женщинам.
Маркиза Доре говорила о Жанник…
– Позавчера я видела Л’Эстисака. Он сказал мне: «У врачей нет никакой надежды: это скверное маленькое животное стало лечиться, когда уже было слишком поздно; кроме того, Жанник всегда делала все, чтобы поскорее умереть. Но до сих пор оставалось еще сколько-то времени; теперь же чахотка перешла в скоротечную». Вот оно что! Бедная девочка!.. Нужно постараться не напугать ее.
– Л’Эстисак, разумеется, очень влюблен в нее?
– Он? Нисколько! Быть может, прежде, – я ничего не знаю об этом. Но теперь он любит ее по-дружески, как и все другие. Я знавала двоих, которые были влюблены в Жанник. Одного лейтенанта и одного мичмана. Но мичман теперь в Мадагаскаре. А лейтенант… Это был Керрье! Знаете ли – Керрье, который погиб при столкновении «Пирата» и «Аустерлица». Вы ведь знаете! «Пират» был разрезан пополам благодаря неверному повороту руля «Аустерлица». Спасательные лодки чуть было не подобрали Керрье: они подошли к нему; он еще держался на поверхности. Но немного дальше барахтались матросы. Тогда Керрье крикнул шлюпкам: «Сначала их! Меня потом!» А когда они возвратились за ним, он уже утонул. Это был человек!.. Бедный Керрье.
Он очень любил Жанник, и настоящей любовью!.. Я вспоминаю то время, когда они вместе курили опиум, на улице Курбе. Тогда все курили: это была мода. Жанник жила в номере сорок четыре. Керрье ночевал там через ночь, оттого что следующая ночь предназначалась для комиссара. Но Жанник предпочитала Керрье. Я часто ходила повидать их в курильне, хотя сама я не курила, оттого что опиум скверно отзывается на голосе, а я уже тогда мечтала о сцене. Я как сейчас вижу их на циновках. Керрье приготовлял трубки, а Жанник курила. Я ложилась напротив них и смотрела на голову Жанник, которая лежала, опершись о бедро Керрье. Потом я пела, и Керрье всегда говорил мне: «Маркиза, у вас в горле миллион. Отправляйтесь в Оперу, подойдите к кассе. И когда вы получите ваш миллион, вспомните пророка, пророка Керрье, и в награду за пророчество вы отдадите половину вашего миллиона пророку, не так ли? Чтоб пророк отдал ее Жанник. Тогда Жанник сможет выставить за дверь кровожадное животное, что совершенно невозможно сейчас, ввиду низкого курса золота». Это он комиссара называл кровожадным животным. Вы понимаете, ни у того, ни у другого не было достаточно денег, чтоб содержать Жанник одному. Разумеется, Керрье только в шутку называл другого животного. И они, конечно, совсем не сердились друг на друга. Я помню даже, как однажды, когда Жанник захотелось иметь чайный сервиз, они сговорились подарить его ей в складчину накануне дня ее рождения.
На остановке около городской думы они вышли из трамвая. Теперь они пересекали рейд на маленьком пароходике с желтой трубой, который обслуживает оба полуострова к югу от города, Сисие и Сепет. Вокруг них эскадренные броненосцы, вытянувшиеся двумя ровными шеренгами, строгие и неподвижные, несмотря на ветер и зыбь, казались архипелагом из стали.
– Не правда ли, они очень красивы, – пригласила маркиза полюбоваться кораблями, с каждым из которых она была уже как бы сродни.
– Я не умею их различать, – сказала Селия. – Где «Ауэрштадт», на котором находится Пейрас?
– О! Черт возьми! – запротестовала морская маркиза, наполовину смеясь, наполовину недовольно. – Ведь не мечтаете же вы о вашем мальчишке день и ночь? – Все же она указала ей.
– Смотрите, «Ауэрштадт» стоит третьим во втором ряду, там вон… дальше.
Селия изумилась:
– Как вы можете угадать? Они все одинаковые.
– Вовсе нет. Есть небольшие различия. Министр, тот, наверно, спутал бы их, и депутаты тоже, и журналисты. Вы читаете местные газетки? В них валят все в одну кучу – броненосцы, крейсера, миноноски. Настоящий салат. Но если дать себе труд вглядеться!.. Например, «Ауэрштадт»: у него два гафеля на задней мачте и на нем нет адмиральского флага. Если бы вы время от времени совершали прогулки по рейду с офицерами, они научили бы вас.
Она прибавила поучительно:
– «Ауэрштадт» далеко не первоклассный корабль. На нем мало пушек. Впрочем, как на всех французских кораблях. Сосчитайте: четыре трехсотпятимиллиметровых для нападения и обороны, четыре стодевяносточетыремиллиметровых, которые виднеются из башенок и средней палубы – один, два, три, четыре, пять с каждого борта, всего десять, а считая четыре большие орудия, – четырнадцать. На прошлой неделе Л’Эстисак показывал нам планы немецких броненосцев – это совсем другое дело!
Селия от удивления широко раскрыла глаза:
– Как много вы знаете!..
– Вовсе нет, малютка. То, что я знаю, должна была бы знать вся Франция. И офицеры почему-то и злятся, что этого никто не знает, никто, как я уже сказала: ни журналисты, ни депутаты, ни даже, в большинстве случаев, сам министр. А между тем это совсем не так сложно. Нужно только послушать немного и подумать. И очень скоро вы будете в состоянии принимать участие в разговорах.
– Да, но зачем это нам?
– Зачем? Ах, глупенькая! Да ведь самое лучше средство привязать к себе человека – это интересоваться тем, что его интересует. И это отвратительная выдумка всяких идиотов, что морским офицерам до смерти надоели их корабли, и пушки, и все остальное, и что с них вполне достаточно того, что они всем этим занимаются, когда они на вахте. Ни слова правды нет в этом! Что действительно приводит офицеров в бешенство, так это те глупости, которые пишут в газетах, и разговоры тех людей, которые ровно ничего не смыслят. Но, едва услышав пару разумных слов, они приходят в восторг. И их не приходится просить об ответе. И тогда они могут болтать без конца.
Она остановилась, чтобы взглянуть на Селию:
– Послушайте! О чем же вы разговариваете с вашим Пейрасом?
Селия улыбнулась:
– О!.. О разных разностях. К тому же вы это знаете, жесты могут заменить слова. И мы много жестикулируем.
Маркиза расхохоталась:
– Вот дрянная девчонка. Кто бы мог подумать при виде этой святой недотроги!..
Она снова остановилась:
– Все-таки, ведь не все же время вы жестикулируете… десять раз за ночь и двенадцать раз за день… Что же в промежутках?
– В промежутках, – сказала Селия наивно, – мы ссоримся, разумеется!..
– Гм! – запротестовала маркиза Доре. – Мне это кажется менее естественным, чем вам, эти ваши ссоры. Послушайте, дитя мое, я настаиваю на том, что сказала вам в первый же вечер: если вы намерены влюбляться таким образом, неведомо зачем, и жестикулировать без числа, в антрактах устраивая «сцены» в качестве интермедий, вас ожидает далеко не завидное будущее. Запасите немедленно двенадцать дюжин больших носовых платков. И их тоже не хватит вам, чтоб вытирать глаза.
Глава восьмая
ОЧЕНЬ ГОЛУБАЯ ВИЛЛА
Ворота голубой виллы были открыты. По аллее, огибавшей группу прекрасных пальм, Доре и Селия направились к дому, чей светлый фасад виднелся за морскими соснами.
– Как красиво! – восхищалась Селия.
– Вот вы увидите, какой вид открывается сверху, – пообещала маркиза.
Сад был расположен уступами, которые упирались в небольшие кирпичные барьерчики, по итальянской моде.
– Жить на склоне горы, – объяснила Доре, – удобно оттого, что мошкара не добирается до виллы. Вы понимаете, мошкаре не нравится такой крутой подъем. И Жанник может спокойно спать без кисейного полога.
Дом был теперь совсем близко. Доре понизила голос:
– Без кисейного полога, – повторила она. – На свежем воздухе всегда легче дышать, и бедняжка, быть может, проживет лишний месяц.
– Здравствуйте! – крикнул слабый голосок.
Со своего кресла, которое стояло на верхней террасе в благоуханной тени сосен, Жанник заметила гостей.
Они нежно поцеловались: все те, которые не были в смертельной вражде друг с другом, могли быть здесь только страстными друзьями. Потом маркиза Доре поднесла соответствующий случаю комплимент:
– Милочка! Я даже не спрашиваю вас, как вы себя чувствуете: у вас такой вид!..
– Не правда ли? – сказала Жанник в шутку и сохраняя притом самый серьезный вид. – Я уже воспользовалась этим, я сообщила гробовщику, чтоб он не торопился выполнять заказ раньше будущей недели.
Жанник явно злоупотребляла такими шутками, казалось, что она наслаждается ими, и она была для этого достаточно умна и достаточно отважна. Но это было с ее стороны не столько бравадой и показной смелостью, сколько расчетом, раздирающим душу и жалким; оттого что в глубине души она вовсе не была уверена, что действительно умирает. И она сомневалась, и надеялась, и желала, и хотела выздороветь. И в страхе, в неуверенности, снедаемая ужасным желанием знать правду, она отважно говорила о близкой смерти, чтобы пытливым взглядом следить за позами, взглядами и тайными помыслами тех, кто слушал ее.
К счастью, маркиза Доре хорошо знала эту жуткую игру.
– О да! – сразу отвечала она невозмутимо. – Но если заказ еще не выполнен, закажите непременно побольше размером, оттого что никогда нельзя знать, кто в доме умрет первый. В большом ящике может поместиться кто угодно.
– Например, я, – сказал Л’Эстисак.
Он тоже был здесь и сидел на земле, прислонившись спиной к стволу дерева.
Маркиза Доре поспешила к нему:
– Я не заметила вас. Как поживаете?
– Превосходно. Так же хорошо, как детка.
Он перебирал образцы материй. Заинтересовавшись, Селия подошла поближе:
– Вы забавляетесь?
– Да, сударыня, я забавляюсь тем, что сочиняю для Жанник костюм к будущему Сифилитическому балу.
– Сифилитическому?..
Она так разинула рот, что герцог, несмотря на всю свою серьезность, расхохотался:
– Неужели вы так недавно в Тулоне, что не знаете даже этого?
Жанник прервала его:
– Разумеется, не знает. Она не знает еще ничего и никого. Но я сама объясню ей: сифилитические балы, дорогая… Не беспокойтесь! В этом нет ничего скандального!.. Сифилитические балы в Тулоне – это попросту те балы, которые офицеры дают дамам полусвета.
Л’Эстисак дополнил объяснение:
– И мы называем их этим точным именем из протеста против столь модного теперь ханжества. Мы, моряки, вовсе не собираемся подражать скромнику Брие: мы говорим по-французски и там, где надо сказать «кошка», мы так и говорим: кошка.
– Но отчего же именно это название, а не какое-либо другое?
– Из вежливости и сочувствия к тем несчастным мужского и женского пола, которые, раньше чем надеть домино, подверглись болезненному подкожному впрыскиванию.
– Понимаете, – сказала Жанник задорно, – в этот вечер они могут воображать, что все такие же, как они. И это их утешает.
Маркиза повернулась к Селии.
– В самом деле! Мы не подумали об этом бале. Вам нужно будет придумать костюм, детка.
– Оденьтесь совсем голой женщиной, – посоветовала Жанник. – Костюм будет как раз по вас, а это можно сказать далеко не про всех. Вы смеетесь! Знаете, это почти не шутка. На наших сифилитических балах бывают основательные декольте. Уже в прошлом году Уродец появилась в ночной рубашке.
– В этом году будет еще того лучше, – сказал герцог.
– Во всяком случае, в этом году вы рано беретесь за дело – уже в декабре месяце!
– Вследствие предполагаемого ухода эскадры на Восток.
Он аккуратно сложил свои образчики в коробку. И подошел к Жанник:
– Время вам есть котлетку, девочка. Можно мне сказать это Сильвии?
– Пожалуйста. И заодно велите подать чай. Чай для тех, у кого еще не куплено в собственность место на кладбище.
– Придется вас отшлепать, если вы будете говорить слишком много глупостей.
Он вошел в дом.
– Ну вот! – сказала Жанник, поворачиваясь к гостям. – Доре и вы, сударыня… Как вам нравится мой сад?
Она с гордостью протянула обе руки по направлению к свежеостриженной лужайке. Луч солнца играл на ее совсем прозрачных руках.
За морскими соснами, за лужайками и за купой пальм лежал Малый Рейд, так забавно обрамленный горами, что его можно было принять за озеро. И в это озеро вдавался полуостров Балагие со своими кипарисами и пиниями, вдавался совсем так, как вдаются полуострова на японских деревянных гравюрах. Воздух был так чист и солнце было так ярко, что даль нисколько не была туманна. И казалось, что весь пейзаж находится в одном плане, без обычной перспективы.
– Ради одного того, чтоб увидеть этот пейзаж, – сказала маркиза, – стоит ежедневно совершать путешествия из Мурильона в Тамарис.
– Так совершайте это путешествие!
– Не то чтобы мне не хотелось. Но вы сами знаете: каждый вечер встаешь между четырьмя и пятью и едва успеешь привести себя в порядок.
– И эта красивая дама… – теперь Жанник смотрела на Селию, – она тоже встает между четырьмя и пятью?
Ответила Доре:
– Этой красивой даме вам следовало бы прочесть нотацию! Она влюблена, как кошка.
– Боже милостивый!.. В кого?
– В одного гардемарина, чрезвычайно легкомысленное существо!..
Селия покраснела, как мак, и пыталась сделать протестующий жест слабой рукой. Но Жанник развела руками в знак полного бессилия что-либо сделать:
– Какую к черту нотацию могу я ей прочесть? С моей стороны было бы чрезвычайно дерзко бранить эту девочку за ее гардемарина, оттого что в течение всей моей жизни я только и делала, что влюблялась во всякого встречного.
Но маркиза не унывала:
– Послушайте, Жанник! Разве вам не кажется, что малютка могла бы найти в Тулоне что-либо получше для начала? Я не стала бы бранить ее за прихоть!.. Всякий волен совершать глупости время от времени. Все мы, конечно, не из дерева. Но я не допускаю таких глупостей! Она не спит, не ест, не живет, только и мечтает о своем мидшипе! И так как она только его одного видит, она, разумеется, ни за что не согласится взять другого друга, кого-нибудь, кто мог бы отсчитать денежки.
– Ба! – сказала Жанник беззаботно. – Глупости проходят. И никогда не бывает поздно взять богатого друга. Не следует быть слишком практичной. Кроме того…
Она склонила голову набок, как бы желая лучше видеть синее море за зелеными лужайками…
– Кроме того, Доре, это зависит от человека. Мы все разные. И не всем удается быть практичными.
Та удивилась:
– Прекрасно!.. Что вы хотите этим сказать?
Жанник закашлялась и долгое время не в состоянии была отвечать. Когда ей это удалось, голос ее, по-прежнему слабый, походил на надтреснутый хрусталь, готовый сломаться.
– Я ничего не хочу сказать. И уверяю вас, я права. Подумайте только, и вы согласитесь со мной. Нас, дам полусвета, всех валят в одну кучу и полагают, что нас всех отливают в одной и той же форме. Будто мы думаем одинаково, желаем одинаково, действуем одинаково. Нет, и еще раз нет! Пальцем в небо!.. Мы еще меньше похожи друг на друга, чем другие женщины. Да, черт возьми!.. Дамой полусвета становятся не вследствие воспитания или вследствие призвания к этому… Нет, это всегда результат несчастного случая. И такой несчастный случай может приключиться с какой угодно девушкой. Поэтому-то мы и представляем собой такую странную смесь. Вот вы, Доре, вы рассказывали мне вашу историю. Я уже не помню, в какой такой необычайной стране вы родились. И ваша мамаша была знаменитейшей наездницей, любовниками которой были принцы и короли. Вполне естественно, что в вас живет страсть к приключениям и что вы очень горды. И вы тысячу раз правы, что твердо правите вашей ладьей и рассчитываете все, чтобы в свой черед стать знаменитой, прославленной, богатой, как ваша матушка. Поэтому будьте расчетливы: вам есть из-за чего быть расчетливой и вы добьетесь своего. Но другие? Я, например? Я бедная маленькая Брезунек!.. Мой отец был рабочим в арсенале, в Бресте. Моя мать была прачкой. И они дрались всякий раз, как бывали пьяны: в субботу вечером, по воскресеньям и по понедельникам. Мы гнездились все – их двое, три мои сестры, четыре брата и я – в ужасной комнатушке, клейкой и заплесневевшей. Можете вообразить, что там я не мечтала о принцах из волшебных сказок. Моей мечтой было стать дамой вроде тех, чье белье моя мать стирала, красивой дамой с кружевными сорочками и панталонами из настоящего мадаполама! Первый же мидшип, с которым я пошла, сразу купил мне еще более роскошные вещи. Вы сами видите, что мне ни к чему было быть расчетливой. Я никогда не огорчалась, никогда ничего не предвидела, никогда ничего не комбинировала и всегда имела все, чего мне хотелось, раньше даже, чем я высказывала свое желание. А я так мало желала!.. И среди нас много женщин, которые желают не многим больше моего.
При последних словах хрусталь голоса надломился. Новый приступ кашля, сухого, обессиливающего, жалобного, потряс все хилое тело, распростертое в кресле. И Доре которая, быть может, имела что возразить, промолчала.
Л’Эстисак возвратился в сопровождении Сильвии – горничной, которая шла медленно, балансируя большим чайным подносом. Сам герцог нес чашку и заботливо помешивал ложечкой ее содержимое.
– Котлета, которую вы изволили заказать, – провозгласил он тоном дворецкого.
Жанник с чашкой в руке надула губы.
– Ну что же? Вы не пьете?
Она еще больше вытянула губы:
– Бедный мой Л’Эстисак!.. Я вовсе не хочу критиковать ваши кулинарные таланты. Но оно очень аппетитно, это мясо, которого вы наскребли немножечко и положили в бульон.
Он пошутил, как шутят с больными детьми, желая заставить их принять горькое лекарство:
– Прикажете попробовать, чтоб я мог доказать вам, что это вкусно?
Она улыбнулась и выпила залпом, чтобы доставить ему удовольствие.
Селия с восхищением смотрела на серебряный поднос, на японский сервиз, на старинное кружево салфетки, на вышитый передник Сильвии… Но, главное, – на саму Жанник: так хорошо сейчас она все это сказала… Так верно сказала о том, ради чего еще стоит жить!
Л’Эстисак снова уселся на землю и привалился спиной к тому же самому стволу.
– Я слышал из дому, – сказал он, – как вы спорили о чем-то, маленькая болтунья.
– Да, – сказала Жанник, – я рассказывала Доре, что мой первый любовник подарил мне три сорочки с розовыми ленточками и две пары таких же панталон.
– Он был человек щедрый.
– Он был прелестным маленьким гардемарином, который свое жалованье делил на две части: большую часть он отдавал прачке, а меньшую мне.
– В таком случае, – заявил герцог, – он был больше чем щедрым человеком: он был честным человеком. Что с ним случилось?
Молодая женщина грустно указала пальцем на землю:
– Сайгон, – сказала она коротко. – Акклиматизационный сад…
Доре взглянула на Селию и пояснила:
– Кладбище.
Но хозяйка «Голубой виллы» опять ухватила нить своих воспоминаний:
– Мне было четырнадцать лет. Чтобы быть битой как можно меньше, я как можно меньше бывала дома. А чтоб зарабатывать гроши, я придумала продавать фиалки в казино. Тогда в Бресте было настоящее казино. Итак, как-то вечером я продавала мои букетики фиалок. Вот я замечаю хорошенького гардемарина, хорошенького-хорошенького. Вы никогда не видели такого хорошенького гардемарина. Кожа у него была нежнее моей!.. А его ногти блестели. Я первым делом отложила восемь су из моей выручки, чтоб купить себе щеточку для полирования ногтей.
– Глупость! – сказал мрачный Л’Эстисак.
– Черт возьми! Конечно… Но на следующий же день я сотворила другую глупость, большую. Ночью я целых четыре часа полировала мои ногти. Это придало мне смелости. Вечером в казино я подошла прямо к моему мидшипу и – бац! – объяснилась ему в любви. Он остолбенел. Но послушайте самое интересное!.. «Тебе шестнадцать лет? – сказал он мне… (Вы понимаете, я прибавила себе лет, чтоб он не отнесся ко мне как к маленькой девочке!) – Тебе шестнадцать лет? И у тебя еще не было любовника? Послушай, дочь моя! И ты думаешь, что я соглашусь быть первым! Ну нет! Отчаливай! Пусть твоя мать раньше выпорет тебя еще разок!» Он даже не захотел поцеловать меня.
– Жестоко!
– Да, жестоко!.. В жизни моей я столько не плакала. Но спустя четыре дня я снова закинула удочку, решившись на все: «Вот я! Вы не захотели быть первым… Так вот! Вы будете вторым!.. Вчера я попросила моего двоюродного брата… И теперь дело сделано!..» Разумеется, во всей этой истории не было ни слова правды. Но гардемарин сделал вид, будто поверил. Мы пошли искать комнату. Мы не нашли комнаты. И так как стояла хорошая погода, мы отправились в сторону Ажо, под цикламены, и садовник, наверное, здорово сердился на следующий день. А!.. Здравствуйте. Вы как раз вовремя: в чайнике есть чай и наш юный друг Селия возьмет на себя роль девушки, разливающей чай.
Между сосен появилась группа новых гостей. Селия узнала Фаригулетту и Крошку БПТ с двумя дамами и несколькими офицерами, которых она уже видала в разных местах.
– Жанник, – заявил один из новоприбывших, когда были окончены канонические поцелуи. – Жанник! Я пришел к вам не затем, чтобы пить чай, съесть ваше пирожное и даже не поблагодарить вас, как, без сомнения, сделают все те обжоры, которые приехали со мной! Нет! Я явился к вам, Жанник, чтоб постучать у врат вашей мудрости и укрыться под кровом вашего разума.
Это был разбитной малый с маленькими усиками и живыми, блестящими глазами.
– Дайте мне совет, о Жанник!.. Вы знаете меня: когда-то давно мы вместе провели пять или шесть сладостных ночей…
Она весело расхохоталась:
– Замолчите!.. Разве о таких вещах говорят вслух?
– Отчего же нет? В этом нет ничего позорного. Напротив того: милостивая государыня и друг, я очень горжусь тем, что ваш выбор пал на меня.
Она смеялась и цитировала классиков:
– «Смеетесь, сударь, вы! Горда должна быть я!..» Но… Дальше что?
– А дальше вот что: возможно, что через три месяца я буду женатым человеком. Что вы об этом думаете? Будет ли это хорошо? Или дурно? Что вы мне посоветуете?
– Я? Ровно ничего!..
Она энергично потрясла своей лукавой головкой:
– Ровнехонько ничего! Пор-Кро, голубчик, вы совершеннолетний, не правда ли? И вы не нуждаетесь ни в чьем разрешении, кроме разрешения вашего министра, а он никогда не откажет вам в разрешении на всякую глупость, какая только взбредет вам в голову, будь то глупость вступить в брак! А потому делайте как знаете.
Он посмотрел ей в глаза, потом подошел к ней и фамильярно присел на ее кресло:
– Совсем не так! – сказал он, сделавшись внезапно серьезен. – У меня нет ни отца, ни матери, с кем я мог бы посоветоваться, хотя бы проформы ради. И вот потому-то я и пришел к вам, чтобы поговорить с вами по душам. Теперь я больше не смеюсь. Жанник, голубка моя, вы слишком добрый и слишком испытанный друг, чтоб отказать мне в том совете, которого я добиваюсь. И вы слишком опытный врач, чтоб ваш совет мог оказаться дурным!
Тронутая этими словами, она протянула ему руку:
– Вы чрезвычайно мило сказали все это.
Он поцеловал тонкую и худенькую лапку и снова заговорил шутливо:
– Вот видите! Вам никак не удается увильнуть, милостивая государыня и друг. Право же, оставить в неведении, нерешительности, неуверенности и прочих неприятностях старого любовника – будет недостойно вас. Ваш долг ясен: говорите! Разрешите мои сомнения.
Она забавно пожала худенькими плечиками:
– Вот сумасшедший! Ах! Маленькая Селия! Если только ваш мидшип похож на этого, жалею вас от всей души! И такие люди воображают, будто могут составить счастье дамы, эти желторотые? И все же, он вежливенько просил меня и я дам ему совет. Пор-Кро, голубчик, кто такая эта барышня? Скажите мне потихоньку ее имя. На ушко… Ведь вы знаете, я никогда не выдаю тайн!
– Знаю, – сказал жених. – Вы вполне честный человек.
Он наклонился к ней, сообщил ей имя и ловко поцеловал ее в ухо.
– О! – воскликнула Жанник. – Скверный мальчишка! Вот вы и растрепали меня. Противное существо! И он еще спрашивает советов!.. Вот вам первый совет: никогда не целуйте женщину без всякого повода, в особенности когда она причесана.
Привычной рукой она поправила волосы:
– Вот!.. А теперь к делу. Барышня… Назовем ее барышня Икс, превосходно! Ей двадцать четыре года.
– Как вы можете знать, сколько ей лет?
– Пор-Кро, послушайте! Не дурите!.. Как будто бы в Тулоне дама полусвета может не знать возраста светской девушки! С луны, что ли, вы свалились, друг мой?.. Итак, ей двадцать четыре, а вам двадцать шесть… Родня, приданое, деньги, характеры… Хорошо! Я знаю все, что мне нужно, дайте мне подумать. Я скажу вам мое мнение после захода солнца. А теперь… Селия, голубушка, ведь вы позволите мне называть вас Селией, не так ли?.. Пожалуйста, Селия, накормите и напоите всех этих господ. Они заслужили хлеб и соль. Печенье и чай. Тем, что совершили путешествие из Тулона в Тамарис, чтоб посмотреть, жива ли еще Жанник… А пока вы будете заняты делом, мы с Фаригулеттой будем рассказывать разные гадости. В ее годы это можно. А остальные дамы послушают.
