Текст книги "Сочинения в двух томах. том 1"
Автор книги: Клод Фаррер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)
X
Но я остановился на описании вечера 21 декабря 1908 года – последнего вечера моей жизни. Меня окружали дикие скалы ущелья «Смерти Готье». Крик ужаса вырвался из груди моей:
– Мадлен!..
Да, это была она: моя возлюбленная, моя Мадлен, одна среди этой пустыни в эту темную ночь! Как попала она сюда, за целых пять лье от своего дома, в зимний дождь и туман… В этом своем городском туалете?
И она… она не заметила меня! И не слышала моего зова, быстро удаляясь в ночной темноте…
От изумления я не мог двинуться с места и почти не дышал. Это продолжалось каких-нибудь двадцать секунд. Потом сердце мое забилось с безумной силой. Я пришел в себя и бросился в погоню за беглянкой.
Она уже успела спуститься по ближайшему склону и находилась между вторым и третьим перевалом, поспешно двигаясь вперед и не обращая внимания на густой колючий кустарник. Она пересекала ущелье по совершенно прямому направлению с юга на север, и Тулон оставался позади нее.
Северная сторона горизонта погружалась в зловещий мрак. Светлое пятно юбки скоро скрылось в траве, и я видел впереди только белеющий горностаевый воротник жакета.
Я пустился бежать за ней, но оступался на каждом шагу. Кустарник рос почти на голых камнях, и скалистая почва была сплошь испещрена глубокими расселинами, вроде той, в которую попала ногой моя лошадь. В свою очередь, я очень скоро упал один раз, потом другой и, поднявшись вторично на ноги, увидел белый горностаевый воротник гораздо дальше от себя, чем прежде…
Тогда я снова закричал из всех сил:
– Мадлен!..
Слышала ли она меня? Теперь ее таинственный силуэт обрисовался уже на третьем уступе горы, а еще и пяти минут не прошло с того мгновенья, как он появился предо мной на первом уступе. Очертанья его уже едва можно было различить на потемневшем фоне неба…
Я все бежал и постоянно оступался. Силуэт мало-помалу скрылся за третьим уступом. Когда я достиг этого места, моим глазам представилась лишь расстилавшаяся у моих ног пустынная равнина; справа – утесы Мура, слева – вершина Гран-Кап…
Впереди и вокруг – никаких признаков человеческой жизни…
Но я все-таки среди ночного мрака продолжал свою отчаянную погоню. В полном исступлении стремился я догнать мою возлюбленную, раскрыть тайну ее необыкновенного явления мне. Все мое сердце, все силы потрясенного разума были охвачены этим безумным стремлением вперед…
Я скатывался сверху вниз по скалам. Заметя, как мне показалось, слева от меня, на других, совсем незнакомых вершинах, светлое пятно, я бросился туда. Я перескакивал с одного камня на другой, то скользя, то спотыкаясь, расшибал себе руки и колени, рвал о скалы платье, царапал себе лицо. Наконец, я совсем обессилел и опустился на землю. Скорее это были камни… вокруг теперь были одни камни.
Я лежал на голых камнях, потеряв всякое представление о том, где находился. И вдруг, как это бывает после переутомления, физического и нравственного, тяжелый сон сковал меня.
XI
Сколько времени я так спал, я не знаю. Только вдруг какое-то совсем особенное ощущение сразу вывело меня из моего оцепенения: я почувствовал, что вблизи меня стоит кто-то и пристально смотрит на меня. Я лежал на боку, подложив руку под голову. В таком положении я не мог ничего видеть. Но эта близость постороннего человека и его тяжелый взгляд сразу подействовали на меня, вызвав впечатление как бы сильного удара по затылку.
В то время, да, в то теперь бесконечно далекое для меня время, я был молодой, смелый и решительный человек. Однако вместо того, чтобы сразу встать и посмотреть, кто стоит около меня, я сначала не двигался и продолжал лежать, прикрыв лицо рукой, притворяясь спящим и чутко прислушиваясь…
Поверх своей руки, сквозь прищуренные веки, я мог только видеть небольшой кусочек почвы, густо заросшей кустарником, пространство не больше одного квадратного фута. Мало-помалу земля и кустарник осветились в этом месте дрожащим желтым светом. Я понял, что над моей головой держат фонарь, и он покачивается из стороны в сторону. Тогда я сразу поднялся, как будто только сейчас проснулся, и одним движением был уже на ногах.
Передо мной стоял очень старый человек.
Я заметил это сразу, хотя ослепительный свет его фонаря и был направлен мне прямо в лицо; прежде всего бросалась в глаза белоснежная широкая и длинная борода незнакомца; она покрывала всю его грудь.
А между тем, когда он обратился ко мне, то речь его оказалась совсем не похожей на старческую. Правда, он говорил медленно, глубоким грудным тембром, но никакого дрожания или утомленности в его голосе не было заметно. Напротив того, его слова звучали громко и уверенно.
Я невольно обратил внимание и на особенный характер его голоса и в то же время был поражен лаконизмом его обращения, – он только спросил меня:
– Сударь, что вы здесь делаете?
Я совершенно не ожидал подобного вопроса, и он показался мне резким и не совсем уместным, особенно при том бедственном положении, в котором этот человек застал меня. Все-таки, сообразив, что мой собеседник, по крайней мере, в два раза меня старше, я постарался ответить ему в самом вежливом тоне:
– Как видите, я сбился с дороги и окончательно заблудился в этой пустыне.
Фонарь продолжал ослеплять меня. Тем не менее я прекрасно различал устремленный на меня пронзительный взгляд. Глаза у старика были необычайно блестящие, и их взор поражал своей остротой.
А между тем он продолжал меня спрашивать резкими, обрывистыми фразами.
– Как так заблудились? И в таком месте? Откуда же вы шли, милостивый государь, и куда направлялись?
Я был раздражен этим допросом и даже мало обратил внимания на странный для такой обстановки наставительный тон его речи, изобличавшей в нем, видимо, не простого человека. Я сухо ответил:
– Я ехал из Тулона через Солье к форту Гран-Кап. Около ущелья «Смерть Готье» я сбился с дороги, и вдобавок моя лошадь сломала себе ногу. Затем я стал искать кратчайшего пути в Гран-Кап и тут уже совершенно запутался в этих горных тропинках…
Казалось, мое объяснение более или менее удовлетворило человека с белой бородой. Он отвел свой фонарь от моего лица и осветил окружавшую нас дикую и гористую местность. Тогда я ясно увидел, куда завлекла меня безумная погоня за Мадлен: мое присутствие здесь, среди этого хаоса скал и пропастей, могло изумить кого угодно. Но в свою очередь я тоже имел полное право удивляться: ведь находилось же здесь и другое человеческое существо, и я невольно повторил обращенный перед тем ко мне вопрос:
– А вы-то сами, милостивый государь, как сюда попали?
Он сделал какой-то неопределенный жест и указал на один обрывистый склон слева:
– Я вас увидел оттуда, сверху…
Мы оба замолчали. Теперь фонарь не слепил больше мне глаз, и я стал внимательнее рассматривать моего собеседника.
Передо мной находился бесспорно старый, очень старый человек. Об этом можно было судить не только по его белоснежной бороде, но и по худобе рук, морщинам на лице и цвету кожи, похожей на пергамент.
Но какой удивительно бодрый и крепкий старик! Он был крупного роста, широк в плечах и держался чрезвычайно прямо, высоко подняв голову; руки и ноги его, видимо, не утратили своей гибкости. От всей этой мощной фигуры веяло такой недюжинной силой, что самую палку, на которую он опирался, легко можно было бы принять в его руках за оружие. Я, тридцатидвухлетний мужчина и военный по профессии, чувствовал себя каким-то тщедушным мальчиком перед этим, может быть, восьмидесятилетним старцем! И невольным движением руки я стал нащупывать в кармане длинный и плоский ствол моего револьвера; в нем оставалось еще семь зарядов, – не хватало только восьмого, того самого, который прекратил жизнь моего бедного Зигфрида…
Черед минуту мне самому стало стыдно за этот беспричинный страх, и я выпустил из рук оружие. Разговор возобновился:
– Извините меня, пожалуйста, – сказал я, на этот раз очень учтиво, – я до сих пор не поблагодарил вас. Я не вполне оценил еще ваше великодушное вмешательство в мою судьбу: ведь, желая помочь мне, вы рисковали, может, собственной жизнью, спускаясь с этого опасного уступа. Позвольте же мне выразить вам свою искреннюю признательность, я – капитан главного штаба вице-адмирала и губернатора, Андрэ Нарси…
Я остановился, ожидая, что старик, в свою очередь, назовет себя. Но он не сделал этого.
Слушал же он меня во всяком случае с большим вниманием. Я продолжал:
– Мне поручено было доставить одно серьезное известие на форт Гран-Кап. При исполнении этого поручения я и сбился с пути, и теперь вы застали меня здесь бессильно лежащим на земле от усталости. Но цель моего путешествия так и осталась недостигнутой; поэтому я еще раз рассчитываю воспользоваться вашей любезностью. Может, вы будете так добры указать мне верную дорогу к месту моего назначения – на форт Гран-Кап…
Произнося эти слова, я продолжал разглядывать своего собеседника. Тут только заметил я его одежду. В ней, собственно, не было ничего особенного – напротив того, на старике был такой именно костюм, в каком только и можно встретить ночью в горах пастуха, охотника или дровосека. Он был одет в бархатную куртку, такие же панталоны, на ногах у него были грубые чулки и башмаки; никаких признаков белья снаружи не замечалось. Но именно в ту самую минуту, когда я оканчивал свою последнюю фразу, контраст между корректным тоном нашей беседы и этим грубым костюмом внезапно поразил меня. Смущение и некоторый страх снова овладели мною. Я едва услышал ответ:
– Указать вам верную дорогу к форту Гран-Кап? Вы сейчас совсем в стороне от него, и я бы сказал – на самой плохой дороге.
Я сделал над собой усилие и спросил:
– Да где же я, наконец? Далеко от форта?
– Чрезвычайно далеко.
– Но все же… как называется это место?
– Да у него, вернее всего, нет никакого названия. Оно, наверное, не помечено на вашей карте.
– Однако, позвольте: ведь не мог же я так далеко отойти от своей дороги! Как-никак, место, где мы стоим, должно находиться между Гран-Кап и Смертью Готье!.. Значит, я всего в каких-нибудь двух лье от своей конечной цели!..
Рука старика, державшая палку, медленно поднялась и снова опустилась: этот жест, по-видимому, должен был выразить его снисходительную иронию к моим словам.
– А вы знаете, что значит два лье в такую ночь, как сегодня?.. Во что обойдутся они тому, кто попробует пройти их здесь?
Он снова поднял фонарь и осветил окружавший нас хаос скал. Я невольно покачал головой. Но потом решительно выпрямился и сказал:
– Что же делать! Мне приходится решиться на это: поручение мое слишком серьезно, будьте же добры указать мне хотя бы направление, в котором нужно идти к форту, и вы меня премного обяжете!..
Он протянул палку в сторону самого крутого обрыва; ничего кроме груды камней, готовых обвалиться при первом толчке, в этом направлении различить было невозможно.
– Идите туда…
Я решился быть твердым.
– Благодарю. – Сказав это, я поклонился человеку с белой бородой и храбро поставил ногу на первый уступ скалы. Но, видя почти полную невозможность продолжать подъем, я с раздражением проворчал:
– А ведь знаю же я людей, которые быстро бегают ночью по таким скалам!..
Я пробормотал мое замечание сквозь зубы и совсем тихо. Физически невозможно было услышать мои слова старику, находившемуся уже от меня шагах в десяти расстояния.
Однако сейчас же я еще раз, и совершенно отчетливо, почувствовал что-то вроде удара в спину и затылок; это было опять то же ощущение, от которого я перед тем проснулся, и снова оно было вызвано странным и тяжелым взглядом пронзительных глаз старика. Я быстро повернулся, готовый ко всему.
Он продолжал стоять на прежнем месте и пристально смотрел на меня. Но во взоре его не было заметно какого-либо враждебного чувства. Мне даже показалось, что я вижу улыбку на его суровом лице. Он заговорил, и снова речь его звучала спокойно и приветливо. Даже отрывистый тон первых вопросов теперь значительно сгладился:
– Сударь, – сказал он, обращаясь ко мне, – мне неловко было предлагать вам советы, которых вы у меня не спрашивали, и может быть, вы и не последовали бы им. Но все равно! Меня будет упрекать совесть, если я допущу вас идти навстречу собственной гибели. Я убежден, что не пройдет и одного часа, как вы сорветесь с какого-нибудь утеса и сломаете себе руки или ноги. Порученное вам дело, право, нисколько не выиграет от того, что вы будете лежать на дне пропасти. Доверьтесь же мне и отложите до утра окончание вашего путешествия. Если вы примете мой совет, то, наверное, доберетесь до вашего форта и, может случиться, даже прибудете к сроку. Если же тронуться в путь сейчас, уверяю вас, вам не суждено когда-либо видеть форт Гран-Кап…
Для большей убедительности он добавил:
– Только привычный горный житель, как я, и может безнаказанно ходить здесь в ночное время. – При этих словах старика мысли мои невольно обратились к другой встрече, которая потрясла меня несколькими часами ранее. Я закрыл глаза, чтобы увидеть вновь неизгладимую в моей памяти картину; как живой, представился мне образ моей Мадлен – такой, какою я только что видел ее, быстро и в забытьи скользящей среди горной пустыни…
И в ту же минуту, в третий раз, получил я впечатление удара, только направленного теперь мне прямо в лицо: таинственная, необыкновенная сила заключалась в этом устремленном на меня внимательном взоре. Меня охватил прежний непонятный страх, и я сразу раскрыл глаза. Старик по-прежнему смотрел на меня в упор, но больше ничего особенного я не заметил. Нелепая мысль промелькнула у меня в голове: уж не читает ли мои мысли этот, по меньшей мере, странный человек… Может, каким-нибудь чудом он слышит их, как я слышу звуки его слов?..
По-видимому, он вдруг решился на что-то:
– Мой дом в двух шагах отсюда, – сказал он. – Может, вы переночуете у меня до рассвета? На дожде оставаться холодно; к тому же скоро уже полночь.
Я удивленно раскрыл глаза. Как – здесь, где-то поблизости, есть жилье?
Ему было понятно мое удивление и, утвердительно кивнув головой, он повторил:
– Совсем близко отсюда. Пойдемте!
Его слова звучали теперь как-то необыкновенно мягко.
Но в этом голосе мне слышались такие ноты, которым нельзя было не подчиниться.
И я послушно последовал за ним.
XII
Среди нагроможденных в беспорядке камней и густо-сплетенного кустарника человек с белой бородой подвигался очень быстро. Он пользовался своею палкой только для расчистки пути, раздвигая ею мастиковые кусты, загромождавшие нам дорогу. Я шел по следам, задыхаясь и с трудом поспевая за стариком.
Добрых четверть часа шли мы таким образом друг за другом. Внезапно обернувшись ко мне, мой провожатый сказал:
– Будьте осторожны, сударь! – Он показал мне концом своей палки куда-то вправо, на препятствие или неведомую опасность.
Я осторожно подошел и вдруг остановился в страхе, как вкопанный. В двух шагах от меня зияла ужасная пропасть; края ее так заросли высокой колючей травой, что со стороны ничего нельзя было заметить, и, очевидно, путник мог бы свалиться здесь в бездну раньше, чем самая мысль об опасности пришла бы ему в голову. Я должен был нащупывать почву, прежде чем поставить на нее ногу: земля так и обсыпалась, а внизу, по самому дну пропасти, по светлому каменистому руслу, бежала зеленоватая вода бурного потока. На почти отвесном склоне не виднелось ни малейшего выступа, за который можно было бы удержаться в случае падения. Сделай кто-нибудь лишний шаг у этого обрыва, и…
– Теперь налево, – сказал старик. – И он двинулся дальше, продолжая идти прежними крупными шагами. Я следовал сзади.
Местность приняла между тем странный и совсем незнакомый мне вид. Исчезли неровные и покрытые зарослью склоны ущелья «Смерть Готье», где покоился прах моего коня. Не видно было и скалистых утесов, вроде тех, по которым я взбирался, преследуя исчезавшую от меня Мадлен. Теперь начиналась долина с чуть заметным наклоном, только изрезанная вдоль и поперек отдельными громадами отвесных скал. Голые каменистые массы их, с почти правильными геометрическими очертаниями, резко выделялись среди окружавшей их более или менее ровной местности, сплошь поросшей дроком и кустарником.
Казалось, топором были высечены из камня эти странные скалы, рассеянные здесь без всякого видимого порядка. Они имели форму то правильных квадратов, то многогранников, то конусов. Все это вместе создавало какой-то настоящий лабиринт, откуда и средь бела дня нелегко было бы выбраться. Однако же старик ни разу не обнаружил ни малейшего колебания при выборе дороги и уверенно продолжал свой путь среди этих каменных громад.
Пейзаж еще раз переменился. Последние каменные глыбы остались позади нас. Местность заметно понижалась. Покрывавшие ее кусты дрока, мирты и мастикового деревца становились все реже. Плоскогорье перешло в почти голую равнину…
Наконец перед нами в ночной мгле показалась высокая и черная масса, чернее самой ночи. То была живая ограда из стройных кипарисов, подобная тысяче других, окружающих все похожие друг на друга дачные виллы залитого солнцем Прованса.
Линия кипарисов была обнесена снаружи еще железной решеткой. Мой спутник просунул руку в отверстие между двух перекладин этой решетки и надавил какую-то потайную пружину. Заскрипела дверь. Под своими усталыми ногами я почувствовал густую траву. Над головой переплетались, вперемешку друг с другом, ветви кедров, сосен и пробковых дубов.
Потом, меж частых стволов, обрисовался фасад дома, отделанный кирпичом. Под сенью разнообразных ветвей, тесно переплетающихся наподобие причудливой сети, темнота настолько сгустилась, что я уже не мог разглядеть всех деталей фасада; мне удалось заметить только каменное крыльцо со ступеньками – восемью ступеньками, которые я, помню, тогда еще пересчитал – да на левом углу крыши какую-то очень высокую и странной формы надстройку: должно быть, что-нибудь вроде башни или колоколенки, – подумалось мне…
В дом вела деревянная дверь, обитая железом. С наружной стороны, на дверной раме, висел молоточек, изображавший собою молот кузнеца. Им нужно было ударить по наковальне, вделанной в самую дверь.
Прежде чем взяться за этот молоток, хозяин дома обернулся ко мне. Блеск его суровых глаз снова вызвал во мне тревожное чувство. Но спокойствие его по-прежнему лаконичной речи и вежливое обращение и на этот раз побудили меня справиться со своими опасениями и побороть в себе инстинктивную осторожность животного, готового при первой тревоге броситься в бегство…
– Я очень прошу вас теперь… соблаговолить не шуметь, – сказал старик. – Нам откроет сейчас мой отец, человек весьма старый, – ему нужен покой.
В это же время к звуку только что услышанных мною слов присоединился новый характерный металлический звук от удара молотка по наковальне. Звук слов как-то странно слился в эту минуту в моих ушах с металлическим звоном…
Я не мог прийти в себя от изумления, и мне почудилось, что в этом звоне я слышу что-то вроде ответного эха на то впечатление, которое произвело на меня его замечание.
Как, неужели я увижу сейчас отца этого человека, отца этого, по меньшей мере, восьмидесяти лет, старика.
Снова послышался удар молотка по наковальне и тотчас второй… Стук этот напоминал собою обычный двойной удар ногой по земле, которым предупреждают противника перед началом фехтованья. Потом, за этим стуком, последовал, как раньше, еще отдельный удар. И дверь открылась.
XIII
Мы вошли в обширную переднюю. Она слабо освещалась двумя зажженными факелами. Стены ее, в нижней своей части, были отделаны темным дубом или орехом, а выше я смутно разобрал на них какие-то разрисованные фрески. Низкие, как в старину, двери сливались с деревянной панелью стен. Единственным украшением являлись две большие оленьи головы с рогами.
Но едва я переступил порог, как все мое внимание было поглощено фигурой другого старика, до того похожего на первого, который привел меня, что я невольно оглянулся, желая проверить, действительно ли здесь два разных человека, и не вижу ли я лишь отражение моего спутника в каком-нибудь зеркале. Второй старик стоял передо мной и левой рукой держался еще за ручку только что открытой двери. У него была такая же, знакомая мне, широкая и длинная борода белее снега и тот же взгляд, пронзительный и неподвижный… Да, я повернулся назад, не веря в возможность подобного сходства… Но передо мною действительно находились два отдельных человеческих существа: отец и сын. Сын почтительно поклонился отцу. Позднее, только по знакам этого почтения, мог я отличать сына от отца: они оба мне казались одинаково старыми – и тому, и другому, пожалуй, можно было дать чуть не по сто лет. Но, несмотря на это, у обоих было одинаково крепкое сложение и манера прямо держаться – один и тот же бодрый и, странно сказать, молодой вид!
Я невольно остановился и низким поклоном приветствовал хозяина. Он вежливо ответил мне тем же, не произнеся при этом, однако, ни слова. С большим вниманием некоторое время рассматривал он меня. Наконец он на минуту отвернулся в сторону сына, и я почувствовал, как повелительным взглядом он потребовал объяснения от моего спутника.
– Я встретил господина, которого вы видите, – обратился тогда сын к отцу, – под дождем у входа в каменный лабиринт; он заблудился среди скал и не мог найти дорогу. Мне казалось, что я должен был пригласить его сюда.
Он говорил вполголоса, как будто боясь разбудить кого-то. Наступила, по-моему, довольно долгая пауза…
– Я полагаю, сударь, что вы поступили правильно, – ответил отец сыну.
Он тоже говорил вполголоса.
Старинная вежливость их речи удивила меня. Я принялся рассматривать костюм этого необыкновенного старика, говорившего с сыном в церемонном тоне XVIII столетия. На нем был совершенно такой же, до мельчайших подробностей, толстый бархатный костюм, как и на его сыне. Только чулки были потоньше, а панталоны в сборку, короткие, стянутые у колен.
Между тем сын продолжал описывать мои приключения, и я заметил, что он не упускал ни малейшей подробности:
– Наш гость – офицер, – рассказывал он, – капитан Андрэ Нарси. Он должен передать в форт Гран-Кап, и как можно скорее, поручение большой, по-видимому, важности. Вот почему предложил я господину капитану провести эту ночь у нас с тем, чтобы, отдохнув и набравшись сил, завтра с рассветом пуститься в обратный путь. Он тогда не собьется с дороги, и ему не придется беспомощно блуждать в горах, как сегодня вечером. Сегодня он не встретил, разумеется, на своем пути ни одной живой души, от которой он бы мог узнать хотя бы направление дороги. Оттого-то, без сомнения, и зашел он так далеко в сторону от цели своего путешествия, форта Гран-Кап.
Настойчивое подчеркивание полной безлюдности мест, где мы находились, произвело на меня неприятное впечатление. Я посмотрел на стариков также пытливо, как они на меня… Но ни один мускул не дрогнул на их лицах. Отец ответил сыну, и голос его звучал, как и прежде. Он сказал буквально то же, что и в первый раз:
– Я полагаю, сударь, что вы поступили правильно.
Я искал подходящих выражений для благодарности. Но прежде чем я открыл рот, мой хозяин указал пальцем на одну из дверей, едва заметных на деревянной панели.
– Теперь господину капитану лучше всего заснуть, – сказал он, обращаясь к сыну. – Проводите же господина капитана в его комнату и посветите ему.
Я поклонился, так и не прервав своего молчанья.
Мой прежний провожатый пошел впереди меня, высоко подняв, на подобие факела, свой фонарь.
Наши шаги по каменным плитам пола отдавались в комнате неясным эхом; четыре голых стены отражали эти звуки, усиливая их: получался какой-то дрожащий гул. Свет от фонаря упал на одну из стенных фресок, и на ней образовался светлый круг. Я различил нежный рисунок с поблекшими красками; на нем изображалась, насколько мне удалось рассмотреть, мифологическая сцена – рождающаяся из пены вод Афродита…
Мой провожатый отодвинул, один за другим, три железных засова, таких толстых и длинных, каких мне никогда еще не приходилось видеть. Этими засовами закрывалась дверь, указанная другим стариком. Присмотревшись, я увидел рядом с нею еще дверь, тоже едва заметную и с такими же засовами. Обе вместе они имели вид как бы одной двухстворчатой двери; но, несмотря на тяжелые запоры, половинки плохо подходили одна к другой, и между ними виднелась щель, шириною, по крайней мере, в большой палец; для сквозного ветра был полный простор.
Пока я присматривался к окружающей обстановке, другой старик, отец, вдруг пошел за нами; до этих пор он все время стоял и не спускал с меня глаз. И, несмотря на легкость походки, от его шагов раздавалось такое же эхо, как и от наших. Я остановился и посмотрел на него. Он сделал мне жест рукой и, обратившись в этот раз лично ко мне, сказал:
– Я забыл предупредить вас, сударь, у нас в доме больной, и он помещается как раз поблизости от вас. Поэтому я позволю себе просить вас быть потише.
Уже вторично просили меня в этом доме соблюдать тишину; но оба раза под разными предлогами…
В ту же минуту, кажется, едва уловимое ощущение заставило меня вздрогнуть. Если говорить точнее, то отозвался на это ощущение даже не я сам, а нечто внутри меня, то бессознательное, что бодрствует в нас, когда мы спим, и обладает своею памятью, отличной от нашей. Снизу, из-под другой двери, остававшейся по-прежнему закрытой, пахнуло теплым воздухом. В передней было довольно холодно. Вероятно, комната, в которую вела запертая дверь, лучше отапливалась.
Вместе с теплом, как мне показалось, проник в комнату и какой-то запах; то был запах духов; в эту минуту я только ощутил этот запах, но не узнал его, хотя мой внутренний голос и шептал мне что-то…
Не отдавая себе более глубокого отчета в своем впечатлении, я перешагнул через порог открытой двери, так и не поняв, что скрывала за собой соседняя запертая дверь.
