Текст книги "Изумительное буйство цвета"

Автор книги: Клэр Морралл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Вижу на столе две наши тарелки. Если честно, то мы почти ничего не съели. Не могу я все это так оставить. Миссис Бенедикт будет очень обидно. Оглядываю комнату, замечаю кучу пустых пакетов, засунутых между сервантом и стеной. Хватаю один из них и высыпаю в него содержимое обеих тарелок. Потом складываю тарелки и несу их в кухню.

– Пока! – кричит из холла миссис Бенедикт, и я, подпрыгнув от неожиданности, едва не выпускаю из рук тарелки.

– Пока! – кричу я как можно непринужденнее и остаюсь неподвижной, пока не хлопает входная дверь.

Потом ставлю тарелки и поднимаюсь наверх, прихватив с собой пакет с едой.

Меган занимается с мягкими игрушками, выстраивает их в ряды, разговаривает с ними, передвигая их с места на место, дает им имена. Я вздыхаю с облегчением. По крайней мере, она делает что-то естественное для девочки в возрасте между десятью и тринадцатью. Скорее всего, ей не тринадцать. Если бы ей было столько лет, она не играла бы, как сейчас, хотя я не уверена, что точно знаю, что делают тринадцатилетние девочки. Я знаю только Рози и Эмили, а они играют с мягкими игрушками точно так же, как сейчас это делает Меган. Больна ли она? Пытаюсь посмотреть на нее объективно. Худеньких и бледных детей довольно много. Я встречаю их на каждом шагу, детей, о которых забыли их мамы, хотя и считается, что им уделяется внимание.

Внезапный гудок на улице заставляет меня подойти к окну и выглянуть наружу. Блестящая старенькая машина стоит на подъездной дорожке. Она серебристо-кремовая, с отполированными хромированными краями и длинными подножками по обеим сторонам, как машина из старого фильма. Она наводит меня на мысли о Кэри Гранте, Джеймсе Стюарте, Аль Капоне. Я совсем не разбираюсь в машинах, но мне сразу понятно, что в этой есть что-то особенное, она окружена заботой и любовью.

Мужчина, по всей видимости сын миссис Бенедикт, сидит за рулем; защитные очки сдвинуты на лоб. Миссис Бенедикт залезает внутрь через верх, не открывая дверцу. Хорошо, что она в брюках.

– Посмотри, Меган, – говорю я, но она не изъявляет желания подойти к окну. Миссис Бенедикт повязывает яркий красно-желтый платок и надевает защитные очки. Она поднимает глаза, видит меня в окне и энергично мне машет. Потом они с ревом выезжают на дорогу и исчезают.

Возвращаюсь в комнату и обнаруживаю, что пакет с нашим завтраком протек. Маленькое влажное пятно жира разрастается на ковре.

* * *

Поезд до Эксмута похож на игрушечный. Состоит из двух вагончиков, движется медленно и с пыхтением, скрипит при торможении, скрежещет при отправлении, – одним словом, не желает признать, что сможет довезти нас туда, куда мы хотим. Мы с Меган сидим на тесном двухместном сиденье и смотрим в окно. Небо сапфирно-голубое, но дует свирепый ветер, и горы тяжелых туч выстраиваются на горизонте. Защищенная теплом поезда, я стараюсь убедить себя, что денек для пляжа выдался вполне подходящий. Но вот я замечаю, что верхушки деревьев неистово раскачиваются. Горстка людей, выходящих на остановке, сразу попадает в вихревые потоки ветра. Все с трудом удерживаются на ногах. Маленький черный пудель сбит внезапным порывом ветра, но мужчина в полосатом костюме вовремя подхватывает его на руки. На пуделе отороченная белым мехом курточка из шотландки, и он кажется таким крошечным, что трудно поверить в его реальность. Женщина средних лет старается удержать свою юбку жестом Мэрилин Монро, но при этом ни капли на Мэрилин Монро не походит: у нее седеющие волосы, а под юбкой – черные, доходящие до колен гольфы.

Все, что видно в окно, привлекает внимание Меган. Из-за медленного движения поезда окружающий мир становится нам ближе, чем вчера, как будто мы непосредственно вовлечены в происходящие перед нашими глазами драматические события жизни. Появилась какая-то деталь, мелочь, которая дает ощущение особой близости. Это все равно что смотреть телевизор, наблюдать за жизнью людей и не производить при этом на них никакого впечатления.

– Правда, в этом поезде лучше? – говорит она.

Я улыбаюсь, меня радует ее естественность.

– Это потому, что мы едем днем и можем все как следует разглядеть.

– Сама знаю.

В середине нашего путешествия, сразу после Топшема, железная дорога идет вдоль дельты Экса. Начинается прилив, и коричневого цвета вода со злостью движется к полоске каменистого пляжа, идущего параллельно с железнодорожной насыпью. Вода поглощает грязные участки суши и оживляет маленькие лодчонки, что стоят у берега на якоре. В небе полно морских чаек, и их вид поднимает мне настроение.

– Это морское побережье? – спрашивает Меган.

– В общем-то, нет. Там, куда мы едем, песок.

– А это хорошо?

– Подожди – сама увидишь.

Мне всегда хотелось отвезти детей к морю. Это почти то же самое, что ждать их около школы. Я ощущаю закипающее во мне скрытое волнение. Кровь течет быстрее обычного, растекается по всему телу, проносится по артериям, мчится к клеткам мозга.

Едва вступив на платформу в Эксмуте, я сразу же вдыхаю соленый морской воздух.

– Купим что-нибудь поесть? – спрашиваю я, обеспокоенная явно недостаточным завтраком.

Яйца, бекон и жареный хлеб нашли себе приют в мусорной корзине в Эксетере, ожидая возможности составить счастье какого-то бродяги. Интересно, есть ли в Эксетере бездомные.

Меган не отвечает.

– Что?

– Хочу узнать, что мы будем есть.

Она кивает.

– Чего бы тебе хотелось?

– Шоколаду.

– Только шоколад? А рыбу, или чипсы, или бутерброды из «Макдоналдса», или…?

Я останавливаюсь. Что может ей нравиться из еды? Рози и Эмили едят всякие полезные вещи, но это, вероятно, из-за их мамы Лесли, которая терпеть не может никаких глупостей. Я не хочу быть как Лесли.

– Нет. Только шоколад.

– Хорошо. Пошли поищем.

Мы бродим по магазинчикам, пока не находим «Вулвортс», в котором полно шоколада. Покупаем большущую плитку и находим место в середине торгового центра, где можно укрыться от ветра. Я отламываю кусочки, и мы приступаем к процессу еды, сначала медленно, наслаждаясь вкусом, затем с жадностью, быстро разжевывая и проглатывая, готовые уже к следующей дольке, пока хоть что-то осталось.

– Хочу пить, – говорит Меган, и мы отправляемся искать кафе.

Мы сидим за столиком, и я заказываю чашку кофе для себя и кока-колу для Меган.

Кажется, Меган теперь окончательно проснулась и проявляет больше любопытства. Такой же она была вчера, когда мы делали покупки в Бирмингеме.

– Где ты живешь? – спрашивает она.

– Конечно же в Бирмингеме. – Я улыбаюсь.

– Зачем же ты тогда сюда приехала?

– Я думала, что тебе понравится на берегу моря.

Она дует в соломинку и наблюдает, как в стакане поднимаются пузыри.

– Меган, – говорю я, но уже слишком поздно: часть жидкости расплескалась по скатерти.

Она хихикает.

– Мама мне бы не разрешила так делать.

– Меня это не удивляет, – говорю я, находя салфетку и пытаясь вытереть скатерть.

Я нервно поглядываю вокруг, но обслуживавшие нас за прилавком девушки в красно-белых хлопчатобумажных халатиках заняты продажей хлеба и раскладыванием булочек по пакетам.

Мне ясно, что две пожилые дамы, сидящие рядом, видели, как все это произошло. Я заметила их, еще когда мы вошли, они сидели перед огромными пирожными с кремом, воспитанно подносили ко рту кусочки нужного размера на серебряных вилочках. По-видимому, они настолько хорошо знают друг друга, что им не о чем даже поговорить. Они едят и пьют свой кофе в молчании, наблюдая за другими людьми, как будто мы на сцене, а они – публика. Я чувствую на себе их взгляды и понимаю, о чем они думают. Разве не следует ребенку быть в школе? Мне хочется повернуться к ним и сказать: «Посмотрите, она же больна. Разве вы не видите? Ей и жить-то осталось недолго».

– А откуда взялся ребеночек? – спрашивает Меган.

Я теряюсь. Естественно, в наши дни каждый ребенок знает, откуда берутся дети. Она же читает «Только семнадцать». И она должна знать.

– Знаешь ли, – говорю я, – нужно, чтобы были мама и папа.

Я умолкаю: а вдруг она этого не знает. Она же думает, что у нее нет отца.

Она смотрит на меня с презрением:

– Я имею в виду того, вчерашнего ребенка. Откуда он?

Я не знаю, что сказать. Мне нужно было за все это время придумать какое-то объяснение, но мне это как-то не приходило в голову.

– Я нашла ее, – говорю я. – Это не мой ребенок.

– Где же ты ее нашла?

Я делаю глоток кофе, но все же ничего не могу придумать.

– В кроватке.

Меган кивает и, похоже, принимает такое объяснение.

– Многие дети лежат в кроватках или в колясках.

Я меняю тему:

– Твоя мама работает?

– Что это значит? – говорит она, смущенно поглядывая на меня.

– Ну, уходит она на работу? То есть ходит зарабатывать деньги?

Ее лицо проясняется.

– Она получает деньги. На почте получает.

– Ну а что с папой?

Лицо сразу мрачнеет.

– Нет у меня папы.

Я думаю о том, почему она так настойчиво отрицает существование папы.

– Может, у тебя есть другой папа? Отчим?

Она смотрит в сторону, и я понимаю, что моя догадка верна.

– Какая же ты дура! Он не считается.

– Тебе нужно расширять свой словарный запас, – говорю я. – «Дуру» можно заменить на «зануду».

– А я-то думала, что мы ехали на море, – говорит она.

Когда мы выходим, яркое утреннее солнце совсем закрыли тучи, а ветер так и не прекратился. Те самые темные тучи, которые казались такими далекими, когда мы были в поезде, теперь висят почти над головой. Я дрожу от резкого порыва ветра, пробравшего нас, как только мы вышли из кафе. Обеспокоенно смотрю на Меган, но она, кажется, и не чувствует ветра в своем новом пальтишке. У нее есть капюшон, так что если пойдет дождь, то ей он не страшен. Смотрю на свое легкое пальто. На мне юбка и колготки, это менее всего подходит для прогулки по пляжу.

– Куда идти? – спрашивает Меган.

– Не знаю.

– И как же мы туда доберемся?

Я неуверенно озираюсь.

– Пойдем спросим у кого-нибудь, – говорю я и иду обратно к кафе.

Когда мы вместе идем к морю, Меган берет меня за руку, и меня пронизывает ощущение счастья. Мне достаточно этого. Я могу так идти без конца. Мысль, четко оформившись, бьется у меня в мозгу. А что, если Маргарет никогда не была хорошей матерью? Все это время в моем сознании жил образ моей матери, доброй и заботливой, и я думала, что эта мать – Маргарет, но думала так ошибочно. Я ничего не знаю о Маргарет. Никогда с ней не встречалась.

Новая мысль прочно застревает в моем сознании. Возможно, Дина отказывалась подчиняться именно потому, что ее мать не понимала ее. А что, если отец был прав и нам всем было лучше без матери?

– Что, мы почти пришли? – спрашивает Меган.

Море виднеется прямо за низкой стеной в конце дороги.

– Да, – говорю я.

Мы переходим дорогу, и морской берег оказывается прямо перед нами. Несколько человек сидят на пляже за старательно установленными щитами, но для купания слишком холодно. Чайки парят на ветру, падают вниз и вновь взмывают вверх. На какую-то секунду я останавливаюсь и смотрю на них. Что-то такое есть в их пронзительных криках, что проникает прямо в меня, входит именно в то отверстие, что образовалось у меня внутри с тех пор, как умер Генри. Внутри меня пустота. Во мне ничего не осталось для создания ребенка: там, где следовало зародиться новой жизни, существует всего лишь пустое место.

Меган оглядывается по сторонам.

– Это здесь? – спрашивает она, и в ее голосе слышится разочарование.

Я смотрю на море.

– Вперед! – кричу я.

Тяну ее к ступенькам, ведущим к пляжу. Она слегка сопротивляется, но все-таки идет, и мы спрыгиваем в мягкий песок.

– Кто быстрее добежит до моря? – кричу я и бросаюсь вперед, увязая в сыпучем, вязком песке; ноги скользят назад при каждом шаге. Оборачиваюсь посмотреть, где же Меган, но она почти не отстает. Как только мы добираемся до спрессованного песка, она выбегает вперед, и мы мчимся к воде.

– Осторожно! – кричу я, когда большая волна разбивается о берег.

Я подхватываю Меган и поднимаю ее прямо над тем местом, которое моментально заливается прибывающей водой.

– Опусти меня! – кричит она, и я ставлю ее подальше от воды.

Она бежит обратно, прямо в море.

– Меган! – кричу я. – Ботинки!

Но уже слишком поздно. Она шлепает по пене и морским водорослям, дико хохочет, перепрыгивая через волны, склоняясь, поднимает обрывки водорослей.

– Посмотри, – говорит она. – Что это такое?

– Морские водоросли, – говорю я, смеясь.

– И для чего они?

Я качаю головой:

– Ни для чего. Просто так.

Она выходит из воды, таща за собой водоросли. Ее ботинки и джинсы снизу совсем промокли.

– Я немного промокла, – говорит она.

– Да, – говорю я. – Не расстраивайся. Можно будет еще что-нибудь купить из одежды.

Она смотрит на меня с изумлением, я и сама поражена смелостью собственной, такой расточительной идеи. Обычно я так себя не веду. Всегда отношусь к деньгам бережно.

Наклоняюсь за ракушкой и меняю тему.

– Посмотри. – Мы разглядываем ее вместе; маленький завиток прекрасной формы, совершенная по своей исключительной точности модель, ярко сверкающая после своего путешествия по морю.

Меган зачарована, она начинает поиск собственных сокровищ. Скоро их у нее полные горсти.

– Нам необходимо ведерко, – говорю я.

– Зачем это?

– Чтобы складывать ракушки. Давай поднимемся обратно на дорогу и посмотрим, нет ли вдоль берега магазинчиков.

Мы складываем свои ракушки в аккуратную кучку и вновь вступаем в противоборство с песком. Он набивается мне в туфли и оказывается на удивление холодным. Находим магазинчик и покупаем два ведерка и две лопатки – специальное предложение: 1 фунт 99 пенсов за набор. Когда мы выходим из магазина, я показываю на мороженое.

– А потом купим мороженое, – говорю я.

– Почему?

– Потому что у моря всегда покупают мороженое.

Порывистый ветер так и кружит вокруг нас, пока мы стоим, глядя в сторону моря.

Идем обратно, останавливаясь по пути, чтобы рассмотреть слои высохших водорослей, оставшихся на мели после предыдущего прилива, и подбирая новые ракушки. Ветер поднимает легкий песок в воздух, закручивает его и в неясном вихревом танце несется вокруг нас. Он быстро замирает и вдруг взлетает снова, колет и обжигает ноги.

Мы долго остаемся у воды, строим окруженный рвом замок, украшаем его ракушками, перо заменяет нам флаг, морские водоросли – траву; двустворчатые раковины – перекидной мост. Меган полностью поглощена работой, но когда поднимающийся прилив идет в атаку на наше создание, размывая все защитные укрепления, у нее начинается истерика.

– Нет! – кричит она, яростно копая, чтобы направить воду в другое русло.

Но море побеждает, сглаживая и холмики песка, и каналы между ними. Она стоит и смотрит на развалины. Она так светилась радостью, и вот вся живость моментально исчезла, и она опять кажется усталой и бледной. Поворачивается к морю спиной.

– Дурацкое море, – говорит она и направляется обратно к дороге.

Смотрю на песчаные дюны, тянущиеся вдоль берега, беру ее за руку, которая оказывается холодной и мокрой. Я дрожу уже довольно давно, но ей, казалось, все это время было не холодно.

– Посмотри, – говорю я, указывая на дюны. – Если мы туда дойдем, то сможем укрыться от ветра.

Кажется, дюны ее заинтересовали, и она подчиняется.

– А почему трава на берегу?

– Это песчаные дюны. Так всегда бывает, на них обычно растет трава. Думаю, потому они и дюны, что на них растет трава.

Как раз в тот момент, когда мы подходим к дюнам, блестящий солнечный луч прорезает тучи. От этого все становится заманчиво прекрасным. Мы находим в центре местечко пониже; здесь нам теплее и уютнее.

– Мы сможем построить другой замок? – спрашивает Меган.

Я качаю головой:

– Здесь слишком сыпучий песок.

– Нет, не сыпучий.

– Что ж, попробуй, – говорю я.

Какое-то время она медленно копает, накладывая песок в ведерко. Потом переворачивает ведерко вверх дном, стучит по нему лопаткой и поднимает. Песок струится вниз.

– Дурацкий песок, – говорит она и с силой пинает ведерко.

– Зато мы можем выкопать норку, – говорю я.

– И кто только захочет выкапывать дурацкую норку?

Если она скажет «дурацкий» еще раз, мне придется уйти. Делаю вдох, глотаю воздух и берусь за лопату.

– Давай я покажу тебе.

Начинаю копать, и когда она понимает, что норка может быть действительно большая и выкопать ее довольно просто, она присоединяется ко мне.

Какое-то время мы копаем, вытаскивая кусочки древесины, банки из-под кока-колы, ракушки, сухие водоросли, и раскладываем все это в отдельные кучки.

– Почему здесь деревяшки?

– Может, это от кораблей, которые утонули и разбились на части, а может, кто-то принес из дома, чтобы приготовить барбекю.

– Что такое барбекю?

Неужели она действительно не знает или только притворяется?

– Знаешь, это когда ты готовишь мясо, сосиски и всякие другие продукты вне дома.

Она кивает и продолжает копать. Через некоторое время она снимает пальтишко, а затем и ботинки с носками. Я раскладываю их на островках, освещенных изменчивым солнцем в надежде, что они подсохнут. Но проходит немного времени, и она валится от усталости.

– Мне очень жарко, – говорит она.

– Когда перестаешь копать, нужно надевать пальто, – говорю я. – Иначе тебе опять будет холодно.

Она смотрит на меня сбоку, и я вновь стараюсь понять, когда она говорит правду, а когда притворяется.

– Мне жарко, – опять говорит она. – Я думала, что мы будем есть мороженое.

– Хорошая мысль. Надевай ботинки с носками, и мы за ним отправимся.

– Не хочу идти. Я побуду здесь. Ты принеси.

– Тебе придется пойти со мной.

– Нет.

Ее решительность меня останавливает. Как будто она умеет разрушать логические связи в моем сознании, и это мешает мне ясно мыслить. И как же заставить ребенка делать то, чего он не хочет?

– Пожалуйста, – говорю я.

– Нет.

Здесь довольно тепло, своего рода укрытие от ветра; она не сможет уйти далеко за то время, пока я куплю мороженое, и я сразу увижу, если она выйдет на дорогу.

– Хорошо, – говорю я. – Я скоро вернусь.

Беру кошелек и вылезаю из нашей ложбины. Холодный ветер так и срывает мое пальто. В воздухе появляются капли дождя, которые, смешиваясь с песком, больно бьют по ногам.

Переходя дорогу с мороженым в руках, я вспоминаю свои каникулы с братьями. Отец не ездил к морю, поэтому несколько лет мы были там без него. Помню, как Адриан следил за всеми, как спали в домике на колесах, как Мартин, который был гораздо терпеливее остальных, учил меня плавать; помню, как Джейк и Пол приносили рыбу с чипсами, а потом спорили, кому положено больше.

Не могу найти ложбину. Исходила дюны вдоль и поперек, стараюсь не поддаваться панике, злясь на себя за то, что плохо запомнила дорогу:

– Меган! – кричу я.

Ответа нет. Я кружу то там, то здесь, стараясь найти что-то знакомое: кучку перьев, дюну, что повыше других, или ту, на которой больше травы. Снова зову. И вновь нет ответа.

И вдруг, совсем неожиданно, натыкаюсь на сумку со всеми нашими вещами.

– Меган! – кричу я, но ее и здесь нет.

Стою спокойно, стараясь дышать ровнее.

– Меган!

Ветер теперь задувает и в ложбину и рвет в клочья мой голос.

Заглядываю в нашу норку и замечаю слабое движение. Делаю шаг вперед и с облегчением вздыхаю. Она в пещерке, поэтому я и не могла ее разглядеть.

– Меган, – говорю я, стараясь оставаться спокойной. – Почему ты не отвечала, когда я звала тебя?

Она не узнает меня, не оборачивается. Я наклоняюсь, и ко мне поднимается струйка дыма. Она собрала все кусочки дерева, сложила их в кучку шалашиком и разожгла костер. Она забыла обо всем, что творится вокруг. Лицо ее восхищенно-сосредоточенное, так как все ее внимание сконцентрировано на огне. Она затерялась в другом мире, совсем непохожем на этот, в мире фантастических пламенных форм, где существует одна она, и я там неуместна.

Огромные капли дождя начинают падать на песок и создавать на нем странные плоские узоры.

9
Наверху блаженства

Дойдя до середины бутерброда с сыром и соленым огурчиком, я осознаю, что во всем этом нет ничего хорошего. Нам нужно ехать домой. Откусываю кусочек, но он застревает у меня во рту; не могу его проглотить, настолько он твердый и сухой. Пробую жевать, но мне недостает слюны, чтобы хоть как-то его протолкнуть. Так и хочется все выплюнуть, но сделать это на глазах у Меган я не могу, поэтому заставляю себя продолжать жевать. Ничего не вышло, кроме тех холодных коротких часов на берегу, а больше здесь делать нечего. Я силюсь не расплакаться перед лицом той реальной ситуации, в которой мы оказались, и осознаю разгромный и унизительный смысл капитуляции.

Меган крошит свой бутерброд с яйцом; ее маленькое жестокое личико морщится от отвращения.

– Это дурацкий бутерброд. Что, нельзя было купить что-нибудь повкуснее?

Я не отвечаю. Смотрю в окно и пытаюсь разглядеть, продолжается ли еще там, на улице, нормальная жизнь, но картина размыта. Никогда мне не проникнуть в эту нормальную жизнь. И откуда только появилась сама идея, что такое возможно? Это ощущение провала хорошо мне знакомо. Оно как старый друг, оставивший меня лишь ненадолго, но все это время просто слонявшийся за углом в ожидании подходящего момента, чтобы вернуться.

– Дурацкое кафе, – говорит Меган.

Заставляю себя сосредоточиться. Никак не могу придумать, то ли отреагировать на замечание по поводу кафе (которое, между прочим, вполне приличное), то ли на «дурацкое», – которое (стоит лишь ей произнести это слово) тяжелым ударом отдается у меня в мозгу, забивая еще один гвоздь, затем еще и еще. Целые толпы «дурацких» дураков бегут, наталкиваясь друг на друга, озабоченные лишь одним: только бы о них услышали.

– Съешь еще кусочек, – говорю я.

Она с презрением смотрит на меня и отталкивает тарелку.

– Ты дура, – говорит она. – Я тебя ненавижу.

Конечно же, она права. Я дура. Я наделала массу безрассудных вещей и даже не понимаю, как это все произошло. Неужели я на самом деле украла ребенка? Неужели взяла с собой Меган и надеюсь вместе с ней куда-то исчезнуть? А как же Джеймс? Что с моей семьей? Почему им нет места в моих сумасшедших фантазиях?

Когда я в конце концов определила на пляже местоположение Меган и застала ее играющей с огнем, ощущение нереальности происходящего, парившее над нами все это время, казалось, теперь надсмеялось над нами. Мир стал раскалываться на тысячи не связанных между собой кусочков.

– Меган, – сказала я тогда. – Мороженое.

Меня с таким же успехом могло там вообще не быть. Я понимала, что мне необходимо было каким-то образом утвердиться, взять ситуацию под контроль, поэтому я встала у края нашей норы и стала забрасывать огонь песком.

– Нет! – пронзительно закричала Меган. Она пыталась остановить меня, пустив в ход руки, отгребая песок с такой же быстротой, с какой я кидала его в огонь.

Увидев, что она сует руки прямо в огонь, я запаниковала, выронила оба мороженых и бросилась прямо через костерчик, стараясь схватить ее за руки. Она оказалась невероятно сильной и отшвырнула меня, но мне все-таки удалось ухватить ее и отбросить подальше от огня. Я удерживала ее так несколько секунд, пока она не начала визжать:

– Помогите! Помогите, на меня напали!

Я не знала, что делать.

– Меган! – закричала я. – Прекрати!

А что, если кто-то ее услышал? Дойдет ли дело до полиции? И какой-то посторонний человек запрыгнет в нашу норку и спасет ее от меня? Я выпустила ее, и она поползла прямым ходом к костру.

Песок и мороженое преуспели в деле тушения огня. Осталось лишь несколько обуглившихся деревяшек, горка песка и скользкое месиво из двух упавших вверх дном стаканчиков мороженого. Мы с Меган уставились на все это, тяжело дыша. Дождь к тому времени разошелся, и стало ясно, что костер все равно потухнет.

– Пошли, Меган, – устало сказала я. – Дождь идет.

Она пошла на негнущихся ногах, и глаза ее казались темнее обычного, они смотрели на меня не мигая.

– Я тебя ненавижу, – сказала она.

Всю дорогу до центра мы бежали прочь от пляжа, и вот влетели в ближайшее кафе, промокшие, задыхающиеся, сбитые с толку. Просто для того, чтобы чем-то заняться, я купила бутерброды и постаралась поразмыслить над тем, куда же дальше идти.

Но никакие мысли просто не приходили в голову.

– Когда мы теперь высохнем? – спросила Меган.

– Не знаю.

– Ты сказала, что купишь мне новую обувь.

– Да, сказала.

Теперь это кажется нелепым.

– Так что?

– Не знаю. Что значит «что»?

– У меня ноги промокли.

Должно быть, она всегда так обращалась к матери, повелительно, рассчитывая на внимание, требуя его и, скорее всего, не получая.

– На самом деле я не считаю, что это такая уж хорошая идея – покупать еще одни ботинки…

– Но ты же сказала…

– Да, – я сдаюсь. Поднимаюсь на ноги. – Что ж, пошли искать магазин.

Я не могу ей противостоять. Я слаба, она сильна. У меня появляется наистраннейшее ощущение, что это она несет ответственность за все, что произошло, что это она каким-то образом контролирует ситуацию и из-за нее я сейчас сижу в этом кафе на берегу моря под проливным дождем.

Мы заходим в магазин и выходим оттуда с парой нелепых туфель, с бантиками спереди. Меган от них в восторге, без конца смотрит вниз, чтобы убедиться, на месте ли они. Мокрые ботинки несем с собой в пакете. Ноги у меня теперь очень замерзли, но я слишком устала, чтобы думать еще и о них.

– Я хочу домой, – говорит Меган.

Меня переполняет огромное, всеобъемлющее чувство облегчения. Я тоже хочу домой, к Джеймсу. Хочу поговорить с ним сейчас же, немедленно.

– Слушай, – говорю я, – мы поедем домой как можно быстрее. Только мне необходимо позвонить.

Она смотрит подозрительно:

– Кому это?

– Просто одному человеку, которого я знаю.

– Я думала, ты никого не знаешь здесь у моря.

– А я знаю. Пойдем обратно в кафе. Я куплю тебе шоколадное пирожное, и ты посидишь там пять минут, пока я позвоню.

Она не отвечает, поэтому мы возвращаемся по своим же следам в то же самое кафе и заказываем пирожное.

– Извините, – говорю я девушке, которая нас обслуживает. – Вы не могли бы несколько минут последить за моей девочкой? Мне нужно сделать очень важный звонок.

Телефонная будка всего в нескольких ярдах. Разговаривая, я смогу наблюдать за кафе.

Девушка улыбается. У нее оранжевая помада, зеленые тени, а на каждой щеке по ямочке.

– Конечно. Я люблю детей.

И я тоже люблю, думаю я, но Меган не настоящий ребенок. Она – лишь ловкая иллюзия. У двери я задерживаюсь и оглядываюсь. Меган разделяет пирожное на кусочки, берет сразу несколько и скатывает их в твердые шарики. Потом раскладывает маленькие шарики перед собой на столе в аккуратный, упорядоченный узор. Она видится мне как в тумане – нереальной.

Выхожу из кафе и бегу под дождем к телефонной будке. Она красная и блестящая, и все у меня внутри так и прыгает от радости при виде ее красноты. Думаю об отце, который и не отец-то мне на самом деле.

Уже годы я не пользовалась телефонной будкой, но представляю, что для звонка на такое дальнее расстояние мне необходимо много денег. Вхожу внутрь и роюсь в кошельке. У меня только фунт мелочью – этого может оказаться недостаточно. И тут я обнаруживаю, что могу пользоваться своей кредитной картой. Отлично, думаю. Но я не знаю еще одной вещи. Не истек ли ее срок?

Я набираю телефон Джеймса, и он отвечает до того, как я услышала звонок. Неужели он сидел у телефона и ждал, когда я позвоню? Я хочу говорить в трубку, но не могу произнести ни звука.

– Китти, это ты?

И откуда он знает? Значит, он так же может читать по моему молчанию, как читает по моему лицу, слышит тончайшие интонации моей речи. А не может ли он проникнуть ко мне внутрь и увидеть то, что не видно мне?

– Джеймс, – говорю я в конце концов, и горячие слезы наворачиваются на глаза, льются по щекам. Открывая рот, я ощущаю их соленый привкус. – Джеймс, – говорю я вновь.

– Где ты, Китти?

– У моря, – говорю я и пытаюсь усмехнуться – получается неубедительно.

– А что ты делаешь?

– Стою в телефонной будке и разговариваю с тобой.

Наступает пауза. Так хочу, чтобы он сейчас был здесь. Со мной. Чтобы его руки обнимали меня, чтобы его ноги разной длины искали равновесия на бетонном полу, его курчавые волосы свободно разлетались в стороны.

– Китти… – Кажется, он понизил голос. Я бы даже сказала – он понизил голос на чистую квинту. – Из родильного дома унесли ребенка. Это не ты?

– Я вернула его, – говорю я.

Несколько секунд он ничего не говорит.

– Ты одна?

Я осматриваю телефонную будку. Здесь больше никого нет.

– Да, – говорю я. Мой голос крепнет. Вытираю со щек слезы насквозь промокшим от дождя рукавом.

– Благодари Бога за это.

– Почему?

– Пропала девочка. Здесь была полиция, задавали вопросы.

– Они к тебе заходили?

– Да.

– А почему они приходили к тебе?

– Ты же пропала. Я не знал, где ты, поэтому позвонил им и сообщил о твоем исчезновении. Ты же знаешь, они помогают в таких случаях.

– Но…

Он ведь часто не знает, где я. Но раньше это его никогда не беспокоило.

– Я волновался. Мы даже не поговорили как следует с тех пор, как вернулись из Лайм-Риджиса, и ты оставила свою дверь широко открытой…

Я перестаю слушать его слова. Слушаю его глубокий голос, подъемы и падения его интонации, тот самый голос, что дает ощущение безопасности и здравого смысла. Прерываю его, даже не сознавая, на чем.

– Я хочу приехать домой, – говорю я.

– Хорошо. – Его голос становится деловым и обнадеживающим.

– Где точно ты находишься?

И почему это я не решаюсь, почему не хочу сказать ему? У меня нет сил в этом разбираться.

– Эксмут. Там, где Гай встретил Маргарет.

Я с трудом выговариваю имена. Хочу сказать, где мой отец встретил мою мать, но это было бы неправдой.

– Садись на следующий поезд до Сейнт-Дейвидс. Там поезд до Бирмингема, идущий из Пензанса, будет примерно в четыре пятнадцать. На него будет нетрудно сесть.

Я полна гордости и восхищения. Я-то знала, что эти точно запечатлевшиеся в его памяти расписания в один прекрасный день очень пригодятся.

– Правда, ты всегда мечтал найти этому практическое применение? – говорю я.

– Я встречу тебя на вокзале.

– Нет, – говорю я. Он не должен ничего узнать о Меган. – Я доеду до дома на автобусе.

– Хорошо… – Он кажется обеспокоенным.

– Я сама хочу приехать домой. Не хочу, чтобы ты меня встречал.

«Согласись, пожалуйста, – думаю я. – Сделай это для меня».

Он медлит.

– Хорошо, – говорит он. Думаю, он понял, что мои намерения могут измениться, если он не пойдет на уступки. – Ты в этом уверена?

– Да, – говорю я.

– Почему тебе не взять такси?

– Можно и такси.

– Китти?

– Да?

– Поезжай сначала домой к отцу. Я встречу тебя там.

Я не понимаю.

– Зачем? Я хочу поехать к себе домой.

– Было бы лучше, если бы ты приехала к отцу. – Он не хочет объяснять. Но что-то в его голосе, не допускающий возражений тон, дает мне понять, что это важно.

– Хорошо, – говорю я после паузы.

Мне слышен его вздох облегчения.