Текст книги "Изумительное буйство цвета"

Автор книги: Клэр Морралл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Что вы думаете насчет того, чтобы снова принимать антидепрессанты?

Я смотрю на нее. Она не улыбается. Просто смотрит на меня.

– Я не могу понять, как я себя чувствую, – говорю я.

– А мне кажется, что это неплохая идея – попробовать еще раз, – говорит она.

– Хорошо. – Я киваю. Я боюсь того, к чему это может привести, и думаю, она это знает.

– С тех пор как умер Генри, прошло три года?

В ней нет смущения. Она просто говорит это, а я принимаю то, что она говорит.

– Три года, – говорю я, – два месяца и пять дней.

– И легче не становится?

– Нет.

Она смотрит в свои записи.

– Не верится, что это было так давно.

– Сейчас бы он уже ходил в детский сад. У него были бы друзья… – Я слышу, как мой голос срывается, поэтому останавливаюсь на несколько минут и смотрю в окно. – Многие двадцативосьминедельные выживают. Я видела по телевизору, и в газетах. Везде малыши выживают…

Между нами разрастается тишина. Но в этой тишине есть что-то подвижное и реально осязаемое. Оно течет в воздухе и проникает прямо внутрь меня.

Наконец она спрашивает:

– А как Джеймс? Он вспоминает о Генри?

– Нет, – отвечаю я.

Она кивает.

– Я назначу вам таблетки на месяц. Вы уже знаете, что до того времени, как они начнут действовать, должно пройти две-три недели. Не ждите моментального результата. Я хочу, чтобы вы пришли ко мне по истечении трехнедельного срока. Перед уходом запишитесь в регистратуре. Кроме того… – Она помедлила. – Как вам кажется… может, Джеймсу стоит прийти вместе с вами?

Я удивлена:

– Вы хотите, чтобы мы пришли вместе?

– Да, если он этого захочет. Вы не против?

Я не знаю.

– Я спрошу у него, – говорю я.

Я выхожу и вижу Джеймса – читает «Только для женщин», и я присаживаюсь рядом.

– Мне велели прийти через три недели, и врач хочет, чтобы ты был вместе со мной.

– Я? – Он насторожен. – Что мне там делать?

Я пожимаю плечами. Разве не ясно?

– Сейчас нам нужно записаться в регистратуре.

– Китти, – говорит он, подходя к тому месту, где я сижу, – мне-то зачем идти?

– По всей вероятности, она считает, что тебя этот вопрос интересует.

– Конечно, да. Но это совсем не означает, что я должен идти с тобой. Ты же знаешь, как я отношусь к врачам. Они напоминают мне о детстве.

– Никто не собирается тебя принуждать. Это твое дело. – Мне не хочется возвращаться к Адриану в его замечательную машину. – А почему бы нам не улизнуть через запасной выход?

– Но ведь Адриан ждет нас.

– Мы можем позвонить ему на мобильник, когда доберемся до дому.

Джеймс хмурится.

– Не думаю, что нам следует во всем ему противостоять.

Адриан сидит с закрытыми окнами и с закрытыми глазами, слушая Баха на CD-плеере. Я открываю дверь и сажусь на заднее сиденье.

– Ну вот, – говорю я. – Я свое дело сделала. Теперь ты делай свое.

– Что сказали? – Мне видно, как его глаза бегло осматривают меня в зеркале, перед тем как он вливается в поток транспорта.

– Выписали лекарства, и теперь я должна прийти через три недели.

Он одобрительно кивает:

– На обратном пути остановимся у аптеки.

Мы едем в молчании. У Джеймса вид невеселый.

– Между прочим, – нарушает молчание Адриан, – я звонил Джейку. Сьюзи не беременна. У нее кишечный вирус.

У меня внутри все затягивается тугим узлом. Я думаю о том, как Сьюзи тошнило. Я знаю: права я. Почему же этого никто не признает?

3
Добрая тишина

Из глубокого сна меня выводит звонок телефона, и я слышу на автоответчике:

– Китти? Это Кэролайн. Где ты пропадаешь? Я звоню тебе целыми днями.

Я поднимаю трубку и прерываю ее:

– Извини, Кэролайн. Я не очень хорошо себя чувствовала.

– Нельзя же совсем пропадать. И как быть, если появляется что-то неотложное?

– Ты имеешь в виду что-то неотложное для меня или неотложное для того, кому нужна именно я?

Не могу припомнить ни одной подобной ситуации. Я пережила лишь один момент в жизни, когда медлить было нельзя, и было это три года назад, но нет ни единого шанса, что такая ситуация может повториться.

– Ты прочла книгу? – Кэролайн не любит говорить о личном.

– Конечно.

Интересно, какую книгу она имеет в виду? Я прижала трубку плечом, чтобы разворошить кипу рукописей на полу.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– По какому?

– В общих чертах, это интересно или отдает расизмом?

Я останавливаюсь на рукописи, озаглавленной «Белла, чернокожая красавица». На мой взгляд, это больше отдает антифеминизмом, чем расизмом, но не могу припомнить, чтобы я это читала.

– Завтра я пришлю тебе полный отчет.

– А сейчас не можешь ничего сказать?

– Нет. Я убеждена, что мне необходимо все просмотреть еще раз. Не люблю поспешных суждений.

– Что ж, хорошо. – Похоже, она поражена моей готовностью прочитать книгу еще раз. – Но мне нужно, чтобы к пятнице ты ее уже вернула.

– Нет проблем, – говорю я и прощаюсь. Не знаю, как долго я спала, но для кое-какой серьезной работы я вполне готова.

Быстро одеваюсь и оглядываю себя в зеркало. Не так уж и плохо, думаю я, для человека с расстройством сна после того, как он, возможно, проспал несколько дней кряду.

Телефон снова звонит. Я отвечаю:

– Привет, Джеймс.

Пауза.

– Китти, откуда ты узнала, что это я? Нет, не то. Как у тебя дела? Я скучаю.

– Я догадалась.

– Хочешь, чтобы я зашел?

– Нет, я сама приду к тебе. – Знаю, он облегченно вздыхает, беззвучно, потому что он всегда такой вежливый. Ему плохо от этого беспорядка у меня в квартире. – Поставь чайник.

Перед уходом я иду в ванную и беру баночку с таблетками, которые Адриан заставил меня купить в аптеке. «Принимать по две таблетки утром после еды», – гласит надпись на этикетке. «Не садитесь за руль и не работайте с техникой, если испытываете сонливость. Избегайте употребления алкоголя».

Все это я уже читала. От одного вида этих таблеток меня тошнит. Я знаю, какого они вкуса, как они влияют на мое настроение. Я сажусь на край ванны, меня бьет дрожь, ноги внезапно становятся ватными. Таблетки трясутся в банке. Высыпаю в руку все сразу – маленькие белые таблеточки, невинные, могущественные, предлагающие фальшивую надежду, подкапывающиеся под мое горе…

Я высыпаю их в туалет и спускаю. Большинство всплывает на поверхность, поэтому я жду, пока бачок наполнится, и спускаю снова.

Когда они, несмотря на все, отказываются исчезнуть, я их собираю и высыпаю в мусорную корзину под обертки от туалетной бумаги и выброшенные тюбики от зубной пасты.

В тот момент, когда я захлопываю за собой дверь, открывается дверь Джеймса, и мы стоим, глядя друг на друга.

– Ну вот, – говорит он наконец, – ты поела?

– А ты как думаешь? – Он знает, что я забываю о еде. И зачем притворяется?

Он берет меня под локоть и ведет в свою квартиру. Мне бы хотелось, чтобы он остановился и взял меня как следует, но он всегда осторожничает.

Я захожу в кухню, такую же безупречную, какой я увидела ее, придя сюда впервые. Из-за меня его дом не подвергся никаким изменениям. Но и он, со своей стороны, никак не повлиял на мой. Я сижу ровнее и чувствую себя лучше. Его же внешний вид, так или иначе, обманчив. Он так быстро снует повсюду, что все краски его жизни накладываются друг на друга и тускнеют, превращаясь в белую. Блестящую, чистую, неестественно белую.

– Как работа? – На самом деле мне это совсем не интересно, но я хочу, чтобы он заговорил.

– Хорошо. Ты ведь знаешь, я начал выполнять работу для американской фирмы.

Я не знала, но не была уверена, по какой причине: то ли он еще не говорил мне об этом, то ли я не слушала, когда он говорил. Я киваю.

– Они хотят, чтобы я как-нибудь приехал в Нью-Йорк познакомиться с ними. – Он делает паузу. – Что ты думаешь по этому поводу?

Я смотрю на него в полном изумлении. Насколько я его знаю, он никогда никуда не хотел ездить. Мне пришлось силой заставить его купить билеты, чтобы провести медовый месяц в Вене.

– Не может быть! – восклицаю я.

– Ну да, просто появилась такая идея.

– Я думаю, что это великолепная идея. Можно мне тоже поехать? – Это проверка. Я хочу видеть его реакцию.

Он отвечает без колебаний:

– Да, конечно.

Девяносто процентов – за быстрый ответ. Минус десять – за слишком быстрый. Он мог заранее подготовиться.

– Давай сделаем это завтра, – говорю я. – Ночью я прочитаю Каролинину книжку. Кому какое дело? И почему бы нам не устроить что-нибудь необыкновенное?

– Завтра? – он приходит в ужас. – Но я никак не могу. У меня так много работы.

– В самом деле? Тогда пусть подождут. Весь мир у твоих ног. – Я понимаю, что меня немного заносит, и стараюсь говорить более рассудительно: – В любом случае нам необходимо иногда прекращать это вращение – пусть цвета проявятся как в калейдоскопе или карусели: цвета блекнут, если вращать слишком быстро, – это же спектр. Знаешь ли, белый…

Он уже готов был отпить немного кофе, как вдруг останавливается с чашкой у рта. У меня даже появляется надежда, что он может его пролить, но этого не происходит. Он ставит чашку обратно.

– О чем ты говоришь?

– Так, ни о чем, – отвечаю я. – Уже пора. Что это мы сидим?

– Да… – Не похоже, что он думал об этом всерьез.

– Который час?

Он смотрит на часы:

– Шесть.

Я соображаю про себя, что он, должно быть, имеет в виду не шесть утра, а шесть вечера. Еще мне бы хотелось узнать, какой сегодня день, но лучше я выясню это позже.

– Давай возьмем китайскую еду и поговорим об отпуске. Можно заказать билеты по телефону, а потом забрать их в аэропорту.

Я понимаю, что говорю слишком быстро, но внезапно начинает казаться, что нет ничего невозможного. Когда я проснулась, у меня пропало ощущение времени. И теперь все в точности соответствует моему настроению.

Пока Джеймс идет за едой, я ставлю тарелки подогреться под грилем и накрываю на стол. Джеймс любит, чтобы все было как следует. Едим мы гораздо чаще в его квартире, чем в моей, потому что здесь он может расслабиться, перед тем как сам лично все перемоет. Для меня это не важно. Просто я приглашаю его к себе, когда моей кухне требуется уборка, а у меня к этому нет ни малейшей охоты.

В ожидании Джеймса я читаю «Беллу, чернокожую красавицу». Страницы я перелистываю очень быстро, и когда Джеймс возвращается со свининой в кисло-сладком соусе, жареным рисом с яйцами и барбекю на ребрышках, я уже на середине книги. Я набрасываюсь на еду с огромным удовольствием. Джеймс действует более осмотрительно, его порции поменьше. Он следит за мной.

– Не так быстро, Китти, тебе потом будет плохо.

– Все в порядке.

«До следующего раза», – я научилась слышать его мысли. Но следующего раза не будет. В моей жизни нет больше утра, нет больше желтого. Я знаю: я не смогу больше видеть Эмили и Рози. И вот сейчас я иду вперед – в неизвестное…

Мы наедаемся до отвала и, взяв кофе в гостиную, оставляем посуду в кухне. Два года назад я принесла ему замечательный китайский коврик; блестящие золотые драконы выдыхают красно-оранжевое пламя. Коврик вносил в комнату жизнь и движение. Джеймс сказал, что ему понравилось, и коврик месяц пролежал на полу в гостиной. Затем, в один прекрасный день, он исчез. Он свернул его и спрятал, а может, даже вынес в мусорную машину. Тогда я ясно поняла, зачем мне нужна своя квартира. Его зияющая пустота была слишком похожа на зияющую пустоту внутри меня.

И все же недавно он купил кофейный столик, довольно красивый и, конечно, из светлого дерева. Мне страшно ставить на него кружку; боюсь, что от нее останется пятно, поэтому столик засел между двух кожаных кресел, производя впечатление хоть и функционального, но неиспользуемого предмета. А наши кружки укоризненно взирают на нас с пола.

– Давай же, Джеймс, – говорю я, усаживаясь в кресло с ногами. – Давай, ну хоть раз в жизни, выкинем что-нибудь эдакое: возьмем и уедем. Никто и заметить-то не успеет, как мы уже вернемся.

Он с опечаленным видом потягивает свой кофе.

– Это просто… – (Я жду.) – Я думаю, нам следует все как-то организовать. Связаться с моими знакомыми в Нью-Йорке, сообщить им, когда мы приедем, чтобы они забронировали номер в отеле и подыскали тебе какого-нибудь сопровождающего на то время, когда я работаю.

– Но я не хочу никакого сопровождающего. У тебя же будет хоть какое-то свободное время?

– Да, конечно. Но нам нужна по крайней мере неделя на сборы…

– Давай примем компромиссное решение. Поедем через четыре дня.

Он ухмыляется.

– Хорошо. Завтра я им позвоню, и начнем приготовления.

– Но никаких сопровождающих.

Он улыбается:

– Идет.

Мы сидим и смотрим друг на друга, ошеломленные собственной смелостью. Мы действуем стремительно. Мы делаем то, что нам хочется, не спрашивая ни у кого. Обычно я слишком труслива, а Джеймс слишком осторожен.

– Мне всегда хотелось поехать в Нью-Йорк, – говорю я.

– Адриан говорит, что стоит подняться на Эмпайр-стейт-билдинг. Там есть такое место со стеклянным полом, откуда можно разглядывать Нью-Йорк, лежащий прямо у тебя под ногами.

Я и не знала, что он говорил об этом с Адрианом. И конечно же не предполагала, что он послушал его.

– Надо будет подняться на статую Свободы.

– Не думаю, что это такая уж хорошая идея. Там полно народу, и нам придется долго стоять в очереди.

– Ты прав, – говорю я. – Но мы же будем в отпуске. Не будет никакой спешки.

– Но я же еще должен работать…

– Знаю, знаю. Но все равно, все будет нормально. Мы сделаем абсолютно все, что захотим.

Я бы с удовольствием оставалась в постели или читала, уютно устроившись и поджидая его.

Какое-то время мы вместе сидим в тишине. Это именно то, что всегда мне нравилось в Джеймсе. Мы вдвоем умеем создавать добрую тишину. Что-то существует между нами, чему не нужны слова и действия. Это «что-то» обосновывается вокруг нас, и вот сейчас я явственно чувствую, как оно нежно парит вокруг, готовое завернуть меня в свои туманные складки, как в нежнейшую кружевную шаль. Я хочу, чтобы оно было таким всегда, это «что-то» внутри нас. Оно соединяет нас изнутри, проходит через наши руки, оно спокойно, истинно и благотворно.

– Я должна закончить эту книгу, – говорю я. – Обещала Кэролайн вернуть ее завтра.

Он нежно улыбается. Вот когда я люблю его больше всего: когда он принимает меня такой, какая я есть. Ему нравится, что я делаю все, что хочу.

– Конечно. Я пойду помою посуду, а потом и сам поработаю.

Он дает мне бумагу с карандашами и, захватив кофейные чашки, идет в кухню своей неровной походкой. Мне слышно, как он движется по кухне, все моет, вытирает.

Он ничего не оставляет сушиться. Я нахожусь именно в том умиротворенном состоянии, которое всегда ищу, но редко нахожу, а продолжается оно лишь считаные минуты. Я это прекрасно знаю: у него нет длительности. Оно похоже на пир в голодный год.

Мы тихо работаем вместе. Под щелканье его клавиш легко работать. Я заканчиваю книгу и кратко записываю возникшие мысли. Она мне понравилась. Нужно только продумать, как изменить название.

Я поднимаюсь и иду к Джеймсу, сидящему за письменным столом. Он встает почти в тот же момент, и мы встречаемся посреди комнаты. Вот почему я вышла за него замуж.

Я обвиваю его руками и кладу голову ему на плечо. Он обнимает меня и гладит по волосам. Мы быстро идем в спальню, потому что так стоять нам не очень удобно. Я выше, и возникает какое-то геометрическое несоответствие. Углы не вписываются, линии не совпадают.

Когда я просыпаюсь, часы показывают семь утра. Джеймс лежит ко мне спиной, расслабленный и теплый. Я хочу, чтобы этот миг был со мной все время, тогда не будет будущего, тогда он станет моей жизнью. Все остальное лишь иллюзия, мир фальшивых красок. А что, если не двигаться, и, может, тогда это будет длиться и длиться, и внутри меня больше не появится та пустота.

Что-то в моем пробуждении заставляет проснуться и Джеймса, как будто он улавливает, что мы постепенно начинаем утрачивать нашу тишину. Кажется, он знает, что в моей голове уже реальные мысли, а не грезы снов. Он переворачивается и прижимается лицом к моему плечу, его руки обнимают меня нежно и бережно.

– Ты проснулась? – шепчет он.

– Мммм…

– Я хочу…

Он не продолжает, потому что я знаю его желание. Я знаю: он хочет, просыпаясь каждое утро, находить меня здесь. Но я не могу этого сделать. Существуют лишь отдельные моменты, когда я в порядке и он в порядке. Когда этот его белый цвет так замедляет бег, что все желтые, красные и синие краски его спектра встречаются с моими и погружаются в них, придавая завершенность неистовому вращению красок внутри меня. Мы смотрим друг на друга, мы сочетаемся совершенно. Это происходит только в том случае, когда нам удается правильно распределить цвета, распределить равномерно между собой.

– Китти?

– Мммм?..

– Ты принимаешь таблетки?

Удобно разместившаяся между нами теплота моментально улетучивается. Я отталкиваю его руки и вскакиваю с кровати.

– Мне нужно поработать, – говорю я.

Одеваюсь, повернувшись к нему спиной. Забираю свою книгу и бумаги, которые он вчера аккуратно сложил на кофейном столике, и позволяю себе удалиться.

Я действительно не понимаю, почему плачу.

Мы едем поездом в Лондон и берем такси до Хитроу. Это ужасно дорого, но Джеймс зарабатывает много, а тратим мы редко. У нас только ручной багаж, потому что чемоданов у нас вообще нет, а если б даже и были, нам нечем их заполнять.

– Мы там купим все, что нам нужно, – говорит Джеймс. – В Нью-Йорке все дешевле.

Я очень возбуждена от этой поездки за границу. Во время медового месяца мы ездили в Венецию на пароме и на поезде. И я совсем не могла спать в поезде и часами смотрела в окно, даже в темноте. Мы мчались мимо мест и названий, которые я видела только на карте: Париж, Женева, Милан. Хотелось увидеть все эти места и удержать в памяти на случай, если я не попаду туда снова.

Мы оставили Бирмингем едва пробудившимся и прибыли в Хитроу ранним утром, серым и холодным. Есть в этом времени суток какое-то уныние, и вся Англия представилась мне только сейчас просыпающейся, готовящейся прожить еще один самый обычный день. А мы – убегаем. Мне хочется подпрыгнуть и бегать вокруг, как маленькой, хочется кричать от радости. Так трудно сидеть спокойно и притворяться терпеливой.

Мы внимательно слушаем объявления и следуем в нужном направлении. Зал отправления полон праздношатающихся.

– Я не забыл выключить центральное отопление?

– Нет.

– И кому это пришла в голову мысль уезжать в такое нелепое время?

– Тебе.

– Думаешь, они на самом деле будут давать нам горячий десерт?

– Не имею понятия.

Через какое-то время я начинаю понимать, что Джеймс вовсе не испытывает возбуждения, подобного моему. Я прислоняюсь к нему и притворяюсь дремлющей, подскакивая при каждом новом объявлении, но Джеймс кажется напряженным и строгим. Уж не из-за встречи ли с американцами он нервничает?

– Уверена, ты им понравишься, – бормочу я, но понять, услышал ли он меня, по его поведению невозможно.

В конце концов звучит наше объявление, и мы присоединяемся к группе людей, образующей новую очередь. Садимся в автобус, и нас везут к самолету, который на расстоянии очень похож на игрушечный. Он становится все больше и больше, пока наконец внезапно не превращается в настоящий, и мы поднимаемся по ступенькам наверх.

– Видишь, как все просто? – говорю я Джеймсу. – Это может сделать каждый.

Он не отвечает. Его лицо принимает неестественное выражение, свидетельствующее о его готовности перенести и это. Пока мы пытаемся пробраться к нашим местам, кто-то толкает его сзади, и он, спотыкаясь, падает вперед.

Это мужчина средних лет, в очках.

– Извините, – говорит он, по-доброму улыбаясь и протягивая Джеймсу руку для поддержки.

Джеймс полностью его игнорирует и подталкивает меня к сиденью около окна, тяжело опускаясь рядом. Я улыбаюсь задевшему нас мужчине, он отвечает мне ответной улыбкой.

– Извините, – говорю я, чувствуя, как мое веселое расположение духа быстро улетучивается.

Джеймс побелел от гнева.

– Не извиняйся за меня, – цедит он сквозь зубы.

– Что случилось? – Никогда раньше я не видела его таким.

Он тяжело дышит, так тяжело, что мне слышно. По его лбу сбегают ручейки пота, собираются у крыльев носа.

– С тобой все в порядке?

Он издает странный, продолжительный стон и неуклюже вскакивает на ноги.

– Джеймс, – в тревоге говорю я.

Но он ушел. И я сижу в самолете, отправляющемся в Нью-Йорк, а моего мужа, с билетами и паспортами, нет как нет. Я чувствую вибрацию, проходящую через мое кресло, я уверена, что двигатели уже запущены и что мы вот-вот начнем разгоняться. Я вскакиваю и, спотыкаясь о ноги рядом сидящих, хватаю в охапку наши сумки.

– Извините, – говорю я, – извините. – Как будто это может мне чем-то помочь! – Извините. Просто мой муж… Кажется, он плохо себя почувствовал…

Они кивают, улыбаются, но им до этого нет дела. Их собственное благополучие – вот о чем им следует позаботиться. Я добираюсь до прохода, но его и здесь нет. Не представляю, в какую сторону он пошел. А люди еще отыскивают свои места, так что дорогу к выходу мне приходится прокладывать силой.

Я обнаруживаю Джеймса беседующим со стюардессой.

– Позвольте мне выйти, – говорит он очень решительно. – Мне нужно выйти.

Стюардесса выше его дюймов на шесть, рыжеволосая. Не похоже, что ей все это нравится; она отталкивает Джеймса, загораживая собой выход.

– Извините, – говорю ей я. – Нам необходимо выйти.

– Не извиняйся, – говорит Джеймс сквозь стиснутые зубы. – Женщина, позвольте мне выйти.

– Мы не можем задерживать взлет, – говорит она.

Она все еще старается выглядеть профессионально, но блузка у нее на груди расходится из-за отскочившей пуговицы; нам виден лифчик – черный, с крошечными розовыми розочками по краю. Пряди вьющихся рыжих волос выбиваются из-под заколки. Почему бы ей просто не взять и не выпустить нас?

За ней по ступенькам взбегает человек в униформе. Он только что положил в рот остатки банана, а кожуру все еще держит в руках. Он быстро жует и проглатывает.

– Что происходит?

– Слава богу, ты здесь, – говорит стюардесса.

– Нам нужно выйти, – говорю я и мило улыбаюсь от радости, что не потеряла дара речи, когда Джеймс в таком кризисном состоянии.

Мужчина смотрит оценивающе.

– Я ваш пилот, – говорит он.

Не придумав, куда деть банановую кожуру, он вертит ее в руках. Он чуть не засовывает ее в карман, но останавливается и, наконец решившись, просто бросает ее на пол.

– Позвольте нам выйти, – говорит Джеймс, его голос налился гневом.

Двое похожих мужчин появляются из пассажирского отделения. Они аккуратно одеты, очень высокие и широкие, сильно встревоженные.

– Вам не нужна помощь? – говорит один из них.

Пилот так же захвачен врасплох их появлением, как и я сложившейся ситуацией.

– Нет, – говорит он. – Думаю, мы сами сможем все уладить. – Он колеблется. – Спасибо.

Мужчины смотрят друг на друга.

– Что ж, но если мы понадобимся, знайте: мы сидим сзади.

– Кто это такие? – спрашивает пилот.

– Не имею понятия, – говорит стюардесса.

Она на минутку расслабляется, и Джеймс делает рывок к выходу, он уже заносит ногу над трапом.

– Пожалуйста, разрешите нам выйти, – говорю я.

– Но вы не можете покинуть самолет, – говорит она. – Здесь же ваш багаж.

– С ним все в порядке, – говорю я. – Вот он.

– Он сейчас в багажном отделении, – говорит пилот, ловко пролезая и занимая положение между Джеймсом и выходом.

– У нас не было большого багажа, – говорю я.

Стюардесса смотрит на пилота.

– Проверь, – говорит он, – по компьютеру.

– Мэйтленд, – говорю я. – Джеймс и Кэтрин.

Она исчезает. Джеймс стоит рядом со мной, молчаливый и злобный.

Стюардесса возвращается.

– Багажа нет, – говорит она.

Смотрит на пилота. Он колеблется, потом кивает.

– Пусть идут, – говорит он и отходит.

Джеймс бежит по ступенькам вниз.

Я иду за ним, но пилот хватает меня за руку и притягивает к себе.

– Есть курсы, – шепчет он мне на ухо. – Нужно побороть в себе страх.

Я отстраняюсь.

Вперед наклоняется стюардесса. Я стараюсь не смотреть на ее разошедшуюся блузку.

– Вы не пробовали заниматься йогой? – говорит она. – Я слышала, очень помогает.

Я с трудом борюсь с невероятным желанием расхохотаться, волны смеха пробиваются наружу прямо из живота.

– Ничего страшного, – говорю я. – У него слабое сердце. – Мой голос дрожит от едва сдерживаемого смеха.

Стюардесса отходит с обиженным видом.

– Извините, – говорит она. – Это помогло бы, если бы вы подумали об этом заранее.

– Все в порядке, – говорю я и бегу по ступенькам туда, где ждет меня Джеймс. Пока мы в одиночестве стоим на краю взлетно-посадочной полосы в ожидании автобуса, двигатели начинают работать. От страха мы прижимаемся друг к другу; шум становится оглушительным. Перед нами останавливается автобус. Мы влезаем внутрь и присоединяемся к группе японских туристов, которые только что приземлились.

– Это Торонто? – спрашивает нас какой-то мужчина.

– Нет, – говорю я нервно.

– Это хорошо, – говорит он, доставая из кармана французский разговорник. Он начинает читать, все быстрее и быстрее переворачивая страницы.

Похоже, что напряженность Джеймса начала рассеиваться, как только мы покинули самолет.

– Извини, – говорит он в конце концов, – я не смог это сделать.

– Нужно было сказать мне, что ты боишься.

– Знаю. – Мрачная грусть наваливается на него. – Неужели я все-все испортил?

Я беру его под руку.

– Пойдем позавтракаем.

Когда мы выходим, японцы все еще остаются в автобусе и продолжают путь к своей неизвестной цели. В кафе мы заказываем рогалики, булочки с джемом и кофе. Какое-то время мы едим в тишине, и я думаю о наших пустых креслах, пересекающих без нас Атлантику.

– Как ты думаешь, те, двое, были гангстеры? – говорит Джеймс, принимаясь за второй рогалик. – Гангстеры-близнецы.

– Не похоже, что пилот им поверил.

Он смотрит на меня, и мы оба принимаемся хохотать.

– Что поделаешь, – говорю я. – Это он пилот, ему виднее.

Джеймс вытирает слезы с глаз и начинает смеяться снова.

– А ты видела? – Ему приходится остановиться, чтобы заставить собственный голос подчиняться.

– Лифчик? – говорю я. – Думаю, она заметит, рано или поздно.

Постепенно мы успокаиваемся, и смех затихает.

– А как мы будем объяснять, когда обнаружат, что мы никуда не улетели?

– Мы должны что-то объяснять?

Я подумала об отце, который наносит краски на холст и нас на самом-то деле вовсе не замечает; о Поле, который окидывает нас циничным взглядом, – ему все это представляется забавным. Представила себе Адриана, который пытается довести до нашего сознания, что ничего иного от нас и не ждал.

– Нет, – говорю я. – Не будем ничего объяснять.

– Тогда нам нельзя возвращаться домой, – говорит Джеймс. – Вместо этого можно провести время в Лондоне.

Так мы и поступаем. Мы накупаем одежды, книг, а затем – чемоданы, чтобы все сложить, и находим отель. Мы посещаем планетарий, Музей мадам Тюссо, Британский музей, объезжаем Лондон на экскурсионном автобусе с открытым верхом и совершаем речное путешествие вверх по Темзе. Посылаем себе домой фотографии Парламента, собора Святого Павла и Вестминстерского аббатства. Мы снова как дети, все нам внове, мы веселимся тем весельем, о котором обычно забываем, стоит нам только стать взрослыми.

И каждый вечер перед сном мы разговариваем. Джеймс рассказывает о своей боязни летать: «Я думал, что с тобой мне удастся ее преодолеть».

Никогда раньше я не предполагала, что могу быть кому-то нужна и для кого-то желанна. Так долго я была младенцем из младенцев и не представляла себя в другой роли. Мне нравится эта новая роль.

Мы едва не заговорили о ребенке. И все-таки не заговорили, по крайней мере напрямик.

Через неделю мы едем домой.

…Какое-то время мы решаем пожить в одной квартире, перенести сюда то веселье, что было с нами в Лондоне.

Мы оба стараемся. Я готовлю, Джеймс моет посуду. Потом он готовит, и я мою посуду, если не принимать во внимание, что у меня это получается не совсем аккуратно, и он за меня все перемывает, сразу же все вытирает и так расставляет фарфор в буфете, что тот выглядит прямо как на картинке из каталога. Фарфор этот принадлежит нам обоим, свадебный подарок его родителей. Королевский фарфор. Нежнейший, хрупкий, настоящий фарфор, белый, с красно-золотым ободком по краям. Он прекрасно вписывается в квартиру Джеймса, где и примостился, не мучимый страхом, что его разобьют.

Я пытаюсь складывать свои книги аккуратно. Он пытается беспорядочно разбрасывать свои диски по столу, но любые, самые случайные его действия оказываются точно просчитанными. Я открыла для себя, что форма и порядок присутствуют во всем, к чему бы он ни прикасался, поэтому и получается, что когда он убирает их на место, то заранее знает, где какой лежит.

И вот в один прекрасный вечер он встает и поправляет шторы, которые я только что задернула. Они не совсем точно совпали посредине. Чтобы они висели симметрично, ему приходится раздвинуть их и сдвинуть снова.

Я смотрю на него, а внутри меня разрастается боль. Я встаю, собираю в кучу все свои книги и бумаги. Он наблюдает за мной, не произнося ни слова.

– Схожу ненадолго домой, – говорю я.

Он кивает и идет со мной до двери, по пути поднимая карандаши, которые я роняю. Я смотрю на него, на его подскакивающие волосы, на его сдержанное лицо и стараюсь понять, чувствует ли он себя таким же одиноким, как я.