Текст книги "Имаджика: Пятый Доминион"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

– Мы не умрем! – сказал он. – Разве я не говорил тебе об этом? Мы не умрем!

Мистиф также обнял его и поцеловал, сначала в шею, потом в щеку.

– Ну ладно, я был не прав, – сказал он. – Вот видишь! Я признаю это!

– Тогда пошли поищем женщин, да?

– Да!

Когда замерли отзвуки их энтузиазма, они услышали звук. Тоненький звон, словно звук ледяного колокольчика.

– Они зовут нас, – сказал Миляга.

Доки отыскал свой маленький рай у огня и не собирался сдвинуться с места, невзирая на все усилия Пая.

– Оставь его, – сказал Миляга, не давая мистифу разразиться новой серией проклятий. – Он нам хорошо послужил. Пусть отдохнет. Мы вернемся и заберем его.

Проход, по которому они отправились, не только поворачивал, но и раздваивался, причем неоднократно. Все дороги были освещены горящими тазами. Они выбирали нужный проход по звуку колокольчиков, который, похоже, не становился громче. Каждая новая развилка, разумеется, делала их возвращение к доки все более сомнительным.

– Это лабиринт, – сказал Пай, и в голосе его снова послышалась нотка старой тревоги. – Я полагаю, мы должны остановиться и постараться отдать себе отчет в том, что мы делаем.

– Мы ищем Богинь.

– И теряем транспорт. Оба мы в таком состоянии, что идти пешком дальше не сможем.

– Лично я чувствую себя не так плохо. Разве только руки. – Он поднес их к лицу, ладонями кверху. Они распухли и были покрыты синяками и синевато-багровыми ссадинами. – Полагаю, я весь такой. Но ты слышишь колокольчики? Клянусь, они должны быть прямо за этим углом!

– Они были прямо за углом в течение последних сорока пяти минут. Они не становятся ближе, Миляга. Это какой-то трюк. Мы должны вернуться к животному, пока его не зарезали.

– Не думаю, что они проливают здесь чью-то кровь, – ответил Миляга. Колокольчики раздались снова. – Послушай-ка. Они действительно стали ближе. – Он двинулся к следующему повороту, скользя по льду. – Пай! Подойди сюда и взгляни.

Пай присоединился к нему. Впереди проход сужался и оканчивался дверью.

– Что я тебе говорил? – сказал Миляга, двинулся к двери и отворил ее.

Святилище, оказавшееся за дверью, было довольно просторным, размером с небольшую церковь. Однако ему был причинен значительный ущерб; несмотря на множество колонн, украшенных тончайшей резьбой, и великолепные своды из покрытого тонким слоем льда камня, стены его были рябыми от выбоин, пол был выщерблен. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что закованные в лед предметы когда-то были частью убранства святилища. Расположенный в центре алтарь был повержен в руины, а среди обломков попадались куски голубого камня, того самого, из которого была сделана голова, которую несла девочка. Теперь можно было сказать с уверенностью, что они находятся в месте, где вполне очевидны следы пребывания Хапексамендиоса.

– По Его стопам, – пробормотал Миляга.

– О да, – сказал Пай. – Он был здесь.

– И женщины тоже, – сказал Миляга. – Но не думаю, чтобы они выедали яйца у мужчин. По-моему, их ритуалы были более миролюбивыми. – Он присел на корточки и ощупал один из покрытых резьбой обломков. – Интересно, чем они здесь занимались? Я хотел бы увидеть их ритуалы.

– Они бы тебя изрезали на кусочки.

– Почему?

– Их служения не были предназначены для мужских глаз.

– Но ты-то смог бы проникнуть туда, не так ли? – сказал Миляга. – Из тебя бы получился идеальный шпион. Ты мог бы все увидеть.

– Это надо не видеть, – сказал Пай тихо. – Это надо чувствовать.

Миляга поднялся с корточек и посмотрел на мистифа с новым пониманием во взгляде.

– Кажется, я завидую тебе, Пай, – сказал он. – Ты знаешь, каково это быть и мужчиной, и женщиной, так ведь? Я никогда об этом не задумывался. Ты расскажешь мне о том, что ты чувствуешь, в один из ближайших дней?

– Тебе лучше самому это узнать, – сказал Пай.

– А как я сумею это сделать?

– Сейчас не время…

– Расскажи.

– Ну, у мистифов есть свои ритуалы, точно так же как у мужчин и женщин. Не беспокойся, тебе не придется за мной шпионить. Ты будешь приглашен, если захочешь, конечно.

Слушая эти слова, Миляга почувствовал легкий укол страха. Он уже чувствовал себя едва ли не пресыщенным теми чудесами, которые они встречали по дороге во время путешествия, но то существо, которое было рядом с ним весь этот долгий срок, как он сейчас понял, осталось для него полной загадкой. Он никогда не видел его голым со времени их первой встречи в Нью-Йорке, никогда не целовал его так, как целует возлюбленный, никогда не позволял себе испытывать к нему сексуальное влечение. Может быть, это произошло потому, что сейчас он задумался о женщинах и их секретных ритуалах, но, как бы то ни было, нравилось это ему или не нравилось, он смотрел на Пай-о-па и чувствовал возбуждение.

От этих мыслей его отвлекла боль. Он посмотрел на свои руки и увидел, что в волнении сжал их в кулаки и раны на ладонях открылись. Его обескураживающе красная кровь падала на лед. Зрелище это вызвало у него воспоминание, которое было задвинуто в самые глубины памяти.

– В чем дело? – спросил Пай.

Но Миляга был не в силах ответить ему. Он вновь слышал, как трескается под ним замерзшая река и как завывают прислужники Незримого, описывая круги у него над головой. Он чувствовал, как его рука бьет, бьет, бьет по поверхности ледника и в лицо ему летят осколки.

Мистиф приблизился к нему.

– Миляга, – сказал он обеспокоенно, – что с тобой?

Он положил руки Миляге на плечи, и после его прикосновения Миляга смог сделать вдох.

– Женщины… – сказал он.

– Что такое с ними?

– Это я освободил их.

– Как?

– С помощью пневмы. Как же еще?

– Ты разрушил то, что было сотворено Незримым? – сказал мистиф едва слышно. – Ради нашего блага, я надеюсь, что женщины были единственными очевидцами этого.

– Там были его приспешники, как ты и предсказывал. Они чуть не убили меня. Но я им врезал хорошенько.

– Плохие новости.

– Почему? Если мне суждено пролить кровь, то пусть и Он прольет ее хотя бы немного.

– Хапексамендиос не может пролить кровь.

– Все проливают кровь, Пай. Даже Бог. Может быть, Бог в особенности. А иначе чего бы Ему прятаться?

Пока он говорил, колокольчики зазвучали снова, на этот раз ближе, чем когда бы то ни было, и, взглянув через плечо Миляги, Пай сказал:

– Наверное, она дожидалась, пока ты не произнесешь эту маленькую ересь.

Миляга повернулся и увидел, что женщина, которая манила их, стоит, наполовину скрытая тенью, в самом конце святилища. Лед, до сих пор облеплявший ее тело, не растаял, что наводило на мысль о том, что ее плоть, как и стены, имеет температуру ниже нуля. На волосы ее намерзли куски льда, и, когда она слегка двигала головой, как она сделала это только что, они ударялись друг о друга, звеня, как крошечные колокольчики.

– Я освободил вас из льда, – сказал Миляга, шагнув мимо Пая ей навстречу. Женщина ничего не ответила. – Вы понимаете меня? – продолжал Миляга. – Вы выведете нас отсюда? Нам нужно найти путь через горы.

Женщина сделала шаг назад, укрывшись в темноте.

– Не бойтесь меня, – сказал Миляга. – Пай! Да помоги же ты мне.

– Как?

Может быть, она не понимает по-английски.

– Она понимает тебя прекрасно.

– Ну поговори с ней, пожалуйста, – сказал Миляга.

Пай послушно заговорил на языке, которого Миляга никогда не слышал раньше. Его музыкальность действовала успокаивающе и ободряюще, хотя слова и не были понятны. Но, похоже, ни смысл, ни музыка не произвели на женщину никакого впечатления. Она продолжала удаляться в темноту. Миляга осторожно шел следом за ней, опасаясь испугать ее, но еще больше опасаясь совсем потерять ее из виду. Его вклад в убеждения Пая свелся к примитивнейшему вымогательству.

– Услуга за услугу, – сказал он.

Пай был прав, она действительно все понимала. Несмотря на то что тень скрывала ее, он увидел, как на ее сомкнутых губах играет едва заметная улыбка. «Разрази ее гром, – подумал он, – почему она не отвечает?» Колокольчики, однако, по-прежнему звенели в ее волосах, и он продолжал идти за ней, даже когда тени сгустились настолько, что она фактически затерялась среди них. Он оглянулся на мистифа, который отказался от попыток вступить с этой женщиной в диалог и вместо нее обратился к Миляге.

– Не ходи дальше, – сказал он.

Хотя от него до мистифа было не более пятидесяти ярдов, голос Пая звучал неестественно далеко, словно пространство между ними подчинялось своим особым законам.

– Я здесь. Ты видишь меня? – крикнул он в ответ и, обрадовавшись ответу мистифа, что тот по-прежнему его видит, вновь вперил взгляд в темноту. Женщина исчезла. Проклиная все на свете, Миляга бросился к тому месту, где она стояла, когда он видел ее в последний раз, и чувство, что перед ним какое-то особое место, усилилось. Темнота словно занервничала, как неудачливый лжец, пытающийся отвязаться пожатием плеч. Но он не отставал. Чем большая дрожь сотрясала темноту, тем больше ему не терпелось узнать, что она скрывает. Хотя Миляга и полностью лишился зрения, он не был слеп к тому риску, которому себя подвергает. Несколько минут назад он говорил Паю, что все на свете уязвимо. Но никто, даже Незримый, не может отворить кровь темноте. Если она сомкнется вокруг него, он может веками впиваться в нее когтями и не оставить ни одной отметины на ее бесплотной спине. Он услышал, как сзади его позвал Пай:

– Где ты там, черт возьми?

Он увидел, как мистиф движется за ним во мраке.

– Не ходи дальше, – сказал Миляга.

– Почему?

– Мне может потребоваться маяк, когда я буду искать дорогу назад.

– Возвращайся, и все.

– Только после того, как я найду ее, – сказал Миляга и двинулся вперед с вытянутыми руками.

Пол под ним был очень скользким, и он был вынужден идти с крайней осторожностью. Но без женщины, которая проведет их через горы, этот лабиринт может оказаться таким же фатальным, как и снега, от которых им удалось спастись. Он должен найти ее.

– Ты еще слышишь меня? – крикнул он Паю.

Голос, ответивший ему, был таким же призрачным, как если бы он разговаривал с человеком из другой страны по плохо работающей телефонной линии.

– Продолжай говорить, – крикнул он.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Что угодно. Пой песню.

– Мне медведь на ухо наступил.

– Тогда расскажи что-нибудь о еде.

– Хорошо, – сказал Пай. – Я уже рассказывал тебе об угичи и ее животе, полном икры…

– Это самое отвратительное из того, что мне приходилось слышать за всю жизнь, – ответил Миляга.

– Тебе понравится, когда ты попробуешь.

– Как говорила актриса епископу.

До него донесся приглушенный смех Пая. Потом мистиф сказал:

– Ты ведь ненавидел меня почти так же, как рыбу. Но я сумел обратить тебя.

– Я тебя никогда не ненавидел.

– В Нью-Йорке ненавидел, да еще как.

– Даже тогда. Просто я был в недоумении. Мне раньше никогда не приходилось спать с мистифом.

– Ну и как, тебе понравилось?

– Лучше, чем рыба, но не сравнить с шоколадом.

– Что ты сказал?

– Я говорю…

– Миляга? Я тебя почти не слышу.

– Я здесь, – заорал он в ответ во весь голос. – Когда-нибудь я хочу еще раз попробовать, Пай.

– Попробовать что?

– Переспать с тобой.

– Я должен подумать об этом.

– А чего ты хочешь? Предложения выйти замуж?

– Что ж, возможно, это будет и неплохо.

– Отлично! – крикнул Миляга. – Так выходи за меня замуж!

Позади него воцарилось молчание. Он остановился и обернулся. Силуэт Пая был расплывчатой тенью на фоне далекого света святилища.

– Ты слышишь меня? – завопил Миляга.

– Я думаю.

Миляга рассмеялся, несмотря на тревогу, которую будила в нем темнота.

– Ты не можешь раздумывать вечно, Пай, – крикнул он. – Мне нужен ответ через… – Он остановился, как только его вытянутые вперед пальцы прикоснулись к чему-то твердому и обледенелому. – О, дерьмо!

– В чем дело?

– Здесь тупик! – сказал он, вплотную приблизившись к встреченной поверхности и ощущая ладонями лед. – Самая настоящая стена.

Но это было не все. Подозрение о том, что с этим местом не все так просто, стало сильнее. Что-то явно скрывалось по другую сторону стены – если бы он только мог проникнуть туда.

– Возвращайся… – донеслась до него мольба Пая.

– Не сейчас, – сказал он самому себе, зная, что слова его не достигнут ушей мистифа. Он поднес руку ко рту и зажал в кулаке дыхание.

– Ты слышишь меня, Миляга? – звал его Пай.

Не отвечая, он ударил пневмой о стену – в этом у него был уже порядочный опыт. Звук удара был поглощен мраком, но освобожденная им сила вызвала ледяной град с потолка. Еще не смолкло эхо, а он уже нанес второй удар, затем третий, и с каждым разом все новые раны открывались у него на руке, добавляя кровь и ярость в его удары. Возможно, это усиливало их. Если уж его дыхание и слюна были способны на такое, то какими же силами должны были обладать его кровь или сперма?

Прервавшись, чтобы набрать воздуха в легкие, он услышал крики мистифа и, обернувшись, увидел, как тот приближается к нему через бушующее море теней. Не только стена и потолок над ней сотрясались от его ударов – сам воздух был в смятении, и силуэт Пая раскалывался на фрагменты. Когда он попытался сфокусировать взгляд на Пае, чтобы остановить это дрожание, большое ледяное копье упало в пространстве между ними и разлетелось на куски. Он успел закрыть лицо руками, защищаясь от осколков, но их удар отбросил его к стене.

– Ты здесь все обрушишь! – услышал он вопль Пая сквозь грохот новых падающих копий.

– Слишком поздно останавливаться на полпути! – крикнул Миляга в ответ. – Сюда, Пай!

Не утратив проворности даже в этой смертельно опасной ситуации, увертываясь от льдин, мистиф двинулся на голос Миляги. Не дожидаясь, пока Пай окажется рядом, Миляга снова принялся за штурм стены, прекрасно понимая, что, если она не капитулирует достаточно скоро, они будут похоронены на этом самом месте. Схватив еще одно дыхание, он ударил им о стену, и на этот раз тени не сумели поглотить звук. Он расколол воздух, словно удар громового колокола. Ударная волна опрокинула бы его на пол, если бы руки мистифа не поддержали его.

– Это перевалочный пункт! – крикнул тот.

– Что это значит?

– Теперь нужно два дыхания, – раздалось в ответ. – Мое и твое, в одной руке. Понимаешь?

– Да.

Он не видел мистифа, но почувствовал, как тот поднимает его руку к своему рту.

– На счет три, – сказал Пай. – Раз.

Миляга вдохнул полную грудь взбесившегося воздуха.

– Два.

Еще одни вдох, даже более глубокий.

– Три!

Он выдохнул в руку, смешав свое дыхание с дыханием Пая. Человеческая плоть не была создана для того, чтобы управлять такой силой. Не окажись рядом Пая, который поддерживал его плечо и запястье, сила вырвалась бы из ладони и унесла с собой его руку. Но они синхронно двинулись вперед, и он успел разжать руку за мгновение до того, как она ударилась о стену.

Сверху раздался чудовищный грохот, но спустя несколько мгновений он потонул в шуме разрушений, которые они вызвали впереди. Если бы им было куда отступать, они, без сомнения, сделали бы это, но с потолка обрушился настоящий град сталактитов, и все, что они могли сделать, – это попытаться защитить головы и стоять на месте, пока стена бомбардировала их в наказание за совершенное преступление. Когда стена рухнула, лавина сбила их на колени. Казалось, хаос продолжался уже несколько минут. Земля дрожала так неистово, что они были сброшены еще ниже, на этот раз – ничком. Потом постепенно все стало стихать. Град камней и осколков льда превратился в мелкий дождик, а потом прекратился вовсе, и волшебный порыв окутал теплым ветром их лица.

Они подняли головы. Вокруг царил мрак, но на ледяных кинжалах играли яркие блики, и источник этого света располагался где-то впереди. Мистиф первым поднялся на ноги и помог встать Миляге.

– Перевалочный пункт, – сказал он снова.

Он обнял Милягу за плечи, и вместе они направились навстречу манящей темноте. Мрак еще не рассеялся, и они смутно различали стену. Несмотря на масштабы катастрофы, трещина, которую они проделали, едва ли превышала высотой человеческий рост. С другой стороны стены видимость также была затруднена, но с каждым шагом они становились ближе к свету. Идя по мягкому песку, который был того же цвета, что и туман вокруг них, они вновь услышали ледяные колокольчики и обернулись, ожидая увидеть идущую за ними женщину. Но туман уже окутал трещину и расположенное за ней святилище, и когда спустя несколько мгновений колокольчики стихли, они утратили всякое ощущение направления.

– Мы в Третьем Доминионе, – сказал Пай.

– Не будет больше гор? И снега?

– Нет, если только, конечно, ты не пожелаешь вернуться и попрощаться с ними.

Миляга всматривался в туман.

– Это единственный выход из Четвертого Доминиона?

– Господи, конечно нет, – сказал Пай. – Если бы мы продолжали идти своим живописным маршрутом, у нас был бы обширный выбор. А здесь, очевидно, был секретный путь, до того как не был замурован льдом.

Стало светлее, и Миляга смог разглядеть лицо мистифа. Оно было растянуто в широкой улыбке.

– Ты неплохо поработал, – сказал Пай. – А я было подумал, что ты сдвинулся.

– Наверное, так оно отчасти и было, – ответил Миляга. – Во мне проснулся зуд разрушения. Хапексамендиос бы мной гордился. – Он остановился, чтобы немного передохнуть. – Я надеюсь, в Третьем Доминионе не один туман?

– По этому Доминиону я тосковал больше всего, когда жил в Пятом. Он полон света и плодородия. Мы отдохнем, подкормимся и восстановим силы. Может быть, отправимся в Л’Имби повидать моего друга Скопика. Мы заслужили право отдохнуть несколько дней, прежде чем отправиться во Второй Доминион и ступить на Постный Путь.

– Он приведет нас в Изорддеррекс?

– Разумеется, – сказал Пай. – Постный Путь – это самая длинная дорога в Имаджике. Она, наверное, длиной в две Америки или даже больше.

– Карта! – воскликнул Миляга. – Я должен начать составлять карту.

Туман начал редеть, и из сумрака показались растения – первая зелень, которую они видели после предгорий Джокалайлау. Растительность становилась все более пышной, обещая скорое появление солнца, и они ускорили шаги.

– Знаешь, Миляга, – сказал Пай спустя некоторое время, – я согласен.

– Согласен на что? – спросил Миляга.

Сквозь клочья тумана они уже различали теплый новый мир, ожидавший их.

– Ты ведь сделал мне предложение, друг мой, разве ты не помнишь?

– Но я не слышал твоего ответа.

– Ну так я соглашаюсь, – ответил мистиф, окидывая взором открывшийся перед ними зеленеющий пейзаж. – Раз уж у нас нет важных дел в этом Доминионе, то по крайней мере можно пожениться!

Глава 24

1

В тот год весна пришла в Англию рано. К концу февраля уже начались ясные деньки, а к середине марта было так тепло, что распустились апрельские и майские цветы. Ученые светила высказывали мнение, что, если вновь не наступят холода, которые убьют цветы и заморозят птенчиков в гнездах, к маю природу захлестнет волна новой жизни, когда родители отправят своих птенцов в самостоятельный полет и примутся высиживать новое потомство, которое появится к июню. Более пессимистичные души предрекали засуху, но их репутация предсказателей была слегка подмочена, когда в начале марта хляби небесные разверзлись над островом.

Когда – в первый день дождей – Юдит оглянулась на недели, прошедшие с тех пор, как она оставила поместье Годольфинов в обществе Оскара и Дауда, они показались ей очень насыщенными, но подробности событий, которые заполнили это время, в лучшем случае были отрывочными. Ее с самого начала пригласили жить в доме и позволили ей выходить и возвращаться когда захочется, а хотелось ей этого не так уж часто. Ощущение того, что она наконец нашла свое место, охватившее ее в тот миг, когда она впервые увидела Оскара, с тех пор не потускнело, но она еще не открыла его подлинный источник. Разумеется, он был щедрым хозяином, но ей угождали многие мужчины, однако ни к одному из них она не чувствовала такой привязанности. Чувство это не было взаимным, во всяком случае такое впечатление сложилось у нее, а это также было для нее новым переживанием. В манере поведения Оскара была некоторая сдержанность, приводившая к тому, что разговоры их носили официальный характер, и это только усиливало ее чувство к нему. Когда они оставались наедине, она чувствовала себя его давно утраченной возлюбленной, которая волшебным образом вновь оказалась с ним, так что оба они достаточно хорошо знают друг друга, чтобы сделать излишним открытое выражение любви и нежности. Когда же она была вместе с ним на людях – в театре, на обеде или с друзьями, – она почти все время молчала и была довольна таким положением дел. Что также было для нее внове. Она привыкла быть разговорчивой, высказывать мнения по любому предмету независимо от того, хотят окружающие их выслушивать или нет. Но теперь она не чувствовала в себе желания говорить. Она прислушивалась к чужим разговорам (политика, финансы, светские сплетни), как к диалогам в пьесе. Это ее ничуть не угнетало. Ее вообще ничто не угнетало, она ощущала лишь удовольствие оттого, что была там, где хотела быть. А раз уж простое пребывание вместе с ним доставляло ей такую радость, то не было никакого смысла гнаться за чем-то большим.

Годольфин часто бывал занят, и, хотя каждый день они проводили какое-то время вместе, все же чаще она оказывалась одна. Когда это происходило, ее охватывала вялость, резко контрастировавшая с тем смятением, которое владело ею до того, как она оказалась с ним. Собственно говоря, она вообще пыталась изгнать мысли о том времени из памяти, и лишь когда возвращалась в свою квартиру, чтобы забрать кое-какие вещи или счета (по распоряжению Оскара Дауд оплачивал их), она вспоминала о друзьях, с которыми в настоящий момент была не склонна поддерживать отношения. На автоответчике было для нее несколько посланий – от Клейна, конечно, и от полудюжины других. Позже появились даже письма (в некоторых из них содержались обеспокоенные вопросы о ее здоровье) и засунутые под дверь записки, в которых ее просили о том, чтобы она как-то проявилась. На просьбу Клема она откликнулась, чувствуя вину за то, что ни разу не поговорила с ним после похорон. Они пообедали рядом с его конторой в Мерилебоуне, и она сообщила ему, что встретила одного человека и временно поселилась у него. Ну конечно же, Клем проявил любопытство. Кто этот счастливчик? Он его знает? Как сексуальные отношения – восхитительны или только прекрасны? И любовь ли это? Больше всего его интересовал именно последний вопрос. Она постаралась как можно лучше ответить на все вопросы: назвала имя, описала его, объяснила, что они друг с другом не спят, хотя мысль об этом и посещала ее несколько раз, а что касается любви, то еще слишком рано о чем-нибудь говорить. Она прекрасно знала Клема и могла быть уверена в том, что этот отчет станет публичным достоянием в следующие двадцать четыре часа, но она против этого ничего не имела. Во всяком случае, этими рассказами она успокоит страхи друзей за свое здоровье.

– И когда же у нас появится возможность встретиться с этим образцом добродетели? – спросил у нее Клем перед расставанием.

– Со временем… – сказала она.

– Он, безусловно, оказал на тебя сильное влияние, не так ли?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты стала такой – не могу подобрать точное слово… – спокойной, что ли? Никогда тебя такой не видел раньше.

– Просто я раньше никогда ничего подобного не чувствовала.

– Ну ладно, только позаботься о том, чтобы мы не потеряли ту Джуди, которую мы все знаем и любим, хорошо? – сказал Клем. – Чрезмерная безмятежность вредит кровообращению. Каждому нужна время от времени приличная встряска.

Значимость этой реплики открылась ей только на следующий вечер, когда, сидя внизу в окружении покоя и тишины и ожидая возвращения Оскара, она поняла, насколько пассивную жизнь ведет. Это выглядело почти так, как если бы та женщина, которой она была, Юдит – палец в рот не клади, была сброшена, как мертвая кожа, а теперь хрупкая и новая Юдит вступила в период ожидания. Она предположила, что инструкции не заставят себя долго ждать, не может же она прожить всю оставшуюся жизнь в такой безмятежности. И она знала, от кого ей ожидать этих инструкций, – от человека, чей голос в прихожей заставлял ее сердце биться быстрее и кружил ей голову. От Оскара Годольфина.

Если Оскар был радостью, которую ей принесли эти недели, то Каттнер Дауд был ее несчастьем. Он обладал достаточной проницательностью, чтобы за очень короткое время убедиться в том, что ее познания относительно Доминионов и их тайн были значительно меньшими, нежели предполагал их разговор в Убежище. Так и не став для нее источником желанной информации, он повел себя скрытно, недоверчиво и иногда грубо, хотя последнее никогда не случалось в присутствии Оскара. Напротив, когда они собирались втроем, он всячески выказывал ей свое нижайшее почтение. Ирония, впрочем, пропадала даром для Оскара, который настолько привык к подобострастному присутствию Дауда, что едва ли замечал его.

Юдит отвечала недоверчивостью на недоверчивость и несколько раз собиралась поговорить о Дауде с Оскаром. И если она этого не делала, то причиной тому было то, что она увидела рядом с Убежищем. Дауд расправился с проблемой трупов чуть ли не походя, уничтожив их с мастерством человека, который уже не раз оказывал хозяину подобную услугу, и не потребовал никаких похвал за свой труд, во всяком случае в ее присутствии. Если отношения между хозяином и слугой столь тесны, что даже преступное действие – уничтожение убитых существ – рассматривается как мелочь, то, пожалуй, не стоит пытаться встать между ними. В конце концов, именно она вторглась сюда – наивная девчонка, которой почудилось, что она создана для Оскара. Она не могла надеяться на то, что он станет прислушиваться к ней так же, как к Дауду, а любая попытка посеять между ними недоверие может с легкостью обернуться против нее. Она хранила молчание, и все шло своим чередом до первого дня дождей.