Текст книги "Имаджика: Пятый Доминион"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

2

Хотя Юдит и пригласили на новогоднюю вечеринку в несколько мест, она никому ничего твердо не обещала. Теперь, после всех сегодняшних несчастий, это обстоятельство доставило ей некоторое облегчение. После того как тело Тэйлора увезли, она предложила Клему остаться с ним, но он отказался, спокойно сказав, что ему нужно какое-то время побыть одному. Однако ему будет приятно знать, что в случае необходимости она ответит на его телефонный звонок. Он сказал, что свяжется с ней, если совсем уж расклеится.

Одна из вечеринок, на которую ее пригласили, должна была состояться в доме прямо напротив ее квартиры и, судя по воспоминаниям, обещала быть шумной. Она и сама несколько раз бывала там, но в этот вечер у нее не было желания находиться в чьем-то обществе. Если в новом году дела пойдут так же, как в старом, у нее нет никаких оснований праздновать подобное событие. В надежде, что ее присутствие останется незамеченным, она задернула шторы, зажгла несколько свечей, поставила пластинку с концертом для флейты с оркестром и стала готовить себе легкий ужин. Моя руки, она заметила, что на ее ладонях и пальцах остался голубоватый налет от камня. Несколько раз за этот день она ловила себя на том, что вертит его между пальцами, и опускала в карман, чтобы через несколько минут вновь обнаружить его у себя в руках. Непонятно, каким образом она могла не заметить образовавшегося налета? Она стала яростно тереть руки, чтобы смыть въевшуюся пыль, но, когда кожа высохла, налет стал еще заметнее. Тогда она пошла в ванную, чтобы изучить это странное явление при более ярком свете. Это была вовсе не пыль, как показалось ей сначала. Краситель проник в кожу. К тому же окрасились не только ладони, но и запястья, которые – она была в этом абсолютно уверена – не соприкасались с камнем. Она сняла кофточку и к ужасу своему обнаружила, что голубоватые пятна покрывают ее руки вплоть до локтей. Тогда она начала разговаривать с собой вслух, как обычно делала, когда была сбита с толку.

– Что это такое, черт возьми? Я становлюсь голубого цвета? Да это просто смешно.

Может быть, это было и смешно, но не особенно. Ее желудок свело судорогой паники. Неужели она заразилась от камня какой-то болезнью? Не потому ли Эстабрук и спрятал его подальше от чужих глаз?

Она включила душ и разделась. Новых пятен на своем теле она не нашла, но это было не слишком сильным утешением. Сделав воду погорячее, она шагнула под душ и принялась яростно оттирать пятна, взбивая обильную пену. От горячей воды в сочетании с охватившим ее чувством паники у нее закружилась голова. Испугавшись, что может потерять сознание, она вылезла из ванны и протянула руку к двери, чтобы открыть ее и впустить немного свежего воздуха. Но намыленная ладонь скользнула по дверной ручке, и, выругавшись, она обернулась за полотенцем. Перед ней в зеркале возникло ее отражение. Шея была голубой. Кожа вокруг глаз тоже была голубой. Лоб был голубым, до самых волос. Она попятилась от этого гротескного зрелища и прижалась к влажным от пара кафельным плиткам.

– Это мне только кажется, – сказала она вслух.

Она вторично взялась за ручку, на этот раз дверь открылась. От холода Юдит покрылась гусиной кожей с головы до ног, но была рада этому. Может быть, холод поможет стряхнуть это обманчивое видение. Поеживаясь, она отправилась в освещенную свечами гостиную. Там, на кофейном столике, лежал кусок голубого камня и смотрел на нее своим глазом. Она не могла припомнить, когда достала его из кармана, да еще к тому же так продуманно водрузила на столик в окружении свечей. Присутствие камня заставило ее задержаться на пороге. Внезапно ею овладел суеверный страх, словно этот камень обладает силой василиска и может превратить ее плоть в то же вещество, из которого состоит сам. Если это действительно так, то было уже поздно пытаться что-то предотвратить. Ибо каждый раз, когда она брала камень в руки, он устремлял на нее свой взгляд. Ощущение неизбежности придало ей храбрости. Она подошла к столу, взяла камень и, не давая ему времени вновь овладеть ее волей, швырнула его изо всей силы в стенку.

Отправляясь в полет, камень милостиво дал ей возможность понять, какую ошибку она совершила. Пока она отсутствовала, он полностью подчинил себе комнату, стал более реальным, чем рука, которая его бросила, и чем стена, о которую он должен был удариться. Время и пространство стали его игрушками, и, стремясь его уничтожить, она отделила одно от другого.

С тяжелым, глухим стуком камень ударился о стену, и в этот момент Юдит оказалась выброшенной из самой себя, словно кто-то проник в ее голову, вырвал ее сознание и швырнул его в окно. Тело ее осталось в комнате, которую она покинула, и не имело никакого отношения к путешествию, в которое ей пришлось отправиться. Из всех чувств у нее осталось только зрение. Над пустынной улицей, влажный асфальт которой поблескивал в свете фонарей, она поплыла к порогу дома напротив. Там стоял квартет гостей – трое молодых людей, окруживших слегка нетрезвую девушку. Один из юношей нетерпеливо стучал в дверь. В это время самый мощный представитель мужского трио влеплял девушке поцелуй за поцелуем, незаметно для других лапая ее груди. Юдит заметила выражение беспокойства, появлявшееся на лице девушки между смешками, увидела, как ее руки сжимались в маленькие жалкие кулачки, когда ухажер вдавливал язык ей между губ. Потом она увидела, как девушка приоткрывает рот навстречу его поцелуям – скорее от покорности, чем от похоти. Когда дверь открылась и четверо новых гостей ввалились в праздничный гул, она полетела прочь, взмывая над крышами и вновь опускаясь, для того чтобы стать мимолетным свидетелем других драм, которые разворачивались в проносящихся мимо домах.

Все они, подобно камню, пославшему ее с этой миссией, представали ней во фрагментах; осколки драм, о содержании которых она могла только догадываться. Женщина в комнате верхнего этажа, уставившаяся на платье на неубранной постели. Еще одна женщина у окна, плачущая и покачивающаяся в такт музыке, которую Юдит не могла слышать. И еще одна, поднимающаяся из-за стола, за которым полно гостей, во власти какого-то недомогания. Ни одну из этих женщин она не знала, но все они казались ей знакомыми. Даже в тот краткий период жизни, который ей удавалось удержать в памяти, ей приходилось испытывать те же самые чувства, что и им. Она ощущала себя покинутой, беспомощной, жаждущей. Постепенно она стала улавливать закономерность в своих видениях. Ей словно бы показывали фрагменты ее собственной жизни, отраженные в жизни самых разных женщин.

На темной улице за Кингс-Кросс она увидела женщину, которая обслуживала мужчину на переднем сиденье его машины, склонившись над возбужденным розовым членом и зажав его между губами цвета менструальной крови. Ей тоже приходилось заниматься этим или чем-то похожим, потому что она хотела быть любимой. И женщина, проезжающая мимо вышедших на промысел блядей и исполненная к ним праведного отвращения, – это тоже была она. И красавица, язвительными замечаниями выманивающая своего любовника на улицу, под дождь, и мужеподобная баба, пьяно аплодирующая ей из окна верхнего этажа, – во всех этих обличьях ей тоже довелось побывать. А может быть, они были ею?

Ее путешествие приближалось к концу. Она достигла моста, с которого мог бы открыться прекрасный вид на город, но дождь в этом районе шел сильнее, чем в Ноттинг-Хилл, и видимость была ограничена. Не задерживаясь ни на секунду, ее сознание продолжало лететь под проливным дождем, не чувствуя ни холода, ни сырости, приближаясь к неосвещенной башне, скрытой за рядами деревьев. Скорость ее движения упала, она залетела в листву, словно пьяная птица, и внезапно утонула в совершеннейшей темноте.

На мгновение ее охватил ужас, что здесь она будет похоронена заживо, но потом темнота уступила место свету, и она просочилась сквозь потолок какого-то подвала, вдоль стен которого вместо полок с бутылками вина стояли книжные стеллажи. В проходах горело электричество, но воздух все равно казался плотным, но не от пыли, а от чего-то такого, что она понимала лишь очень смутно. В этом месте чувствовалась святость. И сила. Ничего подобного ей раньше не приходилось ощущать. Ни в соборе Святого Петра, ни в Шартрском соборе, ни где-либо еще. Ей захотелось снова обрести плоть. Для того чтобы пройтись по этим коридорам. Чтобы притронуться к книгам, к кирпичным степам. Чтобы вдохнуть в себя этот воздух. Он окажется пыльным, но это будет особая пыль, мельчайшая частичка которой, летая в этом святом месте, становится мудрее целой планеты.

Ее внимание привлекла чья-то мелькнувшая тень, и она двинулась вперед по коридору, раздумывая над тем, что же за книги стоят на палках. При ближайшем рассмотрении оказалось, что тень впереди отбрасывает не кто-то один, как ей показалось вначале, а двое людей, сплетенных в объятии. Женщина прижималась спиной к книгам, обхватив руками полку у себя над головой. Ее партнер со сползшими брюками прижимался к ней, сопровождая резкими вдохами стремительные движения своих чресл. Глаза обоих были закрыты, возможно, потому, что ни тот, ни другая не обладали особенно обольстительным видом. Для чего она оказалась здесь? Чтобы стать свидетелем этого траханья? Бог его знает, но в их натуженных движениях не было ничего такого, что могло бы возбудить ее или по крайней мере сообщить ей что-то новое в области секса. Нет сомнений, что голубой глаз послал ее через весь город и сделал ее свидетелем стольких женских драм не для того, чтобы продемонстрировать это безрадостное соитие. Во всем этом должно скрываться нечто пока ей недоступное. Может быть, какая-то тайна откроется в их разговоре? Но он сводился к сладострастным вздохам. Может быть, в книгах, которые тряслись на полках позади них? Весьма вероятно.

Она приблизилась, чтобы прочитать их названия, но взгляд ее скользнул по спинам совокупляющихся и уперся в противоположную стену. Кирпичи были самого обычного вида, но скреплявший их раствор был голубого оттенка, который она безошибочно угадала. В волнении она двинулась вперед сквозь кладку, мимо любовников и книг. По другую сторону стены была кромешная тьма. Она казалась даже более черной, чем земля, сквозь которую она проникла в это потаенное место. Но это была не просто темнота, вызванная отсутствием света, – это была тьма отчаяния и скорби. В Юдит проснулось инстинктивное желание поскорее убраться отсюда, но рядом она ощутила еще чье-то присутствие, заставившее ее помедлить. На полу этой жалкой камеры лежало существо, почти сливающееся с окружающей темнотой. Оно было связано, словно заключено в кокон, – лица его не было видно. Нити, опутавшие его тело с болезненной тщательностью, были чрезвычайно тонкими, но того, что открылось взору, было достаточно, чтобы с уверенностью утверждать, что это существо, как и все прочие, попавшиеся по пути, было женщиной.

Те, кто ее связывал, проявили исключительное тщание. Лишь волосы и ногти остались на виду. Юдит парила над телом, изучая его. Она чувствовала свою сопричастность этому существу, словно они были вечно разделенными душой и телом, хотя у Юдит было свое собственное тело, в которое она собиралась вернуться. Во всяком случае она надеялась, что ее паломничество подошло к концу и, увидев замурованный в стене остов, она сможет вернуться в свое испещренное пятнами тело. Но что-то по-прежнему удерживало ее здесь. Не темнота, не стены, но ощущение не доведенного до конца дела. Может быть, от нее ожидали какого-то знака поклонения? А если да, то какого? У нее не было ног, чтобы преклонить колени, не было губ, чтобы пропеть осанну. Она не могла поклониться телу, не могла дотронуться до него. Что же ей оставалось делать? Она могла только – да поможет ей Бог – войти в него.

В то самое мгновение, когда эта мысль оформилась в ее сознании, она поняла, что именно эта цель и привела ее сюда. Она оставила свою живую плоть для того, чтобы вселиться в связанную, разлагающуюся пленницу кирпичных стен, в обездвиженный остов, из которого, возможно, ей не будет дороги назад. Эта мысль вызвала у нее отвращение, но неужели она проделала такой долгий путь лишь для того, чтобы этот последний ритуал оттолкнул ее? Далее если предположить, что она сможет оказать противодействие силам, которые привели ее сюда, и вопреки их желанию возвратиться в дом, где покоится ее собственное тело, разве не станет ее вечной мукой мысль о том, к какому чуду повернулась она спиной? Она ничего не боится, она войдет в мертвый остов и будет нести ответственность за все последствия.

Сказано – сделано. Ее сознание устремилось навстречу путам и скользнуло между нитями в лабиринт тела. Она ожидала увидеть перед собой тьму, но там был свет. Внутренности тела были очерчены все тем же молочно-голубым цветом, который стал для нее цветом тайны. Никаких нечистот, никаких следов разложения не было внутри. Это было не столько жилище плоти, сколько собор и, как она теперь подозревала, источник той святости, которая пронизывала подземелье. Но, подобно собору, эта плоть была абсолютно мертва. Кровь не текла по этим венам, это сердце не билось, эти легкие не втягивали в себя воздух. Она охватила мыслью все тело, чтобы ощутить его в длину и в ширину. При жизни женщина обладала внушительными размерами. У нее были массивные бедра, тяжелые груди. Но нити врезались в нее повсюду, искажая ее формы. Какие же страшные предсмертные минуты она пережила, когда лежала, ослепленная, в этой грязи и слышала, как кирпич за кирпичом возводится стена ее склепа! А те, кто приводил казнь в исполнение, кто был строителем стены? Может быть, они пели во время работы, и их голоса становились все глуше и глуше, по мере того как кладка отделяла их от жертвы. А может быть, они молчали, отчасти устыдившись своей жестокости?

Ей столько всего хотелось узнать, но все вопросы оставались без ответа. Ее путешествие закончилось так же, как и начиналось, – в страхе и недоумении. Настало время покинуть мертвый остов и вернуться домой. Она приказала себе выйти из мертвой голубой плоти. К ужасу, ничего не получилось. Она попалась в ловушку – пленница внутри пленницы. Помоги ей Господь, что она натворила? Приказав себе не паниковать, она сконцентрировала сознание на задаче, представив темницу за стягивающими ее путами, стену, сквозь которую она так легко просочилась, любовников и коридор, ведущий на волю, к открытому небу. Но одного воображения не было достаточно. Она подчинилась любопытству и позволила своему духу растечься по мертвому телу. Теперь оно не желало отдать дух назад.

В ней зародилась ярость, и она не стала ее сдерживать. Она встретила ярость как свою старую знакомую и каждой своей частичкой постаралась усилить ее. Если бы ее сознание было облечено в ее собственное тело, то, когда ритм сердца совпал бы с ритмом ярости, плоть бы бросило в жар. Ей даже показалось, что она слышит этот ритм – первый доступный ей звук с тех пор, как она покинула дом, – ритм лихорадочно заработавшего насоса. Это не было фантазией. Она ощущала его в окружавшем ее неподвижном теле, которое вновь ожило под действием ее ярости. В тронном зале его головы проснулось спящее сознание и поняло, что в его доме появился непрошеный гость.

И когда чужая, хотя и сладостно знакомая личность соприкоснулась с ней, Юдит испытала удивительный миг совмещенного сознания. Потом, когда чужое сознание окончательно пробудилось, Юдит оказалась за его пределами. У себя за спиной она услышала крик его ужаса, который исходил скорее из мозга, чем из горла. Этот крик несся вслед за ней, когда она ринулась из склепа, сквозь стену, мимо любовников, отвлеченных от соития низвергнувшимися на них облаками пыли, наружу и вверх, в дождь и в ночь, черный цвет которой не имел ничего общего со знакомым ей голубым оттенком. Крик ужаса служил ей спутником на всем ее пути домой, где, к своему бесконечному облегчению, она обнаружила собственное тело в освещенной свечами комнате. С легкостью она скользнула в него и простояла, не шевелясь, одну-две минуты, до тех пор, пока ее не охватил озноб. Она нашла халат и, надевая его, поняла, что на ее кистях и запястьях больше нет никаких пятен. Она пошла в ванную комнату и посмотрела на свое отражение. Лицо также было чистым.

Не в силах унять дрожь, она вернулась в гостиную, чтобы найти голубой камень. В том месте, где он ударился о стену и выбил штукатурку, виднелась приличного размера дыра. Сам же камень остался цел и невредим и лежал на коврике перед каминной оградой. Она не стала подбирать его. На эту ночь ей хватит бредовых фантазий. Стараясь избегать его гибельного взгляда, она набросила на него подушку. Завтра она придумает, как избавиться от этой штуки. А сегодня, перед тем, как она начнет сомневаться в том, что с ней произошло, она должна рассказать об этом кому-то. Кому-то слегка ненормальному, кто не станет с порога отвергать эту историю. Кому-то, кто уже наполовину верит ей. Конечно Миляге.

Глава 17

К полуночи движение мимо мастерской Миляги стихло. Все, кто в эту ночь отправлялся в гости, уже прибыли к месту назначения и углубились в пьянство, спор или соблазнение, твердо решив добиться в наступающем году всего того, в чем им отказал год минувший. Скрестив ноги и радуясь одиночеству, Миляга сидел на полу, зажав между ног бутылку бурбона. Вокруг него к различным предметам обстановки были прислонены холсты. Большинство из них были пусты, но это соответствовало его настроению. Таким же пустым было и его будущее.

Он восседал в этом кольце пустоты уже в течение двух часов, время от времени отхлебывая из бутылки, и в настоящий момент его мочевой пузырь настоятельно требовал опорожнения. Он поднялся и пошел в туалет, довольствуясь отблесками света из гостиной, лишь бы не встречаться со своим отражением. Когда он стряхнул последние капли мочи в унитаз, свет погас. Он застегнул молнию и отправился обратно в мастерскую. Дождь хлестал в окно, но с улицы проникало достаточно света, чтобы он мог увидеть, что дверь, выходившая на лестничную площадку, приоткрыта.

– Кто там? – сказал он.

Комната ответила ему мертвым молчанием, но затем он уловил чей-то силуэт на фоне окна, и холодный запах горелого ударил ему в ноздри. Тварь, которая издавала свист! Господи, она нашла его!

Страх побудил его к действию. Он обрел способность двигаться и ринулся к двери. Он бы выбежал на лестницу и бросился вниз, если бы не собака, послушно ожидавшая хозяина за дверью. При виде Миляги она завиляла хвостом от удовольствия, и он приостановил бегство. Тварь, издававшая свист, едва ли любит собак. Так кто же вторгся в его мастерскую? Обернувшись назад, он нащупал выключатель и уже готов был щелкнуть им, когда безошибочно узнаваемый голос Пай-о-па произнес:

– Пожалуйста, не надо. Я бы предпочел темноту.

Палец Миляги оторвался от выключателя, и сердце его забилось быстрее, но уже по другой причине.

– Пай? Это ты?

– Да, я, – раздалось в ответ. – От одного твоего друга я слышал, что ты хочешь меня видеть.

– Я думал, ты мертв.

– Я был вместе с мертвыми. С Терезой и детьми.

– О господи.

– Ты тоже кого-то потерял, – сказал Пай-о-па.

Теперь Миляга понял, как мудро было говорить об этом во мраке. Темнота – самая подходящая обстановка для разговора о могилах и невинных душах, которые стали их добычей.

– Некоторое время я провел вместе с духами моих детей. Твой друг нашел меня и сказал, что ты хочешь меня видеть. Это удивило меня, Миляга.

– Не больше, чем меня удивляет твой разговор с Тэйлором, – ответил Миляга, хотя после их разговора вряд ли стоило этому удивляться. – Он счастлив? – спросил он, зная, что вопрос может показаться банальным, но желая обрести успокоение и уверенность.

– Ни один дух не может быть счастлив, – ответил Пай. – Никто из них не может обрести успокоение. Ни в этом Доминионе, ни в любом другом. Они осаждают двери в надежде на то, что путь откроется, но им некуда идти.

– Почему?

– Этот вопрос задают на протяжении многих поколений, Миляга. И ответа на него нет. Когда я был ребенком, мне говорили, что до того, как Незримый пришел в Первый Доминион, там было место, в которое принимались духи. В те времена мой народ жил там и присматривал за этим местом, но Незримый изгнал оттуда и мой народ, и духов.

– Стало быть, теперь духам некуда податься?

– Совершенно верно. Число их растет, а вместе с ним – и их скорбь.

Он подумал о Тэйлоре, который на своем смертном ложе мечтал об освобождении, о полете в Абсолют. Вместо этого, если верить Паю, его дух оказался в стране потерянных душ, которым отказано и в плоти, и в воскресении. Какой смысл разгадывать тайны, если в конце концов всех ожидает лимб?

– Кто такой Незримый? – спросил Миляга.

– Хапексамендиос, Господь Бог Имаджики.

– Он также является и Богом этого мира?

– Когда-то он был им. Но потом он покинул Пятый Доминион и прошел сквозь другие миры, повергая в прах их божества, пока не достиг Страны Духов. Тогда он окутал покровом этот Доминион…

– И превратился в Незримого.

– Так меня учили.

Скупость и простота рассказа Пай-о-па делали его правдоподобным, но, несмотря на всю элегантность, он оставался сказкой о богах и других мирах, несоизмеримо далекой от этой темной комнаты и от стекающих вниз по стеклу холодных капель дождя.

– Как я могу убедиться в том, что все это правда? – спросил Миляга.

– Не убедишься, пока не увидишь своими собственными глазами, – ответил Пай-о-па. Голос его звучал едва ли не сладострастно. Он говорил как соблазнитель.

– А как это сделать?

– Ты должен спрашивать о конкретных вещах, а я попытаюсь тебе ответить. Я не могу отвечать на расплывчатые вопросы.

– Хорошо, ответь на такой вопрос: можешь ли ты взять меня с собой в Доминионы?

– Это мне под силу.

– Я хотел бы пройти маршрутом Хапексамендиоса. Мы можем это сделать?

– Попытаемся.

– Я хочу увидеть Незримого, Пай-о-па. Я хочу узнать, почему Тэйлор и твои дети находятся в чистилище. Я хочу понять, почему они страдают.

В его последних словах не прозвучало никакого вопроса, стало быть, и ответа не последовало, кроме разве что участившегося дыхания собеседника.

– Мы можем отправиться в путь прямо сейчас? – спросил Миляга.

– Если ты этого хочешь.

– Именно этого я и хочу, Пай-о-па. Докажи, что ты говорил правду, или оставь меня навсегда.

Без восемнадцати минут двенадцать Юдит села в машину, чтобы отправиться к дому Миляги. На дорогах никого не было, и несколько раз ею овладевало искушение проскочить на красный свет, но в эту ночь полиция бывала особенно бдительна, и малейшее нарушение могло вывести ее из засады. Хотя в крови у нее и не было алкоголя, организм ее наверняка подвергся чуждым воздействиям, и поэтому она вела машину так же осторожно, как в полдень. Ей потребовалось целых пятнадцать минут, чтобы добраться до мастерской. Достигнув цели своего путешествия, она обнаружила, что окна верхнего этажа не освещены. Ей пришло в голову, что, возможно, Миляга решил утопить свои скорби в ночной светской жизни. А может быть, он уже крепко спит? Если справедливо второе, то принесенные ею новости вполне заслуживают того, чтобы разбудить его.

– Прежде чем мы отправимся, ты должен понять несколько очень важных вещей, – сказал Пай-о-па, привязав ремнем правую руку Миляги к своему левому запястью. – Путешествие не будет легким, Миляга. Этот Доминион, Пятый, не примирен с остальными, что означает, что путешествие в другие четыре Доминиона сопряжено с определенным риском. Это не мост перейти. Чтобы попасть туда, нужна значительная сила. А если что-нибудь пойдет не так, последствия будут ужасными.

– Скажи мне самое худшее.

– Между Примиренными Доминионами и Пятым находится пространство, называемое Ин Ово. Это эфир, в котором заточены существа, рискнувшие покинуть свои миры. Некоторые из них безвредны. Они попали туда случайно. Но некоторые оказались там по приговору. Встреча с ними смертельна. Я надеюсь, мы минуем Ин Ово, прежде чем хотя бы одна из этих тварей успеет заметить нас. Но если мы окажемся порознь…

– Все ясно. Затяни-ка ремень покрепче, а то петля может ослабнуть.

Пай принялся за выполнение задания, и Миляга наугад пытался помочь ему в темноте.

– Ну предположим, мы прорвались сквозь Ин Ово, – сказал Миляга. – Что там, на другой стороне?

– Четвертый Доминион, – ответил Пай. – Если я правильно выбрал курс, мы окажемся неподалеку от города Паташоки.

– А если неправильно?

– Кто знает? В море. В болоте.

– Херово.

– Не беспокойся. У меня хорошая ориентировка в пространстве. И между нами – мощное энергетическое поле. Один бы я не справился, но вдвоем…

– Это единственный способ оказаться там?

– Не совсем. Здесь, в Пятом Доминионе, существует довольно много перевалочных пунктов – круглых каменных площадок, укрытых от посторонних глаз. Но большинство из них предназначены для того, чтобы перенести путешественника в какое-нибудь конкретное место. Мы же хотим проникнуть туда, ничем не ограничив нашу свободу. Незамеченными, свободными от подозрений.

– Так почему же мы выбрали Паташоку?

– Это место… вызывает у меня сентиментальные ассоциации, – ответил Пай. – Ты сам все увидишь очень скоро. – Он выдержал паузу. – Ты по-прежнему хочешь отправиться туда?

– Разумеется.

– Если я затяну ремень еще сильнее, то у нас кровь остановится.

– Так чего же мы ждем?

Пальцы Пая прикоснулись к лицу Миляги.

– Закрой глаза, – сказал он.

Миляга повиновался. Пальцы Пая нашарили свободную руку Миляги и подняли ее вверх между ними.

– Ты должен помочь мне, – сказал он.

– Скажи, что я должен делать.

Сожми пальцы в кулак. Несильно. Оставь проход, сквозь который сможет пройти дыхание. Хорошо. Хорошо. Источником всей магии является дыхание. Помни об этом.

Это было ему известно, непонятно, правда, из каких источников.

– Ну а теперь, – продолжил Пай, – поднеси руку к лицу и прижми большой палец к подбородку. В наших ритуалах очень мало используются заклинания. Никаких громких слов. Только дыхание и воля, которая стоит за ним.

– Воля-то у меня есть, – сказал Миляга.

– Тогда все, что нам нужно, – это один мощный вздох. Выдыхай до тех пор, пока не почувствуешь боль в легких. Все остальное я беру на себя.

– Могу я потом сделать вдох?

– Но уже не в этом Доминионе.

Услышав ответ, Миляга внезапно осознал всю серьезность затеянного предприятия. Они покидают Землю. Они делают шаг за пределы единственной известной ему реальности в совершенно другой мир. Он усмехнулся в темноте и покрепче сжал связанной рукой пальцы проводника.

– Приступим? – спросил он.

В темноте зубы Пая сверкнули в ответной улыбке.

– Почему бы и нет?

Миляга сделал глубокий вдох. Где-то внизу он услышал стук двери и топот поднимающихся в мастерскую ног. Но было поздно идти на попятный. Он выдохнул воздух в кулак. Пай-о-па словно выхватил из воздуха его долгий выдох. Что-то вспыхнуло в его сжавшемся кулаке. Вспышка была настолько яркой, что Миляга увидел сияние даже сквозь стиснутые пальцы мистифа…

Стоя в дверях, Юдит увидела воплотившуюся в реальность картину Миляги. Две фигуры, стоящие почти нос к носу. Лица их освещаются каким-то сверхъестественным источником света, который, словно медленный взрыв, набухает в пространстве между ними. Она успела узнать их обоих, успела увидеть улыбки на их лицах в тот момент, когда они встретились взглядами. Потом, к ее ужасу, они словно бы стали выворачиваться наизнанку. Она увидела влажные красные внутренности, которые стали складываться – вдвое, вчетверо, ввосьмеро. С каждым разом тела их уменьшались в размерах, превращаясь в тонкие щепки, которые, продолжая складываться, в конце концов исчезли.

Она отпрянула назад, ударившись о косяк. Нервы ее ходили ходуном. На лестничной площадке она увидела собаку, которая бесстрашно двинулась к тому месту, где только что стояли двое. Но сила, которая могла бы унести собаку вслед за ними, перестала действовать. Магия исчезла. «Они удрали, ублюдки! Удрали, куда бы ни увела их эта дорога!»

Эта мысль исторгла у нее такой громкий вопль ярости, что собака рванулась в поисках укрытия. Юдит от души надеялась, что Миляга – где бы он ни был – услышал ее. Разве не затем она пришла сюда, чтобы поделиться с ним своими открытиями и вместе заняться изучением Великого Неизведанного? А он все это время готовился к путешествию без нее. Без нее!

– Как ты посмел? – завопила она, обращаясь к пустому месту.

Собака в страхе заскулила, и ее испуганный вид заставил Юдит смягчиться. Она опустилась на корточки.

– Прости, пожалуйста, – сказала она собаке. – Подойди сюда. Я не на тебя сержусь, а на этого жалкого пидора Милягу.

Вначале собака засомневалась, но в конце концов все-таки подошла и, уверившись в душевном здоровье Юдит, даже принялась вилять хвостом. Юдит погладила собаку, и это прикосновение принесло успокоение. В конце концов, не все еще потеряно. То, что доступно Миляге, доступно и ей. У него нет копирайта на подобные авантюры. Она найдет способ отправиться вслед за ним, даже если для этого ей придется съесть по кусочкам весь голубой глаз.

Пока она сидела, вертя в голове эту мысль так и этак, нестройный хор церковных колоколов возвестил наступление полуночи. К их звону присоединились доносившиеся с улицы автомобильные гудки и радостные возгласы участников вечеринки в доме напротив.

– Вот веселье-то, – сказала она тихо с тем рассеянным выражением лица, которое обольщало стольких представителей противоположного пола в течение многих лет. Большинство из них были уже забыты ею. Те, кто дрался из-за нее; те, кто потерял жен из-за любви к ней; даже те, кто добровольно отказался от душевного здоровья, лишь бы сравняться с ней. Все они были забыты. История никогда ее особенно не интересовала. Будущее – вот что манило своим блеском ее внутренний взор. Сейчас больше, чем когда-либо.

Прошлое было творением мужчин. Но будущее, беременное новыми возможностями, было женщиной.