Текст книги "Имаджика: Пятый Доминион"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Она не стала пользоваться темнотой, чтобы мысленно представить себе другой его образ, более привлекательный. Человек, который вжимался лицом в ее волосы и кусал ее за плечо, не был – подобно мистифу, о котором он рассказывал, – воплощением воображаемых идеалов. Это был Оскар Годольфин, с его брюшком, диковиной и всем прочим. Если кто-то и обрел другой образ, то прежде всего она сама. Ей казалось, что она превратилась в узор ощущений: из ее пронзенной сердцевины расходились две линии, идущие через живот к ее соскам, потом они снова пересекались в районе затылка, сплетались друг с другом и превращались в перепутанные спирали под куполом черепа. Ее воображение добавило последнюю утонченную деталь, вписав в круг эту фигуру, которая пылала в темноте на внутренней стороне ее закрытых век. И тогда ее наслаждение стало совершенным: она казалась себе бесплотным видением в его объятиях и вместе с тем получала все удовольствия плоти. Большее блаженство трудно было себе представить.

Он спросил ее, не могут ли они занять другую позицию, в качестве объяснения пробормотав только одно слово: рана…

Он вышел из нее на несколько мучительных мгновений, чтобы она могла встать на колени, а потом снова заработал своей диковиной. Ритм его внезапно убыстрился, пальцы его ласкали ее клитор, голос его звенел у нее в ушах – и все это слилось в едином блаженном экстазе. Узор засиял в ее мозгу, охваченный пламенем от начала до конца. Она закричала ему: «Да! Да!» – и новые просьбы срывались с ее языка, пробуждая его изобретательность. Узор стал ослепляющим; он выжег из нее все мысли о том, где и кто она, все воспоминания о прошлых соитиях слились в этой нескончаемой вечности.

Она даже не знала, кончил он или нет, до тех пор пока не почувствовала, как он выходит из нее, и тогда она протянула руку, чтобы удержать его внутри еще ненадолго. Он повиновался. Она наслаждалась ощущением того, как его член становится мягким внутри нее и потом наконец выходит, преодолевая сопротивление ее нежных мускулов, которые с неохотой выпускают пленника. Потом он упал на кровать рядом с ней и нашарил выключатель. Свет был достаточно мягким, чтобы не причинять боль глазам, но все равно слишком ярким, и она уже хотела было запротестовать, когда увидела, что он прикладывает руку к раненому боку. Во время их акта рана разошлась. Кровь текла из нее в двух направлениях: струйкой по телу по направлению к диковине, которая до сих пор уютно покоилась в кондоме, и вниз – на простыню.

– Все в порядке, – сказал он, когда она сделала движение, чтобы встать. – Это выглядит опаснее, чем есть на самом деле.

– Все равно нужно же как-то остановить кровь, – сказала она.

– Настоящая кровь Годольфинов, – сказал он, поморщившись и усмехнувшись одновременно. Взгляд его с ее лица перешел на портрет над кроватью.

– Она всегда текла рекой, – добавил он.

– У него такой вид, словно он не одобряет нас, – сказала она.

– Напротив, – ответил Оскар. – Я уверен, он был бы без ума от тебя. Джошуа знал, что такое страсть.

Она снова посмотрела на рану. Кровь сочилась у него между пальцев.

– Может быть, ты все-таки позволишь сделать тебе перевязку? – сказала она. – А то мне станет дурно.

– Для тебя… все, что угодно.

– Есть чем перевязать?

– У Дауда, наверное, есть бинт, но я не хочу, чтобы он узнал о нас. Во всяком случае пока. Сохраним нашу маленькую тайну.

– Ты, я и Джошуа, – сказала она.

– Даже Джошуа не знает, до чего мы докатились, – сказал Оскар без малейшей иронической нотки в голосе. – Для чего, ты думаешь, я выключил свет?

Она пошла в ванную, чтобы отыскать чистое полотенце для перевязки. Пока она занималась этим, он разговаривал с ней через дверь.

– Между прочим, я это серьезно сказал, – сообщил он ей.

– Насчет чего?

– Что я сделаю для тебя все, что угодно. Во всяком случае все, что будет в моих силах. Я хочу, чтобы ты осталась со мной, Юдит. Я не Адонис и прекрасно об этом знаю. Но я многому научился у Джошуа… я имею в виду страсть, – Она вернулась в комнату навстречу все тем же словам. – Все, что угодно.

– Очень щедро с твоей стороны.

– Отдавать – это всегда удовольствие, – сказал он.

– Я думаю, ты знаешь, что мне доставит удовольствие.

Он покачал головой:

– Я плохо играю в угадайку. Только в крикет. Скажи мне.

Она присела на краешек кровати, осторожно отняла его руку от раны в боку и стерла кровь с его пальцев.

– Скажи же, – попросил он ее.

– Очень хорошо, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты взял меня с собой из этого Доминиона. Чтобы ты показал мне Изорддеррекс.

Глава 25

1

Через двадцать два дня после того, как из ледяных пустынь Джокалайлау они оказались в солнечных краях Третьего Доминиона, Пай и Миляга стояли на железнодорожной платформе за пределами крошечного городка Май-Ke в ожидании поезда, который раз в неделю проходил здесь по пути из города Яхмандхаса на северо-востоке в Л’Имби, который находился на юге. Путешествие туда занимало примерно полдня.

Им не терпелось поскорее уехать. Из всех городов и деревень, в которых они побывали за последние три недели, Май-Ke оказался самым негостеприимным. И на то были причины. Местечко выдерживало постоянную осаду со стороны двух солнц этого Доминиона, а дожди, которые обеспечивали этим землям хороший урожай, никак не напоминали о себе в течение шести последних лет. Луга и поля, на которых должны были ярко зеленеть молодые всходы, были покрыты пылью, а запасы, заготовленные на случай подобного бедствия, в конце концов критически истощились. Надвигалась угроза голода, и жители деревни не были расположены к тому, чтобы развлекать незнакомцев. Предыдущую ночь все население провело на мрачных, запыленных улицах, произнося молитвы. Жителями руководили их духовные лидеры, у которых был вид людей, чья изобретательность подходит к концу. Гомон, такой немузыкальный, что, как заметил Миляга, он наверняка должен был отпугнуть даже самых благосклонных из божеств, не смолкал до рассвета, делая сон абсолютно невозможным. Как следствие этого, утренние разговоры Пая и Миляги отличались некоторой нервозностью.

Они были не единственными путешественниками, ожидавшими поезда. Фермер из Май-Ke пригнал на платформу стадо овец; некоторые из них были настолько истощены, что было удивительно, как это они еще держатся на ногах. А стадо в свою очередь привлекло огромные стаи местной чумы – насекомого под названием зарзи, обладавшего размахом крыльев стрекозы и тельцем, по толщине и пушистости не уступающим пчеле. В отсутствие чего-либо более соблазнительного оно питалось за счет овец. Однако кровь Миляги подпадала как раз под вышеупомянутую категорию, и, пока он ждал поезда в полуденной жаре, ленивое жужжание зарзи не смолкало в его ушах. Их единственный информатор в Май-Ке, женщина по имени Хэирстоун Бэнти, предсказала им, что поезд прибудет вовремя, но он уже значительно запаздывал, что не придавало веса другой сотне советов, которой она снабдила их прошлым вечером.

Разя зарзи направо и налево, Миляга покинул тень станционного здания, чтобы посмотреть на железнодорожный путь. Он шел без изгибов и поворотов до самого горизонта и был абсолютно пуст. На путях, в нескольких ярдах от того места, где он стоял, туда и сюда сновали крысы (представители зловредной разновидности, известные под названием могильщиков), собиравшие сухую траву для своих нор. Норы они устраивали между рельсами. Строительство вызвало у Миляги новый приступ раздражения.

– Мы застряли здесь навсегда, – сказал он Паю, который сидел на корточках, выцарапывая на платформе острым камнем какие-то знаки. – Хэирстоун просто решила отомстить парочке хупрео.

Он сотни раз слышал, как в их присутствии шептали это слово. Оно могло означать все, что угодно, – от экзотически выглядящего незнакомца до омерзительного прокаженного, в зависимости от лица говорящего. Жители Май-Ke умели делать выражение своих лиц чрезвычайно красноречивым, так что, когда они использовали это слово в присутствии Миляги, едва ли оставалось сомнение по поводу того, к какому именно краю шкалы симпатий они склонялись.

– Приедет, – сказал Пай. – В конце концов, мы ведь не одни ждем.

За последние несколько минут на платформе появились еще две группы путешественников: семья местных жителей (в наличии было три поколения), которая притащила на станцию все свое имущество; и три женщины в широких платьях, с обритыми головами, покрытыми слоем белой грязи: служительницы Гоетик Кикаранки, ордена, который был столь же презираем в Май-Ke, как какой-нибудь раскормленный хупрео. Миляга немного утешился появлением попутчиков, но путь до сих пор был пуст, а могильщики, которые уж наверняка первыми должны были почувствовать дрожание рельсов, занимались строительством нор в прежней безмятежности. Ему очень быстро надоело за ними наблюдать, и он переключил внимание на каракули Пая.

– Что ты делаешь?

– Я пытаюсь определить, как долго мы были здесь.

– Два дня в Май-Ke, полтора дня на дороге из Аттабоя…

– Нет-нет, – сказал мистиф. – Я пытаюсь определить, сколько времени прошло в земных днях, начиная с нашего прибытия в Доминионы.

– Мы уже пытались заниматься этим в горах, и у нас ничего не получилось.

– Это потому, что у нас тогда мозги замерзли.

– Ну и что у тебя выходит?

– Погоди немного.

– Время у нас есть, – сказал Миляга, вновь обращая взгляд на копошение могильщиков. – У этих пидарасов родятся внуки к тому времени, как появится этот трахнутый поезд.

Мистиф продолжал расчеты, а Миляга отправился в относительный комфорт зала ожидания, который, судя по овечьему дерьму на полу, в недалеком прошлом использовался для содержания целых стад. Зарзи последовали за ним, жужжа возле его лба. Он вынул из кармана плохо сидевшего на нем пиджака (купленного на деньги, которые они с Паем выиграли в казино Аттабоя) потрепанный экземпляр «Фэнни Хилл» – единственной книги на английском, не считая «Пути паломника», которая попалась ему на глаза в этих краях, – и использовал ее для того, чтобы отгонять насекомых, но затем отказался от этих попыток. Все равно рано или поздно им прискучит это занятие или же он приобретет иммунитет к их укусам. А что именно случится раньше – до этого ему не было дела.

Он прислонился к изрисованной стене и зевнул. Как скучно! Если бы, когда они впервые прибыли в Ванаэф, Пай предположил, что через несколько недель чудеса Примиренных Доминионов наскучат ему, он бы расхохотался. Зелено-золотое небо над головой и сверкающие вдали шпили Паташоки обещали неисчерпаемое разнообразие приключений. Но уже к тому времени, когда они достигли Беатрикса (теплые воспоминания о котором не до конца были стерты в памяти картинами его разрушения), он путешествовал как обычный турист в иноземных краях, готовый к неожиданным открытиям, но убежденный в том, что природа мыслящих любопытных двуногих одинакова под любыми небесами. Конечно, за последние несколько дней они много повидали, но ему не встретилось ничего такого, чего он не мог бы вообразить, оставшись дома и прилично напившись.

Конечно, их глазам открывались великолепные зрелища. Но были и долгие часы неудобств, скуки и пошлости. Так, например, по дороге в Май-Ke их уговаривали задержаться в какой-то безымянной деревушке, для того чтобы посмотреть на местное празднество – ежегодное утопление осла. Происхождение этого ритуала, как им было сообщено, окутано глубочайшей тайной и скрывается в далекой древности. Они отказались (Миляга не преминул заметить, что это знаменует низшую точку упадка в их путешествии) и отправились в путь в задней части автофургона, водитель которого проинформировал их о том, что этот экипаж служил шести поколениям его семьи для перевозки навоза. Потом он пустился в долгие объяснения по поводу жизненного цикла древнего врага их семьи – зверя под названием пенсану, который одним лишь катышком своего дерьма мог испортить целый фургон навоза и сделать его несъедобным. Они не стали выспрашивать у него, кто именно обедает в этом регионе подобным образом, но еще много дней тщательно изучали содержимое своих тарелок.

Сидя в зале ожидания и катая ногой шарики овечьего дерьма, Миляга мысленно обратился к одной из высших точек их путешествия по Третьему Доминиону. Это был их визит в город Эффатон, который Миляга тут же окрестил Аттабоем[6]6
  Attaboy – Молодец (амер.).


[Закрыть]. Он был не таким уж большим – размером примерно с Амстердам, и не уступал ему очарованием, – но это был рай для азартных игроков, и он притягивал души, поклонявшиеся его величеству Случаю, со всех концов Доминиона. Если вам закрыли кредит в казино или на арене для петушиных боев, то вы всегда могли отыскать какого-нибудь отчаявшегося беднягу, который готов был поспорить с вами о том, какого цвета окажется у вас моча. Работая на пару с эффективностью, которую, без сомнения, можно было объяснить только телепатическим контактом, Миляга и мистиф заработали себе небольшое состояние – как минимум в восьми валютах, – вполне достаточное, чтобы обеспечить им одежду, еду и билеты на поезд до самого Изорддеррекса. Но не из личных побуждений Миляга чуть было не поддался искушению остаться в Эффатоне, а из-за местного деликатеса – пирожного из тонкого теста с начинкой из размоченных в меду семян гибрида персика и граната, которое он ел перед игрой, чтобы набраться сил, потом во время игры, чтобы успокоить нервы, и после игры, чтобы отпраздновать победу. И лишь когда Пай убедил его, что такие пирожные продаются повсюду (а даже если и нет, у них теперь достаточно средств, чтобы нанять личного кондитера), Миляга согласился покинуть этот город. Впереди их ожидал Л’Имби.

– Мы должны ехать, – сказал мистиф. – Скопик будет ждать нас…

– Ты это говоришь так, словно он знает, что мы приедем.

– Я всегда желанный гость, – сказал Пай.

– Когда ты в последний раз был в Л’Имби?

– По крайней мере… около двухсот тридцати лет назад.

– Он, наверное, уже давно умер.

– Только не Скопик, – сказал Пай. – Очень важно, чтобы ты увиделся с ним, Миляга. Особенно сейчас, когда перемены носятся в воздухе.

– Раз ты хочешь, мы так и сделаем, – ответил Миляга. – Сколько нам ехать до Л’Имби?

– День, если сядем на поезд.

Именно тогда Миляга впервые услышал о железной дороге, которая соединяла города Яхмандхас и Л’Имби: город печей и город храмов.

– Тебе понравится Л’Имби, – сказал Пай, – Это место создано для размышлений.

Отдохнув и пополнив денежные запасы, они выехали из Аттабоя на следующее утро. Сначала они путешествовали в течение дня вдоль реки Фефер, потом, через Хаппи и Оммотаджив, они попали в провинцию под названием Чед Ло Чед, потом в Город Цветов (в котором никаких цветов не оказалось) и, наконец, в Май-Ke, зажатый в тиски между нищетой и пуританством.

С платформы до Миляги донесся голос Пая:

– Хорошо.

Он с трудом оторвался от прохладной стены и снова шагнул в удушливую жару.

– Поезд? – спросил он.

– Нет. Расчеты. Я закончил их. – Мистиф созерцал нацарапанные знаки. – Конечно, все это приблизительно, но я полагаю, что ошибка не может быть больше одного или двух дней. Максимум трех.

– Ну так какое сейчас число?

– Попробуй угадать.

– Март… десятое.

– Мимо, – сказал Пай. – По моим расчетам, сейчас семнадцатое мая.

– Невозможно.

– Но это так.

– Весна уже почти кончилась.

– Ты хочешь, чтобы мы снова оказались там? – спросил Пай.

Миляга задумался над этим вопросом и наконец ответил: Да не то чтобы очень. Просто мне хочется, чтобы поезда ходили по расписанию.

Он подошел к краю платформы и устремил взгляд на уходящий вдаль путь.

Никаких признаков, – сказал Пай. – Мы бы быстрее добрались на доки.

– Ты опять…

– Что «опять»?

– Опять произносишь то, что уже готово сорваться у меня с языка. Ты что, читаешь мои мысли?

– Нет, – сказал Пай, стирая ногой свои записи.

– Так как же тогда мы смогли выиграть такую кучу денег в Аттабое?

– Просто ты все схватываешь на лету, – ответил Пай.

– Только не говори, что все произошло само собой, – сказал Миляга. – Я за всю жизнь не выиграл ни гроша, и тут вдруг, когда со мной был ты, я не упустил ни единого выигрыша. Это не может быть случайностью. Скажи правду.

– Это и есть правда. Ты все схватываешь на лету. Тебя не надо учить. Может быть, только напоминать иногда… – Пай слегка улыбнулся.

– Да, и еще одно… – сказал Миляга, пытаясь поймать одного из особенно назойливых зарзи. К немалому удивлению, это ему удалось. Он раздавил тельце, и оттуда показалась синяя кашица внутренностей, но насекомое продолжало жить. В отвращении Миляга резким движением стряхнул его на платформу. Зрелище останков его не привлекло. Он вырвал клок чахлой травы, пробивавшейся между плитами, которыми была выложена платформа, и принялся отчищать ладонь.

– О чем мы говорили? – спросил он. Пай не ответил, – Ах да… о том, что я забыл. – Он внимательно изучил чистую руку. – Пневма, – сказал он. – С чего бы мне было забывать о том, что я обладаю такой силой, как пневма?

– Либо потому, что она больше тебе была не нужна…

– Что маловероятно.

– …либо ты забыл потому, что хотел забыть.

Слова мистифа были произнесены каким-то странным тоном, неприятно поразившим слух Миляги, но, несмотря на это, он продолжил расспросы.

– С чего бы это мне хотеть забыть? – сказал он.

Пай оглядел уходящий вдаль путь. На горизонте висело облако пыли, но сквозь него кое-где проглядывало чистое небо.

– Ну? – сказал Миляга.

– Может быть, потому, что воспоминание причиняло тебе слишком сильную боль, – сказал Пай, не глядя на него.

Эти слова показались Миляге на слух еще менее приятными, чем предшествовавший им ответ. Он уловил их смысл, но лишь с большим трудом.

– Прекрати, – сказал он.

– Что прекратить?

– Говорить со мной таким тоном. Меня просто наизнанку выворачивает.

– А что я такого сказал? – спросил Пай. – Ничего я не сказал. – Голос его по-прежнему звучал искаженно, но уже не так сильно.

– Ну так расскажи мне о пневме, – сказал Миляга. – Я хочу знать, откуда у меня появилась такая сила.

Пай начал отвечать, но на этот раз слова звучали так исковерканно, а голос показался Миляге таким отвратительным, что ему словно ударили кулаком в живот, приведя в смятение пребывавшую там порцию тушеного мяса.

– Господи! – воскликнул он, схватившись за живот в тщетной попытке унять скверные ощущения. – Что за шутки ты со мной надумал шутить?

– Это не я, – запротестовал Пай. – Дело в тебе самом. Просто ты не хочешь слышать то, что я говорю.

– Нет, я хочу. – Он утер выступившие вокруг рта капли холодного пота. – Я хочу услышать ответы. Прямые и откровенные ответы!

Нахмурившись, Пай снова заговорил, но при первых же звуках его голоса волны тошноты с новой силой поднялись внутри Миляги. В животе у него была такая боль, что он согнулся пополам, но разрази его гром, если он не услышит от мистифа все, что ему нужно. Это стало делом принципа. Он попытался смотреть на губы мистифа из-под прикрытых век, но через несколько слов мистиф замолчал.

– Скажи! – потребовал Миляга, решившись заставить Пая повиноваться, даже если он и не сумеет уловить смысл сказанного. – Что я такого сделал? Почему мне было так необходимо забыть это? Скажи!

С крайней неохотой мистиф снова открыл рот, но его слова были так безнадежно исковерканы, что Миляга едва ли мог уловить хотя бы крупицу их смысла. Что-то насчет силы. Что-то насчет смерти.

Выдержав испытание, он отмахнулся от источника этих омерзительных звуков и огляделся вокруг в поисках зрелища, которое смогло бы благотворно подействовать на его внутренности. Но вокруг него был сплетен заговор маленьких гнусностей: крыса строила свое жалкое логово под рельсом, железнодорожный путь уводил его взгляд в облако пыли, мертвый зарзи у его ног, с раздавленным яйцеводом, забрызгал каменную плиту своими неродившимися детьми. Последняя картина, при всей своей мерзостности, навела его на мысли о еде. Фирменное блюдо в гавани Изорддеррекса: рыба внутри рыбы внутри рыбы и самая маленькая из них полна икры. Это доконало его. Он дотащился до края платформы, и его вырвало на рельсы. В желудке у него было не так уж много пищи, но волны рвоты накатывали одна за другой, пока внутри него не поселилась адская боль и слезы не побежали из глаз. Наконец он отошел от края платформы. Его била дрожь. Запах рвоты до сих пор стоял в его ноздрях, но спазмы потихоньку ослабевали. Краем глаза он увидел, как Пай подходит к нему.

– Не приближайся! – крикнул он. – Я не желаю, чтобы ты прикасался ко мне.

Он повернулся спиной к своей блевотине и к тому, кто стал ее причиной, и отправился в относительную прохладу зала ожидания. Там он сел на жесткую деревянную скамейку, прислонился головой к стене и закрыл глаза. Когда боль уменьшилась и в конце концов исчезла, мысли его обратились к цели, которая скрывалась за нападением Пая. За прошедшие месяцы он несколько раз расспрашивал мистифа о проблеме силы: откуда она берется и как, в частности, случилось, что она появилась у него, Миляги. Ответы Пая были крайне туманными, да Миляга и не испытывал особого желания докапываться до сути. Возможно, подсознательно он даже не хотел этого. Классическая ситуация: такие дары не обходятся без последствий, и он слишком наслаждался ролью обладателя силы, чтобы рисковать лишиться ее из-за спесивого желания все знать. Он ничуть не возражал, получая в ответ на вопросы лишь туманные намеки и двусмысленности, и, возможно, так бы оно и продолжалось дальше, если бы его не довели зарзи и задержка поезда на Л’Имби и если бы скука не сделала его более настойчивым. Но это была только часть правды. Конечно, он расспрашивал мистифа достаточно настойчиво, но нельзя сказать, чтобы он провоцировал его. Масштабы нападения не соответствовали ничтожности повода, которым оно было вызвано. Он задал невинный вопрос, а за это его вывернули наизнанку. И это после всех признаний в любви в горах.

– Миляга…

– Пошел на хер.

– Поезд, Миляга…

– Что еще?

– Поезд подъезжает.

Он открыл глаза. Мистиф с грустным видом стоял в дверях.

– Мне очень жаль, но это должно было произойти.

– Этого не должно было происходить, – сказал Миляга. – Ты все это подстроил.

– Честное слово, нет.

– Что же произошло тогда со мной? Съел что-нибудь?

– Нет. Но существуют такие вопросы…

– Меня рвало!

– …ответы на которые тебе не хочется слышать.

– За кого ты меня принимаешь? – спросил Миляга с холодным презрением. – Я задаю тебе вопрос, а ты забиваешь мне голову таким количеством дерьма, что я начинаю блевать. И выясняется, что я виноват в этом, так как задал какой-то не тот вопрос? Что это за трахнутая логика?

Пай вздернул руки в комическом жесте капитуляции.

– Я не собираюсь с тобой спорить, – сказал он.

– И правильно делаешь, – ответил Миляга.

Дальнейший обмен репликами едва ли имел какой-нибудь смысл, так как звук приближающегося поезда становился все громче. К нему добавились приветственные крики и хлопки со стороны зрителей, собравшихся на платформе. Все еще чувствуя себя слегка не в своей тарелке, Миляга последовал за Паем в направлении толпы.

Казалось, половина населения Май-Ке собралась на платформе. Большинство, однако, как он предположил, принадлежало не к потенциальным путешественникам, а скорее к зевакам, для которых поезд служил отвлечением от голода и неуслышанных молитв. Однако было и несколько семей, которые пробирались сквозь толпу с багажом, намереваясь погрузиться. Можно было только вообразить, какие лишения претерпели они для того, чтобы оплатить бегство из Май-Ке. Много слез пролилось, пока они обнимались с теми, кто оставался на родине. Последние в основном были людьми уже в возрасте и, судя по глубине их скорби, уже не рассчитывали встретиться со своими детьми и внуками. Поездка в Л’Имби, которая для Миляги и Пая была чем-то вроде увеселительной экскурсии, для них представлялась отъездом в страну воспоминаний.

Кстати сказать, трудно было себе представить более живописный способ отправления в Имаджику, чем огромный локомотив, только сейчас появившийся из облака пара. О том, кто составлял чертежи этой грохочущей, сверкающей машины, было хорошо известно земному собрату – тому сорту локомотивов, которые уже исчезли на Западе, но все еще дослуживали свое в Китае или Индии. Но имитация была не настолько рабской, чтобы отбить местную страсть к украшательству: он был расписан так цветасто, что был похож на самца, отправившегося на поиски самки. Но под яркими красками находился механизм, который вполне мог сползти на Кингс-Кросс или Мерилебоун в годы, последовавшие за Великой войной. Он тянул за собой шесть пассажирских и столько же товарных вагонов. В два последних товарных вагона было догружено стадо овец. Пай уже обследовал ряд пассажирских вагонов и теперь вернулся к Миляге.

– Второй, – сказал он. – В том конце народу больше.

Они сели. Сиденья внутри когда-то были обиты плюшем, но время взяло свое. Большинство из них теперь было лишено как набивки, так и подголовников, а у некоторых вообще не было спинок. Пол был пыльным, а стены, которые когда-то были украшены с тем же рвением, что и локомотив, отчаянно молили о новой покраске. Кроме них в вагоне ехали только два человека – оба мужчины, оба отличались гротескной полнотой и оба были одеты в сюртуки, из которых высовывались тщательно забинтованные конечности, что делало их похожими на духовных лиц, сбежавших из травматологического отделения. Черты их были очень мелкими: они сгрудились в центре их лиц, словно боялись утонуть в жиру. Оба они ели орехи, коля их в своих толстеньких кулачках и осыпая пол осколками скорлупы.

– Пара с бульвара, – сказал Пай, обращаясь к Миляге, который выбрал себе место, максимально удаленное от двух щелкунчиков.

Пай сел напротив него через проход, поставив рядом с собой чемодан с пожитками, которыми они успели обзавестись в этом Доминионе. Последовала долгая задержка, пока непокорных животных пытались кнутом и пряником загнать в вагон, который (возможно, им это тоже было известно) должен был отвезти их на бойню, а люди на платформе приступили к последним прощаниям. Но в открытые окна летели не только звуки слез и обетов. Вместе с ними внутрь проник вонючий запах животных и неискоренимые зарзи, которые, впрочем, увидев двух братьев, утратили к Миляге всякий интерес.

Измученный часами ожидания и припадком рвоты, Миляга задремал, а вскоре и заснул, причем так глубоко, что его не разбудило даже долгожданное отправление поезда, и когда он проснулся, двух часов путешествия уже как не бывало. Мало что изменилось за окном. Вокруг были точно такие же пространства серо-коричневой земли, как и вокруг Май-Ke, и скопления строений, построенных из глины еще в те времена, когда вокруг была вода, и едва отличимых от земли, по которой они были разбросаны там и сям. Иногда они проезжали мимо участков, на которых зеленела жизнь – то ли из-за благословенного присутствия источника, то ли из-за более совершенной системы орошения. Еще реже Миляге попадались на глаза работники, гнувшие спину на полях. Но в целом местность соответствовала предсказаниям Хэирстоун Бэнти. Она говорила, что им предстоит проехать много часов по мертвой земле, потом миновать степи, а потом пересечь три реки и оказаться в провинции Бем, главным городом которой и являлся Л’Имби. Миляга усомнился во временных границах ее предсказаний (она курила табак, который был слишком вонюч, чтобы курить его только для удовольствия, а на лице ее было нечто невиданное для этого города – улыбка), но – наркоманка она или нет – уж местность-то она знала.

Во время путешествия мысли Миляги вновь обратились к источнику силы, которую пробудил в нем Пай. Если, как он подозревал, мистиф действительно расшевелил какую-то доселе скрытую часть его психики и дал ему доступ к способностям, которые дремлют в любом человеке, то какого же черта он так не хотел признаться в этом? Разве не доказал Миляга в горах желание слить свое сознание с сознанием Пая? Или, может быть, теперь это слияние стало нежелательным для мистифа, а его нападение на платформе было способом вновь создать между ними дистанцию? Если это действительно так, то он добился, чего хотел. Они ехали весь день, не обменявшись ни единым словом.

В полуденной жаре поезд остановился в маленьком городке и стоял до тех пор, пока не выгрузили стадо из Май-Ке. Не менее четырех разносчиков прошло через вагон во время стоянки, причем один из них продавал исключительно кондитерские изделия, среди которых Миляга отыскал разновидность медового пирожного с семенами, которое чуть было не удержало его в Аттабое. Он купил себе три штуки и съел их, запив двумя чашками сладкого кофе, купленным у другого торговца. Вскоре он почувствовал себя гораздо бодрее. Мистиф же приобрел и съел сушеную рыбу, запах которой сделал пролегшую между ними пропасть еще шире.

Когда раздался крик, возвещавший скорое отправление, Пай неожиданно вскочил с места и ринулся к двери. У Миляги промелькнула мысль, что мистиф решил покинуть его, но выяснилось, что он просто заметил на платформе продавца газет. Совершив торопливую покупку, он вскочил в поезд, когда тот уже начал двигаться. Он уселся рядом с остатками своего рыбного обеда, развернул газету и тут же тихо присвистнул.

– Миляга! Посмотри-ка.

Он передал газету через проход. Заголовок передовицы был набран на языке, который Миляга не только не понимал, но даже букв его не знал, но это едва ли имело значение. Расположенные под ним фотографии говорили сами за себя. На самой большой была изображена виселица с шестью телами на ней, а в углу были вставлены шесть маленьких предсмертных фотографий казненных. Среди них были Хаммеръок и Жрица Фэрроу – верховные законодатели Ванаэфа. Под этой галереей негодяев располагался тщательно выполненный рисунок с изображением Тика Ро, сумасшедшего заклинателя.

– Итак… – сказал Миляга, – за что боролись, на то и напоролись. Это самая приятная новость, которую я узнал за много дней.

– Нет, ты не прав, – возразил Пай.

– Они же пытались убить нас, помнишь? – рассудительно заметил Миляга, решив не раздражаться на вздорные возражения Пая. – Если их вздернули, то я не собираюсь по ним горевать! Это из-за них я не увидел Мерроу Ти-Ти!

– Мерроу Ти-Ти не существует.

– Я просто пошутил, Пай, – сказал Миляга с невозмутимым лицом.

– Прошу прощения, я что-то не уловил юмора, – сказал Пай без улыбки. – Их преступление… – Он остановился и, перед тем как продолжить, пересек проход и сел напротив Миляги, отобрав у него газету. – Их преступление куда более значительно, – продолжил он, понизив голос. Потом он стал читать, так же тихо. – Они были казнены неделю назад за то, что совершили покушение на жизнь Автарха, когда он в сопровождении свиты прибыл с мирной миссией в Ванаэф…