Текст книги "Ужасы"

Автор книги: Клайв Баркер

Соавторы: Джозеф Хиллстром Кинг,Брайан Ламли,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Дэвид Моррелл,Чайна Мьевиль,Стивен Джонс,Кэтлин Кирнан,Роберта Лэннес,Адам Нэвилл,Брайан Ходж
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

– Да, мои нервы, – повторила она. – Погодите…. – Джилли принесла стакан воды и проглотила две таблетки. – Вот видите, я выполняю указания доктора. А теперь вы послушайтесь меня и расскажите. – И, откинувшись в кресле, она обхватила себя за локти. – Пожалуйста, если не ради меня… ради Энни.

И, понимая, о чем она думает, мог ли он отказать ей?

– Хорошо, – проговорил старик. – Но, моя дорогая, то, что вас беспокоит, это наверняка… иначе и быть не может – ужасная болезнь, и не более того. Так что не путайте фантазии с реальностью – это путь к безумию.

И после короткого раздумья он поведал остальное…

– Рассказы, которые до меня дошли… ну, они неправдоподобны. Легенды, порожденные первобытной невинностью и невежеством туземцев. Видите ли, у этих островитян есть собственные мифы о Дагоне, и они передаются из поколения в поколение. Их кровь и внешность настолько выродились, порча обрела над ними такую власть – возможно, с незапамятных времен, – что они решили, будто созданы по образу своего творца, рыбьего бога Дагона.

Именно такие истории они рассказывали морякам, добавляя, что в обмен на поклонение Дагон дарует им все богатства океана, изобилие рыбы и странные золотые сплавы, вымывавшиеся, возможно, из жил в местных горах в сезон дождей. Конечно, именно местные знахари – жрецы Дагона и его Тайный орден – изготавливали из этого золота украшения, отчасти дошедшие до нас.

Но современные легенды – их можно услышать в Инсмуте и его окрестностях – гласят, что в обмен на хорошие уловы и золото островитяне отдавали своих детей морю, так называемым Морским Существам, служителям Дагона и других родственных ему… э-э… божеств глубоких вод, таких как великий Ктулху и Мать-Гидра. И те же легенды утверждают, что инсмутские моряки, возжелав чужого золота, благосклонности полузабытых богов из сомнительных мифов и обещанной им вечной жизни, согласились по их примеру приносить в жертву Дагону и Морским Существам свою молодежь. Только те оказались не столько жертвами, сколько супругами! Таким образом, и эти легенды винят в «инсмутской внешности» порчу от смешанных браков: от смешения Морской и чистой человеческой крови. Но, разумеется, таких браков быть не могло, поскольку морского народа не существует! И никогда не существовало, что не помешало горстке самых опустившихся инсмутцев перенять их культ, чему свидетельство – облупленный белоколонный дворец, посвященный Тайному ордену Дагона.

Осталась только эпидемия конца двадцатых годов…

Ну, семьдесят лет назад наше общество не отличалось нынешней терпимостью. И, увы, когда разошлись слухи об инсмутской порче – о множестве выродившихся, больных и изуродованных горожан, правительство отреагировало с излишней резкостью. Впрочем, несомненно, в то время такую же реакцию вызвало бы, скажем, известие о СПИДе: панику и применение силы. Так вот, последовало несколько рейдов и множество арестов. Было сожжено или взорвано множество ветхих старых домов на набережной. Однако никого не обвиняли в преступлениях и не представили на суд; все ограничилось уклончивыми заявлениями о заразной болезни и тайным распределением множества задержанных по военным тюрьмам.

Население старого Инсмута сильно сократилось, и за последние семьдесят с лишним лет город очень медленно приходил в себя. Теперь там, сами понимаете, работают современные лаборатории, где патологоанатомы и прочие ученые – часто из числа горожан – продолжают изучение порчи и пытаются по возможности помочь потомкам тех, кто уцелел после правительственных рейдов. Я сам там работал, хотя и недолго, потому что эта работа, мягко говоря, не вдохновляет. Я видел больных на самых разных стадиях вырождения и многим из них мог предложить лишь самую элементарную помощь. Поскольку врачи и другие специалисты сходятся в том… словом, все согласны, что помочь тем, кто несет в себе инсмутскую кровь, в настоящее время невозможно. И пока испорченный ген не растворится в общем обширном генном пуле, постоянно будут появляться люди с инсмутской внешностью…

Джемисон никогда не видел Джилли такой спокойной – слишком спокойной. Затишье перед бурей, подумалось ему. Она не мигала, устремив взгляд вдаль, но в глазах стояла не обычная пустота, а отражение какой-то мысли. Наконец, после долгого молчания, старик решился окликнуть ее:

– Ну что, Джилли? Вас все еще что-то беспокоит?

Ее взгляд сосредоточился на собеседнике, и она ответила:

– Да. Еще одно. Вы что-то сказали про вечную жизнь… что инсмутским морякам была обещана вечная жизнь, если они станут поклоняться Дагону и другим божествам того же культа. Но… если они отступались от культа, отказывались от поклонения? Видите ли, под конец Джордж часто бормотал во сне и я часто слышала от него, что он не хочет вечной жизни – такой жизни. Он, конечно, подразумевал свое состояние. Но я не могу поверить… нет-нет, могу! Верю, что он верил в такое! Так как вы думаете: в-в-возможно ли, чтобы мой муж когда-то принадлежал к этому старинному к-культу? И может ли в нем быть частица истины? Хоть что-то, понимаете?

Джемисон покачал головой:

– Хоть что-то? Только в его сознании, моя дорогая. Видите ли, состояние Джорджа ухудшалось, так что он просто был психически нездоров. Он мог совершать ту же ошибку, что и вы, – искать объяснений тому, что объяснить невозможно. А пообщавшись с этими сектантами и зная легенды, он мог поверить, что некоторые вещи существуют в действительности. А вот вам этого делать не следует. Просто нельзя!

– Н-но эта п-порча в крови? – сказала она, понизив голос до шепота, словно издалека. – В его крови, и в крови Джефа, и… а Энни?

– Джилли, теперь послушайте меня, прошу вас! – Старик твердо взял ее за руку. Из всей лжи и полуправды, высказанной им за последние полчаса, последняя была самой серьезной ложью. – Джилли, я знаком с вами и Энни – особенно с Энни – уже довольно давно, и, исходя из своих знаний об инсмутской порче, а также из всего, что я знаю о вашей дочери, я готов поручиться своей репутацией, что она так же нормальна, как вы или я.

При этих словах она вздохнула и немного расслабилась.

Приняв это движение как сигнал к прощанию, Джемисон встал.

– Мне пора идти, – сказал он. – Уже поздно, а я хотел еще кое-что сделать перед сном. – Уже направляясь к дверям, он попросил: – Будьте добры, передайте Энни от меня привет. Очень жаль, что я ее не застал. Впрочем, может, и к лучшему, поскольку нам нужно было поговорить.

Джилли проводила его – спотыкаясь на ходу, отметил он, – и уже в дверях сказала:

– Н-не знаю, к-как вас благодарить. Мне теперь гораздо спокойнее. И так всегда после разговора с вами.

Она дождалась, пока он сядет в машину, и слабо помахала ему на прощание, прежде чем закрыть дверь.

Отъезжая от дома, старик заметил, как что-то мелькнуло за занавесками верхнего окна. Это была спальня Энни, и он на мгновение увидел ее лицо – ее огромные глаза – в просвете между неплотно задвинутыми шторами.

Он задумался, давно ли она не спит, да и спала ли вообще? А если нет, много ли она подслушала. А может быть, все это уже было ей известно?

Долгая зима с разнообразными осложнениями – ларингитом у Энци и гриппом у Дорин Тремэйн – медленно переплавлялась в весну. Зеленые ростки в садиках и на подоконниках деревенских домов распускались цветами; низкое небо становилось день ото дня светлее и голубее.

Но среди этих перемен были и другие, отнюдь не такие естественные и куда менее благодатные, – и Джемисон был им свидетелем.

Он видел шляющегося по берегу Джефа – точь-в-точь один из деревенских юнцов, – когда тот шаркал вдоль полосы прилива. Нет, Джеф не был похож на других юнцов, и различие становилось все глубже.

Джемисон следил за ним в бинокль, когда парень устало тащился по берегу: косолапая походка, сутулые плечи, опущенная голова и поднятый воротник. Хотя погода заметно улучшилась, он больше не плавал в море. О, он смотрел в море – то и дело останавливался, поднимал уродливую голову, вглядываясь в широкий водный горизонт, – с жадной тоской, думал старик, пытаясь прочитать чувства, проступавшие на этом далеком и близком лице, но прежнее родство с водой и сила, бесполезно, но явственно проступавшая в нем на суше, казалось, покинули его. Проще говоря, мальчику становилось все хуже.

Старик слышал сплетни в деревенской пивной. Уловы выросли, но Тому Фостеру уже не везло так, как в предыдущие годы: он утратил свою чудесную удачу, и полоумный мальчишка уже не направлял его лодку к самым уловистым местам. Во всяком случае так считали другие рыбаки, но сам Фостер однажды вечером в "Приюте моряка" откровенно признался старику, в чем дело.

– Это все парень, – озабоченно говорил он. – Не в себе он. Говорит, море его манит, а он, мол, боится. Не, он ходит на берег, все смотрит на прибой, как барашки бегут к берегу, а вот кататься на них уж не хочет. Не пойму, о чем это он, только все плачется, мол, "не готов" и не знает, будет ли когда готов, а если "уйдет сейчас", ему, стало быть, конец! Один бог знает, что ему в голову взбрело уходить! А правду сказать, он хворает. Ну и вот, я знаю, он со мной пойдет, ежель я позову, только я его не прошу. Одно хорошо: в ванне лежит подолгу, отмокает в пресной воде, так что с кожей у него неплохо, и рыбьих вшей теперь не нахватается.

И обветренный старый моряк пожал плечами – вовсе не беззаботно, – допил пиво и закончил свое рассуждение словами:

– Не плавает в море – не нахватается рыбьих вшей – проще простого. А вот насчет остального… тревожусь я за него, вот что.

– Ответьте мне на один вопрос, – попросил Фостера старик. – Почему вы взяли его к себе? Вы ничем не были обязаны. Я хочу сказать, мальчик – ребенок – ведь вам не родня? Он был подкидышем, и с самого начала имелись осложняющие обстоятельства.

Фостер покивал:

– Это моя женка, хозяйка, значит, его взяла. Ее прабабка рассказывала о таких мальцах – она маленькой-то жила на тех островах. Вот матушка Фостер, стало быть, и расчувствовалась. Ну и я потом тоже, сколько ведь мы за ним присматривали. Хотя мы всегда знали, кто его папаша. Какие тут секреты, сразу было видно. Теперь уж его нет, а раньше он свою долю платил.

– Джордж Байт давал вам деньги?

– Ага, на Джефа, – с готовностью признал Фостер. – Факт. Бедолага распродавал свои драгоценности – украшения и прочее – в окрестных городах. Ради парня, эт-точно, ну и ради собственных удовольствий… так я слышал. Только то не мое дело…

И еще бедняжка Джилли Байт. Она, вернее, ее здоровье тоже приходило в упадок. Ее постоянно тревожили кошмары, становившиеся все настойчивее и страшнее, уродливее. Сильно нарушились и речь, и двигательные реакции: она заикалась, часто повторяла сказанное, то и дело падала, исполняя самые простые дела по дому и во дворе. По правде сказать, она стала чем-то вроде пленницы в собственном доме: лишь изредка рисковала выйти на берег, посидеть с дочкой на слабом, но приятном весеннем солнышке.

А сны…

Дело затянулось надолго, но Джемисон был терпелив: он умудрился вытянуть кое-что относительно содержания кошмаров у самой Джилли, а остальное дополнила Энни, когда он подвозил ее домой с уроков языка в Сент-Остелле. Не приходилось удивляться тому, что в центре самых тяжелых сновидений оказался Джордж Байт, бывший муж Джилли: не его самоубийство, как можно, пожалуй, было ожидать, а его болезнь, прогрессировавшая все быстрее до самого конца.

В особенности ее преследовали во сне лягушки и вообще земноводные, а также рыбы… но не создания природы. Ужас этих сновидений состоял в том, что они представали совершенно чуждыми, чудовищными мутациями или гибридами человека и чудовища. И человеком этим был Джордж Байт, его лицо и некоторые особенности фигуры передавались этим амфибиям и рыбам и, слишком часто, существам, сочетавшим признаки обоих родов и более того! Короче говоря, Джилли видела во сне Морских Существ, и Джордж принадлежал к их подводному обществу!

А Энни рассказала, что мать бормочет и бредит, вскрикивает в ужасе перед "этими огромными глазами, которые никак не закроются", и "чешуей, жесткой и грубой, как наждак", и "складками на теле Джорджа, которые открывались внутрь и пульсировали, как… как жабры, когда он храпел или задыхался во сне"! Впрочем, по дороге в город и обратно Энни обсуждала с Джемисоном не только преследовавшие мать кошмары. Она была совершенно откровенна со стариком.

– Я знаю, вы видели меня у окна в тот раз, когда привозили ей таблетки и долго говорили с мамой, рассказывали про Инсмут. Я услышала ваши голоса, встала с постели и подслушивала с верхней площадки лестницы. Я сидела совсем тихо и слышала чуть ли не каждое сказанное вами слово.

И Джемисон кивнул:

– Вещи, о которых она, вероятно, не стала бы говорить, если бы знала, что ты не спишь? Тебя… обеспокоил наш разговор?

– Может быть, немножко, но… вообще-то нет, – призналась она. – Я знаю больше, чем думает мама. Но вот насчет того, что вы ей говорили в связи с моим отцом и ее снами о нем… ну, я хотела бы кое-что узнать, а маме об этом рассказывать необязательно.

– Вот как?

– Да. Вы сказали, что видели этих больных жителей Инсмута "на всех стадиях вырождения". И мне хотелось бы знать…

– Хотелось бы знать, каковы эти стадии? – подхватил старик и продолжил: – Ну, есть стадии и есть состояния. Все обычно определяется с самого начала. Порча может проявиться с рождения, а может сказаться значительно позже. У одних "инсмутская внешность" практически не проявляется, а другие с ней рождаются.

– Как Джеф?

– Да, как он. – Джемисон кивнул. – В значительной степени это зависит от доли инсмутской крови в родителях… или, очевидно, хотя бы в одном из них. Или от линии предков.

И тут, как будто невпопад, не раздумывая, Энни сказала:

– Я знаю, что Джеф – мой брат по отцу. Потому мама и позволяет нам дружить. Она чувствует себя виноватой из-за отца… за него, я хочу сказать. И она считает Джефа родственником. Ну, в некотором роде.

– А ты? Что ты о нем думаешь?

– Вы спрашиваете, отношусь ли я к нему как к брату? – Девочка нерешительно покачала головой. – Вообще-то не знаю. Наверное, отчасти так. Я не считаю его отталкивающим, если вы об этом.

– Нет, конечно нет, и я тоже не считаю! – торопливо ответил старик. – Будучи врачом, я привык принимать многие отклонения от нормы, даже те, что отталкивают других людей.

– Отклонения от нормы? – Энни склонила голову набок, взглянув на Джемисона с любопытством, а может быть, и с вызовом.

– Скажем, отличия, – поправился он.

Помолчав минуту, она попросила:

– Продолжайте. Расскажите мне о них, о стадиях и состояниях.

– Одни, как я уже говорил, рождаются с такой внешностью, – отвечал Джемисон, – а у других она развивается постепенно. Некоторые сохраняют в целом – в основном – нормальный вид. Даже сейчас в Инсмуте таких хватает. Еще всегда есть горсточка тех, кто сохраняет приемлемый… ну, скажем, человеческий вид долгие годы и изменяется только под конец, но тогда превращение происходит очень быстро. В госпитале, где я работал, кое-кто из генетиков – они сами были инсмутцами – пытался изменить несколько генов своих пациентов, надеясь если не полностью предотвратить перерождение, то хотя бы продлить пребывание в человеческом облике у тех, кто, вероятно, подвержен изменениям.

– Человеческий облик, перерождение, генетика… – Энни задумчиво кивала. – Но эти слова и ваши объяснения говорят вовсе не о болезни, а о превращении – да, вы сами сказали это слово! Как куколка превращается в бабочку или головастик в лягушку. Только вместо головастика… – Тут она осеклась и, нахмурившись, откинулась в кресле. – Все это очень загадочно, но думаю, что ответы где-то рядом, и я, кажется, начинаю понимать. – И, выпрямившись так, что натянулся ремень безопасности, она воскликнула: – Смотрите-ка, мы уже подъезжаем к дому! – Девочка повернулась, сбоку уставившись на Джемисона. – Мы уже в деревне, а у меня есть еще вопросы – всего один-два, не больше.

Старик послушно снизил скорость, оставляя ей время на разговор, и поторопил:

– Тогда спрашивай.

– Этот культ Дагона, – проговорила она. – Культ инсмутского Тайного ордена – он все еще существует? То есть ему и теперь поклоняются? И если так, что, если кто-то их вида или крови не захочет оставаться одним из них, если он станет отступником… сбежит? Я знаю, мама вас об этом уже спрашивала, но вы ей, в сущности, не ответили.

– Думаю… – проговорил Джемисон, останавливая машину перед домом Джилли, – думаю, такой предполагаемый отступник навлек бы на себя большую беду. Что бы он стал делать, если бы… или когда его настигли бы изменения? Некому было бы помочь ему – я имею в виду, что рядом не оказалось бы никого из его рода.

Мать Энни вышла на крыльцо и остановилась там, бледная и неуверенная. Но Энни, выбираясь из машины, не сводила проницательного взгляда со старика – и Джемисон видел, как все складывается у нее в голове, и не сомневался, что девочка действительно знает больше, чем думает ее мать.

На вторую неделю мая события стали разворачиваться быстрее. Первые туристы и отдыхающие прибыли в деревню и остановились в двух-трех дешевых пансионах: эти горожане каждый день выбирались на пляж, хоть и ворчали на не установившуюся до сих пор погоду.

В окулярах бинокля Джемисона появлялся порой и Том Фостер со своим уродливым воспитанником, и часто они, казалось, спорили, вернее, младший вырывался, а старший тащил его за собой, укоризненно качая головой и настойчиво показывая в ту сторону, откуда они пришли. Несмотря на слабость в последнее время, в несчастном мальчике еще осталось достаточно сил, чтобы упрямо тащиться дальше, оставив приемного отца отдуваться и браниться ему вслед. А если парень появлялся один – дергаясь, как неуклюжее пугало на песке под ветром с океана, рвавшем редкие пряди грубых волос, еще державшихся у него на макушке, – он неизменно обращал взгляд на неспокойную воду, словно завороженный морскими просторами…

Это случилось довольно теплым воскресным днем. Тремэйны, Джемисон и Энни Байт оказались на берегу вместе или, точнее сказать, одновременно. Как и молодой Джеф.

Старик держался за полосой дюн, где было легче идти, и направлялся к дому Джилли Байт, мимо Тремэйнов. Те вышли подышать воздухом и оказались на две сотни ярдов впереди Джемисона, поэтому пока что не замечали его. А Энни виднелась вдалеке маленьким пятнышком: она устроилась с книгой в излюбленной ложбинке, под поросшей травой дюной, ярдах в ста от дома матери. Сегодня она вынужденно держалась поближе к дому, по той простой причине, что Джилли уже несколько дней как слегла в постель. Она страдала физической и умственной слабостью, а может быть, переживала нервный срыв.

На пляже почти не было отдыхающих, и уж совсем немногие надели купальные костюмы и решились первый раз окунуться. Но ближе всех к воде был Джеф, который шел от деревни, обходя расположившиеся на песке семейства. Джемисон захватил с собой бинокль. Старик навел резкость и поймал себя на том, что прискорбный вид юноши слегка огорчает его.

Тот теперь то и дело спотыкался; отвислые губы широко раскрылись, а вздувшийся подбородок отвис на грудь. Даже с такого расстояния видно было, что его глаза затянуты пленкой, а чешуйчатая кожа стала совсем серой. Он жадно хватал ртом воздух, и тяжелые плечи поднимались и опускались в такт дыханию.

На глазах у старика эта странная фигура сорвала с себя бесформенную куртку и отбросила ее в сторону. Потом парень шагнул еще ближе к полоске сырого песка у края прибоя. Здесь плескались детишки, подпрыгивали, смеясь, в мелких волнах. Заметив Джефа, они прервали игру и посторонились, попятились от него, а затем бросились бежать.

Предчувствуя, что должно случиться, Джемисон прибавил шагу. И Тремэйны тоже пошли быстрее, сворачивая на рыхлый песок пляжа. Они находились ближе к юноше, так что могли лучше заметить его поведение и состояние, и они, как видно, тоже почувствовали в воздухе нечто странное.

Джемисон, словно забыв о возрасте и старческой слабости, зашагал еще быстрее: ему хотелось оказаться как можно ближе к разворачивающейся сцене. Он приостановился, лишь услышав крик – странный, булькающий вой, – и тут же заспешил дальше, поднялся на дюну по отпечаткам ног, оставленных Тремэйнами. Отсюда, с возвышенности, с расстояния не больше полутора сотен ярдов, ему было видно все.

Энни, заслышав жуткий вой, вскочила на ноги и выбежала на гребень дюны, откуда виднелся берег. А ее брат по отцу стоял по колено в воде, срывал с себя рубаху и драные брюки и издавал те же невыносимые для нервов звуки: выл, шипел и визжал на море!

Энни бросилась к нему по берегу, Тремэйны помчались следом, и Джемисон, чтобы не отстать, пустился бегом. Он смутно отметил, что Джилли появилась на заднем крыльце и стоит там, пошатываясь, в одном халате. Она побелела как привидение, нетвердо держалась одной рукой за перила, а другую прижимала к губам.

Энни уже бежала по воде к обезумевшему – или страдающему – мальчику. Джон Тремэйн сбросил ботинки, попробовал воду, зачем-то закатал обшлага брюк и с плеском побрел за ними. Между тем Джемисон, пыхтя и отдуваясь, приблизился к месту событий.

Джеф перестал выть и шипеть, он вцепился в руку Энни, стиснул ее, нетерпеливо указывая на море. Потом, выпустив ее, показал знаками:

"Идем со мной, сестра, потому что я должен уйти! Я не готов, но все рано должен! Оно зовет меня… море зовет, и я больше не могу оставаться… я должен идти!"

Увидев, что она колеблется, он перестал делать знаки и силой потащил ее на глубину. Но теперь уже ясно было, что он безумен, не в себе, и его зубы блестели, как желтоватая рыбья кость, когда он вновь стал бормотать и завывать, обращая невнятную мольбу к неведомым морским владыкам.

Джемисон уже был совсем рядом, а Тремэйн – еще ближе. Директор колледжа схватил Энни, пытаясь вырвать ее из рук парня. Джеф выпустил девочку, бросился на Тремэйна и, прокусив тонкую рубашку, вцепился острыми зубами ему в плечо. Тремэйн вскрикнул от боли, попятился и опрокинулся в воду, накрывшую его с головой.

Но парень увидел, что натворил, понял, что провинился, и, хотя кровь Тремэйна перемазала ему лицо и стекала из округлившегося рта, казалось, опомнился… хотя бы отчасти. Покачав головой, Джеф знаками попрощался с Энни и шагнул дальше в море, упал грудью в волну и поплыл.

Он поплыл, и сразу стало ясно, что он в своей стихии. Провожая его взглядом, Джемисон думал: "Какая жалость, что парень к ней не приспособлен…"

Тремэйн выкарабкался на берег. Энни вернулась на отмель, где вода доходила ей до коленей, и смотрела вслед Джефу, скрывавшемуся вдали. Джемисон помог Тремэйну подняться, смочил в соленой воде носовой платок и приложил его к кровоточащему укусу между плечом и шеей. Дорин Тремэйн устремилась к мужу, заламывая руки и вопрошая, что же теперь делать!

– Отведите его домой, – посоветовал старик. – Оставьте мой платок на ране, пока кровь не остановится. Обработайте антисептиком, потом наложите тугую повязку. Когда Джон оправится от шока, отвезите его в Сент-Остелл: пусть сделают уколы против столбняка и что там еще положено. Только не откладывайте. Вы поняли?

Она кивнула и повела мужа с берега.

Энни стояла у самой воды. Она промокла до пояса и была поражена до глубины души, с трудом переводя дыхание, таращилась на старика, приоткрыв рот. Потом повернулась к морю, проговорила:

– Джеф… Джеф…

– Идем-ка домой, – сказал Джемисон, взяв ее за руку.

– Но Джеф… что с Джефом?

– Мы сообщим береговой охране, – кивнул Джемисон, желая утешить девочку, и накинул свой пиджак ей на плечи.

– Он сказал… сказал, что не готов.

Она позволила старику отвести себя от воды.

– Никто из нас не был готов, – пробормотал Джемисон, – к этому.

На полпути к дому они услышали гортанный крик. Кричала Джилли Вайт и махала рукой со своего обращенного к морю крыльца на небо, на горизонт, на море, на пляж… и, наконец, на дочь с Джемисоном. Выражение ее лица быстро менялось: пустоту мгновенно заполнил всепоглощающий ужас, а потом глаза закатились и стали неподвижны, как белые камешки.

Колени у нее подогнулись, и Джилли упала ничком, вздрагивая, пуская слюни и невнятно мыча…

Береговая охрана не нашла ни следа Джефа, хотя их катера бороздили прибрежные воды с рассвета до темноты и весь день в понедельник. Врач, специалист из Сент-Остел-ла, тщательно осмотрел Джилли и в тихой приватной беседе с Джемисоном согласился с диагнозом старика. Энни этого разговора не слышала. Конечно, после ухода врача она стала расспрашивать, но Джемисон сказал ей, что это подождет, пока все как-нибудь не уладится. И во всяком случае пока все так, как есть, без надежды на улучшение, главное для Джилли – покой. Он, Джемисон, останется под рукой и с помощью Энни позаботится о Джилли, пока не возникнет необходимость что-то решать.

Впрочем, до сих пор старик не просил и не получал от Энни особой помощи, нет, потому что она проводила все время на берегу, вышагивая милю за милей вдоль воды и вглядываясь в море. Она возвращалась только поесть да поспать, когда заканчивались силы. Так продолжалось четыре дня, пока разбухшее тело Джефа не выбросило на галечную отмель в нескольких милях дальше по побережью.

Тогда Энни уснула и проспала сутки.

А на следующее утро – посидев у постели матери и убедившись, что та спит, хотя и неспокойно, – Энни ушла со стариком в знакомую ложбинку дюны и села с ним на песок, согретый первым, по-настоящему теплым днем.

Он был в рубашке с короткими рукавами, в легких брюках и полотняных туфлях: одет для хорошей погоды. И на коленях у него лежала закрытая книга. Протянув ее девочке, Джемисон сказал:

– Я нашел ее в тот день, там, где ты оставила. Все собирался вернуть. Тебе повезло, что никто на нее не наткнулся и что дождя не было.

Энни взяла тяжелый старый том и отложила в сторону.

– Вы читали? – спросила она.

Он покачал головой:

– Это твоя собственность. Я ведь не знаю, может, ты делала в ней записи. Я уважаю чужие тайны, как и свои.

Она взяла его за руку и прислонилась к его плечу, давая понять, что, как бы ни было, они друзья.

– Спасибо вам за все, что вы сделали, особенно для мамы, – заговорила Энни. – Я хочу сказать: я так рада, что вы приехали сюда, в деревню. Даже зная, что вам пришлось приехать, – она хитро покосилась на него, – все равно рада. Вы пробыли здесь всего несколько месяцев, а кажется, о, как давно я вас знаю!

– Для меня это комплимент, – отозвался Джемисон.

– Мне кажется, с вами можно говорить, – быстро продолжала девочка. – С самого начала так казалось, с самой первой встречи. А когда вы помогли Джефу… ну, с тех пор я знала наверняка.

– Да ведь мы и говорили, – заметил старик. – Не забирались в глубину, по-настоящему глубоко – до сих пор, да? – но мы говорили. Может быть, это вопрос доверия или некоего родства?

– Да, – кивнула она, – я знаю, что могу доверить вам секреты. Я хотела бы рассказать маме, но она не стала бы слушать. Из-за нервов. Она сразу начинала беспокоиться, качала головой и уходила. Просто убегала от меня, спотыкаясь. И с каждым днем становилось хуже. Но вы… вы совсем другой.

Он улыбнулся:

– Ну что ж, таков всегда был мой жребий. Я, помнится, как-то сказал Джилли, что во мне порой видели отца исповедника. Довольно странно, ведь я не католик.

– А кто вы? – спросила Энни, склонив голову набок. – Во что вы верите? Или вы атеист?

– Вроде того, – пожал плечами Джемисон. – Хотя кое во что я верю. Но только не в Бога, каким Его принято представлять. Ты ведь об этом спрашиваешь? А во что веришь ты?

– Верю в то, о чем рассказывал мне отец, – мечтательно ответила девочка. – Что-то в его рассказах было красиво, что-то уродливо, а что-то – страннее самых странных мифов и сказок из самых странных книжек. Но вы, конечно, понимаете, о чем я говорю, хотя я и сама не совсем уверена. – Говоря, она взяла книгу и прижала ее к груди.

На старинном переплете из кожи, потемневшей и блестящей, как старый дуб, между ее растопыренными пальцами просвечивало заглавие, состоявшее всего из трех высоких букв, набранных готическим шрифтом: "Э. О. Д.".

– Ну, – отозвался Джемисон, – у тебя и у самой есть такая книга. Одна из самых странных, верно? Она, конечно, весьма необычна. Твоя мама как-то говорила мне, что просила тебя сжечь книги…

Девочка опустила взгляд на книгу и сказала:

– Отцовские книги? Да, она хотела от них избавиться. Это одна из них. Я много их читала и старалась разобраться. Иногда мне казалось, будто понимаю, а потом смысл снова терялся. Но я знала, что это очень важно, а теперь понимаю почему. – И девочка вдруг загорелась, схватила его за локоть. – Пожалуйста, хватит притворяться! Мне уже почти все известно… так не расскажете ли вы все до конца? Я вам клянусь: что бы вы ни рассказали, я не выдам. По-моему, вы уже должны были это понять.

Старик кивнул и мягко высвободил руку:

– Да, думаю, можно рассказать. Только при условии, что ты не испугаешься и не вздумаешь сбежать… как твой отец.

– Он очень испугался, да? – спросила она. – Но я никак не могу понять, зачем он украл книги и инсмутские драгоценности. Если бы он их не взял, может, они оставили бы его в покое.

– Думаю, он намеревался продать книги, – объяснил старик. – Чтобы как-то прожить, понятно. Он, конечно, знал, что они очень редкие и ценные. Но после того как он бежал из Инсмута, сменил имя и в какой-то мере почувствовал себя уверенно, он стал соображать яснее и догадался, что появление любой из книг наверняка выдаст его – укажет, где его искать. Поэтому он их сохранил.

– Но ведь украшения он продавал? – нахмурилась девочка.

– Потому что золото совсем не то, что книги, – улыбнулся Джемисон. – Оно принадлежит одному человеку. Люди, купившие украшения, конечно, надевают их иногда, но в то же время тщательно охраняют и не выставляют напоказ, скажем, на полках библиотеки. А твой отец позаботился не продавать их скопом. Одно туда, другое сюда, так что в одном месте никогда не скапливалось помногу. Может быть, раньше он не собирался расставаться и с украшениями, но пришло время, когда ему пришлось их продать.

– Однако члены Тайного ордена Дагона не слишком тщательно их берегли? – вопросительно заметила девочка.

– Потому что они считали Инсмут своим городом и чувствовали себя в безопасности, – ответил Джемисон. – А также и потому, что члены ордена редко обманывали доверие. Опять же потому, что за предательство предусмотрено наказание.

– Наказание?

– Таков закон, Энни. В каждом обществе свои законы, верно?

Ее огромные глаза всматривались в него, и Джемисон чувствовал, сколько в них доверия – взаимного доверия. И он спросил: