Текст книги "Ужасы"

Автор книги: Клайв Баркер

Соавторы: Джозеф Хиллстром Кинг,Брайан Ламли,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Дэвид Моррелл,Чайна Мьевиль,Стивен Джонс,Кэтлин Кирнан,Роберта Лэннес,Адам Нэвилл,Брайан Ходж
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

– Это не означает…

Он замирает и безмолвно смотрит во двор.

– Я должна попытаться отыскать Джудит, – продолжает Ханна. – Ей нельзя так поздно гулять, завтра в школу.

– Картина, которую ты нарисовала прошлой зимой, – бормочет Питер, словно пьян или только проснулся. – Голуби на подоконнике, заглядывающие в комнату.

– Это была не я. Ты думаешь о ком-то другом.

– Я просто ненавидел эту проклятую картину. Очень радовался, когда ты ее продала.

– Я тоже, – отвечает Ханна. – Мне надо найти сестру прямо сейчас, Питер. Уже время обедать.

– Я – гибель и печаль, – шепчет он.

Зеленый свет кружится все быстрее, разбрасывая в танце мерцающие хлопья, вращаясь вокруг материнской звезды, маленькие новорожденные миры, вселенные, она могла взять их в правую ладонь.

– Мне нужна, – говорит Питер, – кровь, красная и горячая, трепещущая плоть моих жертв.

– Боже, Питер, это слишком витиевато даже для тебя.

Ханна протягивает руку, позволяя пальцам прикоснуться к стеклу. Оно теплое, как весенний вечер, как материнские сияющие глаза.

– Я этого не писал.

– А я не рисовала голубей.

Она прижимает пальцы к оконному стеклу и не удивляется, когда оно раскалывается, разлетается, сверкающий бриллиантовый взрыв проникает внутрь, раздирая Ханну на части, распарывая грезу, пока не остается только бессознательный, прерывистый сон.

VII

– Я не в настроении, – говорит Ханна и ставит бумажную тарелку с тремя липкими несъеденными кубиками оранжевого сыра и парочкой крекеров «Риц» на угол удобного столика. Он завален флаерсами других шоу, премьер и галерей.

Она смотрит на Питера, потом на длинную белую комнату и холсты на стене.

– Думал, тебе станет лучше после прогулки. Ты теперь никуда не выходишь.

– Я прихожу к тебе.

– Вот именно, дорогая.

Ханна делает глоток теплого мерло из пластикового стаканчика, желая вместо него холодного пива.

– И ты говорила, тебе нравятся работы Перро.

– Да. Я просто не уверена, что готова к этому сегодня. В последнее время чувствую себя плохо, вся в себе.

– Это обычно происходит с людьми, которые дали зарок не заниматься сексом.

– Питер, я не давала никаких зароков.

И она следует за ним в первом медленном круге по комнате, перебрасываясь словами с людьми, которых едва знает или вообще не хочет знать, людьми, которые знают Питера лучше, чем ее, людьми, чьи мнения важны, и людьми, с которыми она желала бы никогда не встречаться. Ханна улыбается, кивает, потягивает вино, старается не смотреть слишком долго на эти огромные темные полотна, тянущиеся, словно масляно-акриловые окна поезда.

– Он старается увлечь нас вниз, к самой сути этих старых историй, – говорит Питеру женщина по имени Роза. У нее есть галерея где-то в престижной части города, там, где никогда не будут висеть картины Ханны. – "Красная Шапочка", "Белоснежка", "Ганзель и Греттель" – все эти старые сказки. Крайне постфрейдистский подход.

– Именно, – замечает Питер. Как будто соглашается, словно ему не наплевать, хотя Ханна понимает, насколько ему все равно.

– Как идет новый роман? – спрашивает его Роза.

– Как рот, забитый солеными чертежными кнопками, – отвечает он; дама смеется.

Ханна поворачивается и смотрит на ближайшую картину, это легче, чем слушать, как женщина и Питер притворяются, что наслаждаются обществом друг друга. Мрачный шторм черного, красного и серого, пятнистый хаос, борющийся, старающийся сложиться в образ, образ, застывший на границе восприятия. Вроде она видела фотографию этой картины в "Артфоруме".

Маленькая бежевая карточка на стене справа от полотна гласит, что это "Ночь в лесу". Цены на ней нет, картины Перро никогда не продаются. До Ханны доходили слухи о миллионах, десятках миллионов, полученных им за свои творения, но она подозревает, что это все преувеличение и пиар. Городские легенды современных художников. К тому же из других источников она слышала, что он вообще не нуждается в деньгах.

Роза говорит что-то об изучении возможностей, о сказках, будто бы дети используют их, стараясь избежать реальной опасности, скорее всего, она прочитала это у Бруно Беттельгейма.[70]70
  Беттельгейм Бруно (1903–1990) – немецко-австрийский психоаналитик, специалист в области лечения и обучения детей с серьезными нарушениями эмоционального развития, в особенности страдающих аутизмом. Роза, скорее всего, читала книгу Беттельгейма «О пользе волшебных сказок» (1976).


[Закрыть]

– Я лично всегда старался докопаться до сущности волка, – говорит Питер, – или злобной ведьмы, или трех медведей, чего-нибудь в таком духе. Никогда не видел смысла изучать подлинную символику образа маленьких девочек, слишком тупых, чтобы остаться дома, а не шляться по лесам в одиночку.

Ханна мягко смеется, про себя и для себя, отступает от картины, прищуриваясь. Безлунное небо жестоко давит на спутанный, извилистый лес, тропа, нечто ребристое ждет среди теней, согбенные плечи, точно выверенное пятно багрянца там, где должны быть глаза создания. На тропе никого нет, но намек понятен – оно там будет скоро, тварь, прижавшаяся к земле под деревьями, терпелива.

– А камни вы не видели? – спрашивает Роза.

– Нет, – отвечает Питер, – нет, не видели.

– Это для него новое направление. Выставляет всего во второй раз.

"Если бы я могла так рисовать, – думает Ханна, – то могла бы предложить доктору Воллотон поцеловать меня в задницу. Если бы я могла так рисовать, то это уже стало бы экзорцизмом".

После чего Роза ведет их к плохо освещенному углу галереи, к ряду клеток из ржавой проволоки, внутри каждой лежит по камню. Маленькие или большие, обкатанный водой сланец и гранит, на каждом грубо выгравировано одно слово.

Первый. "Следуй".

– Питер, мне нужно выйти прямо сейчас, – говорит Ханна и не может оторвать взгляд от желто-коричневого камня, слова, вытатуированного на нем, не осмеливается перевести глаза на следующий.

– Тебе плохо?

– Мне нужно идти, вот и все. Нужно идти прямо сейчас.

– Если вам плохо, – реагирует женщина по имени Роза, чересчур стараясь бьггь заботливой, – там есть комната отдыха.

– Нет, я в порядке. Правда. Просто хочется на свежий воздух.

Питер осторожно обнимает ее, защищая, быстро, но вежливо прощается с Розой. Но Ханна по-прежнему не может отвести глаз от камня, замершего за проволокой маленьким злобным зверьком в зоопарке.

– Удачи с книгой! – говорит Роза и улыбается.

Ханна понимает: ее сейчас стошнит, придется в конце концов бежать до туалета. Во рту появился железистый привкус, сердце стучит деревянным молотком по мертвой, замороженной говядине, адреналин, первый, интенсивный приступ головокружения.

– Было приятно видеть вас, дорогая, – прощается обладательница галереи, Ханна умудряется улыбнуться, даже кивнуть.

А потом Питер быстро проводит ее сквозь забитую людьми галерею, выводит на воздух, в теплую ночь, раскинувшуюся вдоль Мерсер-стрит.

VIII

– Ты хочешь поговорить о том дне у колодца? – спрашивает доктор Воллотон.

Ханна закусывает обветренную нижнюю губу:

– Нет. Не сейчас. Не снова.

– Ты уверена?

– Я уже рассказала все, что помню.

– Если бы они нашли тело, – говорит психолог, – возможно, отец и мать смогли бы сдвинуться с мертвой точки. Это было бы по крайней мере какое-то подобие завершения. Не осталось бы этой изнуряющей надежды, что кто-то найдет ее, что она, возможно, жива.

Ханна громко вздыхает, смотрит на часы в поисках свободы, но впереди еще целых полчаса.

– Джудит упала в колодец и утонула, – говорит она.

– Но тела так и не нашли.

– Нет, но нашли достаточно свидетельств, чтобы быть в этом уверенным. Она упала в колодец. Утонула. Там было слишком глубоко.

– Ты говорила, что слышала, как она звала тебя…

– Я не уверена. – Ханна прерывает психолога, пока та не разразилась следующим вопросом, пока не обратила ее собственные слова против нее. – Я никогда не была уверена в этом полностью и уже говорила об этом.

– Извини, если я на тебя давлю.

– Просто не вижу смысла пересказывать одно и то же.

– Тогда снова поговорим о снах, Ханна. Давай вспомним тот день, когда ты увидела фей.

IX

Сны или день, из которого они поднимаются, уже полузабытый, всегда жаждут вернуться. Сны или сам день, одно или другое, собственно, большой разницы нет. Разум существует в секунде, единственном мерцающем моменте, вспоминаемом или реальном, во сне или наяву, или где-то посредине, в драгоценной предательской иллюзии Настоящего, барахтающейся между Прошлым и Будущим.

Сон о дне или сам день: солнце стоит высоко, маленькое, белое, слепящее июльское солнце, спускающееся лучами сквозь высокие деревья леса позади дома Ханны. "Ты меня не поймаешь, копуша. Даже не сможешь нагнать". Девочка спотыкается о спутанную сеть плюща, ей приходится остановиться, чтобы высвободить левую ногу.

– Подожди! – кричит она, но Джудит не отзывается. – Я хочу посмотреть. Подожди меня!

Растения пытаются стянуть с ноги теннисную туфлю, оставляют яркое ожерелье капель крови на лодыжке. Но она освобождается буквально за секунду, бежит по узкой тропинке, стараясь поймать сестру, бежит сквозь летнее солнце и тени от дубовых листьев.

– Я кое-что нашла, – сказала ей Джудит за завтраком. Они обе сидели на крыльце черного входа. – На лужайке, рядом со старым колодцем.

– Что? Что ты нашла?

– О, не думаю, что мне следует рассказывать тебе. Совершенно точно, я не должна тебе ничего рассказывать. Ты можешь все разболтать маме и папе. Все испортить.

– Я не скажу. Я ничего им не скажу. Вообще никому.

– Нет, скажешь, трепло.

В конце концов Ханна отдала ей все свои карманные деньги, половину за рассказ, другую – за показ того, что же она там нашла. Сестра засунула руку глубоко в карман и вытащила оттуда сияющий черный камень.

– Я дала тебе целый доллар, чтобы ты показала мне булыжник?

– Нет, дура. Посмотри на него.

В камне глубоко процарапаны буквы – ДЖУДТ – пять кривых букв, почти что правильное написание имени сестры, Ханна не смогла притвориться, что ей все равно.

– Подожди меня! – снова кричит она, теперь со злобой, ее голос эхом отражается от стволов старых деревьев, мертвые листья хрустят под ногами.

Ханна уже думает, что это всего лишь шутка, один из розыгрышей Джудит, и сейчас сестра, скорее всего, следит за ней из укромного места, прямо сейчас, в эту самую секунду, тихо хихикая. Ханна останавливается, замирает посреди тропинки, слушая звуки шепчущего вокруг леса.

И нечто отдаленное, ритмическое, похожее на музыку.

– Это еще не все, – продолжила Джудит. – Но ты должна поклясться, что ничего не скажешь маме и папе…

– Клянусь.

– Если ты нарушишь клятву, обещаю, я заставлю тебя сильно об этом пожалеть.

– Я ничего никому не скажу.

– Отдай! – скомандовала Джудит, и Ханна немедленно отдала ей черный камень. – Если ты все-таки скажешь…

– Я уже сказала, что не буду. Сколько раз еще повторять?

– Ну ладно.

Сестра повела ее к маленькому сараю для инструментов, где отец держит машинку для стрижки живой изгороди, мешки с удобрениями и старые газонокосилки, которые любит разбирать, а потом старается собрать заново.

– Это должно стоить моего доллара, – проворчала Ханна.

Она стоит очень-очень тихо, слушает музыку, становящуюся все громче. Похоже, та идет из просеки впереди.

– Я иду домой, Джудит! – кричит Ханна, не блефуя, так как неожиданно ей стало все равно, настоящая ли та штука в банке.

Солнце уже не кажется таким теплым, как секунду назад.

А звуки все громче.

И громче.

Джудит вынула пустую банку из-под майонеза из кроличьей норки рядом с навесом сарая и принялась рассматривать ее, вертя на солнце, улыбаясь находящемуся внутри.

– Дай посмотреть! – Ханна в нетерпении.

– Может, мне стоит заставить тебя дать мне еще один доллар, – ответила сестра, усмехаясь, не отрывая взгляда от банки.

– Ни за что! – вознегодовала Ханна. – Ни за какие коврижки. – Она попыталась выхватить стекляшку, но Джудит оказалась быстрее, рука Ханны скользнула по пустоте.

В лесу Ханна поворачивается и смотрит в сторону дома, потом в сторону просеки, ожидающей ее за деревьями.

– Джудит! Это не смешно! Я иду домой прямо сейчас!

Ее сердце стучит так же громко, как музыка. Почти. Не так, но близко.

Волынки и скрипки, барабаны, звон, как от тамбуринов.

Ханна делает еще один шажок в сторону просвета, потому что никогда не покажет сестре, что испугалась. Это глупо, сейчас ясный день, и она знает этот лес как свои пять пальцев.

Джудит свернула крышку, протянула банку Ханне, та увидела маленькую засохшую штуку, кучкой свернувшуюся на дне. Крохотная мумифицированная скорлупка какого-то создания, серая и рассыпающаяся на солнечном свете.

– Это просто треклятая дохлая мышь! – с омерзением сплюнула Ханна. – Я дала тебе целый доллар, чтобы посмотреть на камень и мышь в банке?

– Это не мышь, тупая. Смотри внимательнее.

Ханна так и поступила: наклонилась ближе и увидела стрекозиные крылья на спине, прозрачные, радужные крылья, слабо поблескивающие в солнечных лучах. Ханна прищуривается и понимает, что видит лицо существа, понимает, что у него вообще есть лицо.

– О! – вскрикнула она, быстро взглянув на свою триумфально улыбающуюся сестру. – О Джудит. Боже мой! Что это?

– А ты не знаешь? – спросила та. – Тебе все надо разжевать?

Ханна пробирается сквозь бурелом туда, где тропинка исчезает под нагромождением упавших гниющих древесных стволов. Отец рассказывал, что когда-то там стоял дом. Давным-давно. Осталась только большая куча камней, где раньше находилась печная труба, и колодец, закрытый ржавыми гофрированными листами жести. Здесь был пожар, все жители дома погибли.

С другой стороны бурелома Ханна делает глубокий вдох и ступает на яркий свет, оставляя позади древесные тени, лишаясь последнего шанса ничего не увидеть.

– Разве не здорово?! – закричала Джудит, – Разве это не самая прикольная вещь, которую ты когда-либо видела?

Кто-то сдвинул в сторону жестяные листы, колодец такой темный, что даже солнце туда не заглядывает. Потом Ханна видит широкое кольцо грибов, идеально ровный круг поганок, мухоморов и губчатых коричневых сморчков, растущих вокруг дыры. Жар струями поднимается от жести, танцующий мираж дрожит, словно воздух превратился в воду, музыка становится оглушительной.

– Я нашла это, – прошептала Джудит и изо всех сил закрутила крышку на банке. – Я нашла это и собираюсь сохранить. И тебе лучше держать рот на замке, или я никогда, никогда тебе больше ничего не покажу.

Ханна отводит взгляд от грибов, от открытого колодца, с краев поляны на нее смотрят тысячи глаз. Глаз, похожих на индиговые ягоды, рубины, капли меда, золото и серебряные монеты, глаз, похожих на огонь и лед, глаз, похожих на жаркие проникающие удары полночи. Глаз, наполненных невообразимым голодом, ни хороших, ни плохих, ни реальных, ни невозможных.

Что-то размером с медведя, сидящее в тени тополя, поднимает свою угольную голову и улыбается.

– Еще одна красавица! – ревет оно.

Ханна поворачивается и бежит.

X

– Но ты знаешь, что должна была увидеть в тот день, – говорит доктор Воллотон и слегка постукивает резинкой на конце карандаша по зубам. Есть что-то непристойно честное в выражении ее лица, думает Ханна, в методичном постукивании карандаша по совершенно белоснежным резцам с шикарным прикусом. – Ты видела, как твоя сестра упала в колодец, или поняла, что это произошло. Наверное, слышала ее крики о помощи.

– Может, я ее столкнула, – шепчет Ханна.

– Думаешь, именно это произошло?

– Нет, – отвечает пациентка и трет виски, стараясь массажем отогнать первую смутную пульсацию приближающейся головной боли. – Но мне лучше верить, что дело было именно так.

– Думаешь, с этим жить будет легче, чем с тем, что помнишь сейчас?

– Разве это не так? Разве не Легче поверить, что она разозлила меня в тот день и я столкнула ее? А потом придумала все эти сумасшедшие истории, чтобы не чувствовать вины за содеянное? Может, в этом причина кошмаров, моя совесть пытается силой принудить меня сознаться.

– А в чем тогда смысл камней?

– Я могла сама их туда положить. Выцарапала на них слова, спрятала там, где могла найти, потому что знала – так легче поверить. Чтобы у меня было нечто реальное, вещественное, прочное, напоминающее об этой истории, истории, предположительно ставшей правдой.

Длинная пауза чего-то похожего на полную тишину, только тикают часы на столе да карандаш постукивает по зубам психолога. Ханна быстрее трет виски, подлинная боль почти в досягаемости, ждет ее в следующей минуте или в следующей, огромная и абсолютная, темно-фиолетовый взрыв в венах багрянца и темноты. Наконец доктор Воллотон откладывает карандаш и глубоко вздыхает.

– Это признание, Ханна? – спрашивает она, непристойная честность растворяется, превращаясь в нечто похожее то ли на страстное предчувствие, то ли на простое научное любопытство, то ли на страх. – Ты убила свою сестру?

Ханна качает головой и крепко зажмуривается.

– Джудит упала в колодец, – спокойно говорит она. – Сдвинула крышку, слишком близко подошла к краю. Шериф показал родителям, где осыпался под ее весом маленький кусочек земли. Она упала в колодец и утонула.

– Кого ты так тщательно стараешься в этом убедить? Меня или себя?

– А ты думаешь, это имеет значение? – отвечает Ханна вопросом на вопрос.

– Да, – говорит доктор Воллотон. – Да, я так думаю. Тебе нужно знать правду.

– Какую? – спрашивает Ханна и улыбается, не обращая внимания на боль, набухающую за веками.

В этот раз психолог не ответила, позволив просидеть пациентке перед ней, пока часы не показали, что время сеанса вышло.

XI

Питер Маллигэн передвигает черную пешку на две клетки вперед, Ханна берет ее белым конем. Он даже не старается сегодня, это ужасно ее раздражает.

Питер пытается изобразить удивление от потери еще одной фигуры, потом притворяется, что хмурится, и обдумывает следующий ход, говоря:

– По-русски полынь иногда называют чернобылем. Келлерман был недоволен?

– Нет. На самом деле он сам решил перенести съемку на вторую половину дня. Вроде все в порядке.

– Маленькие чудеса. – Питер вздыхает, берет ладью и ставит ее на место. – Так ты пойдешь на вечеринку к антропологу?

– Да. Пойду.

– Месье Ординэр. Думаешь, он родился с этим именем?

– Думаю, мне совершенно все равно, если только его чек не примут в банке. Тысяча долларов за участие в маскараде. Всего-то несколько часов. Я была бы дурой, решив не пойти туда.

Питер снова берется за ладью, покачивает ею в воздухе, дразня Ханну:

– Кстати, к вопросу о его книге. Я тут вспомнил ее название, но снова все позабыл. В любом случае речь там шла о шаманизме и существах, изменяющих форму, вервольфах, масках – в общем, все в таком духе. Продал довольно много экземпляров в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, потом книга исчезла с лица земли. Можешь найти о ней что-нибудь в Интернете.

Питер делает ход и отводит руку.

– Не надо, – замечает Ханна. – Это мат.

– Ну ты хоть позволь мне проиграть самому, дорогая, – хмурится он, притворяясь оскорбленным.

– Ну а я еще не готова идти домой, – отвечает Ханна, и Питер Маллигэн продолжает трястись над доской, рассказывая о забытой книге месье Ординэра.

Спустя какое-то время она встает и снова наливает обоим кофе. На подоконнике кухни сидят два голубя, черный и серый, смотрят на нее бусинами глаз цвета мочи. Это о чем-то напоминает ей, но она не хочет вспоминать, а поэтому костяшками пальцев стучит по стеклу и прогоняет их прочь.

XII

Старуха по имени Джеки так и не приходит к ней. Вместо нее появляется мальчик четырнадцати-пятнадцати лет, максимум шестнадцати, его полированные ногти цвета красного мака гармонируют с алыми губами, на нем шелковые одежды, украшенные павлиньими перьями. Он открывает дверь и встает там очень тихо, наблюдает за ней, ждет без единого звука. На его гладком лице застыло что-то вроде благоговейного страха, и в первый раз Ханна чувствует себя не просто обнаженной, а голой.

– Они готовы ко мне, наконец? – спрашивает она, стараясь не выдать голосом свою нервозность, потом поворачивает голову, чтобы украдкой в последний раз посмотреть на Зеленую фею в зеркале оправы из красного дерева.

Там никого нет, ни ее, ни зеленой женщины, ничего, кроме пыльной комнаты, забитой антиквариатом, красивых дорогих ламп, обоев цвета спелой клюквы.

– Моя Госпожа. – Голос мальчика хрустит обломками кристаллов, он приседает. – Двор готов принять вас, он в вашем распоряжении.

Он делает шаг в сторону, позволяя ей пройти; музыка на вечеринке неожиданно становится очень громкой, меняет темп, ритм приобретает бешеную скорость, тысячи нот и ударов в барабаны рушатся, падают, преследуют друг друга.

– Зеркало, – шепчет Ханна, указывая на него, туда, где было ее отражение, поворачивается обратно, и на месте мальчика стоит маленькая девочка в перьях и гриме, похожая на ее близнеца.

– Это маленькое создание, моя Госпожа, – говорит она сверкающим, расколотым языком кристаллов.

– Что происходит?

– Двор собирается, – трезвонит девочка. – Они все ждут. Не бойтесь, моя Госпожа. Я покажу вам путь.

"Тропинка, тропинка через лес к колодцу, путь вниз, в колодец…"

– У тебя есть имя? – спрашивает Ханна, удивленная спокойствием своего голоса; все смущение, неловкость, оттого что стоишь обнаженной перед ребенком, и страх, что она больше не видит себя в отражении, прошли.

– Мое имя? Я не такая глупая, моя Госпожа.

– Нет. Естественно, нет. Извини меня.

– Я покажу вам путь, – снова повторяет ребенок. – Нет вреда, ни колдовства, ни чар, иди, наша ночная Повелительница.

– Ты очень добра, – отвечает Ханна. – Я уже думала, что потерялась. Но это же не так?

– Нет, моя Госпожа. Вы здесь.

– Да. Да, я действительно здесь, ведь так?

Дитя улыбается ей, обнажая острые кристальные зубы. Ханна улыбается в ответ, покидает пыльную комнату и зеркало в оправе из красного дерева и следует за ребенком по короткому коридору. Музыка заполняет все пустые закоулки ее черепа, музыка и тяжелые запахи жизнесмерти, диких цветов, опавших листьев, гниющих культей и свеже-вскопанной земли. Безумная какофония тепличных запахов – весны и осени, лета и зимы – она никогда не вкушала столь невероятно сладкого воздуха.

"…дорога вниз, к колодцу, и неподвижная черная вода на дне.

Ханна, ты слышишь меня? Ханна?

Здесь так холодно. Я ничего не вижу…"

В конце зала, прямо рядом со ступеньками, ведущими на площадь, находится зеленая дверь. Девочка ее открывает.

И все создания в огромной-огромной комнате – невероятном зале, простирающемся во все стороны так далеко, что он не может находиться в одном здании, даже в тысяче зданий, – носящиеся, прыгающие, танцующие, вращающиеся, летающие, крадущиеся создания, каждое, до единого, останавливается и смотрит на нее. Ханна понимает, они должны напугать ее, она должна повернуться и бежать из этого места. Но здесь не было ничего, чего бы она уже не видела, давно, давным-давно, и женщина проходит мимо ребенка (который снова превратился в мальчика), а крылья на ее спине начинают бренчать, как неистовые радужные крылышки шмелей или колибри, красных ос и голодных стрекоз. Во рту у нее вкус аниса и полыни, сахара, иссопа и мелиссы; липкий зеленоватый свет льется с ее кожи, лужами собираясь в траве и мху у ее обнаженных ног.

"Тони или плыви, так легко представить ледяную черную колодезную воду, смыкающуюся над лицом сестры, заполняющую ей рот, проскальзывающую в ноздри, заливающую живот, когда когтистые руки тянут ее вниз.

Вниз.

Вниз.

И иногда, как говорит доктор Воллотон, иногда мы всю свою жизнь проводим в поисках ответа на один-единственный вопрос".

Музыка – это ураган, глотающий ее.

Моя Госпожа. Леди Бутылки. Artemisia absinthium, чернобыль, absinthion, Повелительница Снов Наяву, Зеленая Госпожа Эйфории и Меланхолии.

"Я – гибель и печаль.

Мое платье цвета отчаяния".

Они кланяются, все одновременно, и тогда Ханна наконец видит существо, ждущее ее на колючем троне переплетенных ветвей и птичьих гнезд, – гигантское создание с оленьими рогами, сверкающими глазами, человека-оленя с волчьими челюстями, и она кланяется в свой черед.