Текст книги "Ужасы"

Автор книги: Клайв Баркер

Соавторы: Джозеф Хиллстром Кинг,Брайан Ламли,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Дэвид Моррелл,Чайна Мьевиль,Стивен Джонс,Кэтлин Кирнан,Роберта Лэннес,Адам Нэвилл,Брайан Ходж
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

Был как раз полдень, когда он отыскал городской административный центр и вошел. Торговые ряды были устроены в концертном зале, в здании собралось полно народу, бетонные стены отзывались эхом на смех и ровный гул перекрывающих друг друга разговоров. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал о его приезде, но ничего не вышло: одна дама из числа организаторов все-таки заметила его, рыжеволосая пухлая женщина в полосатом пиджаке.

– Я и понятия не имела!.. – воскликнула она и еще: – Мы не получали от вас уведомления! – А потом: – Что вы будете пить?

После он стоял, держа ром с кока-колой в одной руке, посреди кучки любопытных, болтая о кино, писателях и о "Бест нью хоррор", и гадал, почему он, собственно, не хотел ехать. В час тридцать ожидается обсуждение нынешнего положения рассказа в стиле "хоррор", а в комиссии кое-кого не хватает, не будет ли он так любезен?.. Будет, ответил он.

Его отвели в конференц-зал, где стояли ряды складных кресел и длинный стол в одном конце зала, с графином холодной воды на нем. Он уселся за этот стол с остальными членами комиссии: учителем, написавшим книгу об Эдгаре По, редактором журнала ужасов в Интернете, местным писателем, сочиняющим фэнтези для детей. Рыжеволосая дама представила всех их двум дюжинам слушателей, пришедшим в зал, а затем каждый сидящий за столом получил возможность поделиться своим мнением. Кэрролл говорил последним.

Сначала он сказал, что всякий литературный мир является плодом фантазии и всякий раз, когда автор вводит в сюжет некую угрозу или столкновение интересов, он создает возможность для появления ужаса. Его лично, сказал он, литература ужасов всегда привлекала тем, что она вбирает в себя самые основные элементы литературы вообще и доводит их до крайней степени. Всякая литература – это игра, притворство, поэтому фэнтези гораздо ценнее (и честнее) реализма.

Он сказал, что рассказы ужасов и фэнтези по большей части совершенно отвратительны: вымученные, творчески обанкротившиеся подражания разному дерьму. Он сказал, что иногда ему целыми месяцами не попадается ни единой новой мысли, ни единого запоминающегося характера, ни единого стоящего предложения.

Потом он сказал, что положение дел всегда было таково. Должно быть, это правда: в любом виде деятельности – художественной или другой – требуется, чтобы множество людей создавало массу посредственных работ для появления нескольких шедевров. И в борьбу может включиться каждый, пусть делая неправильно, учась на собственных ошибках, пробуя снова. Среди песка все равно отыщутся рубины. Он заговорил о Клайве Баркере и Келли Линк, о Стивене Галлахере и Питере Килру, рассказал им о "Мальчике с пуговицами". Он сказал, что для него в любом случае ничто не сравнится с восторгом открытия чего-то волнующего и свежего, он всегда будет обожать ее, эту счастливую дрожь откровения. Пока Кэрролл говорил, он осознал, что говорит чистую правду. Когда он закончил, несколько человек на заднем ряду зааплодировали, волна аплодисментов распространилась, как рябь на воде, и, когда она растеклась по всему помещению, люди начали вставать.

С него ручьями тек пот, когда он вышел из-за стола, чтобы пожать слушателям руки по окончании выступления. Он снял очки, чтобы вытереть лицо подолом рубахи, и не успел надеть их снова, когда ощутил прикосновение очередной руки, – перед ним стоял худой маленький человечек. Водрузив очки обратно на нос, Кэрролл обнаружил, что пожимает руку кое-кому, кого он совсем не был рад видеть, тощему человеку с кривыми прокуренными зубами и усиками, такими тонкими и жидкими, что они казались нарисованными карандашом.

Его звали Мэтью Грэм, он редактировал одиозный журнал для любителей ужасов, который назывался "Горькие фантазии". Кэрролл слышал, что Грэма арестовывали за растление малолетней падчерицы, хотя дело так и не дошло до суда. Кэрролл старался не переносить отношение к Грэму на авторов, которых он публиковал, однако пока ни разу не нашел в "Горьких фантазиях" ничего такого, что захотел бы перепечатать в "Бест нью хоррор". Это были истории о могильщиках-наркоманах, насилующих находящиеся на их попечении трупы, или дебильных деревенщинах, рожающих говнодемонов в сортирах, расположенных на землях древнего индейского кладбища, все они пестрели орфографическими ошибками, и их авторы были не в ладах с грамматикой.

– Неужели Питер Килру написал что-то еще? – спросил Грэм. – Я напечатал его первый рассказ. Вы его не читали? Я же присылал вам экземпляр, дружище.

– Должно быть, пропустил, – сказал Кэрролл.

Он не удосуживался заглядывать в "Горькие фантазии" уже больше года, используя страницы из него, чтобы застилать кошачий туалет.

– Он вам понравился бы, – продолжал Грэм, снова блеснув остатками зубов. – Он один из наших.

Кэрролл постарался передернуться как можно незаметнее:

– Вы с ним говорили?

– Говорил ли я с ним? Да я пил с ним за ленчем. Он был здесь сегодня с утра. Только-только ушел. – Грэм разинул рот в широкой ухмылке. У него изо рта воняло. – Если хотите, я скажу вам, где он живет. Это тут недалеко.

После наскоро проглоченного позднего ленча Кэрролл прочитал первый рассказ Питера Килру в номере «Горьких фантазий», который дал ему Мэтью Грэм. Рассказ назывался «Хрюшки», в нем эмоционально неуравновешенная женщина производила на свет выводок поросят. Поросята учились говорить, учились ходить на задних ногах и носить одежду, как свиньи в «Ферме животных», но постепенно история приобретала все более мерзкий характер. Свиньи своими клыками располосовали мамочку, изнасиловали, а в финале вступили в смертельную схватку за право съесть самые лакомые кусочки ее тела.

Это было агрессивное, едкое произведение, и, хотя оно значительно превосходило все самые лучшие вещи, когда-либо публиковавшиеся в "Горьких фантазиях" – было написано гладко и психологически реалистично, – Кэрроллу оно не особенно понравилось. Один отрывок, где поросята дерутся за право припасть к мамочкиной груди, воспринимался как чрезвычайно мерзостный и гротескный образчик порнографии.

Мэтью Грэм приложил к журналу лист писчей бумаги. На нем он набросал грубую схему проезда к дому Килру, который находился в двадцати милях к северу от Паукипси, в маленьком городке под названием Пайклифф. Кэрроллу было как раз по пути, надо только свернуть на дорогу, ведущую через живописный парк Таконик, а затем выехать обратно на шоссе 1–90. Телефонный номер не указывался. Грэм упомянул, что у Килру какие-то сложности с деньгами и телефонная компания отключила их номер.

К тому времени, когда Кэрролл оказался в парке Таконик, почти стемнело, сгустки мрака таились под громадными дубами и высокими елями, толпящимися вдоль дороги. Кажется, он был единственным человеком на ведущей через парк дороге, которая забиралась все выше и выше в горы и все глубже в лес. Время от времени в свете фар он замечал семейства оленей, стоящих у дороги, в темноте их глаза светились розовым, они наблюдали за ним со смесью страха и инопланетного изумления.

Пайклифф оказался невелик: занюханный торговый центр, церковь, кладбище, заправка "Тексако", одинокий, моргающий желтым светом фонарь. А потом город кончился, и Кэрролл поехал по узкому шоссе через сосновый лес. Теперь стояла настоящая ночь, похолодало так, что ему пришлось включить обогреватель. Он выехал на Тархил-роуд, и его "цивик" запетлял на серпантине, поднимаясь по такому крутому холму, что мотор завыл от натуги. Кэрролл на мгновение закрыл глаза и с трудом вписался в резкий поворот, ему пришлось выворачивать руль, чтобы не улететь в кусты и не свалиться с крутого подъема.

Еще полмили спустя асфальт сменился гравием. Кэрролл катился в темноту; шины поднимали облачка блестящей меловой пыли. Свет фар выхватил из темноты толстяка в ярко-оранжевой вязаной шапке, запустившего руку в почтовый ящик. На боку почтового ящика красовалась надпись, сделанная из блестящих клеящихся букв: УБЬЮ. Кэрролл притормозил.

Толстяк поднял руку, приставив козырьком к глазам, чтобы рассмотреть машину Кэрролла. Потом он заулыбался и приглашающе кивнул на дом, как будто Кэрролл был долгожданным гостем. Толстяк пошел по подъездной дорожке, а Кэрролл покатил вслед за ним. Болиголовы склонялись над грязной колеей. Их ветки били по окнам машины, хлестали по бокам "цивик".

Наконец дорога привела на грязный двор перед большим фермерским домом желтого цвета, с башенкой и просевшей верандой, огибающей дом по периметру. Разбитое окно было забрано фанерным щитом. В сорняках валялся унитаз. При виде этого места Кэрролл ощутил, как зашевелились волоски на руках. "Путешествие закончилось встречей влюбленных", – подумал он и усмехнулся собственной неуемной фантазии. Он остановил машину рядом с древним трактором, через открытый капот которого прорастали столбики дикой индейской кукурузы.

Кэрролл кинул ключи от машины в карман пальто и вышел, пошел к крыльцу, где его дожидался толстяк. По дороге он миновал ярко освещенный гараж. Двойные двери были плотно закрыты, но изнутри слышался визг цепной пилы. Кэрролл поднял взгляд на дом и увидел черный силуэт человека, наблюдающего за ним из окна второго этажа.

Эдди Кэрролл сказал, что ищет Питера Килру. Толстяк кивнул на дверь тем же пригласительным жестом, каким предлагал Кэрроллу следовать за ним по колее. После чего развернулся и пропустил его в дом.

В передней было темно, стены густо покрывали косо висящие картины в рамках. Узкая лестница поднималась на второй этаж. В воздухе стоял запах, сырой, какой-то странно мужской запах… вроде пота, но похожий еще и на тесто для блинов. Кэрролл тотчас же понял, что это, и тотчас же решил сделать вид, что ничего не заметил.

– Куча дерьма, а не прихожая, – произнес толстяк. – Давайте я возьму ваше пальто. А то потом будете искать сто лет. – Голос у него был бодрый и пронзительный.

Когда Кэрролл передавал ему пальто, толстяк развернулся и заорал наверх:

– Пит! К тебе пришли!

Из-за внезапного перехода от обычного голоса к яростному ору Кэрролл вздрогнул.

У них над головой заскрипели половицы, и на верхней площадке лестницы появился худой человек в вельветовом пиджаке и квадратных очках в черной пластиковой оправе.

– Чем могу быть полезен? – спросил он.

– Меня зовут Эдвард Кэрролл. Я редактировал несколько выпусков "Бест нью хоррор". – Он посмотрел на лицо худого человека, ожидая хоть какой-нибудь реакции, но Килру оставался бесстрастен. – Я прочитал один ваш рассказ, "Мальчик с пуговицами", в "Дайджесте Севера", и он мне очень понравился. Мне бы хотелось включить его в сборник этого года. – Он помолчал, затем прибавил: – А с вами не так-то просто связаться.

– Поднимайтесь, – сказал Килру и ушел с площадки назад.

Кэрролл пошел вверх по лестнице. Жирный братец внизу двинулся через прихожую, с пальто Кэрролла в одной руке и семейной корреспонденцией Килру в другой. Затем резко затормозил, поднял голову к лестнице и замахал коричневым конвертом:

– Эй, Пит! Мамино пособие пришло! – Его голос дрожал от радости.

К тому времени, когда Кэрролл поднялся на второй этаж, Питер Килру уже прошел коридор и достиг открытой двери в дальнем конце. Сам коридор казался каким-то странно загнутым. Пол проседал под ногами так сильно, что один раз Кэрроллу даже пришлось схватиться за стенку, чтобы удержаться на ногах. Отдельных половиц не хватало. Люстра в хрустальных висюльках парила над лестничным пролетом, покрытая хлопьями пыли и паутиной. В неком далеком, отдающем эхом отсеке сознания Кэрролла неведомый горбун заиграл на металлофоне вступительные такты музыки к "Семейке Адаме".

У Килру была маленькая спальня, расположенная под самой крышей. У одной стены стоял ободранный карточный стол, на нем гудела пишущая машинка "Селектра" с заправленным в нее листом бумаги.

– Так вы работаете? – спросил Кэрролл.

– Не могу остановиться, – сказал Килру.

– Прекрасно!

Килру присел на кровать. Кэрролл шагнул в комнату, передвигаться по которой, не нагнув головы, не представлялось возможным. У Питера Килру были странно бесцветные глаза, веки покрасневшие, как будто воспаленные, и он смотрел на Кэрролла, не моргая.

Кэрролл рассказал ему о сборнике. Сказал, что может заплатить две сотни долларов плюс проценты с продаж. Килру кивал, – кажется, он совершенно не удивлялся и не интересовался деталями. Говорил он с придыханиями, как девица. Он сказал "спасибо".

– Что вы думаете о моем финале? – спросил Килру без всякого перехода.

– "Мальчика с пуговицами"? Мне он понравился. Если бы не понравился, я не захотел бы его переиздать.

– В университете Катадин его возненавидели. Все эти соучредительницы в плиссированных юбках и с богатыми папочками. Им много чего не понравилось в моем рассказе, но особенно не понравился финал.

Кэрролл кивнул:

– Потому что они не догадались, к чему все идет. Наверняка кое-кого этот финал как следует встряхнул. Шокирующая развязка не пользуется популярностью в массовой литературе.

– Сначала я написал, что великан связывает ее и, перед тем как провалиться в беспамятство, она чувствует, как второй своими пуговицами затыкает ей влагалище, – признался Килру. – Но я сдрейфил и все вычеркнул. Вот уж не думал, что Нунан вообще это напечатает.

– В литературе ужасов очень часто то, что вы оставляете, в итоге и наделяет произведение силой, – сказал Кэрролл, но только чтобы сказать что-нибудь. Он чувствовал, как на лбу проступает холодный пот. – Пойду принесу из машины бланки договора.

Он сам не знал, почему так сказал. У него не было в машине никаких бланков, однако его вдруг охватило непреодолимое желание глотнуть свежего холодного воздуха.

Он выскочил обратно в коридор. Оказалось, он с трудом удерживается от того, чтобы не перейти на бег.

Спустившись с лестницы, Кэрролл потоптался в прихожей, соображая, куда толстяк унес его пальто. Потом пошел по коридору. Чем дальше он шел, тем темнее становилось в коридоре.

Под лестницей была небольшая дверь, но, когда он подергал медную ручку, дверь не открылась. И он пошел по коридору, выискивая гардеробную. Откуда-то рядом с ним доносились шипение сала, запах лука, и еще он услышал стук ножа. Он толкнул дверь справа, за ней оказалась столовая с головами животных, развешенными по стенам. Вытянутый луч тусклого света пересекал стол. Скатерть на столе была красного цвета и со свастикой в центре.

Кэрролл прикрыл дверь. Другая дверь, чуть впереди и слева, была открыта, за ней виднелась кухня. Толстяк стоял перед столом, с голой, покрытой татуировками грудью, и нарезал огромным ножом что-то похожее на печень. В сосках у него были металлические кольца. Кэрролл хотел уже окликнуть его, но тут толстяк обошел стол и направился к газовой плите, помешать что-то на сковородке. На нем был только фартук, и на удивление поджарые ягодицы упруго подрагивали при каждом шаге. Кэрролл задвинулся поглубже в темноту коридора и миг спустя отправился дальше, осторожно ступая.

Этот коридор загибался еще сильнее, чем на втором этаже, совершенно неправдоподобным образом, как будто дом пережил землетрясение и его передняя часть больше не состыковывалась с задней. Кэрролл не знал, почему он не повернул назад, ведь не было смысла все дальше углубляться в недра этого странного дома. Однако ноги продолжали нести его вперед.

Кэрролл открыл дверь слева по коридору, почти в самом конце. Он отшатнулся от вони и яростного жужжания мух. Неприятное человеческое тепло выплеснулось за дверь и захлестнуло его. Это была самая темная комната, отдельная спальня, и он уже собирался закрыть дверь, когда услышал, как что-то зашевелилось на кровати под простынями. Он прикрыл рот и нос рукой и заставил себя сделать шаг вперед и подождать, пока глаза привыкнут к темноте.

На кровати лежала худая старуха, простыня сползла ей на талию. Она была голая, и, как показалось Кэрроллу, он застал ее в тот момент, когда она потягивалась после сна, потому что ее костлявые руки были вскинуты над головой.

– Прошу прощения, – пробормотал Кэрролл, отворачиваясь. – Извините.

Он опять начал закрывать за собой дверь, но затем остановился и пригляделся. Старуха снова зашевелилась под простынями. Руки по-прежнему вскинуты над головой. Но дело было в запахе, это вонь немытого тела заставила его задержаться и посмотреть внимательнее.

Когда глаза привыкли к темноте, Кэрролл увидел, что ее руки удерживают в таком положении тонкие проволоки, обмотанные вокруг запястий. Глаза ее походили на узкие щелки, дыхание сиплое. Ниже сморщенных маленьких мешочков грудей Кэрролл мог сосчитать все ее ребра. Мухи гудели. Старуха высунула изо рта язык и провела по пересохшим губам, но ничего не сказала.

После чего он снова пошел по коридору, быстро переставляя негнущиеся ноги. Когда он проходил мимо кухни, ему показалось, что толстяк поднял голову и заметил его, но Кэрролл не стал замедлять шага. Краем глаза он увидел Питера Килру, стоящего на верхней площадке лестницы, глядящего на него, вопросительно склонив голову.

– Сейчас вернусь с бумагами! – крикнул ему Кэрролл, не замедляя хода. Голос его прозвучал удивительно буднично.

Он толкнул входную дверь, с грохотом захлопнул. Он не стал перепрыгивать через ступеньки, а сошел как обычно. Когда убегаешь от кого-нибудь, никогда не надо прыгать через ступеньки, иначе можно вывихнуть лодыжку. Он видел, как случается подобное, в сотнях фильмов ужасов. Воздух был такой морозный, что обжигал ему легкие.

На этот раз двери гаража были распахнуты. Он заглянул туда, проходя мимо. Увидел гладкий земляной пол, ржавые цепи и крюки, свисающие с балок, висящую на стене цепную пилу. За верстаком стоял высокий угловатый человек с одной рукой. Вместо второй был обрубок, кожа на культе блестела. Он изучал Кэрролла молча, его бесцветные глаза смотрели оценивающе и недружелюбно. Кэрролл улыбнулся и кивнул.

Он открыл дверцу своего "цивика" и втиснулся за руль… и в следующий миг ощутил, как волна паники сдавила грудь. Ключи остались в пальто. Пальто осталось в доме. Эдди едва не закричал, ужаснувшись своему открытию, однако, когда он раскрыл рот, у него вырвался рыдающий смешок. Он и это видел в сотне фильмов ужасов, читал об этом моменте в сотнях рассказов. Ключи никогда не находятся, или машина не заводится, или…

Однорукий брат появился в дверях сарая, теперь он смотрел на него с противоположной стороны дорожки. Кэрролл помахал ему. Другой рукой он вынул из зарядного устройства сотовый телефон. Посмотрел на него. Связи здесь не было. Он почему-то не удивился. Только снова засмеялся придушенным, натянутым смехом.

Когда он поднял голову, входная дверь дома открылась, оттуда на него смотрели еще два человека. Все три брата изучали его теперь. Он выбрался из машины и быстро зашагал по подъездной колее. Побежал он только тогда, когда один из них выкрикнул что-то.

Пробежав дорожку, он не стал сворачивать на шоссе, а пересек его и рванулся через кусты под деревья. Тонкие хлысты ветвей секли его по лицу. Он споткнулся и разорвал на колене брюки, встал и побежал дальше.

Ночь была ясная и безоблачная, небо, по всей своей безбрежной ширине, усеяно звездами. Кэрролл остановился на крутом склоне, сел, прижавшись к камням, чтобы отдышаться и унять боль в боку. Сверху донеслись голоса и треск ломающихся веток. Он услышал, как кто-то дернул за веревку, заводя небольшой мотор, раз-другой, а затем раздались ничем не заглушённый визг и рев цепной пилы.

Эдди вскочил и побежал снова, скатываясь с холма, проносясь через заросли елей, перепрыгивая через камни и корни, даже не видя их. Склон делался все круче и круче, пока бег Эдди не сделался похожим на настоящее падение. Он бежал слишком быстро и знал, что остановится, только врезавшись во что-нибудь, отчего будет очень больно.

Но когда он несся вниз, все время ускоряясь, пока не стало казаться, что с каждым прыжком он преодолевает целые ярды темноты, его охватило головокружительное чувство, ощущение, которое должно было бы быть паникой, но почему-то сильно походило на восторг. Ему казалось, что в любой момент ноги могут оторваться от земли и уже никогда не опуститься на нее снова. Он знал этот лес, эту темноту, эту ночь. Он знал свои шансы на успех: не особенно велики. Он знал, что гонится за ним. Оно гналось за ним всю его жизнь. Он знал, где очутился: в рассказе, близящемся к развязке. Он лучше кого-либо другого знал, чем заканчиваются подобные рассказы, и если кто-то и способен отыскать выход из этого леса, то только он.