Текст книги "Мелоди Биттерсвит и агентство охотниц на призраков (ЛП)"

Автор книги: Китти Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Марина рассмеялась, все еще не веря.

– Собака, Мелоди, не для того, чтобы сблизиться с местным репортером.

Арти раскрыл рот. Я зло вскочила на ноги.

– Этого не случится!

Она молчала, а я через миг опустилась в кресло и закрыла рукой глаза, как эмо-подросток.

– Боже, Марина, почему он? Я терпеть его не могу, но не могу перестать думать, как он срывает с меня одежду.

Марина посмотрела на Арти.

– Закрой уши и делай кофе, Арти, это девчачьи разговоры.

Она села рядом со мной и похлопала по колену.

– Эй, Биттерсвит, помнишь, как я быстро и неуместно влюбилась в Баззу в шестом классе? Вот так, – она провела рукой по тонкой шее, показывая границу, – я ненавидела его, но стоило ему оказаться в трех футах от меня, и мне хотелось поискать его сервелат. У тебя та же проблема, – она скривилась. – Но нам не повезло, там была лишь колбаска. Так что порой фантазии лучше держать при себе.

– У тебя был секс с Баззой? – отвлеклась на ее слова я. – Ты мне не рассказывала.

– Я стараюсь не думать об этом, – быстро сказала она, расправила плечи так сильно, что высокий темный хвост подпрыгнул. – Это было лишь раз в кладовой за мясной лавкой его отца.

Какое-то время Марина работала по выходным у папы Базза. Теперь я знала причину.

– Не стоит проводить аналогии с колбасами, – прошептала я, поняв.

– Я не сказала, что у Флинта колбаска, – сказала она, вскинув изогнутый мизинец, тонко намекая. – И, кстати, своих героев ты все равно не встретишь. Что поделать.

Я накрыла ее ладонь своей и рассмеялась.

– Я так понимаю, ты о Далай Ламе, Мишель Обаме или Торе.

Арти принес чашки с кофе, поставил поднос на столик перед нами.

– О собаке…

* * *

Кто знал, что собаку можно получить так быстро? Стоило сходить в приют, и комок светлой шерсти уже сидел на полу на кухне мамы.

Мама смотрела на нового члена семьи Биттерсвит с неприкрытым отвращением.

– Только ты могла пойти в приют собак и принести одноухую свинью.

Пес смотрел на нее, сидя у моих ног.

– Выбора не было, он шел за мной, почти прилип к ноге. Даже волшебный шар сказал, что он – именно тот. Он понравится вам. И ухо ему кто-то оторвал, но мне сказали, что он идеально слышит.

– Как ты его назвала? – бабушка смотрела на собаку.

– Я не выбирала имя, бабушка. Ему три года, у него уже есть имя. Мне советовали не менять его, чтобы не путать.

И ему повезло. Ему не придется быть Пастернаком, кстати.

Я листала документ собаки и зачитывала подробности.

– Его предыдущий владелец был студентом американской литературы и кино, он купил его, пока учился. Но забрать его после окончания учебы не дали, и собака осталась в приюте.

Даже мне было сложно выговорить имя, не чувствуя себя глупо. Кто умудрился назвать этого мопса Лестатом?

– Тут записка прошлого владельца, – сказала я и вытащила сложенный листок из папки.

«Дорогой везунчик, новый хозяин мопса, прошу, заботься о моем темном лорде и хорошем друге Лестате. Прости за имя, я фанат Тома Круза, вампиры рулят. Что сказать? Уверяю, собака не буянит и не убивает по ночам, если это важно. Хотелось бы забрать его в Америку, но ему бы не понравился перелет, а родные убили бы меня. Он крутой, но готов проглотить все, что угодно, а еще он не любит плохую погоду, дождь и ветер. Он похож на картошку, да, но с юмором и храпит, как паровоз. Я предупреждал. Лучше купи беруши, понимаешь? Ты полюбишь его, а я буду скучать. Искренне твой, Том Джонс».

Воцарилась тишина, мы осознавали появление нового жителя, и тут заговорила мама:

– Ты купила одноухого мопса по имени Лестат, который раньше был у Тома Джонса.

– Нет, – сказала я. – Я не покупала его, а пожертвовала денег приюту.

– Я буду звать его Затычкой, – сказала бабушка и поднесла Лестату кусочек лита салата, он шумно его понюхал.

– Затычка?

– Это проще запомнить, чем Лештамп, – сказала она, протягивая ему помидор, и все исчезало в нем. Я начинала понимать, что имел в виду Том Джон насчет его аппетита. Я ее не исправляла, ведь знала, что она не запомнит его имя. Она будет кормить его с тарелки и вечно звать Затычкой, а он положил голову ей на колено и был не против.

– Думаю, стоит кормить его тем, что дали в приюте, – с сомнением сказала я.

Бабушка отмахнулась.

– Твой дед не кормил Красавца ничем, кроме нашей еды, и все было хорошо.

Отмечу, что Красавец, бульдог деда, был очень жирным и ленивым, он не мог расстаться с ним и попросил потом лондонского мастера сделать из него чучело. Когда оказалось, что призрак дедушки навеки привязан к кровати бабушки, четверым мужчинам пришлось нести чучело со стеклянным колпаком два этажа, чтобы тот не был разлучен с собакой, хоть их и разделяла смерть.

– Да, думаю, пора ему показать мою квартиру.

Боже, теперь я понимала, почему Том Джонс назвал его Лестатом. Может, днем он был спокойным, но ночью собака сходила с ума. Всего-то было 11 вечера, а он уже нагадил на ковер в гостиной, украл и съел кусок сыра, которого хватило бы семье, и крекеры с луком, и он продолжал гоняться за хвостиком, словно к нему прицепили колючку. Его не интересовала лежанка, что я купила ему, ему больше понравился диван или я. Он утомил и себя, и меня, и теперь катался на спине в другом конце дивана. Он пытался лечь ближе ко мне, но я запретила ему из-за его шума. Я не удивилась бы, если бы он схватил пульт и переключил фильм, что я смотрела. Я словно получила собачью версию Гомера Симпсона. Я не хотела быть его Мардж.

– Слушай, Лестат, – сказала я, и он оглянулся. – Нам с тобой нужно установить правила. И первое: ты остаешься на полу, а не на диване.

Диван уже был покрыт шерстью Лестата, а он был здесь всего шесть часов. Он, конечно, не сдвинулся.

– И насчет порчи ковра. Мы не гадим в доме. Это не вежливо.

Он, казалось, понял, что я хотела, потому что хрюкнул и слез с дивана. Я погладила его по голове и проследила, как он идет к лежанке. Мне было его отчасти жаль, пока он не присел на корточки. Я возмущенно бросила в него первое, что попало мне под руку, и это была газета, что я принесла из офиса почитать.

Как же приятно было смотреть, как Лестат медленно заливает мочой ухмыляющегося Флетча. Я не сдержалась. Я схватила телефон и сняла на видео, извиняясь перед Лестатом, что застала его в таком виде. Хотя виноватой я себя не чувствовала. Всего за три минуты я нашла сайт газеты, обнаружила страницу Флетча и отправила видео ему на номер, который он упомянул там миллион раз. Пусть подумает, пока будет смотреть это видео. Из-за Флетчера Ганна у меня теперь была эта собака. Пусть хоть посмотрит, как пес украсил его.

Лестат не храпел как паровоз. Он храпел как истребитель, зависший надо мной, и спал он, конечно, рядом со мной на спине. Голова его лежала на подушке, а тело поверх моего одеяла.

– Мелоди? – сказал кто-то, я впервые была рада появлению призрака. Я включила лампу и села. Рядом с кроватью стояла женщина с тревожным видом. Я бы дала ей больше пятидесяти лет, и умерла она, судя по одежде, где-то в 1920х годах. Она хорошо выглядела, и в моей голове мелькнула мысль, что в ее время чулки еще делали из настоящего шелка.

– У тебя очень громкая собака, – отметила она, словно он мешал ей. Так, может, и было, но и она меня настораживала. Они оба мне мешали, было полпятого утра, и я хотела крепко спать, а не пытаться расслышать что-то за громовым храпом Лестат. – Я Агнес, – сказала она. – Агнес Скарборо. Ты расследуешь смерть Дугласа, моего сына.

– Миссис Скарборо, – я села ровнее, желая, чтобы я была бодрее.

– Все сложно, – сказала она. Я не знала, сложно ли ей сосредоточиться из-за храпа Лестата, или она имела в виду причину, по которой пришла сюда. – Насчет дневников, – в ее голосе звучала боль, – я совершила ужасную ошибку.

И в раздражающей манере призраков она исчезла, словно ее тут и не было. Так бывало, некоторые призраки приходили ко мне, но им было сложно продержаться долго, чтобы поговорить. Сильными призраки были, если умерли недавно или им нужно было передать сообщение, как отцу Арти. Он не мог уйти, пока не обеспечил заботу о сыне. Но Агнес Скарборо умерла больше восьмидесяти лет назад, и если это ее первая попытка поговорить с живым, то я не надеялась увидеть ее в ближайшем будущем. Но что она говорила о дневниках Ллойда? Ужасная ошибка. Как это понимать?

Я посмотрела на Лестата и поняла, что спать уже смысла нет. Я хотела уже приступить к изучению дневников. Мы с неохотой решили оставить это на завтра, когда Гленда принесет перчатки, но мне хотелось знать, что за секреты на этих страницах. У меня точно были желтые перчатки под рукомойником.

От кофе рядом со мной поднимался пар, я сидела за столом и неловко развязывала нити, что сцепляли дневники, пальцами в перчатках. Я провела пальцами по золотым цифрам на обложке первого дневника. 1908. Больше ста лет назад. Я едва могла представить, какой была тогда жизнь Скарборо, как красиво тогда выглядел дом. Было неловко даже открывать дневник, читать мысли и чувства Ллойда. Я нервничала. Он мне не нравился, и я боялась, что после этого стану относиться к нему еще хуже. Я подняла первый дневник, они много лет лежали связанными, и он отцепился от нижнего с шумом. Я повернула лампу так, чтобы она освещала дневник, я глубоко вдохнула и медленно открыла его. Первая страница была в золотистой рамке, красивыми синими чернилами были выполнены слова, что здесь хранятся надежды и мечты владельца. Вот только они принадлежали не Ллойду.

Дневники были написаны Агнес Скарборо.

Глава пятнадцатая:

– Это дневники их матери? – Марина застыла, пока вешала тонкую куртку. – Черт!

– Не ругайся, – пробормотала я, Гленда перестала печатать на миг и посмотрела на меня поверх очков. Она была с моей семьей достаточно долго, чтобы увидеть меня в возрасте, когда я считала, что ругательства придают мне умный вид, но теперь я выросла, а ей предстояло услышать от Марины слова намного страшнее.

Марина присела на корточки и дала Лестату встать на задние короткие лапки и прижаться мордочкой к ее лицу.

– Как прошла первая ночь в новом доме, маленький вампирчик? – сюсюкала она с ним, морща нос, когда он лизнул ее.

– О, прекрасно, – сказала я, не скрывая сарказм. – Украл мою еду, загадил пол, а потом забрался ко мне в кровать. Я спала на диване, потому что от его храпа в ушах звенело.

– Не-е-ет, – сказала она, словно я врала, чтобы очернить его. – Ты боялся, малыш? Так все было?

Я вспомнила, как он радостно спал и храпел, словно пьяница, в четыре утра. Нет, он точно не боялся.

– Он будет днем здесь? – спросила вежливо Гленда и отодвинула ноги, когда он пошел к ней. Когда я кивнула, она открыла сайт и щелкнула на предложение бутылки со спреем, убирающим запах. Бабушкины слова о рвоте возымели эффект. Гленда не могла иначе, утром она прибыла с тремя пачками перчаток. Одна была для «Веселых духов», одна нам и одна запасная, потому что нельзя было угадать, когда они понадобятся.

Арти пришел к 9:10, согнулся, упер руки в колени, задыхаясь.

– Арти, что случилось?

Он перевел дыхание.

– Пропустил автобус, – он сделал паузу. – Змея сбежала.

Мы втроем посмотрели на него в ужасе, и даже Лестат понял, потому что опустился на живот и уткнулся носом в мою ногу.

– Ты поймал ее? – едва смогла спросить я. Я одна искала взглядом на его теле питона? Я проверила его рукава, воротник, штаны. Все чисто.

К моему облегчению, он кивнул.

– В корзине с бельем у соседей. Сказали, что она чуть не добралась до туалета, где был как раз муж соседки, – рассказывал Арти с огромными глазами. Я тревожилась больше за соседа, чем за змею. Я не могла представить себя при встрече с такой змеей.

– Черт возьми, – поежилась Марина. – Напомни, чтобы я к тебе не ходила.

Гленда в этот раз не обиделась на ее слова, хотя я ожидала увидеть ее с сетью для ловли змей или чем-то похожим через пару минут, просто на всякий случай.

– Ладно, давайте уже читать дневники Агнес.

Мы с Мариной и Арти устроились за моим столом после обеда, дневники и перчатки были на месте. Мы объелись курицы и паэльи с чоризо, мама поделилась этим, ведь готовилась к вечеринке за ужином на выходных. Я слышала об этом впервые, но не спрашивала ее, потому что она меня не приглашала, да и паэлья пахла божественно. Мы проглотили полные миски, и даже Лестат, после чего он сел и смотрел на Арти с пренебрежением, пока тот доедал. Лестат лег спать, и я была рада, что он выбрал лежанку, что я купила для него, и тихо спал на животе, а не храпел, лежа на спине.

– Он как Гарфилд, только собака, – сказал Арти, с любовью глядя на Лестата. Я помнила Гарфилда ленивым котом, любящим лазанью. Да, Лестат был его двойником в мире собак.

– Здесь с 1908 до 1920, но нескольких годов не хватает, в том числе, и 1910.

– Год, когда убили Дугласа, – прошептала Марина, мы кивнули. Здесь все было записано, так что задавать вопросы не было смысла.

– Но 1909 есть, как и 1911, так что мы сможем понять, как жила семья Скарборо до и после смерти Дугласа.

Я дала Арти 1908, Марине 1909, а себе взяла 1911.

– Читаем и отмечаем даты и события, что важны для нас. И ищите слова, что могут оказаться намеками на разгадку.

Арти вытащил блокнот, а я вдруг поняла, что он может стать в будущем полицейским или даже репортером. Я не сказала ему, я не хотела, чтобы моего подопечного получил Флетчер Ганн. Ему не стоило и подражать Лео Дарку. Да. Арти мог делать, что захочет, пока он работает со мной.

На белой доске за моим столом я написала имя Агнес Скарборо и «Я сделала ужасную ошибку», «Дневники» рядом с ним. Я уже рассказала Арти и Марине о ее визите, все мы знали, что нужно помнить о ее словах, когда мы будем изучать ее дневники.

Тишина воцарилась в теплом, наполненном солнцем офисе, мы приступили к заданию. Марина тут же сделала заметку. Я посмотрела на ее запись: «Покупка чернил странного цвета».

Я удивленно посмотрела на нее, глубоко вдохнула и принялась за 1911. Ох, как же плохо было Агнес в 1911, она была так печальна, что мое сердце разбивалось при чтении. Ей было за сорок, Дуглас умер в начале прошлого лета. Ее дневник казался длинным мучительным любовным письмом утраченному ребенку, и мне приходилось периодически вытирать глаза. Я даже прогулялась с Лестатом, чтобы проветрить голову, к его недовольству. Горе Агнес от потери Дугласа было таким сильным, осязаемым, охватывающим, что добралось ледяными иголками страха до моего сердца. Я не знала, как она пережила это. Дуглас был ее любимым мальчиком, теперь ему навсегда было двадцать один. Она записывала свои ценные воспоминания: ее радость при его первых неловких шагах и широкой улыбкой на детском лице, ее восторг, когда его первым словом стала «мама», и как она осторожно следила за каждым его шагом в жизни и оберегала. Как все могло так закончиться? В этом не было смысла. Как могли все вытертые слезы, колыбельные, спетые посреди ночи, и объятия не уберечь его? Ее эмоции колебались между злостью и горем так сильно, что я удивлялась, как ее слезы не смыли слова, пока она писала их. Она говорила, что ее сердце превратилось в черный уголь в ее груди, словно кто-то разжег его. Она говорила, что каждую секунду теперь она боролась с желанием разрыть руками землю над ним и обнять его еще хоть раз. Она говорила, что врач просил ее пить больше воды, потому что она все время плакала. Ее не волновало, что она могла высохнуть, умереть, ведь это не могло быть больнее, чем жизнь в мире, где нет ее ребенка.

Но Агнес потеряла не одного сына в 1910. Она потеряла двух. Она так отчаянно искала ответы, что позволила горю обратиться в гнев к человеку, которого все считали убийцей. К Исааку. Как мог один брат убить другого? Она не могла этого понять. Он ушел, потому что она ему так сказала. Она взяла на кухне нож и встала перед ним в коридоре дома Скарборо. Она молила его пронзить ее сердце, потому что оно уже не работало. Она не могла чувствовать, не могла любить, тем более, любить его. Она не могла даже смотреть на него, знать, что он еще дышит, а Дуглас – нет. Исаак забрал у нее нож и положил на стол, а потом ушел из дома семьи.

Я не находила намеков на убийцу Дугласа, но устала, когда добралась до 31 декабря 1911. Я осторожно закрыла дневник и посмотрела на часы. Было уже больше пяти вечера, и я очень хотела бокал вина и расслабиться в ванной.

– Ты в порядке? – спросила Марина, потирая шею, которую долго склоняла над дневниками. Она не стала есть в этот раз принесенное ею миндальное печенье в форме колец.

Я кивнула.

– Ты что-то нашла?

– Ничего, что не может подождать до завтра, – она сжала мою руку на столе. – Продолжим завтра. Да, Арти?

Он сверился с датой, которую читал, и записал ее, а потом закрыл дневник и кивнул. Они знали, что я плохо себя чувствовала, потому были готовы отложить все до следующего рабочего дня.

* * *

Я принесла обратно кастрюлю от паэльи, когда закончила дела в офисе, и вдруг обняла маму. Она редко обнималась, но игриво погладила мою спину, а потом отодвинула меня и вгляделась.

– Это из-за собаки?

Я покачала головой, издав то ли смешок, то ли всхлип.

– Из-за мужчины?

– Нет, – сказала я, вытирая ладонями щеки. – Ничего такого. Просто тяжелый день на работе, – я могла вдаться в подробности. Рассказать, как утром нас заперли в темном подвале, как я столкнулась с горем Агнес Скарборо, но я не могла снова проходить через это.

Она выглядела так, словно хотела сказать: «А я тебе говорила». Но она передумала.

– Никто не говорил, что будет просто, – сказала она и погладила меня по голове. Это меня успокоило.

Я вышла на улицу возле «Веселых духов» через несколько минут, спину грело вечернее солнце и мысль о теплой ванне. Лестат не давал мне отправиться купаться. Я была в нескольких милях от ванны и думала, как ночью сделать так, чтобы я хоть немного крепко поспала, и я не заметила, что кто-то стоял у двери моего офиса, пока не оказалась прямо перед ним. Ним. Перед Флетчером Ганном.

– Милый пес, – сказал он.

На миг я растерялась. Если он пытался отвесить комплимент, то ему стоит сходить на специальные занятия, потому что его слова обижали. А потом я вспомнила Лестата. Он не казался милым, и его тут даже не было. Я оставила его спать в офисе, пока я относила маме кастрюльку. И тут я вспомнила клип, что отправила Флетчу, как Лестат облегчался на его лицо.

– Ты же требовал доказательств, что у меня есть собака. Я их и отправила.

Он стоял у двери, заведя ногу за ногу. Что ж, он мог изображать из себя Дэнни Зуко, но я не Сэнди. Я даже не люблю розовый. И одет он был не так, явно шел с работы, изображал, что был сексуальным тружеником, закатал рукава рубашки для этого.

– Я тебе кое-что принес.

Он вытащил из-за спины едко-зеленый совок для уборки после собак и протянул его мне.

– На случай, если твоей собаке захочется еще и сходить на мое лицо по большому.

Может, день так сложился, но я была тронута и раздражена.

– Ты последний романтик, – сказала я. – Буду думать о тебе, используя это.

Он разглядывал меня и хмурился.

– Ты плакала, охотница?

– Нет, – я закатила глаза. – Просто соревновалась в нарезке лука. Я победила.

– Поздравляю. Каким был приз?

Я огляделась в поисках ответа.

– Годовой запас лука-шаллота. Как раз иду забирать.

Он тихо рассмеялся.

– Врешь ты ужасно, – сказал он.

– А ты делаешь ужасные подарки, – сказала я, глядя на пластиковую яркую лопатку.

– Я могу быть романтичнее, – отметил он, и я посмотрела на него, потому что не могла прочитать выражение его лица. Его глаза были в тени, что отбрасывало здание, но что-то во вздохе, сорвавшемся с его губ, говорило мне, что его день был не лучше моего. Я не дрогнула, когда он провел кончиками пальцев по моей челюсти. Я не могла двигаться, потому что он наполнял меня временно похотью. Он остановился, и я была рада. Мне вернется дар речи, и мы забудем, что это было. Я слышала машины на улице вдали, заметила заманчивые запахи из ресторанов, где готовили ужин, но мы с Флетчем были в своем маленьком мире.

– Я знал, что твоя кожа будет такой, – сказал он. – Слишком мягкая, по сравнению с твоими острыми краями.

Я нахмурилась.

– У меня нет острых краев.

– Есть. Вся ты из острых краев, сарказма и бед, но твоя кожа другая. Она гладкая и теплая, и она нравится мне больше, чем все остальное в тебе.

Он хотел сказать, что я приношу проблемы?

– Моя кожа тебя терпеть не может, как и вся я, – сказала я, но это было ложью. И даже не ложью во благо, не ради него точно. Я врала себе. И это не помогало, потому что стоило ему обхватить ладонью мою челюсть, как кожа словно засияла. Кожа млела. А голова нет, как и сердце, но кожа явно подводила. Она флиртовала с Флетчером Ганном как фанатка «One Direction», встретившая Гарри Стайлса.

– А твой рот, Биттерсвит? – спросил он, и я шагнула к нему ближе. Я посмотрела на ноги в тревоге, отдала им четкий приказ. Назад! Сейчас же назад!

Он провел задумчиво большим пальцем по моей нижней губе. Я хотела укусить его, но он мог быть из тех, кто получал от такого кайф, мог потом потащить меня за волосы или что-то еще. Потому я вздохнула и приоткрыла губы, для него это точно выглядело как приглашение продолжать, хотя я пыталась изобразить скуку. Но врала я ужасно, и мне не было скучно.

– И что мой рот? – в голове это звучало с вызовом, но с губ сорвалось выдохом. Флетчер Ганн сделал меня слабой. Я была Мэрилин Монро на пороге офиса, и он прижал ладонь к моей спине и придвинул меня к себе. Боже! Мое тело было возле его, он склонил голову, и я знала, что должна остановиться, но я стала уязвимой, прочитав дневник Агнес. А этот джентльмен явно не предпочитал блондинок в белых платьях. Ему нравились низкие едкие брюнетки в джинсах и футболках с «Неугомонными». Я бы остановила его, но теперь он обхватывал мое лицо обеими руками, и это было так соблазнительно, что мои кости таяли. Я хотела, чтобы он поцеловал меня. Я хотела поцеловать его. Он был так близко, что наши дыхания смешивались. Я закрыла глаза и положила ладонь на его сердце, я чувствовала его ровное биение под тонким хлопком рубашки.

Он был выше меня, и что-то было в том, как он склонил голову ко мне, как его мышцы напряглись, когда он обхватил мое лицо, что заставило меня приблизиться к нему, а не его. Я встала на носочки, чтобы достать до него, и он поцеловал меня в ответ очень медленно и чувственно, я скользнула другой ладонью по его шее к волосам. Он едва двигался, словно наслаждался. Поцелуй был самым спокойным, он открыл мои губы легким прикосновением языка, опустил одну теплую руку, накрыв мою ладонь на своей груди. Биение его сердца ускорилось, и когда моя язык проник мимо его губ, он издал тихий горловой стон, и этот звук был самым горячим из тех, что я слышала. Низкий и простой, и он уже не был таким неподвижным. Его пальцы скользнули по моей голове и впились в мои волосы, и ускорение темпа заставило меня захотеть забраться на него, как на дерево, обвиться и остаться там. Он отклонил мою голову, и других слов не было, это было мастерски. Я поищу лучшее слово позже, потому что это было слишком нежно для такой вредины, как я, но он умело затмил меня своими губами, руками и низкими сексуальными стонами.

– Биттерсвит?

Он произнес мою фамилию, и я впилась зубами в его нижнюю губу. Судя по тому, как он держал меня, ему нравилось, и его быстрое дыхание говорило мне, что на него это влияло так же, как на меня.

– Хмм? – я не могла говорить, он ловил слова поцелуями. Если бы он спросил, может ли утащить меня в кровать, я бы точно сказала: «Да, прошу, делай это немедленно, и я моя спальня как раз по пути». Я уже тащила его по лестнице мысленно.

– Твоя собака обнимает мою ногу.

Я открыла глаза, губам не хватало его поцелуев, и я повторила его фразу в голове, пока слова не пробились через туман, что он вдохнул в меня. Собака обнимает ногу. Моя собака любит его ногу. Чертов Лестат! Я медленно опустила взгляд и увидела его, радостно висящего на ноге Флетча, глаза-бусинки закатились на плоском лице, полном радости. Отстань от него одноухий монстр из ада! Это не оргия, он мой! Я только теперь заметила, что дверь офиса открыта за Флетчем, и я поклялась убить Лестата жестоким образом. Я проткну его сердце серебром, пока он будет спать, исполню это принятое клише.

– Я дам тебе уйти после того, как ты поцеловала меня, в этот раз, но только потому, что луковое соревнование тебя возбудило.

Я уперла руки в бока, поцелованные губы растянулись в оскале, и я посмотрела на него.

– Ты поцеловал меня. Ты увидел, что я была уязвима, и воспользовался шансом.

Он провел рукой по волосам и рассмеялся, взглянул в сторону главной улицы и покачал головой.

– Ты наименее уязвимая женщина из всех, кого я видел.

– А ты самый раздражающий человек на планете, – сказала я, толкнула Лестата в офис и закрыла дверь. Вмешательство собаки оказало такой же эффект, как ведро ледяной воды, сброшенное на меня с высоты. Это хорошо разрушило чары, заставило задуматься о том, что я делаю.

– Я рад, что мы разобрались. Ты прочная, я раздражающий. Я все еще думаю, что нам стоит забыть о разногласиях на вечер и заняться диким сексом, потому что я все еще чувствую тебя на губах. Ты вкусная.

Я уставилась на него. Кто вообще так говорит? Я вспомнила разговор с Мариной о Базе и героях. Стыдно, что мы не знали, как поступать, когда человек, которого ты терпеть не можешь, становился для тебя героем на пять прекрасных, но неуместных минут на пороге.

– Это вишневый блеск для губ, – сказала я, скрестив руки поверх футболки. Я знала, что я была в одном жарком поцелуе от падения, и мои слова от этого зазвучали враждебнее, чем должны были. – Пошел вон, Флетч, и больше меня не целуй, ясно? И я не люблю разочаровывающий секс. Ни с тобой, ни с Далай-Ламой, ни с Тором.

Последнее было ложью. Страшно было, что и первое могло таким оказаться.

Он фыркнул и пошел прочь.

– Ты очень странная, Биттерсвит.

Я смотрела ему вслед, а он купался в золотом свете вечернего солнца, и я могла лишь согласиться. Я была ужасно странной. Я позволила поцеловать себя Флетчеру Ганну за зеленый совок.

* * *

Я хотела отнести будильник в магазин для бедных. Он мне не был нужен, потому что Лестат вылизывал мое лицо в шесть утра каждый день, чтобы дать понять, что ему нужно на улицу и поесть. Я наивно ожидала, что собака впишется в мою жизнь, что мне не придется ничего менять. В некоторых вопросах Лестат был не требовательным, он любил гулять меньше меня, и он был из тех собак, что постоянно приносили покрытый слюной теннисный мяч. За это я была благодарна. Но я не была рада тому, что он был избалован, бесился. Он был наглым. Он первый раз просил вежливо, а потом выжидал пять минут и мстил за то, что его проигнорировали. Я почти слышала его мысли. Не вывела меня быстро на улицу в 6:05? Милая Мелоди, тогда я справлю нужду на коврик у входа. Не дала мне миску еды к 6:15? Круто, я найду что поесть, пока жду. Банан еще в кожуре? Вкусно. Твои тапочки? Деликатес. Пробка от вина? Растерзаю с радостью, Мелоди, не сомневайся.

Он был мелким бандитом. Я должна была радовать его, и пока все шло так, как он того хотел, мы жили в мире. Это не тревожило меня в будни, потому что я все равно вставала, но сегодня была суббота, кровать была теплой, и я сменила вчера простыни, они до сих пор пахли свежестью, и это было так приятно. Я не хотела открывать глаза, они словно были склеены. Я не хотела выходить наружу, где Лестат будет ходить по аллее, как нетерпеливый пушистый генерал, выбирая место. Я застыла и притворилась, что его язык на моих глазах меня не тревожит. Я пыталась, но тщетно, ведь мы оба знали, что я сдамся. Вчера я купила новые тапочки, вязаные и с мехом внутри. Они мне нравились, и я прятала их под подушкой. Конечно, он знал. Не нужно было становиться боссом мафии, чтобы знать, что происходит в твоем доме в 6 утра. Я ощутила, как один из тапочек начинает медленно выползать из-под подушки. Хватит. Это была прямая угроза. Поднимайся, или тапочкам конец. Я открыла глаза, и он смотрел на меня с бубоном от тапочки в зубах.

Я оскалилась и зарычала, но он сидел. Наверное, мысленно считал.

– Ладно, – проворчала я. – Я сделаю это, а потом вернусь в постель на весь день, и мои тапочки будут жить, ясно тебе?

Он ждал, пока мои ноги коснуться пола, а потом отпустил бубон замедленным действием.

– Какой ты добрый, – сказала я ему, надеясь, что он понимает сарказм. Я сунула ноги в теплые тапочки, пошевелила пальцами и пошла за его пушистым телом из спальни, смирившись с судьбой его человека.

Полчаса спустя я вернулась в кровать с большой кружкой кофе и дневником Агнес Скарборо за 1920. Я снова была в перчатках, но тех, что были дома, мне было лень идти в офис в пушистых тапочках. Я надеялась, что там не будет пожара, иначе Флетчер Ганн будет радоваться, когда мое обгорелое тело вынесут, и он получит меня, как странный фетишист, еще до того, как угаснет огонь.

Мы читали дневники Агнес, и хотя там было подробно описано, как жили во время Первой мировой войны, но мы не нашли пока что ничего значимого для дела. Теперь я знала, что, как и многие мужчины их возраста, Исаак и Ллойд сражались за короля и страну, и что Исаака наградили за отвагу. Агнес знала это, но не признавала, что гордится этим. Она описывала своего изгнанного сына со стороны, хотя было ясно, что она все равно переживает за него. Но ее заметки о нем в дневнике были размытыми, лишенными материнских чувств. Но они там были, значит, она все равно думала о нем, хотя не могла позволить себе написать об этом прямо, как раньше. Может, потому я удивилась заметке в конце июня 1920-го.

«Чарльз Фредерик был рожден здоровым в корпусе для рожениц», а рядом она написала: «Мой первый внук».

Я искала в дневнике другие упоминания о ребенке, но ничего не было. Кто он и, что важнее, чей он? Она словно написала о рождении чужака, и она не упоминала о нем больше. Она даже не отпраздновала это. Значит, это не был сын Ллойда, потому что в дневнике она писала о его грядущей свадьбе с Мод. Это вело к единственному возможному варианту, к новому кусочку пазла, который нужно было как-то поставить на место.

У Исаака был сын.

Глава шестнадцатая:

Это было слишком важным, чтобы ждать до понедельника. Я хотела, чтобы Агнес снова пришла ко мне, но и в прошлый раз у нее это получилось плохо, она могла не найти сил для второго раза. У меня было к ней теперь столько вопросов, и самым очевидным был вопрос о ее первом внуке. Кто его мама, была ли она женой Исаака? Я хотела спросить его об этом, но нужно было сначала все обдумать. Почему он не рассказал сразу? Потому что это не важно? Возможно, но я не могла избавиться от мысли, что это важная часть разгадки. Я посмотрела на часы. Было всего семь утра, но я уже не хотела спать.