Текст книги "Четыре степени жестокости"

Автор книги: Кит Холлиэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

13

Всякий раз, когда Джош видел лежащего на больничной кровати Роя, он вспоминал о своем отце. Это казалось бессмыслицей. Между ними не было ничего общего, кроме разве что возраста. До того как с ним случилось несчастье, отец был спокойным энергичным человеком, всегда собранным и при галстуке. Он верил, что благодаря силе воли можно добиться успеха. Он не поддерживал интерес Джоша к искусству, но даже это казалось вполне естественным и нормальным и говорило скорее о его добродетели, нежели о родительской ошибке.

Рой не обладал ни одним из положительных качеств отца Джоша. Он был ленив, труслив и неопрятен. Прекрасно понимал, что все знают о его недостатках, однако безо всякого стеснения вел себя так, как считал нужным. В этом бесстыдстве заключалось его особое обаяние. Когда он уставал, то впадал в полнейшую апатию. Но при хорошем настроении был одержим какими-нибудь мыслями и желаниями. Рой сопровождал свою речь отчаянной жестикуляцией, говорил бойко и демонстрировал удивительную искушенность по многим вопросам, что было весьма удивительно, учитывая род занятий и окружение этого человека.

Однажды за ленчем Рой потребовал, чтобы Джош покормил его.

– Сегодня утром ты будешь кормить меня с ложечки, – заявил он, величественно сложив на груди свои пухлые руки. – Делай, что говорят, не то скажу врачу, что ты пытался стащить мой протез, пока я спал.

Это было смешно. Но Рой умел брать измором и добиваться своего. Его неуемная фантазия часто задевала Джоша за живое.

– Да ладно тебе, – смягчился Рой. – Всего-то и делов – угостить меня несколькими ложками варева. Зато мы с тобой сможем поболтать.

Джошу очень хотелось поговорить с кем-нибудь, пусть даже с таким человеком, как Рой. Он подвинул к кровати стул и сел.

– Так вот. – Рой начал извиваться, усаживаясь на кровати. – Не переживай, сегодня я пахну как роза. Ты будешь заправлять бензином только что помытую машину.

Из ушей у Роя торчали ватные тампоны, слегка розоватые, словно кровотечение еще не остановилось. Джош взял ложку, и Рой открыл рот, чтобы проглотить еду. Джош слишком быстро выдернул ложку у него изо рта и испачкал Рою подбородок.

– Тебе, наверное, нужно полотенце или салфетка, – брезгливо поморщился Джош.

– Не-а, – ответил Рой, – давай еще, бармен.

Соус чили пах, как мокрая собака. Джош отправил еще одну ложку в открытый рот Роя и посмотрел, как он жует. Так странно, когда человек кусает ложку, которую ты держишь в руках.

– Значит, ты – мальчик из колледжа? – спросил Рой с набитым ртом.

Джошу не очень приятно было в этом признаваться. Это его уязвимое место, которое могло доставить немало неприятностей.

– Когда-то я тоже учился в колледже. Давным-давно. До того, как жизнь пошла прахом.

Джош понимающе кивнул, будто они обсуждали самые обычные вещи. Но не поверил Рою.

– Я учился на психолога. Должен был защищать ученую степень. Но я был слишком самонадеянным. Думал, могу делать все, что захочу, и мне в любой момент удастся отыграть назад. А потом стал продавать машины, нюхать кокаин и трахать жену своего босса.

– И бросил учебу, – пробормотал Джош. Эти слова вырвались у него непроизвольно.

– Кокаин похож на шлюху. Издалека она кажется сексуальной. И ты мечтаешь хорошенько отыметь ее. Так сильно, что сводит яйца. А потом она полностью подчиняет тебя. Забирает последний грош и требует еще. Заставляет делать такое, что ты потом сам в это не веришь. Но я не стану жаловаться. Без всего этого я и наполовину бы не стал таким, как теперь.

Рой рассмеялся над своей шуткой. Что он имел в виду? То, что ему ампутировали ногу? Несмотря ни на что, Джошу хотелось услышать продолжение истории. В тюрьме не принято расспрашивать зэков о том, чем они занимались раньше, какие преступления или ошибки привели их к такой жизни. Кроули говорил, правду надо сохранять при себе, а всякие идиотские истории лучше приберечь для юристов и социальных работников, им можно врать. Рой сменил тему, наклонился вперед и стал жаловаться, как ему скучно лежать в этой палате для нытиков, где вокруг одни больные и умирающие.

– И как ты выносишь эти дерьмовые комнатные растения? Неудивительно, что вы с Кроули были друзьями. Он говорил, ты стойкий парень.

Услышав похвалу от покойного, Джош хотел было расспросить Роя о Кроули, но тот не дал ему такой возможности.

– Сказать по правде, я рад был услышать это, – продолжил Рой. – А то ходили слухи, что здесь заперли крысу, чтобы она никому не причинила вреда.

Джош вздрогнул, будто его ударило током.

– Ой, да ладно, – возмутился Рой на его удивление. – Ты такой обидчивый. Расслабься. Мне смерть как хочется потрепаться.

Джош не знал, что ответить. Ему было обидно и страшно. Такой человек, как Рой, не умел держать рот на замке.

– Я здесь совсем недавно, но знаю, что нехорошо говорить так о других.

Рой посмотрел на него отсутствующим взглядом, будто слова Джоша разочаровали его. Глядя в эти спокойные глаза, Джош почувствовал, что Рой все знает, а Джош не смог бы ничего понять, даже если бы провел в тюрьме тысячу лет.

– Я тебе сейчас кое-что скажу. В это трудно поверить, но ты уж постарайся, – терпеливо объяснил Рой. – Вся эта чушь насчет того, как плохо быть доносчиком, «крысой», – правда. Но лишь потому, что каждый зэк – «крыса». Вот они и переживают из-за «крыс», как семейные парни, которые любят отсосать кому-нибудь втихаря, а на людях кричат о том, что надо мочить педиков. Я тоже «крыса». Самая жирная. Доносительство, оно как масло, помогает смягчить трение в обществе. Это наш способ выжить.

Джош представлял, на какую подковерную игру намекает Рой. Эта картина, сильно замаранная цинизмом, явственно возникла у него перед глазами. Он задумался. Эта мысль крутилась у него в голове вместе с еще тремя или четырьмя, которые подкинул ему Рой, и дюжиной, высказанных Кроули, а также с немногочисленными сведениями, почерпнутыми от смотрителя Уоллеса и офицера Уильямс. И пускай некоторые из них противоречили друг другу, он знал, что все это правда, потому что, когда слышал об этом, по спине пробегала дрожь.

– Да ты не волнуйся. Я знаю, почему о тебе пошли такие слухи, – вздохнул Рой.

Несколько секунд Джош провел в мучительном ожидании вердикта.

– Все дело в тебе самом, – весело заявил Рой и принялся объяснять: – Тебя отправили в тюрьму, где сидят крутые парни, хотя ты выглядишь как человек, у которого никогда прежде не было проблем с законом. Это сразу вызвало подозрения. Во-вторых, несмотря на приличный срок, тебя поместили в лазарет. Ребятам это не понравилось, и они хотят знать, почему так получилось. Зэки сочиняют про тебя самые разные истории, потому что ты весь из себя загадочный. Одни говорят: «Знать ничего не знаю про этого маменькиного сыночка». Другие начинают фантазировать: «Никакой он не маменькин сынок, а бедняга, которого спрятали здесь под вымышленным именем, потому что он находится под зашитой как свидетель». Конечно, достаточно взглянуть на тебя, чтобы понять: все это полный бред; но тем не менее… А тут еще, словно в подтверждение этой идиотской истории, кто-то замечает, как ты общаешься с этой бабенкой, офицером Уильямс. Как вы рассказываете друг другу сказки на ночь и обмениваетесь поцелуями перед сном. Может, я немного перегибаю палку, но здесь есть парни, которые скорее откусят себе член, чем заговорят с копом, тем более с женщиной. Кстати, Элгин – один из них. У него есть принципы. Некоторые люди не могут без этих самых принципов жить. Хотя по мне это полная чушь.

Такой поток информации Джош не мог сразу переварить. Один опрометчивый поступок разрушал сотню законов. Неожиданно он вспомнил про Элгина.

– А что насчет Элгина? – спросил Джош.

– Понимаешь, этот уе…ок имеет зуб на тебя. Я говорил с ним сегодня утром, пытался выяснить, в каком он состоянии и какое у него настроение, пока этот урод еще привязан к своей койке и оглушен успокоительным. Так вот, у него одна тема для разговора – ты.

– И что он говорит обо мне? – перебил Джош.

– Боюсь, тебя это расстроит… – Рой словно старался подобрать слова, чтобы новость не особенно потрясла собеседника, – но ты умный парень, и я скажу как на духу. Элгин считает, что Кроули не смог бы закончить свой глупый комикс без посторонней помощи. И он уверен, что ты, если так можно выразиться, послужил Кроули правой рукой.

После всего, что Джош сегодня услышал, это обвинение окончательно добило его.

– Так это правда? – спросил Рой. – Твой друг попросил тебя сделать ему одолжение и нарисовать пару картинок?

«Кроули просил сохранить все в тайне, но теперь это не имеет значения, – решил Джош. – Кроули мертв, и можно рассказать обо всем Рою».

– Да, – произнес Джош.

– Кто кого обманет, верно? – усмехнулся Рой. – Не бойся, я сохраню твой секрет. Но если Элгин поправится, у нас у обоих будут неприятности. Этот урод страшно мстительный.

Джош сидел не двигаясь. У него свело живот, по телу пошли мурашки. Рой откинулся на подушки и уставился в потолок, сложив руки на груди. Затем заявил, что пришло время тихого часа.

– От этой вонючей жрачки меня клонит в сон, – выдал он и закрыл глаза.

Джошу ничего не оставалось, кроме как встать и уйти, толкая перед собой тележку.

Вечером, лежа на койке, Джош продолжал думать об Элгине. И понял: если Элгин настроен так решительно, его все равно пристукнут, даже если он будет соблюдать осторожность. Неожиданно из-за двери выглянуло лицо, и Джош с ужасом узнал Роя. Тот стоял с пристегнутым протезом, и создавалось впечатление, что к нему вернулась физическая сила, утраченная на прошлой неделе.

– Я собираюсь вытащить тебя отсюда, – заявил Рой.

Это прозвучало так нелепо, что Джош не понял, правильно ли расслышал.

Рой опустился на койку Джоша, он объяснил, что лучше сесть поближе друг к другу, чтобы их не услышали, поэтому Джош подвинулся, освобождая место для Роя.

– Я говорю о переводе в другую тюрьму. Это решит все твои проблемы. Точно-точно. Я все думал, и вдруг пришла эта мысль как гром среди ясного неба. Кроули много рассказывал о тебе, о том, почему ты попал сюда, это же совершенно очевидно. Ты не должен сидеть здесь. Понимаешь, о чем я?

Аргумент Роя казался на редкость убедительным и буквально озвучивал мысль, которую Джош часто обдумывал про себя. Он не должен был оказаться здесь. Он не похож на других. Это несомненная ошибка правосудия, которую необходимо исправить.

– Я тебя за член никуда не тяну. Но у меня уже имеются кое-какие успехи в подобного рода вещах. Три года назад я помог грабителю банков Ронни Вону. Достал его дело, просмотрел и обнаружил ошибки, сделанные во время слушания. Копы даже не предъявили пули из его пистолета, и, следовательно, его оружие вообще не было заряжено. Но ему дали такой срок, словно он был вооружен до зубов. Мы давили на них до тех пор, пока они не пошли на попятную. Теперь он прохлаждается в тюрьме общего режима неподалеку от своей женушки. Срок не сократили, но условия намного лучше. К тому же там проще освободиться досрочно. Дураку ясно: ты не должен сидеть здесь. Остается придумать вескую причину, как тебя вытащить. Придется проявить немного упорства: написать несколько писем, найти нужного судью, и тогда мы добьемся прогресса. Люблю такие сложные задачи. Я способный парень, к тому же, отбросим излишнюю скромность, умен как черт. Нет, я не пытаюсь избавиться от тебя, ты мне дорог как друг и все такое, но знаешь, если смогу помочь нашему брату и позлить колов с юристами, мне это доставит удовольствие.

«Все это нелепая и бессмысленная трата времени», – подумал Джош.

Ему хотелось попробовать, но он не представлял, как будет писать письма, просматривать свое дело, искать информацию и участвовать в процессе.

Затем Рой внес предложение:

– У брата Майка есть твое досье. Он хранит дела всех, кто у него занимается. Я знаю точно, потому что работаю у этого старого пердуна. Заставь его отдать тебе твое досье. Тогда избежишь возни с юристами и чиновничьей волокиты.

– А если он расстроится? – спросил Джош. – Он всегда говорит, нужно заниматься только тем, что ты на самом деле можешь изменить.

– Пассивное дерьмо. Треплется ради своей выгоды. Ему так проще вести свои дела. Ты же теперь его постоянный клиент, понимаешь, о чем я? Если потеряет тебя, его рынок сократится. Вот он и хочет, чтобы ты оставался здесь как можно дольше и он мог бы заниматься с тобой все это время. Не утверждаю, что у нас обязательно все получится. Но мы должны хотя бы попробовать. У него твое досье. Но оно не принадлежит ему. Он должен отдать его тебе. Прояви настойчивость. Это все равно что добиться права на бесплатный звонок. Он не имеет законных оснований отказать тебе.

Джош согласился попробовать. Противостоять аргументам Роя было невозможно, хотя он боялся обращаться к брату Майку.

– У тебя завтра с ним занятия, не так ли? – спросил Рой. – Только не говори ему, что работаешь со мной. Он начнет нервничать. Обычная профессиональная зависть, мать ее…

– Хорошо, – кивнул Джош. Что угодно, лишь бы остановить этот бурный натиск.

– Только учти, ты должен полностью довериться мне.

Рой протянул руку, и они обменялись рукопожатиями.

Его хватка была крепкой, многозначительной и длилась так долго, что Джошу стало неловко.

14

Зэки по-прежнему были ограничены в перемещениях, поэтому работа той ночью казалась не особенно хлопотной, но я не люблю, когда они сидят взаперти. У них слишком много свободного времени, пока они закрыты в своих камерах. Зэки начинают нервничать и беситься. Копят злость и ярость и становятся непредсказуемыми. Они строят козни. Фантазируют. Прикидывают, как бы навредить кому-нибудь. Лучше бы занимались привычными делами, а мы могли бы спокойно заниматься своими. Когда ты занят, то и дурные мысли реже лезут в голову. Одна из многочисленных особенностей, объединяющих зэков и надзирателей. – стремление к покою.

Почти весь вечер я занималась раздачей еды и медикаментов. Это машинальная, механическая работа. Наркоманы и психи кидались на стену. Небольшая задержка в поставке медикаментов вызывала у них приступ ярости и отчаяния. Неудивительно, что их стараются содержать в одном месте, где они не беспокоили бы остальных. Зависимость становилась главным стимулом их жизни. И не важно, за что они сидят: за убийство, грабеж, изнасилование, вымогательство или торговлю наркотиками, их нужно изолировать, потому что они одержимы потребностями, которые лишают их человеческою облика. Поэтому, оказавшись в тюрьме, они ведут себя подобным образом. Торгуют собой. Выпрашивают дозу. Избивают друг друга до полусмерти. Организовывают подпольные поставки и торговлю наркотиками, проявляя изобретательность профессиональных менеджеров. Зависимость заставляет их искажать каждое слово, которое они произносят, превращает их в отпетых врунов. Думаю, ради наркотиков они готовы пойти на что угодно.

В блоке «Б-3» я увидела отдел тюремной полиции в полном составе. Они толпились вокруг камеры Кроули. Это была не комната в лазарете, где он провел последние девять месяцев своей жизни, а его постоянное место пребывания. Они окружили дверь в камеру, как толпа посетителей, пытающихся прорваться в закрытый ночной клуб. Я вспомнила шутку Маккея: «Сколько членов тюремной полиции потребуется, чтобы раскрыть одно преступление? Минимум трое. Один бродит рядом с местом, где должны остаться улики, и ждет, пока зэки их уничтожат. Второго по очереди посылают все свидетели преступления. А третий придумывает дурацкую историю, чтобы дело наконец закрыли».

В старой камере Кроули царил страшный беспорядок. На полу валялись резиновые перчатки. Вдоль стен были сложены коробки с личными вещами. Матрас стоял прислоненным к стене. Заключенные соседних камер наблюдали за происходящим из-за решеток, выкрикивали ругательства, задавали вопросы и обращались с идиотскими просьбами. Мой помощник Мартин – умственно отсталый парнишка, толкал впереди себя тележку с медикаментами и едой. Переходя от камеры к камере, мы держались рядом, как супружеская пара в супермаркете. Мартин раздавал еду, а я – медикаменты.

Что за дерьмовая работа…

– Черт, офицер, вчера была ветчина и сегодня тоже. Вы забыли, что я стал мусульманином?

– Свиньи пришли обслуживать свиней.

– И почему это наш старина Кроули сыграл в ящик?

– Мне нужно четыре пилюли. А здесь только две. А мне нужно четыре, мать вашу!

– Скажите этому засранцу, чтобы он заткнулся. Я начищу ему рыло, как только нас выпустят!

– Как же здесь холодно! Вы что, хотите нас заморозить?

– Когда нас выпустят? Ко мне завтра придут посетители!

И это еще были относительно существенные замечания.

Я шла, отвечая одним коллегам и предпочитая игнорировать других. Поравнявшись с полицейскими у камеры Кроули, я остановилась. Со стороны это был естественный поступок, но в тот момент мне хотелось, как таракану, быстренько прошмыгнуть мимо. Народу было много, я узнала нескольких офицеров. Мелинда Рейзнер, следователь, которая расследовала львиную долю преступлений, совершенных в нашей тюрьме, вышла из камеры с ящиком для улик и кивком поприветствовала меня.

Она подошла ко мне – редкая встреча участников клуба «Военные без члена». Мелинда на пять лет старше меня, но шансов сделать хорошую карьеру у нее намного больше. Я просто выполняю свою работу, а Мелинда добивается больших успехов. Однажды она провела у нас тренинг, во время которого рассказала, что делать, если мы обнаружим улики, и я спросила, как мне продвинуться по службе. Мой вопрос пробудил в ней что-то менторское, но она так и не смогла дать полезный совет. У меня сложилось впечатление, что она оценила мои возможности, но сдержалась и не стала давать неблагоприятный прогноз.

Теперь глаза Мелинды воодушевленно блестели. Казалось, она рада встрече со мной и даже смотрела на меня с некоторой долей уважения.

– Так это ты его нашла? – Мелинда слегка понизила голос и постаралась, чтобы тон звучал не особенно официально.

Она говорила так, словно ей не терпелось обсудить мой якобы выдающийся поступок. Мелинда умела потешить самолюбие собеседника. Однажды она в шутку призналась, что лесть – ее оружие. Так поступают все следователи. Говорят, что ты особенная, тешат твое тщеславие и, как теленка, ведут тебя на веревочке в нужном им направлении. Призвав на помощь все свое хладнокровие, я подтвердила, что действительно нашла его.

Мелинда поставила ящик на пол.

– Тебе повезло.

Я была совсем другого мнения.

– Думаешь, у нас теперь будут большие неприятности?

Она пожала плечами и словно проигнорировала вопрос.

– Через пару недель получим данные аутопсии. Ты наверняка захочешь взглянуть на них?

– Я вряд ли удержусь от соблазна. – При других обстоятельствах я на самом деле умирала бы от любопытства. Но в ту минуту с трудом сдерживала тошноту.

– На следующей неделе нам нужно будет встретиться и поговорить о случившемся.

– Я должна дать официальные показания?

– Ты ведь нашла его, и в деле упоминается твое имя.

– Хорошо.

– Даже на этой работе можно добиться славы.

– Именно поэтому я все еще здесь.

Мы поздравили друг друга с Новым годом, и я пошла дальше. Миновав еще три камеры, Мартин остановил свою тележку возле жилища Билли Фентона.

– Да это же офицер Уильямс! – воскликнул Фентон. – Так приятно слышать ваши шаги в коридоре. – Он взял с подноса причитающиеся ему пилюли.

У него имелись таблетки всех цветов радуги. Фентон проявил достаточно смекалки, чтобы пожаловаться определенным врачам и психологам на нужные симптомы, и в результате регулярно получал необходимую дозу. Хотя, не исключено, он на самом деле подвержен приступам депрессии, скачкам давления, расстройству кишечника и бессоннице. Фентон держал в руке клочок бумаги так, чтобы я могла через решетку прочитать, что там написано, не останавливаясь и не вглядываясь в его каракули.

– Сладких снов, Фентон. – произнесла я и, не останавливаясь, с невозмутимым видом пошла дальше.

На клочке бумаги было написано: «Помощь нужна?»

Некоторые зэки умеют воздействовать на твой разум. И если не проявить бдительность, все может кончиться тем, что они прочно поселятся в твоем сознании.

Моя смена наконец закончилась. Мне хотелось поскорее вернуться домой. Рухнуть на кушетку и заснуть перед телевизором. Стереть все воспоминания, провалиться в небытие, а потом начать все сначала.

Когда я открыла шкафчик, то увидела записку, прикрепленную к верхней полке. На том же месте, где несколько дней назад я обнаружила рисунок. Надо было поставить новый замок, чтобы отгородить свой мир от всяких озабоченных молокососов.

Я развернула записку. Кто-то хотел меня видеть. Кому-то не терпелось поговорить со мной. Этот некто оставил номер своего мобильного телефона и попросил позвонить, как только я выйду за стены тюрьмы. Значит, как только я окажусь в своем автомобиле. Моя смена закончилась, а вечер только начинался. Автор записки явно испугался, что я не умею читать между строк, поэтому сообщил, что дело срочное. На обороте я увидела его имя. Майк Руддик. Наш тюремный доносчик. Человек, с которым мне меньше всего хотелось бы встречаться.

Я уже надела парку и собралась уходить, но Уоллес поймал меня у раздевалки, чтобы сообщить очередные неприятные новости:

– У нас проблемы. Мы привлекли внимание прессы.

Я ждала продолжения. Его голос звучал мрачно, как поскрипывание троса в темной шахте лифта.

– Нам несколько раз звонили по поводу твоей стычки с Шоном Хэдли.

Стычки? Я замерла от удивления. Репортеры звонили, чтобы расспросить о Хэдли? Но ведь это не он, а Кроули сначала пропал, а затем был найден мертвым. Настоящей сенсацией был Кроули, а не Хэдли – этот жалкий нарушитель спокойствия, которому сломали колено и теперь он не сможет играть в теннис.

Вероятно, произошла ошибка. Я не удержалась и спросила, может, он имел в виду Кроули.

Но очевидно, я чего-то не поняла. Уоллес посмотрел на меня своими усталыми глазами. В них отражались безграничная мудрость и легкие проблески самодовольства.

– Вся информация о Кроули остается в стенах тюрьмы. Мы ведем тщательную и методичную работу, чтобы так было и впредь. И пока что, Кали, никто не прорывал этот бастион. Он хотел сказать: никто, кроме меня, или, если кто-то и решится на подобное, это обязательно буду я. Он намекал, что никто за пределами тюрьмы не знает, где нашли Кроули и в каком он был состоянии, поэтому никто особенно и не интересовался его историей.

Возможно, из-за повышенного внимания к Хэдли в ближайшее время придется провести дисциплинарные слушания. Больше Уоллес ничего не сказал, но я в курсе, что обычно бывает в подобных случаях. Существовали два вида дисциплинарных слушаний. Первый подразумевал проведение полноценного процесса в стенах тюрьмы, с присутствием судьи и адвокатов. Второй, в случае мелких правонарушений, проводился без адвокатов, в роли судьи выступал смотритель. Хороший смотритель старается, чтобы информация о дисциплинарных нарушениях не выходила за границы тюрьмы. Поэтому обвинение часто было не таким уж и суровым, а наказание – достаточно мягким. Но зэк начинал против тебя такую серьезную кампанию, что все эти правила переставали работать.

Я почувствовала, что проведена черта, отделяющая меня от остальных. Пыталась проанализировать ситуацию, подавить возмущение и добыть как можно больше информации.

– Вы упомянули про звонки. Значит, звонил не один человек? – спросила я, вспомнив о незнакомце, звонившем мне среди ночи.

Уоллес устало и равнодушно пожал плечами.

– Это был один и тот же репортер. Его зовут Барт Стоун. Очень настойчивый. Звонил мне, в офис начальника тюрьмы, нескольким офицерам охраны.

Уоллес не стал распространяться, что это за офицеры охраны. Я прекрасно понимала, что означали все эти звонки. Неужели я оказалась таким плохим надзирателем? Неужели женщине проще злоупотребить своими полномочиями? И что со мной не так?

Уоллес прервал мой внутренний монолог, пустив вход тяжелую артиллерию:

– Кто-то сделал фото, где ты стоишь над Хэдли с занесенной над ним дубинкой. Я не видел и не могу сказать, насколько серьезные у нас проблемы.

– Но каким образом кому-то удалось сделать фото?

Уоллес пожал плечами:

– У кого-то под рукой оказался фотоаппарат. Возможно, и видеокамера. Не исключено, что фотографию сделали телефоном. Я не знаю. Но это фото подлило масла в огонь, более того, информация может просочиться в прессу.

Новость о фотографии оттеснила на второй план все мои мысли, я замолчала.

Уоллес посоветовал обратиться в профсоюз и найти юриста, а также записаться на прием к психологу.

Вероятно, он заметил мой удивленный взгляд и неожиданно выдал:

– Хороший специалист может помочь тебе полностью изменить жизнь… и карьеру. – Он замолчал. – Я знаю, психоаналитики оказывали серьезную помощь тем, кто в ней нуждался. И я видел тех, кто отказался от их консультаций, – у них возникали серьезные проблемы.

Мысль о том, что все, включая смотрителя, жаждут моего падения, полностью уничтожила меня. Я обнаружила Кроули, которого никто не мог отыскать. В нормальном мире подобный поступок отметили бы как заслугу и забыли о моих прежних ошибках. Но только не здесь и не по отношению ко мне.

– Кали, – в голосе Уоллеса звучали нотки нетерпения, – ты должна хорошо все обдумать. Не позволяй эмоциям взять над тобой верх.

«Ну да, разумеется, я же психопатка», – усмехнулась я про себя.

– И ни в коем случае не общайся с репортерами. Этим ты еще больше навредишь себе, – гнул свое Уоллес.

Его слова прозвучали как обвинение. Я даже не думала обращаться к репортерам. Меньше всего хотела оказаться в центре внимания, ведь это ухудшит мое положение. Но особенно тревожило, что никто не хотел воспринимать меня как «своего парня». Во мне видели чужака, который прикрывается идеями о равноправии полов и занимает место, изначально для него не предназначенное.

В четыре часа утра я села в машину и помчалась домой. Яростно сжимая руль, я пару раз всхлипнула, глядя на белые полосы, стремительно исчезающие под колесами автомобиля.

Мне предложили пройти курс психотерапии. Это позволит администрации представить меня как человека, чье психическое состояние не позволяет ему работать надзирателем. Если адвокаты Хэдли окажут на них давление, мной пожертвуют, чтобы разрядить ситуацию. Уоллес знал, что в моем положении нельзя обращаться к психологу. Администрация тюрьмы обычно поощряла сотрудников, переживших серьезный стресс, в их визитах к психоаналитику, но для женщины это не такой уж простой шаг. Мужчины могли смело рассказывать о сеансах у психоаналитика и, шутя, вспоминать дурацкие психологические термины – это помогало им казаться более чувствительными натурами. Но если женщина заходила в кабинет психоаналитика, все сразу начинали считать ее слабохарактерной и психически неуравновешенной. Это клеймо осталось бы на мне до конца дней.

По дороге домой я остановилась на заправке и купила газету. Дома прошла на кухню, села завтракать, не снимая форму, и принялась листать газету. Статья о Кроули занимала почти всю первую полосу.

Тон статьи был довольно жесткий, а содержание – сплошной ложью в духе выступления Уоллеса. Там было сказано, что Кроули покончил с собой в камере и подобный поступок не такое уж экстраординарное происшествие для мест заключения. Я посмотрела комментарии на редакционной полосе, надеясь отыскать вопросы или подозрения, но ничего не нашла. Затем продолжила изучать городские новости и вдруг наткнулась на заголовок, напечатанный шрифтом среднего размера. Мое внимание привлекло слово «заключенный». Это была статья о Шоне Хэдли и обо мне. Я не сразу приступила к чтению, а сначала попыталась успокоиться и набраться мужества. Как можно оценить подобный материал? Полезной информации и существенных деталей было немного, к тому же тон повествования, слегка отстраненный и немного ханжеский, казался слишком высокопарным дли газетной статьи. Там приводились жалобы адвоката и обвинения, выдвинутые в адрес нескольких офицеров охраны, в частности Кали Уильямс и Реймонда Маккея, а также начальника тюрьмы Гевина Йенсена и всего департамента исправительных учреждений. Я несколько раз перечитала довольно цветистую фразу об отмене визитов на Рождество, которая так расстроила подружку Хэдли и троих его детей. «Восьмичасовая поездка на старенькой «импале» утомила детей и наполнила сердце Синди Харрис страхом, что, возможно, она никогда уже не увидит Шона Хэдли».

Автором статейки значился некий Барт Джастин Стоун. Не на шутку разозлившись, я стала искать о нем информацию в Интернете и обнаружила целую страницу ссылок. Оказывается, он писал небольшие заметки о выборах в администрацию штата и занимался подготовкой прошлогоднего марафона, в котором принимал участие. Также из-под его пера вышла серии статей о метамфетаминных лабораториях в развлекательном центре «Кинопарк». По словам Стоуна, почти весь город знает лаборатории, но лишь смерть одного из подростков от передозировки наконец-то заставила полицию перейти к активным действиям.

Я так устала, что буквально валилась с ног. Протянув руку к телефону, стала слушать записи автоответчика, чтобы выяснить, кто мне звонил. Представитель профсоюза. Моя подруга Джина. Кто-то повесил трубку, ничего не сказав. Я посмотрела номер на определителе. Он показался мне знакомым, и я вспомнила о смятой записке от Руддика. Это был он.