Текст книги "Четыре степени жестокости"

Автор книги: Кит Холлиэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

46

У Фентона был такой вид, словно он добывал уголь: его руки и лицо были черными, а глаза выпученными. Джош отказался говорить им то, что они хотели узнать, пока меня не отпустят, и Фентон пообещал запереть меня внизу и предоставить там относительную свободу. Джош согласился, и меня сбросили в темноту.

Было больно. Я лежала у подножия темной лестницы и не видела ничего, кроме полоски света наверху в том месте, где скорее всего находилась дверь. Меня окружала кромешная тьма, и я не была уверена, что все еще в сознании. Попыталась сдвинуться с места и поморщилась от боли. Плакат по набору призывников гласил, что боль – это слабость, которая покидает твое тело, но я знала, что боль, подобно силе тяжести, привязывает тебя к настоящему. Мне нужно было убраться из коридора, где меня могли увидеть, поэтому я заползла в первую же узкую камеру и села, прислонившись к стене.

Через минуту, хотя, возможно, прошло уже минут десять, дверь открылась. Я не знала, что это: мое спасение или мой конец. Свет сверкнул, словно вспышки молнии, и тут же погас. Я услышали тяжелый звук удара, стон и крик. Поняла, что вниз сбросили кого-то еще.

– Брат Майк? – крикнула я, прислушиваясь.

Мне никто не ответил. Затем послышалось царапанье, будто кто-то полз по полу. Мне стоило выйти и посмотреть, кто это, но я даже не сдвинулась с места – страх и обида за поражение сковали меня и подавили всякое желание помогать кому-либо.

– Это я, – послышался голос, и какое-то существо заползло в камеру.

Джош, мой спаситель, прислонился к стене. Я слышала, как он стонет и тяжело дышит.

– Они ушли, – сообщил он. – И у них нет причин возвращаться.

Я кивнула и закрыла глаза.

Не знаю, сколько времени прошло: несколько часов или несколько секунд. Я очнулась в такой же точно темноте и задалась вопросом, находится ли Джош со мной рядом или мне приснилось, что он оказался здесь. Ногой я коснулась его ноги и услышала, как он вскрикнул и закашлялся. Я только хотела убедиться, что он все еще рядом.

Силы потихоньку возвращались ко мне. Я почувствовала, как вновь обретаю утерянное было мужество. Просто удивительно, насколько стойким может быть человек. Душевные силы возвращаются к тебе, как прилив, даже если ты думаешь, что навсегда потеряла их. А вместе с ними пришел гнев. Презрение. И возможно, одиночество – великая сила, которая заставляет нас тянуться друг к другу.

– Ты сказал им, что Хаммонд здесь? – спросила я. – И почему они поверили?

– Потому что это правда, – ответил Джош. – Он был здесь все это время. Кроули знал об этом. Именно это он и пытался нам сказать.

Я плохо соображала. Тьма давила на меня, и я с трудом могла сосредоточиться.

– Хаммонд – это Рой? – спросила я, уцепившись за фразу «все это время».

Он закашлялся. В груди у него что-то захлюпало, но звук так и не вырвался из горла.

– Нет, – ответил он. – Все это зашифровано в слове «копай». «Dig» [9]9
  Dig – копать, копай ( англ.)


[Закрыть].

Я ждала.

– Буква «g» означает шестерку. «Di» – Дитмарш. Шестая камера лазарета Дитмарша. – пояснил Джош. – Я сидел в комнате номер три. Кроули – во второй. Хаммонд находился в шестой камере. Я понял это.

Я попыталась подумать и понять. Шестая камера? Мысленно отсчитала двери и остановилась на той, за которой находился человек без пальцев и без лица. Он сидел на краю своей койки и тихо ждал своего конца.

– Это и есть Хаммонд?

Руддик говорил о том, что внутри тюрьмы может существовать еще одна тюрьма. Меня потрясла мысль о том, что Хаммонда вернули в Дитмарш. Возможно, он пытался застрелиться. Или кто-то стрелял в него. А когда он стал беспомощным и безобидным, они не могли придумать, куда поместить бедолагу, поэтому отправили обратно. Уничтожили всю информацию о нем и оставили его здесь влачить свое немое и одинокое существование.

– Я не знал, что это Хаммонд. Не догадывался до самого последнего момента. Но Кроули проводил с ним много времени. И Рой понял, что я прав, как только я ему все рассказал.

Нас окружала тьма. Мы превратились в два бестелесных голоса. С таким же успехом мы могли бы разговаривать по телефону.

– А что с братом Майком? – спросила я. – Что они с ним сделают?

Я услышала, что Джош пошевелился, затем его голос зазвучал тише, словно он опустился на пол.

– Они забрали его с собой, – прошептал он. – Я просил их не делать этого. Я должен был получше продумать нашу сделку.

– Почему они сбросили тебя сюда?

Он не ответил, и мне снова пришлось привыкать к тишине.

– Мне холодно, – пожаловался Джош. Его голос звучал откуда-то издалека.

Как я жалею теперь, что тут же не ответила ему, не постаралась немного приободрить моего спасителя, лечь рядом с ним, обнять и согреть. Как бы я хотела сказать, что немедленно поддалась этому естественному порыву, проявив немного человечности. Но это не так. Я даже не пошевелилась, и Джош долго лежал в одиночестве.

Его дыхание стало тяжелым и прерывистым. Когда Джош вдруг затих, я подождала, пока он снова начнет дышать, и заплакала. Заставила себя оторваться от стены и склониться над ним. Я увидела, что он лежит на земле, на спине, и вытянулась рядом с ним на мокром камне. Сначала положила руку ему на грудь, затем провела ладонью по его лбу и лицу, коснулась предплечья. Мой рот был рядом с его ухом. Когда он вздрогнул, я опустила руку и сжала его ладонь.

– Я чувствую, что он рядом со мной, – произнес Джош.

Меня удивили его слова. О ком он говорит? О Кроули или о своем отце? Но это был явно кто-то, находящийся по другую сторону бытия. Я почувствовала, что он хочет объясниться. Возможно, это была исповедь, или в тот момент его посетили призраки. Мысли, надежды, сожаления… Он столько всего собирался высказать мне, но не смог – сознание стало покидать его. Поэтому вместо того, чтобы выслушивать, я сказала Джошу, что у него все будет хорошо.

Что чувствует человек в момент смерти? Остается ли один на один с бесконечными мыслями и воспоминаниями и ожиданием загробной жизни, или ощущает присутствие тех, кто рядом? Достаточно ли осознавать это? Или человек испытывает непреодолимое желание поквитаться с теми, кто причинил ему боль? Неужели вечный покой – это свобода, возможность избавиться от боли, которую приносит любовь, и способность понять безграничность ее силы?

Я услышала шаги и голос, зовущий меня. Мое тело напряглось. Я со страхом подумала, кто бы это мог быть.

– Кали… – позвал меня кто-то. – Кали, ты здесь?

Шаги приближались. Смотритель Уоллес звал меня по имени. Мои глаза привыкли к темноте. Когда дверь открылась, я увидела в проеме его силуэт. Он был один, в руках винтовка. Винтовка ударилась о камень. Он склонился надо мной, обхватил мою спину, и я почувствовала, что поднимаюсь.

– Обними меня за шею.

Я обхватила руками его шею. Мы поднялись по лестнице, и я съежилась от яркого света.

– Джош, – вспомнила я. – Мы должны принести Джоша.

– Все в порядке, – вздохнул Уоллес. – Мы скоро спустимся за ним.

Прошло несколько секунд, прежде чем мое зрение восстановилось. Я увидела лежащего на полу Стоуна, на груди у него валялась скомканная розовая тряпка. Потом заметила сидящего у стены Катлера.

Утро выдалось солнечным и особенно ярким. Затопленный водой из пожарных шлангов, Дитмарш превратился в ледяной замок. Застывшая прозрачная лава покрывала пол. Толстые сосульки свешивались с решеток и перекладин, словно оплывший свечной воск. И все это сверкало и переливалось в лучах восходящего солнца. Никогда в жизни не видела такого блеска.

Навстречу нам шли солдаты. Они двигались медленно, группами, держа винтовки наготове и осторожно ступая по льду.

49

Вот она, проселочная дорога, и знакомый поворот на узкую, изрытую колеями тропинку. Снег почти стаял, но деревья и кусты по-прежнему были голыми. Я попыталась представить буйство весенних красок и спутанные зеленые ветви, закрывающие путь. Мечтала увидеть, как дом брата Майка превращается в подобие сказочного жилища, где хочется поселиться навечно.

Когда я въехала во двор, там стояла удивительная тишина. Я вышла из «лендровера» и поднялась по ступенькам на крыльцо. Тишина раздражала, и я с нетерпением постучала в дверь. Ответа не последовало. Я повернула ручку и толкнула дверь. Когда она распахнулась, я позвала брата Майка и услышала слабый голос, ответивший мне из глубины дома.

Я рассчитывала попить чаю, возможно, с печеньем, которое превосходно готовит брат Майк, но, похоже, он был не в состоянии принимать гостей. Когда я позвонила и сообщила, что хочу проведать его, он сказал, что «неважно себя чувствует». Теперь я убедилась, что дело плохо. В душной комнате стоял кисловатый запах. Брат Майк, бледный и осунувшийся, явно был нездоров. Похоже, он очень мало ест. Я поздоровалась и села напротив него.

– Как поживаете? – спросил он наконец.

– Мне уже лучше, – ответила я.

Пускай пока это ложь, но я уже знала, что в скором времени все действительно наладится. В конце концов, мне станет лучше, возможно, я смогу окончательно оправиться. Меня по-прежнему мучили стыд и горечь, гнев и страх, но они уже не причиняли нестерпимую боль. Я больше не просыпалась каждую ночь и не глядела до утра в потолок с пытающимся вырваться из груди сердцем. Это прекратилось в тот момент, когда я поняла, что Джош всегда будет со мной. Теперь, когда он умер, я чувствовала, что он стал мне особенно близок. Это ощущение вызывало тревогу. Мне было горько и нелегко осознавать, что теперь навсегда связана с ним, но я ничего не могла с этим поделать.

– Я рад, – произнес брат Майк. – А я вот все никак не оправлюсь.

Я хотела задать ему столько вопросов, но не знала, с чего начать. Возможно, поиск ответов причинит ему еще больше боли? Что бы ни мучило его, я знала: это имеет отношение к вере. Моя собственная вера была хрупкой и ненадежной. На нее легко было повлиять. Я уже попыталась обрести ее, чтобы осознать смысл вещей, в которые не верила всего несколько месяцев назад. Но он пережил куда более серьезное и тяжелое потрясение, чем я. Основы, на которых стояла его вселенная, были разрушены, и теперь ему трудно заново приспособиться к жизни.

– Я давно хотел сделать одно дело, – сказал он, – однако все откладывал. Но раз уж вы здесь, я подумал, вы могли бы мне помочь.

Он говорил это так, словно речь шла о засорившейся раковине, которую нужно прочистить, или о завещании, которому требовалась подпись свидетеля.

– Конечно, – кивнула я.

Мне показалось, что он немного взбодрился. Брат Майк поднялся с большим трудом, словно страдал от серьезного недуга, и вышел на кухню. Я последовала за ним. На веранде он нашел большой молоток и велел мне взять его.

Мы надели ботинки и пошли через двор к печи для обжига.

– Мне трудно сгибаться, – сказал он. – Вот я и думаю… Может, вы зайдете внутрь и принесете оттуда мои гончарные изделия. Боюсь, это будет грязная работа.

– Конечно, – согласилась я.

Я откинула брезент, закрывающий вход. Внутри по-прежнему было темно и уже не так тепло.

– У нас есть в доме фонарик? – спросила я. – Я могу споткнуться и разбить что-нибудь.

– Не переживайте. – ответил он.

Я не стала спорить. Просто согнулась и прошла внутрь.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Я и не подозревала, что снова почувствую тревогу, когда окажусь в темном замкнутом пространстве. По спине у меня побежали мурашки. Сердце забилось быстрее. Я увидела стоящие на полках чашки, вазы и кувшины. Они были холодными на ощупь. Я взяла по вазе в каждую руку и направилась назад в туннель, понимая, что понадобится немало времени, чтобы вытащить все эти ценные изделия.

Выбравшись наружу, я осторожно передала брату Майку большую вазу. Она казалась мне прекрасной. Я не особо интересовалась подобными предметами, но обожженная огнем неровная глина будила во мне теплые чувства.

Брат Майк взял вазу у меня из рук и отшвырнул в сторону. Она с тяжелым стуком упала на твердую землю.

– Что вы делаете? – спросила я.

– Они испорчены, – ответил он. – Я должен был вытащить их в крайнем случае через два дня после обжига. А прошло уже шесть недель. Влажность уничтожила их.

Он размахнулся молотком и одним ударом разбил вазу.

– Но она такая красивая. – Я не отдала ему вторую вазу. Возможно, она слегка деформировалась, но все равно выглядела на удивление изысканно. – Разве вы не говорили, что результат обжига невозможно предсказать, что это часть процесса?

– Кали, – терпеливо продолжил он, – в моей коллекции есть образцы со всего мира. Я знаю, что делаю. – Он взял у меня вазу и бросил ее. – К тому же это прекрасная терапия.

Я не согласилась, но, несмотря на внутреннее сопротивление, все равно пошла внутрь и принесла еще вазы. С каждым заходом я приносила пару изысканных изделий, а он бросал их и разбивал молотком. Я отказалась от деликатного обращения и просто выкатывала их из туннеля. Мне стало невмоготу. Я больше не смогла выносить духоту и попросила устроить перерыв. Чувствовала себя как шахтер, отработавший смену.

На улице я поняла, что вспотела от напряжения и оставшегося от печи тепла, и вытерла ладонью лоб. Брат Майк рассмеялся.

– В чем дело? – смутившись, спросила я.

– Видели бы вы себя сейчас, – покрытую сажей и потом. Теперь ваш внешний вил полностью соответствует значению вашего имени. Кали – разрушительница миров.

– Я ждала подходящего момента, чтобы показать свою сущность.

Мне было приятно видеть его улыбку.

В конце дня мы снова сидели у него дома и пили чай, который мне так хотелось снова попробовать.

– Я очень переживал, когда вас сбросили вниз, – признался он.

Я не хотела больше думать о Дитмарше и о том, что там случилось, и сердилась за то, что он поднял эту тему. Мне просто хотелось забыть о тех событиях.

– Значит, там, в лазарете. – спросила я, – это был Хаммонд?

Сначала он ничего не ответил. Я знала, что Фентон и Рой отвели брата Майка в шестую камеру и что Фентон убил человека, который там сидел. Но официально его личность так и не была установлена. Имя Хаммонда ни разу не упоминалось во время суда, а на мои слова никто не обратил внимания.

– Я не знаю, – произнес наконец брат Майк. – Джон Кроули убедил меня, что это Хаммонд. Мне жаль, что я лгал вам, но я не мог сказать правду. Боялся, что с Хаммондом может случиться что-то ужасное, если кто-нибудь узнает о его местонахождении. Однажды я был в лазарете, но не узнал его. Ужасно, как поступил с ним Фентон. Зарезал как скотину.

Я хотела спросить, нашли ли они на теле какие-то подтверждения тому, что это был он: возможно, татуировку или номер банковского счета, который они искали, но у меня не хватило мужества выяснять детали.

– Думаю, Рою нужен был комикс, – сказала я. – Если его когда-нибудь поймают, я хотела бы расспросить его об этом.

Рой сбежал через окно процедурного кабинета в городской больнице, где размещались тяжело раненные заключенные. Я до сих пор поражалась абсурдности ситуации, когда представляла, как одноногий человек спускается по водосточной трубе с четвертого этажа, ловит такси и уезжает.

Но брат Майк, казалось, не слышал меня.

– Наверное, тяжелее всего я переживаю предательство Джона. – сказал он. – Горько сознавать, что комикс был вовсе не художественным повествованием о жизни Хаммонда. Оказывается, в рисунки были зашифрованы символы и послания. И мне тяжело думать о том, что он использовал меня, изучал мои документы, чтобы выяснить все детали, а совсем не для того, что я предполагал. Я был глупцом, доверяя ему.

– Вы же не знаете, о чем думал Кроули и для чего он все это делал. – перебила я. – Возможно, его мотивы были не так уж и очевидны. Отчасти они были связаны с деньгами. Но вместе с тем он хотел рассказать о Хаммонде. Возможно, Кроули не был настолько свободен в своих чувствах и поступках, как ему хотелось. Не исключено, что Рой принуждал его. Или обманом втянул в это дело. Теперь это кажется самым простым объяснением случившегося. Но возможно, Кроули был намного сложнее, чем всем казалось. Я совсем не уверена, что один человек может до конца понять другого.

Я по-прежнему не могла избавиться от грустных мыслей о Руддике, об Уоллесе, обо всех остальных и о том, какую цену им пришлось заплатить. Сначала расследование тюремного бунта проводилось очень активно. Возникали предположения о нарушениях в финансовой отчетности тюрьмы, всплывала информация о коррупции среди надзирателей, ходили слухи о секретной группе, названной «Социальным клубом Дитмарша», и была дана жесткая директива обыскать все самым тщательным образом и собрать любую относящуюся к делу, даже самую неприятную, информацию. Но после самоубийства Дроуна и отставки Уоллеса настроения изменились, а интенсивность расследования стала постепенно ослабевать. После этого все внимание сосредоточили на заключенных, ответственных за восстание, на бывшем зэке, который выдавал себя за местного журналиста, чтобы получить доступ в Дитмарш, и на Руддике – человеке, чье сотрудничество с какими-либо федеральными агентствами так и не было подтверждено. Его прежние наниматели – администрации тюрем в Кентукки и в Теннеси – признались, что он уходил от них еще до того, как они успевали подготовить документы о его увольнении. Еще одна тайна, которая причиняла мне дополнительную душевную боль.

– Я должен рассказать вам кое-что, Кали. – Брат Майк прервал мои мрачные размышления. – Это касается смотрителя Уоллеса и Джоша.

Я ждала. Мне не хотелось говорить о Джоше. Лишнее напоминание о связи, от которой я уже никогда не смогу избавиться.

– Примерно восемнадцать месяцев назад со мной связался адвокат, который делал пожертвования в фонд восстановительного правосудия. Его интересовало, кто из сотрудников Дитмарша готов помочь заключенному по имени Джош Рифф, которого должны были разместить в тюрьме.

Все это казалось мне таким далеким… Я слушала и удивлялась, как восемнадцать месяцев назад некто без моего ведома круто изменил мою жизнь.

– Когда я узнал, что заключенный – совсем молодой человек, которого осудили на столь долгий срок, я познакомил адвоката со смотрителем Уоллесом и больше не интересовался этим делом. На прошлой неделе Уоллес позвонил мне и во всем признался. Он сказал, что согласился предоставить Джошу особые условия содержания в обмен на деньги.

Я насторожилась.

– Им стало известно, что у дочери смотрителя возникли проблемы: у нее была судимость, трое детей и никаких средств к существованию. Они сказали, что построят дом для нее, если смотритель будет опекать Джошуа. – Брат Майк пристально посмотрел мне в глаза. – Смотритель сказал мне, что он впервые испытал соблазн взять деньги. Он был уверен, что никто не пострадает, а его дочь и трое внуков обретут достойную жизнь. Он чувствовал себя виноватым перед дочерью. Единственный раз в жизни смотритель поступился своей честностью, и он считал, что должен сделать это ради дочери, которую не смог воспитать должным образом. К тому же у его среднего внука начались неприятности, и Уоллес полагал, что ему необходимо сменить обстановку.

– Поэтому он поместил Джоша подальше от общего блока, – пробормотала я.

– Думал, что сможет держать все под контролем. Но у него не получилось. Когда стало известно, что отец Джоша умирает от рака, смотритель понял, что совершил ужасную ошибку. И не потому, что боялся разоблачения, а потому, что воспользовался своим служебным положением. Он попросил рассказать вам о том, что случилось на самом деле и почему это произошло.

Мне было трудно слушать его. Больше не хотелось знать подробности того, как смотритель Уоллес компрометировал себя, хотя я прекрасно понимала, ради чего он так поступил. Возможно, позже, когда вновь обрету твердую почву под ногами, я буду рада услышать о том, что причиной всему была не жажда денег. Но в тот момент, пока я сидела рядом с братом Майком, я снова испытала сердечную боль. Ее причиной были чувства Джоша к своему отцу и его переживания за разделяющее их расстояние.

– Он сделал это ради любви, – сказала я.

Брат Майк кивнул. Не думаю, что он понял меня. Я имела в виду, что отец Джоша любил сына. Он знал, что скоро умрет, и поэтому подкупил смотрителя. Хотел, чтобы тот присмотрел за Джошем во время долгой дороги, которая ждала его. Изо всех тайн, которые мучили меня, эту я точно смогла разгадать. Он сделал это ради любви.

– Смотритель сожалеет, что впутал вас в эту историю и все закончилось так плачевно, – вздохнул брат Майк. – Он хочет, чтобы вы знали – вы достойны лучшего.

Настала моя очередь пристально посмотреть на него.

– Передайте ему, у меня все будет хорошо.

Все это время я думала о любви – сложной, несправедливой, иногда даже извращенной. Вспомнила о слабой, прохладной любви, которую испытывала к отцу. О полной чувства вины любви Уоллеса к своей дочери. И о том, как странно, без слов, отец Джоша выказывал любовь к сыну. Существует ли еще какая-нибудь сила во Вселенной, столь же могущественная, как любовь? Отсутствие любви. Боль, которую причиняет любовь. Незащищенность любви. Неумелые попытки загладить свою вину за любовь, выраженную неподобающим образом. Где-то глубоко в подсознании я понимала, что любовь является источником всей боли и всех страданий этого мира. Меня приводила в трепет тайна человеческого сострадания и неспособность любви сделать расстояние между нами хоть чуточку короче.

Брат Майк кивнул, будто я произнесла свои мысли вслух, и мы молча продолжили пить чай.