Текст книги "Танец с дьяволом"
Автор книги: Кирк Дуглас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
– А далеко до австрийской границы? – спросила Люба.
– Часов десять. Долго еще – можешь поспать, – Збигнев улегся на картонные ящики и положил голову на свернутый пиджак.
Люба скользнула к дверям – туда, где устроился Валентин. Он пододвинулся, давая ей место, и они лежали теперь щека к щеке.
Магда, сидя одна в углу, видела их сплетенные в тела и погрузилась в свои невеселые мысли. Теперь она понимала, почему дочь так ни разу не вышла с него вместе на промысел.
– Ты не жалеешь? – шепнул Валентин.
– Нет, – просто ответила Люба.
– И не боишься?
Люба протянула руку и погладила его лицо.
– Я люблю тебя.
Никогда прежде она не произносила этих слов – только слышала, как в фильмах холеные женщины в прозрачных рубашках говорили их, обращаясь к элегантным мужчинам, не спеша потягивавшим коньяк. А она лежала на твердом полу товарного вагона, подрагивающем на стыках рельсов, среди ящиков с ветчиной. Вагон мотало из стороны в сторону, губы Валентина касались ее лба, бровей, век, носа… Но вот они нашли ее губы, и этот поцелуй был слаще, чем в любом кино.
* * *
Они проснулись от скрежета и лязга колес. Состав замедлял ход. В щели вагона проникал солнечный свет. Все вскочили.
– Тихо! – предупредил Збиг, когда снаружи раздались голоса. – Австро-венгерская граница.
Валентин приник ухом к двери, пытаясь разобрать слова.
– По-каковски говорят? – шепнул Збиг. – По-венгерски?
Валентин пожал плечами.
– По-немецки?
– Не разберу.
Поезд тронулся, и они вздохнули с облегчением. Збиг взглянул на часы.
– Еще два часа – и Вена.
– И что же мы будем делать? – спросила Люба.
– Откроем дверь и попросим политического убежища.
– А дадут?
– Дадут, они добрые. Поместят нас в лагерь для беженцев.
* * *
Прошло еще шесть часов. За стенами вагона по-прежнему было светло. Поезд, казалось, все набирал и набирал скорость. Когда же он остановится? Когда будет Вена? Куда они едут? Все посматривали на Збига, а он – на часы.
– Збиг, где мы? – не выдержала наконец Люба.
– Не знаю. Мы давно уже должны были прибыть в Вену. Может, поезд опаздывает? – Збиг впервые выглядел растерянным.
– Может, мы не в ту сторону едем? – поддела его Люба.
– Ну, тогда кричите хором «Здравствуй, Москва!», – пошутил Валентин.
– Перестань ты! – мрачно отозвался Збиг.
– Вы злитесь оттого, что есть хотите, – вмешалась Магда, стремясь разрядить обстановку. – Давайте-ка лучше вскроем еще баночку!
Люба завела глаза:
– Мне теперь до самой смерти не захочется ветчины!
Валентин снова прильнул к щели, пытаясь понять, где садится солнце.
– Вроде едем на юг.
– В Югославию? Не может этого быть.
– Надо бы открыть дверь и, пока не стемнело, определить, где мы находимся, – сдерживаясь, сказала Люба.
– Верно, – захохотал Валентин, – и если увидим снег, значит, в Сибири.
– Эту дверь черта с два откроешь, – сердито сказал Збигнев. – Да и опасно.
– Послушай, ты, – повернулась к нему Люба. – Затевать все это ты не боялся, деньги у нас брать – тоже, а теперь не даешь даже узнать, куда нас по твоей милости занесло.
– Ну а что, если мы еще не выехали из коммунистической зоны?! Пойми, нельзя срывать пломбу с вагона, а иначе дверь не открыть!
– Да не шуми! – успокаивающе сказал ему Валентин. – Никто тебя ни в чем не обвиняет. Ты свое дело сделал чисто. Но, думаю, Люба права.
– Чего?
– Да-да, она верно говорит. Мы слишком долго сидим тут взаперти. Сам знаешь – едем лишних шесть часов, а поезд знай себе пилит. Так что надо открыть дверь.
– Зря вы это затеяли.
– Давай-ка сориентируемся на местности, а дальше видно будет.
И, не дожидаясь ответа, он шагнул к дверям. Люба бросилась ему на помощь, и вдвоем они откатили дверь в сторону, сорвав пломбу. В вагон ударила струя свежего воздуха, разогнавшая духоту. Мимо пролетали зеленые луга – на них мирно паслись овцы и коровы. Они увидели дорожный указатель, но, что там было написано, не разобрали, маленький автомобильчик у переезда, мальчика-пастуха, помахавшего им.
– Мне тут нравится, – сказала Люба, – давайте сойдем.
– Жить надоело? – осведомился Валентин. – У него скорость под восемьдесят.
Они выглядывали из дверей, подставляя лица свежему ветру, и пытались понять, где находятся. Стало темнеть, впереди показались огни. Поезд замедлил ход.
– Ну! – крикнула Люба, – надо прыгать, а то опять разгонится!
– Рано еще! – крикнул Валентин. – Я скажу, когда можно будет. Приготовьтесь! Прыгайте по ходу поезда! Первый – я, за мной – Збиг, будем ловить женщин.
Он взялся за дверь, ободряюще подмигнул Любе, оттолкнулся и разжал пальцы. Люба видела, что он не упал, а побежал рядом с медленно идущим поездом. Збиг тоже устоял на ногах. Люба и Магда, прыгнув, оказались в высокой траве, совсем неподалеку от вертящихся колес. Когда во тьме исчезли огоньки хвостового вагона, они двинулись вверх по склону – туда, где слышался собачий лай.
– На Париж непохоже, но и русским духом не пахнет, – не очень-то весело сказал Валентин. – Постойте-ка тут, схожу на разведку.
– Ты поосторожней, смотри, – сказала Люба.
– Возьми, пригодится, – сказала, протягивая ему что-то, Магда. – Во всем мире собаки без ума от польской ветчины.
Они в тревоге принялись ждать его возвращения. Казалось, его не было целую вечность. Но вот он вынырнул из темноты на прогалину, подхватил Любу на руки:
– Аллилуйя! Мы в Италии!
– Да ну?
– Я заглянул в окно – они пили красное вино и ели горы спагетти. Ошибиться невозможно! – Он чмокнул Магду в щеку. – Вы попали в точку: собаки оценили ветчину и даже не гавкнули.
* * *
К полуночи они добрались до полицейского участка, где и попросили политического убежища. Оказалось, поезд завез их в Триест, почти на самой границе с Югославией. Для полицейских беглецы из соцстран были не в диковинку, их встретили довольно радушно и разрешили переночевать в двух пустующих камерах.
Люба улеглась на койку, повернулась лицом к решетке, разделявшей две камеры, и губы ее встретили губы Валентина. Поцелуй был долог: они забыли обо всем, что было вокруг.
Магда смотрела на нее с соседней койки, а потом со слезами на глазах прошептала:
– С днем рожденья, доченька.
Утром Любе исполнялось тринадцать лет, но она совсем об этом забыла.
* * *
Полицейские посадили их в автобус, а водитель растолковал, что везет их в лагерь для беженцев «Сан-Сабба» – во время войны там десятками уничтожали евреев и итальянских партизан, а теперь – это земля обетованная для тех, кто удрал от коммунистов.
В лагере их разделили. Люба долго еще видела светловолосую голову Валентина, возвышавшуюся над другими, пока его вели к каким-то дверям. Он несколько раз обернулся, пытаясь найти ее глазами.
Их завели в комнату, и итальянец, в жеваном мундире, приказал раздеваться и идти под душ. Сам он и не подумал выйти или хотя бы отвернуться, но никто не осмелился возражать: каждый боялся, что его отправят на родину. Вереница голых женщин потянулась по коридору в душевую. «Неужели Валентин тоже голый? – вдруг подумала Люба. – И женщины-надзирательницы смотрят на него?»
Когда они вымылись и снова оделись, их отвели на допрос к чиновнику иммиграционной службы, который спрашивал каждого: «Почему вы покинули свою страну? Есть ли судимости? Чем больны?» Неужели и Валентину задают такие же вопросы?
Любу и Магду поместили в маленькую комнатку на третьем этаже, окно которой выходило во двор, перегороженный на две части. В доме по ту сторону ограды поселили мужчин. Но Валентина она не увидела.
Ночью, лежа на топчане рядом с матерью, она думала: «Как странно, что нас держат там, где когда-то люди ждали смерти». А ей хотелось жить, хотелось ощутить прикосновения рук Валентина… Голос Магды отвлек ее от этих мыслей.
– Люба…
– А?
– Прости меня.
– За что?
– За все, за все. За то, что я была тебе плохой матерью…
– Перестань, Магда.
– Нет, не перестану… У тебя не было детства, это я отняла его у тебя… Но теперь все будет по-другому, вот увидишь… Мы заживем теперь по-новому, мы всегда будем вместе…
Вместе? Но она хочет быть вместе с Валентином, а вовсе не с Магдой. И ей, и Магде уже поздно играть в «дочки-матери». Она хочет стать женщиной и принадлежать Валентину. Люба соскочила с топчана, кинулась к маленькому, забранному решеткой окну, выглянула во двор и громко выкрикнула:
– Открой мне свои золотые ворота!
– Что с тобой? – Магда приподнялась и села в постели.
Голос Валентина эхом отозвался с другой стороны двора.
– Что такое? – повторила Магда.
– Так, ничего… просто песенка одна, – Люба снова растянулась на топчане, натянула одеяло до самых глаз, чтобы мать не видела ее счастливую улыбку.
* * *
Магда встретилась с представителями Красного Креста, и ей сказали, что их переезд в Австралию вполне реален, если Адам действительно проживает в Брисбейне. Нужно только его заявление, в котором он гарантирует оплатить их проезд. Магду это окрылило – ждать теперь осталось недолго. А Люба часами простаивала у ограды, высматривая Валентина.
Через неделю им велели собрать вещи и пройти в канцелярию. Там уже стояло человек шестьдесят беженцев, и среди них Валентин, улыбнувшийся Любе с другого конца комнаты. Каждую ночь она молилась: «Господи, дай мне увидеться с ним», – и теперь она готова была поверить в Бога.
Их вывели к двум автобусам. Люба надеялась, что их с Валентином посадят вместе, но времени помолиться уже не было. Чиновник, делавший перекличку, без объяснений отправил Валентина и Збига во второй автобус. Прошел слух, что всех переводят в другой лагерь, под Миланом. Но тогда они с ним все-таки будут вместе.
Автобусы тронулись, Люба перегнулась назад, стараясь разглядеть Валентина. По длинной грязной проселочной дороге выбрались на шоссе. На перекрестке ее автобус свернул налево и поехал на юг. Автобус, в котором сидел Валентин, – в противоположную сторону.
На север! Неужели назад, в Польшу? Автобусы быстро набирали скорость, расстояние между ними увеличивалось. Люба смотрела назад.
Что же с ним будет? Его посадят в тюрьму? Он вернется на карусель? Увидит ли он золотые ворота Сан-Франциско? Люба снова обернулась – второй автобус уже скрылся из вида за скатом холма.
Она съежилась на сидении, голова кружилась, сердце щемило, и голос, который она тщетно старалась заглушить, твердил ей: «Ты никогда больше его не увидишь».
Глава III
1945.
СИРАКУЗЫ, НЬЮ-ЙОРК.
Весь полет от Триеста до Сиракуз Дэнни был как во сне. Он судорожно вцепился в металлическое сиденье военного транспортного самолета, прижавшись к плечу Тайрона – того самого чернокожего морского пехотинца, который вывел его из ворот «Сан-Саббы». Огромный негр во всю глотку распевал песни, без умолку балагурил, радуясь возвращению домой, но Дэнни не очень понимал значение этого слова. Понимал он одно – им с Тайроном предстоит разлука.
Они не расставались с того дня, когда Тайрон нашел его в концлагере. Негр хотел сначала посадить его в огромный грузовик, увозивший уцелевших евреев, но мальчик повис у него на шее.
– Да не бойся, там тебе будет хорошо, – уговаривал его Тайрон.
Однако в памяти мальчика слишком четко запечатлелся другой грузовик – тот, на котором его со всей семьей увезли с фермы. В глазах у него застыл такой ужас, что Тайрон прекратил уговоры, взвалил мальчика на плечо, прыгнул в свой пятнистый камуфлированный «джип» и поехал в маленькую гостиницу, где разместился его десантный взвод.
Командовавший лейтенант делал вид, что не замечает затесавшегося среди его чернокожих парней белого «зайца». Дэнни стал всеобщим любимцем. Десантники, поражаясь его невероятному аппетиту, с хохотом накладывали ему в тарелку огромные порции копченой говядины из своих пайков и учили его английскому языку, а, вернее, – американскому солдатскому жаргону, густо приправленному бранью. Потом отряду было приказано возвращаться на базу, в Сиракузы. «Не горюй, Дэнни, берем тебя с собой», – заявил Тайрон, но когда взревели двигатели транспортного самолета, мальчик затрясся как овечий хвост. Куда он летит? Что с ним будет?
Наконец приземлились. Солдаты свистом и гиканьем выразили свой восторг от встречи с отчизной. Тайрон на руках снес Дэнни по трапу к черному длинному автомобилю, на борту которого было написано «Детский приют Св. Иоанна». Внутри Дэнни заметил какую-то черную пирамиду и, лишь когда женский голос сказал «Я сестра Мария-Тереза», разглядел толстое бледное лицо: несколько двойных подбородков «стекали» на гофрированный белый воротник.
– Она за тобой присмотрит. Держись, старина! – Тайрон стиснул мальчика в объятиях и побежал догонять взвод.
* * *
Детский приют Св. Иоанна размещался в бывшем пакгаузе, и как ни старались монахини придать ему хоть немного уюта, как ни развешивали они по стенам цветные литографии святых и мучеников, но толку было мало. Пакгауз стал отчим домом для ста двадцати мальчиков в возрасте от шести до десяти лет. Многие попали в сиротские дома еще в младенчестве, а когда подросли, их определили в это заведение.
Дэнни отвели в унылую белую комнату, где вдоль стен стояло шесть коек. Узкие окна были так высоко, что приходилось влезать на стул, чтобы выглянуть на улицу. Чем-то все это напомнило ему «Сан-Саббу» – не хватало только лагерного плаца.
Сестра Мария-Тереза объяснила, что он как самый старший обязан будет следить, чтобы в комнате было чисто, а все кровати – заправлены. В ответ Дэнни загнул одно из выражений, которые были у десантника Тайрона в большом ходу.
– Матерь Божья, – перекрестилась монахиня. – Чтоб я больше не слышала от тебя таких слов.
После этого он на все распоряжения только молча кивал.
Мать-директриса была к нему менее снисходительна и разозлилась всерьез, когда он сообщил ей, что цыган закону божьему не учили. Маленькие глазки за толстыми стеклами очков неприязненно оглядели его с ног до головы.
– Ничего, – сказала она. – Мы это дело поправим.
И Дэнни стали учить катехизису и священной истории, готовя к таинствам крещения и конфирмации. Он не сопротивлялся, но на уроках дремал, объясняя это тем, что плохо понимает по-английски, и добился своего – крещение решили на год отложить. А пока он стал ходить в школу по соседству.
Он чувствовал себя изгоем: в приюте дети сторонились его, за спиной передразнивая его странный выговор. Одноклассники оказались более жестоки и, когда он коверкал слова на уроках, насмехались над ним открыто.
Однако учительница английского, миссис Маргарет Деннисон, была на удивление терпелива и добра и одергивала тех, кто издевался над ним. Эта высокая, еще привлекательная женщина средних лет с изысканными манерами, всегда носившая кружевные воротнички и распространявшая вокруг аромат лаванды, в первый же день задержала его после уроков, вручила учебник, объяснила, как им пользоваться. И с ее помощью дела вскоре пошли на лад. Миссис Деннисон стала в Америке первым человеком, отнесшимся к нему по-человечески.
Вторым был шестилетний Рой, его сосед по койке, – худенький хрупкий темноглазый мальчик с жидкими рыжими волосами и густой россыпью веснушек вокруг носа. Он всегда улыбался, показывая передние широко расставленные зубы. Дэнни заметил, что другие помыкают им, заставляя мыть за них пол или посуду, а за это изредка позволяют ему поиграть с ними в бейсбол. Дэнни, хоть и не понимал правил, видел, что в команде от Роя, при всем его старании, очень мало толку.
Однажды в душевой, подстрекаемый другими мальчиками, Рой принялся смеяться над обрезанным членом Дэнни.
– Ну-ка, ну-ка, покажи, никогда такой пипки не видел!
Дэнни разозлился и оттолкнул Роя с такой силой, что тот отлетел к стене, поскользнулся на мокром кафеле и разбил себе нос. Дэнни совсем не собирался обижать его, но Рой был такой легкий, что отлетел, как пушинка. Все остальные поспешили убраться из душевой. Дэнни наклонился над Роем, скорчившимся на полу. Из носа у него хлестала кровь. Дэнни пытался остановить ее.
Сестра Мария-Тереза стояла на выходе, выдавая полотенца и проверяя, чисто ли вымыты уши. Когда появился заплаканный и окровавленный Рой, она в ужасе воскликнула:
– Что с тобой? Кто тебя так?
– Никто, сам упал, – пробурчал он в ответ.
Монахиня, заметив виноватый вид Дэнни, бросила на него угрожающий взгляд и продолжала допытываться:
– Тебя ударили? Толкнули?
– Никто меня не толкал, просто поскользнулся.
Вечером, когда погасили свет, Дэнни подошел к койке Роя.
– Спасибо, – сказал он.
– Научишь меня правильно подавать? – шепнул тот в ответ.
– Да я ж не знаю, как биту-то держать.
– Ну, тогда расскажи мне сказку.
– Рассказчик из меня никудышный, – ответил Дэнни и вспомнил, какую радость ему самому доставляло чтение сказок перед сном.
С того дня они стали неразлучны и даже за обедом садились рядом. Дэнни защищал мальчика от обидчиков. Рой отдал сушеную шкурку лягушки – главное свое сокровище – соседу Дэнни по койке, чтобы тот согласился уступить ему свое место. Теперь они не расставались и ночью. Дэнни раздобыл фонарик и, после того как сестра Мария-Тереза выключала свет, читал Рою сказки, впрочем, тот иногда засыпал, не дослушав.
Дэнни рылся в приютской библиотеке, отыскивая для нового друга книжки поинтересней. Однажды он наткнулся на роскошно изданный том сказок Андерсена и с волнением принялся перелистывать его. Когда же он нашел картинку, на которой был изображен злобный тролль с зеркалом, у Дэнни защипало глаза. Он зажмурился, захлопнул книжку и с такой силой задвинул ее на прежнее место, что она упала с полки.
* * *
Миссис Деннисон радовалась его успехам в школе. Однажды она сказала, чтобы он почаще ходил в кино – это поможет ему побыстрее освоиться в английском языке: привыкнуть к интонациям и начать думать на нем.
– Я, вообще, ни разу в жизни не был в кино, – смущенно признался он.
– Как? Ах ну да, я забыла, что ты всего полгода в Америке… Ничего, мы наверстаем. Киноутренник по субботам – одно из лучших воспоминаний моей жизни.
И когда наступила суббота, автобус доставил их в центр города. У Дэнни голова пошла кругом – он никогда еще не видел такого столпотворения. Обгоняя друг друга, куда-то спешили люди, ревели моторы проносящихся мимо автомобилей, завывали сирены и гудки, вспыхивали, чередуясь, красные, желтые, зеленые огни на перекрестках, разноцветные горящие буквы то зажигались и складывались в слова, предлагавшие приобрести прохладительные напитки, автомобили, пятновыводители, то гасли. На тротуарах вереницы лоточников протягивали им жареные орешки и какие-то витые твердые штучки из теста – миссис Деннисон назвала их крендельками, – а дети, несмотря на то, что стояла зима, лизали мороженое. Каждый куда-то спешил, у каждого было свое дело и занятие, никого не смущала эта бешеная оглушительная круговерть – они же ее и создавали.
Миссис Деннисон и Дэнни свернули за угол, и тут он увидел это. Ослепительно яркие синие буквы горели на уже темнеющем небе. «РИАЛЬТО», – прочел он. Они стали в длинную очередь, медленно продвигавшуюся к деревянной будочке в виде маленькой пагоды. Там продавали билеты. Потом вошли внутрь, и его ошеломили переплетающиеся красно-сине-зеленые струи, бившие из фонтана. Как это сделано? Потом поднялись по лестнице с массивными мраморными перилами. Околдованный, завороженный Дэнни не видел ни выщербленных ступеней, ни облупившейся штукатурки, ни облезлой ковровой дорожки. Все было волшебно в этом мире.
Они вошли на балкон. Перед ним и под ним разверзлась какая-то пещера, пышная и роскошная, как дворец. Толстые колонны, покрытые ажурной резьбой, подпирали синий свод потолка, на котором мерцали звезды. Разинув рот, ошеломленный и пытающийся хоть как-то освоиться в этом водопаде новых впечатлений Дэнни оказался в красном бархатном кресле. Из одного угла зала связка длинных золотых трубок, как-то соединенных вместе, вдруг издала глубокий и низкий звук, и он почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он забыл и про миссис Деннисон, когда прямо напротив того места, где он сидел, вдруг медленно пошел кверху занавес. Музыка стала замирать, свет меркнуть. За занавесом обнаружился огромный белый экран. В зале было теперь совсем темно. Дэнни испугался. «Надеюсь, тебе понравится», – услышал он голос миссис Деннисон, но не в силах был вымолвить ни слова. Потом черноту прорезал пучок света, экран ожил и заполнился образами другого мира. Зазвучали трубы, по склону холма поскакали рыцари в доспехах, и впереди всех сам король – Генрих Пятый, осадивший коня у ворот своего замка. Так в жизнь Дэнни вошел Шекспир.
* * *
Это стало привычкой. Каждую субботу миссис Деннисон и Дэнни сидели бок о бок в полупустом зале кинотеатра, уставившись на прямоугольный экран, и по очереди доставали из кулечка кукурузные хлопья.
Дэнни не вставал со своего места, пока не исчезал последний титр, он испытывал ненависть к вспыхивавшему свету и гаснущему экрану. Он знал теперь о кино все – названия картин, фамилии режиссеров, кинозвезд, операторов и сценаристов. Все мальчики в приюте наизусть помнили, сколько мячей пропустил Джеки Робинсон в 1947-м году, но зато понятия не имели о том, что Роберт Колман получил «Оскара» за «Двойную жизнь». Всей душой полюбил он эти тени волшебного фонаря, оживающие на экране. Оцепенев, следил он за тем, как Гарольд Рассел в «Лучших днях нашей жизни» берет чашку кофе стальными крючьями, заменившими ему руки, и, когда фильм кончился, быстро вытер глаза, стыдясь своих слез. К его удивлению, плакали, не стесняясь, многие мужчины в зале.
Они вышли на улицу, и он заметил, что и миссис Деннисон тоже взволнована фильмом. Она сказала:
– Во всем мире люди плачут в кинозалах. Кино – форма искусства, не менее важная, чем литература, и, наверно, более мощная.
«Да, – подумал Дэнни, – я испытал эту мощь на себе».
Всю следующую неделю он занимался еще усердней, чем всегда, безропотно выполнял все, что ему поручали, предвкушая Фреда Астора в «Восточном параде». Но миссис Деннисон в эту субботу была занята.
Дэнни в отчаяньи и в полном одиночестве – Роя наконец включили в состав команды запасным игроком – расхаживал по комнате из угла в угол. Влезал на стул и через узкое окошко смотрел, как во дворе играют в бейсбол, а Рой со страдальческим выражением лица сидит на скамейке и держит в руках биту, размером с него самого. Видно, не только Дэнни был несчастен в этот день.
Он взглянул на стенные часы – половина двенадцатого. Всего через полчаса на экране «Риальто» появится Фред Астор. Он должен его увидеть! Надев кепку с эмблемой приюта – все воспитанники были обязаны носить ее, – он на цыпочках прокрался мимо директорского кабинета.
– Куда собрался, Дэнни? – догнал его уже у самых дверей голос Марии-Терезы.
– Меня ждет миссис Деннисон, – солгал он.
Она кивнула, и Дэнни на подгибающихся ногах выбрался на улицу.
Денег у него не было, но зато был план. В «Риальто» он сунул кепку в карман и пристроился в очередь за билетами за величественного вида женщиной. Когда она склонилась к окошечку кассы, скользнул мимо билетера, сказав «Билету мамы», и помчался наверх, на балкон. Там забился в угол и дрожал, пока не погасили свет. Но как только раздалась музыка, он забыл обо всем и с таким воодушевлением завертел головой в такт движениям Фреда Астора, что сидевшая рядом женщина толкнула его локтем.
На этот раз он не дождался финальных титров, а через боковые двери выбрался на улицу и заторопился в приют, пританцовывая, вертя ветку, заменявшую ему тросточку Астора, и напевая только что услышанную песенку.
Сестра Мария-Тереза по-прежнему несла караул у дверей.
– Спасибо, миссис Деннисон! – крикнул он, обернувшись на улицу, потом вежливо кивнул монахине и направился в свою комнату.
Он никому не рассказал об этой, проделке – ни миссис Деннисон, ни Рою.
* * *
Самым скверным днем было воскресенье. Их поднимали очень рано, в шесть утра, и вели на службу в соседнюю церковь.
Священник не хотел, чтобы они смешивались с другими прихожанами. После богослужения надо было готовиться к завтраку, на котором присутствовали возможные усыновители. Директриса обращалась к ним с речью: объясняла, какое богоугодное дело они совершат, если дадут несчастным сироткам дом и семью, и как щедро воздастся им за это на небесах. Потом они строем входили в столовую, становились в четыре шеренги на возвышении и пели гимны, пока будущие родители, пережевывая поджаренный хлеб и яичницу, с интересом рассматривали их как товар на прилавке. К концу завтрака по крайней мере одного из воспитанников забирала какая-нибудь бездетная чета.
Дэнни, как только попал в приют, постоянно слышал, что его-то никто не возьмет – слишком большой, и радовался этому. Он втянулся, привык и не желал никаких перемен. Перемены будут только к худшему. А вот Роя могли усыновить, и это его тревожило. Рой, как и все остальные, всматривался в сидевших в столовой людей отчаянно молящими глазами, надеялся, что этот волшебный день наконец наступит, и представлял себе своих будущих родителей. Отца и мать он не знал, и с младенчества кочевал по сиротским домам.
– Дэнни, а ты помнишь своих родителей? – спросил он однажды.
– Я не хочу об этом говорить, – оборвал его тот.
По воскресеньям, после этой тяжелой процедуры, Роя мучили кошмары, и он писался во сне. За это в приюте сурово наказывали: провинившегося оставляли без обеда, и, пока его товарищи дружно стучали ложками, он стоял в углу с плакатиком на груди, рассказывающим о его прегрешении. Дэнни уже несколько раз похищал из кладовой чистое белье и перестилал постель Роя, чтобы сестра Мария-Тереза не заметила происшествия. Грязные простыни прятали под матрас, а потом сдавали в прачечную вместе с остальным бельем.
Однажды Дэнни разбудил шепот Роя:
– Дэнни, опять…
– Ах, чтоб тебя… – Дэнни, еще не проснувшись толком, побрел в кладовую и обмер – ни одной чистой простыни! Он вернулся в спальню, снял простыню со своей кровати и постелил ее на кровать Роя.
– Тебе попадет… – заскулил тот.
– Спи давай, – буркнул Дэнни, ища на влажной простыне местечко посуше. – Я без обеда обойдусь как-нибудь, а тебя и так ветром шатает.
Уже засыпая, он услышал шепот Роя:
– Дэнни…
– Ну, что еще?
– А, может, нас обоих вместе усыновят?
– Может, может…
Всю жизнь он будет вспоминать, как стоял в углу столовой с плакатиком на груди «Я намочил свою постель».
* * *
По случаю окончания учебного года был устроен вечер. Дэнни должен был выступать с декламацией, – так хотела миссис Деннисон.
– Не волнуйся, ты теперь прекрасно говоришь по-английски. Я сяду в первом ряду и в случае чего подскажу. Смотри на меня.
Но подсказка не понадобилась: он не сбился ни разу, читая безо всякого акцента:
– О, если ты – спокоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
О, если ты в самом себе уверен,
Когда в тебя не верит лучший друг…
Раздались аплодисменты, и ему очень понравилось это. Ночью он рассказал о своих ощущениях Рою, который тоже уже знал стихи наизусть, потому что Дэнни несколько недель подряд учил их вслух.
И когда был устроен очередной «родительский завтрак», он заставил Роя прочесть их со сцены. Рой имел грандиозный успех – улыбалась и хлопала даже суровая директриса. Особенно громко аплодировала одна немолодая чета. Потом супруги подошли к директрисе и о чем-то говорили с нею. Дэнни, убиравший со стола тарелки, догадывался – о чем. Они решили усыновить его дружка.
Глядя на счастливое лицо Роя, он должен был скрывать свои чувства. Он должен был делать вид, что ему нравятся новые родители Роя – широкая улыбка не сходила с их упитанных розовых физиономий. По крайней мере, они хоть откормят тощего рыжего мальчишку… Он сказал ему, что поможет сложить вещички. Вещичек-то, в сущности, и не было, кроме железной коробки из-под сигар, где тот хранил свои сокровища, ему разрешили взять с собой только то, в чем он ходил. Новые родители ждали его внизу.
– Главное – не бойся, – напутствовал его Дэнни. – Больше писаться не будешь. У тебя теперь есть отец, мать, отличный дом, своя комната. Кошмары больше сниться не будут. Спать будешь как убитый.
– Да-а, а если все-таки?… – ныл Рой.
– Попроси почитать тебе перед сном сказку, – и скомандовал: – Пошли!
Он донес коробку до дверей вестибюля, где продолжали улыбаться новые родители. Когда они повели Роя к машине, тот вдруг вырвался, побежал обратно и кинулся Дэнни на шею. Хрупкое тельце мальчика содрогалось от рыданий.
– Дэнни… Дэнни… Я так люблю тебя… Я никогда тебя не забуду!
Машина уехала, увозя Роя, а Дэнни долго еще в каком-то оцепенении глядел ей вслед. И еще долго у него в горле был комок.
* * *
Теперь он больше, чем прежде, был благодарен судьбе за встречу с миссис Деннисон. Он рассказал ей, как ему не хватает маленького Роя, обретшего семью.
– Может быть, найдутся добрые люди, которые и тебя усыновят, – сказала она.
– Да нет, я – слишком взрослый. Мне уже пятнадцать.
В следующее воскресенье Дэнни пел в хоре и вдруг с удивлением заметил за одним из столиков миссис Деннисон рядом с каким-то высоким сухощавым мужчиной с длинными прядями полуседых волос, зачесанных поперек лысого черепа. Он решил, что это ее отец, но потом понял, что это ее муж, мистер Джон Деннисон, за которого она вышла десять лет назад, директор школы на пенсии. И для нее, и для него это был первый брак.
Когда «родительский завтрак» закончился, Дэнни позвали к директрисе. У нее в кабинете сидели Деннисоны, и по выражению их лиц он понял: сейчас что-то произойдет.
– Сядь, Дэниел, – сказала директриса, кивнув ему. – Хочу тебе кое-что сообщить.
Он медленно опустился на стул, вопросительно взглянул на миссис Деннисон.
– Дэниел, – произнесла та. – Бог не дал нам с Джоном детей… и мы хотим усыновить тебя.
– Да, мой мальчик, – слабым голосом подтвердил ее муж и слегка откашлялся.
– Вы хотите меня… усыновить? – Дэнни не верил своим ушам.
Миссис Деннисон склонилась к нему и поцеловала его в лоб.
* * *
Перед тем как покинуть приют, Дэнни попросил у сестры Марии-Терезы адрес Роя. Она покачала головой:
– Эти сведения мы никому не даем, Дэнни, ты же знаешь.
– Но ведь мы с ним так дружили!
– Дружили. Но в жизни приходится иногда забывать наши сиюминутные привязанности ради чего-то более важного. Ты должен помнить, Дэнни, что мы пришли в этот мир, чтобы любить Господа и служить ему.
Дэнни снова почувствовал, как спазмы сжимают горло. Он никогда больше не увидит Роя, никогда не сможет рассказать ему об отце, матери, Рахили, никогда не поделится своей тайной с единственным человеком, способным сохранить ее. Он несколько раз хотел сделать это – и останавливался. А теперь у него – новая жизнь, и он вступает в нее под новым именем. Теперь он – Дэниел Деннисон, сын Маргарет и Джона Деннисон. У него – своя комната на втором этаже их маленького домика, как две капли воды похожего на другие домики по обе стороны узкой, обсаженной деревьями улицы. Его кровать, в нише под скосом потолка, стоит у окна. В ящике он хранит свои реликвии – кольцо от парашюта, которое дал ему на прощание Тайрон, и бейсбольный мячик – подарок Роя.
