Текст книги "Танец с дьяволом"

Автор книги: Кирк Дуглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Глава XVIII

БЕВЕРЛИ ХИЛЛЗ.

Хватая ртом воздух, дико озираясь по сторонам, Дэнни нашарил почти пустую бутылку, рухнул на стул, едва не свалившись, выпил. Глаза его вдруг наткнулись на аквариум – четыре последние рыбки плавали брюхом кверху. С утробным воплем Дэнни вылил туда остатки водки. Вода в аквариуме забурлила и стала мутной, хлынула наружу, заливая аккуратно переплетенные сценарии его фильмов. Милт помогал ему с самого начала, Милт был рядом, Милт любил его, Милт был его другом… Как он мог так поступить с ним?

Ненависть, которую он испытывал к себе, стала безмерной. Уронив голову в ладони, он глухо простонал: «Прости меня, Милт, прости меня…» – но перед глазами качалось бородатое, залитое водкой лицо, треснутое стеклышко очков.

Дэнни схватил трубку. Он должен вымолить у него прощение.

– Сара, это я, Дэнни… Милт дома?

– Нет… А, подожди, вот он как раз вошел… Минутку, Дэнни.

Он вздохнул с облегчением. Милт все поймет, все простит, они забудут эту нелепую ссору…

– Дэнни, ты слушаешь?

– Да!

– Он говорит, что не хочет с тобой говорить… И еще… чтобы ты не звонил сюда больше… Никогда.

Дэнни поник головой. «Это моя вина. Во всем виноват я». Потом он услышал короткие гудки и обнаружил, что все еще сжимает в руке телефонную трубку. Он опустил ее на рычаг, с трудом поднялся, побрел в ванную. Он чувствовал внутри сосущую пустоту. Снял с крючка полотенце, чтобы вытереть лицо, и вдруг увидел себя в зеркале.

Вот он – мужчина средних лет, лгавший всю жизнь и всю жизнь построивший на лжи, еврей, который счел, что быть евреем – вина и преступление. Люба была права. Он ничтожество, жалкое ничтожество. Потому и фильм его провалился.

ЛОНДОН.

Он не стал звонить ей и предупреждать о своем приезде, она могла бы повторить слова Милта. Кроме Любы, у него никого больше не оставалось, и она была нужна ему как никогда.

В Лондоне, по обыкновению, шел дождь. Дэнни взял такси, а когда подъехал к ее дому, вдруг испугался: а что если она не впустит его? Попросить водителя подождать? Но он расплатился, вылез из машины, вошел в подъезд и нажал кнопку «интеркома».

– Да? – отозвался голос Магды.

– Это Дэнни.

Она молчала. Он ждал. Потом раздался щелчок замка. Дэнни поднялся по лестнице, дверь в квартиру была открыта. Дэнни с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, с воспаленными, налитыми кровью глазами, под которыми залегли темные тени, остановился.

– Дэнни, вы ужасно выглядите, – сказала Магда.

– Где Люба? – отводя взгляд, спросил он.

– Не знаю, – раздумчиво проговорила Магда.

– Когда она придет?

– Не знаю.

– Можно, я ее подожду?

Магда без особого радушия посторонилась, пропуская его в комнату, сплошь заставленную и завешенную полотнами Любы.

– Вы что, переезжаете? – спросил он.

– Нет-нет, Люба устраивает выставку в картинной галерее на Маунт-стрит.

– Ого! Это, кажется, очень фешенебельное заведение?

– Да. Им понравились ее работы.

– Мне тоже, – сказал он, поворачивая к себе холст, где он был изображен в виде сатира. Тишину нарушал только стук дождевых капель о стекло.

– Дэнни, – услышал он голос Магды. – Пожалуйста, не мучайте Любу.

– Что вы такое говорите? Она помогла мне, она так чудесно ко мне относилась… Я никогда ее не мучил и не собира…

– Не ври! – пронзительно выкрикнула появившаяся в дверях спальни Люба. – Самовлюбленная свинья! Ты обошелся со мной, как с уличной девкой последнего разбора, и отвалил! Кто тебя звал сюда?! Зачем ты явился? Плохо стало? Прибежал жаловаться мамочке?

– Да, – попытался он улыбнуться.

– Ты выпотрошил меня, вытряс из меня все мои тайны, выжал, как мокрую тряпку, а потом, когда я стала не нужна, выбросил, чтобы руки не испачкать!

– Ты мне нужна, Люба, и всегда была нужна.

– Все вранье! – она ничком бросилась на диван.

Магда потихоньку выбралась из комнаты на кухню.

– Я виноват, Люба, но, понимаешь ли, такие обстоятельства…

– Понимаю! Понимаю! У всех свои обстоятельства!

Магда, неся дымящуюся тарелку овощного супа, снова появилась в гостиной.

– Снимите пальто, поешьте, – сказала она.

Дэнни с готовностью повиновался: ему не хотелось уходить.

Магда унесла мокрое пальто на кухню. Суп был вкусный.

– Ну что, лучше стало? – более мирным тоном осведомилась Люба, когда он проглотил последнюю ложку.

– Да, – он отодвинул тарелку.

– Ну и мне тоже. Просто накипело на душе… – Она что-то сказала матери по-польски, и Дэнни вскоре услышал поскуливание собаки. – Ты в жутком виде. Прими душ и ложись спать. Магдина кровать свободна.

Она вышла, а Дэнни, вытащив из кармана бумажник и кредитные карточки, положил все это на стол.

– Вот, надевай, – Люба набросила ему на плечи халат. – Поди поспи, а то ты на ногах не стоишь.

– Возьми, сколько нужно… Заплати за квартиру, – он показал, на бумажник.

– Забыл? Я никогда не брала у тебя денег.

– Нет, не забыл. – Он понуро стоял перед ней, как стоял бывало в приюте, когда его бранила директриса. Потом вскинул глаза. – Но мы могли бы уехать куда-нибудь. Куда захочешь.

Она молчала. В дверях появилась Магда, неся охапку вещей. По пятам за ней следовал пуделек.

– Мне так неловко, я вас выживаю…

– Нет-нет, Люба правильно говорит – идите туда и отдыхайте.

Дэнни с наслаждением вытянул свое длинное тело в горячей воде. Когда он пришел в спальню, его сумка уже была распакована, и на приготовленной постели лежала пижама. Он надел ее, чувствуя смертельную усталость.

Появилась Люба со стаканом воды и таблеткой:

– Прими.

Он послушно проглотил таблетку, запил водой. Она стояла над ним, и он потянулся к ней.

– Еще чего! – сказала она. – Я вовсе не желаю оказаться под трупом.

Тогда он похлопал ладонью по кровати, приглашая Любу сесть.

– Ладно уж, но сказки на ночь не жди, – она улыбалась. – Как твой «Человек»?

Дэнни не ответил. Люба терпеливо ждала, потом взяла его за руку.

– Они смеялись, – наконец ответил он шепотом, – они насмехались над ним.

Люба сжала его руку.

– Они смеялись, – громче повторил он, – смеялись надо мной.

Люба успокаивающе гладила его по руке:

– Дэнни, не все и не всегда получается так, как мы хотим. Спи. Завтра обо всем поговорим. Пойдем куда-нибудь и поговорим.

– Куда?

– Я придумаю. Ты мне веришь?

– Верю, – сонно ответил он: таблетка подействовала.

Люба осторожно поцеловала его в губы. Погружаясь в забытье, Дэнни услышал:

– Хорошо, что ты приехал.

* * *

Он проспал десять часов: с девяти вечера до семи утра. Открыл глаза и сразу почувствовал аромат поджаренного бекона и кофе. Люба разговаривала по телефону.

Они завтракали на кухне, и Дэнни с аппетитом съел все, что она положила ему на тарелку. Еда казалась ему необыкновенно вкусной. Потом раздался звонок в дверь.

– Это такси. Собирайся – поехали.

– Куда? – Дэнни удивленно смотрел на стоявшие у дверей сумки.

– Узнаешь, – загадочно сказала она.

Он удивился еще больше, когда вместе с ними в машину села и Магда. И она, и Люба пребывали в каком-то приподнято-игривом настроении.

В лондонском аэропорту Люба купила три билета до Кракова.

– Да ведь вы же сбежали оттуда? – ошеломленно спросил Дэнни. – Не боитесь возвращаться?

– Нет. Мы с Магдой – подданные Великобритании: можем приезжать и уезжать сколько угодно. Ты же сам вчера сказал: «Поедем куда-нибудь».

– Но почему именно в Краков?

– Это очень романтическое место, Дэнни, тебе там понравится, вот увидишь.

В самолете они уселись напротив него, пересмеиваясь и оживленно щебеча по-польски. Дэнни невольно передалось их настроение, и горькие мысли о провале фильма наконец-то покинули его. Ему только ужасно хотелось знать, о чем говорят Магда и Люба.

КРАКОВ.

Такси доставило их на другой берег Вислы. Магда и Люба жадно глядели на проплывающие за окном и столь памятные им места – замок Вавель на склоне холма, златоверхий кафедральный собор, памятник Костюшко, рынок. Показав на цветочные ряды на рыночной площади, Магда воскликнула:

– Все как было!

– Да. И цветы за восемь лет не успели еще завять, – подхватила Люба.

Их смешанная с ностальгией радость захватила и Дэнни. Сначала он не очень понимал ее – ведь когда-то они рисковали жизнью, чтобы вырваться отсюда, – но потом сообразил, как много счастливых воспоминаний связано у них с этим городом. Просто они старались забыть все плохое, что было в прошлом.

– Ой, остановите! – крикнула Люба таксисту. Они оказались на автовокзале, откуда началось их бегство из Польши. – Отсюда я отправилась искать тебя, – лукаво улыбнулась она Дэнни.

Они остановились в отеле «Орбис», где был заказан огромный номер – гостиная, две ванные комнаты, две спальни: поменьше – для Дэнни, побольше – для Магды и Любы.

– Приведем себя в порядок, а потом покажем вам город, – сказала Магда и что-то добавила по-польски.

Люба радостно согласилась.

– Вы будете удивлены и разочарованы, – пошутил Дэнни, – но я совсем не говорю на этом прекрасном языке.

– Магда предложила пообедать в морском ресторанчике, – объяснила Люба. – Помнишь, я тебе о нем рассказывала?

Да, он помнил. Это туда повел их когда-то Стах, и это там Люба впервые попробовала водку.

Магда принялась распаковывать вещи. Дэнни пошел в свою комнату, и Люба сейчас же скользнула следом. Она помогла ему раздеться, нежно провела пальцами по его телу и шепнула:

– Я всегда выполняю свои обещания.

– Ты хочешь сказать?.. Магда?..

– Да. Она готова.

Его глаза расширились:

– Сейчас?

– Скоро, – она подмигнула. – Сначала надо пообедать. Умойся и переоденься.

Дэнни улыбнулся. Ну, разумеется, где же, как не в Кракове, осуществиться его фантазиям? Он взглянул в окно на запруженные людьми, оживленные улицы. Как часто, как много рассказывала ему Люба про этот город! По этим тротуарам они ходили, в этих кафе назначали свидания, от этих милиционеров убегали…

И вот они снова в Кракове, и он – с ними. Он вверил свою жизнь в руки Любы.

Появление женщин ошеломило его. Они преобразились. Люба заплела волосы в две косички, надела короткую юбку и блузку с оборочками. На Магде была длинная юбка, туго перехваченная в талии широким поясом, и кофточка с большим вырезом, открывавшим плечи и часть груди. Она накрасила ресницы, нанесла на губы ярко-красную помаду – и усталая, измученная жизнью женщина исчезла. Она стала похожа на свои давние фотографии. И Магда, и Люба, хихикавшие, как школьницы, были очень соблазнительны.

Дэнни обнял обеих одновременно.

– Всем все поровну! – сказала Люба.

– Конечно, – согласилась Магда.

К одному его плечу прижимались пышные груди Магды, к другому – небольшие круглые груди Любы. В безотчетном порыве он поцеловал сначала дочь, потом мать. Магда, смеясь, стерла ему со щеки след своей помады.

– Пошли, – сказала Люба, когда они оказались на улице. – Мы, как три мушкетера.

Вымощенную булыжником рыночную площадь, по которой был запрещен проезд автомобилей, заполняла толпа. Стену украшали гирлянды цветов, а над стеной торчали гигантские головы из папье-маше. Из всех окон свешивались разноцветные флаги.

– Что это? – спросил Дэнни. – Масленица? Карнавал?

– Нам повезло, – объяснила ему Люба. – Сегодня празднуется годовщина победы над татарами. Весь город сойдет с ума. Редкостное зрелище.

Она вдруг замерла на минуту, с каким-то благоговейным вниманием вслушиваясь в раздавшиеся неподалеку звуки незамысловатой польки. Потом очнулась и с улыбкой сказала:

– Ну, пойдемте обедать.

Дэнни казалось, что он уже бывал здесь раньше, так подробно описывала ему Люба этот ресторан. Он все узнавал – и рыбачьи сети, которыми был затянут потолок, и выбеленные стены, и массивную стойку бара, украшенную вычурной резьбой, и часы со знаками зодиака на циферблате. Кроме них, в зале никого не было – слишком рано.

Магда заказала всем речного карпа. С утра никто из них еще ничего не ел. Неужели они всего несколько часов назад были в Лондоне?

– Вы подумайте, – сказала Люба, – тот же самый музыкант!

К ним приближался цыган с мандолиной в руках, и Магда встала к нему навстречу.

– Тебе нравится тут, Дэнни? Не жалеешь, что прилетел?

– Не жалею, – улыбнулся он в ответ. – Я рад.

– Потом будешь еще радее… или как это правильно сказать? Ну, в общем, ты понял.

Ему не верилось, что все происходит так просто и естественно, а вот совладать с нетерпением было трудно. Официант принес им еще водки и подал кофе.

Вернулась радостная Магда:

– Он сыграет мою любимую – «Сердце мое»! – она захлопала в ладоши.

Она стала подпевать – у нее оказался красивый и звучный голос. Дэнни понравилась мелодия. Он взял Любу за руку.

– О чем это? Переведи мне.

– Когда ты впервые появился в моей жизни, – шепотом заговорила она, – я отдала тебе мое сердце. А теперь ты ушел, но знай, что оно так и осталось у тебя…

– Будь здоров, живи сто лет! – крикнула Магда музыканту, и Дэнни, подняв свою рюмку, повторил эти слова. Вот он и заговорил по-польски!

Когда они, приятно расслабленные, вышли из ресторана, Магда и Люба заспорили, куда идти дальше. Каждая тянула Дэнни в свою сторону. Наконец они с хохотом двинулись на рыночную площадь, где веселье было в самом разгаре, и актеры, одетые в старинные костюмы татарских воинов, верхом на картонных лошадях разыгрывали потешную битву.

Дэнни затолкали, и он, на минуту отстав, потерял своих спутниц из виду. Стал оглядываться по сторонам, громко звать их, потом бросился вперед, прокладывая себе дорогу в шумной и веселой толпе, пытаясь мимикой и жестами спросить, не видел ли кто-нибудь двух женщин. Но в ответ звучал только смех и непонятная польская речь.

– Люба! Магда! – громко позвал он.

В ту минуту, когда он уже готов был удариться в панику, его подхватили с обеих сторон: «От нас не удерешь!» – и потащили в переполненное кафе, где гремела музыка, а столики были вынесены прямо на мостовую.

Хозяйка кафе – крепкая, дородная женщина – оказалась давней подругой Магды. Она обняла и расцеловала ее, поставила на столик бутылку водки, а Дэнни похлопала по спине:

– Америкэн? Добро пожаловать! Уэлкам!

Магда наполнила рюмки:

– Ну, еще по одной – и ведем нашего Дэнни домой!

Они выпили. У столика то и дело останавливались мужчины, что-то говорили Магде и Любе, от чего те покатывались со смеху, приглашали их танцевать. Магда отмахнулась и снова разлила водку по рюмкам:

– Еще по одной – и уложим Дэнни спать! О’кей?

Расхохотавшись, они опрокинули водку.

Какой-то молоденький морячок с бескозыркой в руках поклонился Магде и протянул ей красную гвоздику.

– Потанцуй с ним, – сказал Дэнни, – я разрешаю.

Магда воткнула цветок в волосы за ухом, и морячок умчал ее.

– Я так рада, что ей весело, – сказала Люба.

– Да, и как она свежа и молода! Просто прелесть!

Дэнни доставляла удовольствие безыскусная радость Магды. Но как же она могла стать проституткой? А Рахиль? Он знал ответ. Ты делаешь все, чтобы выжить, если тебе хватает на это мужества, – вот и все. А если бы муж не бросил ее, не бежал из Польши? Что ж, тогда она, быть может, так и осталась бы в Бродках, была бы примерной супругой и матерью. А Люба? Он повернулся и взглянул на нее: прихлопывая в ладоши, она ритмично подергивала плечами в такт музыке. Нет, это не тот случай: так или иначе, но она сбежала бы отсюда.

Морячок подвел Магду к столику, и она бросила гвоздику дочери. Дэнни чокнулся с ней. Хорошая мать. На все готова, чтобы порадовать свое дитя, – он чувствовал легкую дурноту.

– Дэнни, пойдем, я тебя научу нашим танцам, – тянула его Люба.

Он засмеялся, взял ее за обе руки.

– Нет уж! Танцуй, а я, пожалуй, пойду в отель.

– Мы с тобой.

– Посидите еще, здесь так весело. Я что-то устал. Лягу спать.

Люба перестала улыбаться:

– А как же мое обещание?

– Обещание? Я благодарен тебе за то, что ты собираешься его выполнить, но скажи, почему ты так долго ждала?

– Не хотела тебя терять, – пряча глаза, ответила она. – Я могла бы вернуть тебя только… только этим.

– Нет. Я вернулся, Люба, потому что ты мне нужна. Я кое-чему научился за последнее время, – и отвечая на ее невысказанный вопрос, наклонился к ней, обеими руками взял ее голову: – Люба, есть фантазии, которые никогда не должны становиться реальностью.

Он поднялся.

– Подожди, я провожу тебя! Дэнни, ты заблудишься!

– Я найду дорогу…

* * *

Дэнни открыл глаза. Рядом, со слабой, умиротворенной улыбкой на лице спала Люба. Что ей снится? То, как ночью она неслышно скользнула к нему в постель, как он проснулся, ощутив рядом ее тело? То, как, не произнеся ни единого слова, они особенно нежно и бережно любили друг друга, а потом уснули, не размыкая объятий?

Где-то очень далеко зазвучала музыка на карусели – она замедляла ход и должна была вот-вот остановиться. Дэнни представил себе пестро и ярко раскрашенных, но местами облупившихся лошадок. Он тоже устал от вечного кружения.

Надо остановиться. Есть кое-какие дела.

Дэнни осторожно, чтобы не потревожить Любу, поднялся с кровати, принял душ, оделся. Он чувствовал себя одновременно и древним старцем, и юношей. Забавное ощущение. И еще он чувствовал: что-то должно случиться, но что именно – не знал. Близилось что-то очень важное.

Сняв трубку телефона, он вполголоса подтвердил заказ на билет, потом стал укладываться.

Проснулась Люба и, зевнув, сказала с улыбкой:

– Я думала, ты будешь еще спать и спать.

– Я – ранняя пташка, – ответил Дэнни.

Тут она заметила его сумку.

– Куда ты собрался?

– В Швейцарию. В Лозанну.

– Дэнни… – позвала она. – Подойди-ка сюда.

Он присел на край кровати.

– Там, в кафе, ты сказал, что кое-чему научился. Я тоже.

– Да? И чему же?

Она глядела ему прямо в глаза:

– Знаешь, вчера мне было очень весело… Как будто вернулись наши с Магдой прежние деньки. Но я теперь точно знаю, что никогда больше не буду шлюхой. – Она засмеялась. – А буду я знаменитой художницей.

– Дай Бог. – Дэнни взял ее за руку. – Ты мне пришлась по сердцу, Люба. Ты – честная, а там, где я живу, это большая редкость. И я всю жизнь лгал и хитрил. – Он поднялся, перекинул через плечо ремень сумки.

– Не уходи, – голос ее чуть дрогнул. Она выпрыгнула из постели и пошла за ним в гостиную. Ты мне нужен, Дэнни.

– И ты мне нужна, Люба. Я тебе благодарен за очень-очень многое.

В ее наготе было что-то трогательное и беззащитное. По щеке покатилась слеза – Дэнни впервые в жизни видел, как плачет эта женщина.

– Мы еще когда-нибудь увидимся с тобой?

– Да. Я тебе обещаю, – ответил он с порога и улыбнулся. – Через неделю я буду в Лондоне.

Люба, бросившись к нему, обвила руками его шею. Дэнни крепко прижал ее к себе и вдруг почувствовал, как просто и легко выговаривается то, что ты думаешь на самом деле:

– Я люблю тебя, Люба. Я очень тебя люблю.

Эпилог

1988.

ТРИЕСТ, ИТАЛИЯ.

Дэнни откинул спинку кресла и посмотрел в иллюминатор. По ниточке железной дороги вдоль берега реки полз крошечный железнодорожный состав, к ли выбирались из Польши Магда и Люба?

Они были неразрывно связаны между собой и в Кракове, и потом, после побега. Они никогда не попытаются ослабить эти узы.

Дэнни подумал о своем фильме, но впервые за последнее время – без острой душевной боли. Он осуществил замысел, который вынашивал десять лет. А неудача постигла его потому, что он не заметил, как глубоко развращен он сам. Слишком сильно погряз он во лжи, работая в мире неправдивого правдоподобия.

Он сказал Любе, что летит в Швейцарию, но сначала он должен был побывать в другой стране, в другом месте. Когда самолет совершил посадку в Триесте, он вскочил в такси.

– Отель, синьор? – спросил водитель.

– Нет. Сан-Сабба.

– Сан-Сабба? – водитель пожал плечами и нажал на акселератор.

…Они остановились у высокого темного здания с потускневшей надписью на фасаде «LA RISIERA DI SAN SABBA».

Наконец-то он вернулся сюда. Жизнь идет по кругу. Его отец, мать, сестра – все погибли здесь. В этом угрюмом месте до сих пор обитают преследующие его призраки. Здесь берут исток воспоминания, не дающие ему покоя, здесь свили гнездо демоны, погубившие его жизнь. Как он, одержимый этими демонами, еще пытался спасти Патрицию?! Как смел он надеяться на будущее, пока не произведен расчет с прошлым?

Ворота здесь теперь другие, а сбоку пристроена будочка кассы. Он вылез из такси и купил у сонного старика-итальянца входной билет. Когда он впервые шел по этой узкой, посыпанной гравием дороге, отец держал его за руку. Сейчас двор пуст. Он нашел окно того полуподвала, из которого видел столько ужасного.

Других посетителей не было. Жизнь не стоит на месте, люди не хотят помнить то, что было, и открещиваются от этого. И он предпринял попытку сделать вид, что ничего не было. Однако вот же он перед ним – концлагерь «Сан-Сабба» – средоточие мук и смерти…

Он вошел в крематорий, обвел взглядом выбеленные известью стены. Ничего зловещего тут не было. Чуть дальше он увидел две печи с длинными, под два метра, лотками на колесиках. Неужели на эти лотки клали тела сжигаемых? А, может быть, они служили для буханок свежевыпеченного хлеба, которым кормили голодных евреев?

Прежней дорогой он вернулся к воротам, открыл дверь рядом с воротами. По обе стороны от входа стояли два ящика – один с ермолками, другой – с молитвенниками на иврите. Он взял книгу и ступил в полутемную комнату, где происходили издевательские судилища, где людей приговаривали к смерти, не называя вины.

На стенах висели фотографии и рисунки, от которых сжималось сердце. Многие были сделаны детьми и изображали птиц, зверей, цветы – эти яркие воспоминания они сохранили до смертного часа. Дэнни долго ходил по этой комнате, пока не нашел то, за чем приехал сюда. Оно нисколько не изменилось за эти годы. Оно было точно таким, каким сделал его отец. Дэнни стоял и смотрел на распятие.

На подставке из приваренных друг к другу болтов, железок, гаек – по мысли отца, эта груда металла должна была символизировать нацизм – стоял скелет человека, и за стальными полосками ребер ярко горел кусок меди – душа. Раскинутые руки длинными гвоздями были прибиты к поперечине креста, а на клочке когда-то белой, полуистлевшей ткани еще можно было различить шестиконечную звезду. Голова была опущена на грудь в неизбывной и вечной муке.

Как долго он отрицал свое еврейство! И глядя на статую, изваянную его отцом, Дэнни вдруг подумал: «Может быть, Иисус и есть мессия? Почему не принять эту мысль, не скинуть с себя тяжкое бремя религии, которая приносит одни лишь страдания? Почему не уподобиться народу, среди которого живешь, не слиться с ним? Зачем цепляться за древние верования и архаичные традиции, зачем поклоняться гневному Богу, требующему немыслимой верности своим заветам?» Он стал христианином, потому что не хотел делить муку еврейства. Но он не сумел избежать ее.

Этот гневный еврейский Бог требует воздаяния, но тем, кто несет это бремя, Он дает награду. Не Он ли уничтожил всех врагов избранного народа – вавилонян, египтян, римлян, нацистов? Не он ли наделил это немногочисленное племя могучим даром – мир поет сложенные им песни, читает написанные им книги, смотрит снятые им фильмы?

И только здесь, на месте страданий и гибели его близких, Дэнни понял, что бегство невозможно.

И муки мои будут длиться, потому что я – еврей.

Он надел ермолку, опустился на колени перед распятием, закрыл глаза. Сквозь колеблющиеся огоньки зажженных в честь субботы свечей он увидел мягкие черты матери, а напротив нее – аскетично-суровое лицо отца. От их любви появился на свет Мойше. Во тьме возникли пухлые губы, высокие скулы, каштановая волна волос, обрамляющих чувственное лицо, живые, нежные глаза, – это его сестра, это – Рахиль.

Они умерли до того, как он прошел обряд совершеннолетия – бар-мицву, и теперь перед их памятью он произнес слова, которые произносит каждый еврейский мальчик, достигший совершеннолетия: «Сегодня я стал мужчиной».

Открыв глаза, он снова взглянул на распятие, шепча сквозь слезы: «Отец, я предал тебя, мать и сестру. Прости меня».

Он развернул молитвенник и громко прочел заупокойную молитву, в которой сорок лет отказывал своим близким.

Потом утер слезы. Он наконец-то исполнил долг, похоронил своих мертвецов – теперь можно попробовать жить. Теперь он обрел мужество на весь мир заявить о том, что он – еврей, и выкорчевать ложь из своей души.

Теперь он имеет право лететь в Швейцарию. Он имеет право на Патрицию.

Выходя из ворот, Дэнни вновь ощутил на плече могучую руку чернокожего десантника Тайрона. Он остановился, взглянул на высокую черную трубу крематория, так четко выделявшуюся на фоне яркого голубого неба.

А где-то в Южной Германии аист взмахнул крыльями, сорвался с крыши и полетел на закат.