Текст книги "Танец с дьяволом"
Автор книги: Кирк Дуглас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– Да, Блю-Бой, я теперь женщина, – шептала она. – Из-за меня Марек и Франек зарезали друг друга, и любовник моей матери принадлежит теперь мне.
Но триумф ее длился лишь до той минуты, пока она не переступила порог дома и не увидела разом постаревшее и осунувшееся лицо Магды. Та не произнесла о случившемся ни слова.
Хаим был в отчаянии и все пытался вымолить у Магды прощение. Однако она не желала его слушать.
Через неделю Магда сообщила дочери о том, что получены английские визы.
– Англия? Но там, кажется, сыро и всегда стоит туман. Я думала, ты будешь добиваться разрешения уехать в Америку – следом за Хаимом.
Магда повернулась. Глаза ее были, как сталь.
– Теперь мне все равно, куда ехать, лишь бы выбраться отсюда. Мы проторчали здесь больше года. Слава Богу, что хоть англичане согласились выдать нам визы.
– Но я не хочу в Англию…
– Поздно, Люба.
Прошли обычные предотъездные собеседования, осмотры и прочие формальности. Вскоре они должны были покинуть лагерь, но теперь это их теперь нисколько не радовало.
* * *
Любу мучило чувство вины, когда она в сопровождении ни на шаг не отстававшего Блю-Боя бродила в полутьме по лагерю. Через несколько дней они уедут отсюда, Хаим исчезнет из их жизни. Да, она поступила с ним и с Магдой жестоко. Матери без него будет плохо. Хаим помогал ей забыть о предательстве Адама. «Зачем я это сделала? Зачем так унизила Магду?» Присев на камень, она взглянула в обожающие собачьи глаза, потрепала Блю-Боя по голове.
– Знаешь, Блю-Бой, мужчины – глупы, а женщины – жестоки.
* * *
Блю-Бой не хотел, чтобы его оставляли. Снова и снова бился он всем телом о борт автобуса, клочья пены летели из оскаленной пасти. Люба и Магда замерли в креслах. Одна думала о Хаиме, другая – только о собаке. У Любы не хватало сил и решимости взглянуть на верного друга, которому когда-то спасла жизнь. Может быть, не надо было? Может, лучше бы он погиб или остался независимым и отважным зверем, которому не нужны люди? Зачем она вмешалась в его судьбу?
Краем глаза она видела, как Хаим тщетно пытается оттащить пса от автобуса. Он обещал, что присмотрит за Блю-Боем, но ведь он и сам доживает здесь последние дни.
Автобус тронулся. Хаим, с трудом удерживая пса на поводке, помахал им вслед. Люба заткнула уши, чтобы не слышать пронзительный, полный беспредельного отчаяния вой.
Магда, плача, повернулась к ней, сжала ее руку, и от этого ласкового прикосновения что-то словно оттаяло в ней, отпустило. Закусив губу, она зажмурилась, чтобы сдержать слезы. Ей вдруг стало ясно: она вовсе не женщина, а маленькая девочка. Девочка, потерявшая свою собаку. Ей так хотелось припасть к груди Магды и выплакаться, но она этого не сделала.
1984.
УЭЙМАУС, АНГЛИЯ.
Когда поезд, лязгнув буферами, остановился у платформы вокзала Виктория-Стейшн, Магда и Люба, ошеломленные незнакомой речью, звучавшей вокруг, и бешеной вокзальной сутолокой, не сразу решились выйти на перрон. К счастью, одна польская дама, по фамилии Кулик, представительница Комитета помощи беженцам, встретила их и посадила в другой поезд, отправлявшийся в маленький приморский городок Уэймаус.
Там им дали квартирку на первом этаже двухэтажного домика с маленьким садом. Теперь у Любы была своя собственная комната: она впервые в жизни могла закрыть за собой дверь и побыть одна – неслыханная роскошь. Со всем прочим было трудней. Магде и Любе пришлось входить в колею нормальной жизни, а она поначалу представлялась им странной и неправильной. Так долго жили они в одном, а потом в другом лагере, что диким казалось снова платить за квартиру, газ, электричество. Магда быстро нашла работу, а Люба пошла в школу.
Над ними жила семья венгерских эмигрантов, приехавших в Англию два года назад. Оба работали на фабрике готового платья: жена – швеей, муж – закройщиком. Оба уже бегло говорили по-английски, помогали им чем могли и, вообще, оказались очень милыми людьми. Пухленькой, но не толстой Жинже было под сорок, а Яношу – лет двадцать пять. Счастье, что эти супруги, уже приобретшие кое-какой опыт, оказались рядом.
Через несколько дней Магда с помощью все той же миссис Кулик устроилась официанткой в ресторан на берегу. Люба отпросилась из школы, чтобы проводить ее туда и помочь заполнить нужные документы.
Увидев у дверей красную ковровую дорожку, Магда попятилась:
– По ней нельзя ходить!
– Можно, можно, – успокоила ее Люба, первой ступив ка ковер.
Магда робко последовала за ней – она была уверена, что их немедленно схватят за то, что осмелились идти по дорожке, положенной, очевидно, для лиц королевской крови.
Убедившись, что мать слегка освоилась, Люба вернулась в школу. В классе она была единственной иностранкой и долго чувствовала себя чужой для всех, хотя акцент ее исчез довольно скоро. Одноклассники казались ей желторотыми сопляками, и ей дико было слышать рассказы хихикающих девочек о том, как они целовались на заднем ряду кинотеатра. Ее так и подмывало вмешаться и спросить: «Ну, так он тебя трахнул или нет?»
Она потешалась над возбужденными неловкими юнцами, неуклюже пристававшими к ней, пытавшимися запустить потные от волнения руки ей под юбку или за шиворот. Ей доставляло удовольствие разжигать их так, что они кончали, не успев даже стянуть с нее трусики.
…В семнадцать лет она окончила школу и устроилась в магазин Вулворта, но не продавщицей – управляющий не хотел, чтобы иностранка имела дело с покупателями, – а на склад. Там, в этом темном и грязном помещении, двигая с места на место ящики и коробки, она проводила теперь большую часть дня. Ее не пугала никакая работа, но скуки она не переносила. И однажды Магда услышала:
– Я познакомилась на пляже с одной дамочкой, она работает в Лондоне в «эскорт-сервис». Ее зовут Луи. Так вот, она говорит, что смогла бы подыскать работу для нас обеих…
– Работу? Ты что, не знаешь, какая на самом деле работа у девушек из «эскорт-сервис»?
– Знаю. Не очень трудная, довольно приятная и очень денежная.
– Люба, я тебе уже сказала…
– Нет уж, теперь послушай, что я тебе скажу! Хватит мне качать бицепсы, ворочая эти коробки на складе, а тебе возить тряпкой по столам в твоей забегаловке на пляже!
– Но у нас же все есть!
– У нас ничего нет!
– Потерпи немного, через несколько месяцев накопим денег, купим телевизор…
– Да? И сядем смотреть, как живут другие? Я сама хочу жить!
– Я тоже. Я мечтаю когда-нибудь открыть маленькую закусочную…
– Закусочную! Тоска… Помнишь, как мы работали в Кракове?
– Прекрати, Люба! Мы живем теперь в другой стране, мы начали жизнь сначала и… Короче говоря, я даже слышать об этом не желаю! – она вышла из комнаты.
Люба вскоре убедилась, что Магда окончательно решила поставить на прошлом крест, забыть, что на свете есть Краков. Она больше никогда не упоминала Хаима, хоть и напевала иногда его песенки. Она очень строго одевалась, почти не красилась. Перед Любой был совсем другой человек.
Тогда-то и произошла ее встреча с полковником Стенли Джонсоном.
Отставной полковник африканских королевских стрелков Джонсон был всегда безукоризненно одет – хорошо сшитые костюмы ладно сидели на его приземистой плотной фигуре, складки брюк были остры, как лезвия, башмаки сияли глянцем, из верхнего кармана выглядывал белоснежный платочек, а чуть ниже были прикреплены ленточки двух орденов, полученных за подавление восстания племени мао-мао. Над тонкими губами топорщились тонкие усики. Трудно было сказать, сколько ему лет – на узком лице совсем не было морщин, – но, должно быть, подходило к пятидесяти. Он взял за правило каждый вечер приходить в тот ресторан, где работала Магда, садиться за столик лицом к морю и заказывать кофе с ячменной лепешкой.
Он был неизменно и изысканно вежлив. Время от времени Магда замечала обращенный на нее взгляд, и тогда он с учтивой улыбкой вновь принимался за свой кофе, а на прощание всегда говорил какую-нибудь любезность.
Однажды он досидел до самого закрытия и проводил Магду домой. Потом она рассказывала Любе, что он – вдовец и ветеран многих войн, а после того как вышел в отставку, провел много лет в каких-то экзотических странах – в Уганде, Танзании, Кении. Однако нынешние режимы там пришлись ему не по вкусу, и недавно он вернулся на родину. Теперь собирается купить небольшой отель или пансионат в окрестностях Брайтона.
– Таких мужчин я еще не встречала. Кажется, у него серьезные намерения. Главное – не спугнуть его.
* * *
«Ишь, как они счастливы, прямо голубки», – думала Люба, наблюдая в окно за матерью и ее поклонником. Полковник Джонсон держался очень прямо, ведя улыбающуюся Магду под руку. Войдя в дом, она первым делом показала дочери колечко с крошечным брильянтиком.
– Мы с полковником Джонсоном собираемся пожениться, – со слезами на глазах сообщила она.
Люба переводила взгляд с застывшей на лице полковника улыбки на взволнованную мать. Интересно, она и в постели будет называть его «полковник Джонсон»?
– Я очень рада за тебя, мама, – сказала она, обняв ее и впервые за последние годы, обратившись к ней не по имени.
Полковник по-прежнему стоял, как на строевом смотре, чуть поодаль. Люба не знала, пожать ли ему руку, поцеловать ли в щеку. Чтобы нарушить неловкое молчание, она выбежала на лестницу и крикнула:
– Жинжа! Янош! Магда выходит замуж!
Вскоре соседи уже были в комнате. Начались поздравления. Янош сказал, что по такому случаю непременно надо выпить.
– Отпразднуем это событие! Пошли, пошли!
– Магда, дорогая, идите, – сказал полковник. – А мне нужно перемолвиться с Любой словечком-другим.
Янош направился к двери, а рослая, дородная Жинжа потащила за собой Магду. Люба осталась наедине с улыбающимся полковником, чувствуя себя крайне скованно и неловко.
– Давайте присядем, – сказал он и подвел ее к дивану.
Люба не решалась взглянуть ему в лицо и видела только заутюженные стрелки на его брюках.
– Люба, я люблю вашу мать и надеюсь быть ей хорошим мужем, – с характерной британской четкостью, словно откусывая каждое слово, начал он. – Я и вас люблю и надеюсь, что стану вам вторым отцом. Я присмотрел в окрестностях Брайтона небольшую гостиницу и уверен, что если мы втроем приложим некоторые усилия, то добьемся успеха.
Его отрывистый выговор мешал Любе – она не все понимала. Интересно, каково Магде, которая вообще еле-еле знает английский?
– Мне известно, как трудно вы жили. Я хочу, чтобы теперь ваша жизнь стала счастливой. Вы, дорогая Люба, получите то, чего были лишены, – счастливое детство. Магда сказала мне, что у вас несомненные способности к рисованию, – их надо развить. Что еще вам по вкусу? Танцы? Я пошлю вас в балетную школу. Плаванье? В Брайтоне для этого будут все условия. Я хочу, чтобы вы занимались тем, что вам нравится, а не сидели на складе.
У нее на глазах выступили слезы, и начищенные башмаки полковника расплылись в два радужных пятна.
– Со всеми своими заботами и тревогами приходите ко мне, – продолжал он все с той же застывшей улыбкой. – Мы обсудим и решим все проблемы, и уверен, что станем друзьями. Я помогу вам. Но и вы, – тут Люба в первый раз подняла на него глаза, – и вы мне помогите. Помогите сделать вашу маму счастливой.
Люба припала к его плечу.
– Спасибо, спасибо вам. Я… все сделаю… я помогу, честное слово…
Как могла она сомневаться в искренности этого маленького, улыбающегося человека? Он любит Магду, он хочет, чтобы она была счастлива. Волна нежности поднялась в ней. Наконец-то у нее есть отец! Наконец-то будет настоящая семья! Из «полковника Джонсона» он станет «папой». Она поможет ему! Она сделает все, чтобы он гордился ею.
* * *
На регистрации брака в городской ратуше присутствовали миссис Кулик и Жинжа, возвышавшаяся над своим Яношем. Местная газета прислала фоторепортера. Романтическая история: британский герой берет в жены полячку-изгнанницу. Конец долгим мукам. Начинается новая жизнь. После скромного приема Джонсон отбыл в Брайтон, чтобы подписать купчую на отель. Так что первой брачной ночи, к удивлению Любы, не было. Она, вообще, не знала, спал ли уже полковник с Магдой.
Новобрачная сияла от счастья. Она стала законной женой настоящего британского джентльмена – обходительного, культурного, вежливого, с безупречными манерами. Она вспыхивала, как девочка, когда к ней обращались «миссис Джонсон». «Да ведь она проститутка, – эта мысль вдруг кольнула Любу. – Мы с ней обе потаскухи, мы этим зарабатывали себе на хлеб». Но теперь все будет иначе. Теперь они заживут нормально и счастливо – полковник Стенли Джонсон, миссис Магда Джонсон и их дочь, мисс Люба Джонсон.
Глава V
1954.
ГОЛЛИВУД, КАЛИФОРНИЯ.
Каждый студент должен был в качестве курсовой работы снять десятиминутный ролик и показать материал профессиональным кинематографистам. Когда Дэнни узнал о том, что в этом году темой одночастевки выбрана война, он оцепенел. Все его сокурсники рылись в документах Нюрнбергского процесса, просматривали военную хронику, а он слишком усердно в свое время пытался забыть все это. Он не мог снова стать Мойше. Он хотел даже отказаться от курсовой, но это означало бы потерю целого года.
Внезапно его осенило – он снимет фильм о Тайроне. Пусть чернокожий десантник возвращается с войны к себе на Юг с маленькой белой девочкой, оставшейся сиротой. Фильм будет называться «Спасенная».
С подбором актеров хлопот не было: все, с кем он подрабатывал в кафетерии, мечтали повертеться перед камерой в надежде, что их заметит кто-нибудь из профессионалов. Расходы по съемкам брал на себя университет. Трудности возникли было с исполнителем главной роли, поскольку чернокожих актеров было мало. В конце концов Тайрона сыграл повар и справился со своей задачей блестяще.
Натуру снимали в предназначенном на снос квартале, на месте которого собирались выстроить стадион. Фейерверк и салют в честь Дня Независимости прекрасно заменили фонограмму батальных сцен. В первый день съемок Дэнни, стоя перед своими актерами и объясняя им смысл сцены, окончательно поверил, что когда-нибудь станет режиссером.
«Спасенная» получила первую премию.
* * *
Довольно скоро после этого Милтон Шульц, прыткий и шустрый молодой человек из агентства «Фэймос Артистс», входивший в жюри, пригласил его на «интервью».
Дэнни пришел в дом на углу Биверли-Драйв и Уилшайр-Булевард загодя, поднялся на шестой этаж и стал ждать в приемной. Вокруг сидели, стояли, расхаживали молодые красавцы, сексапильные девушки и какие-то бородачи – писатели, как он догадался. Когда появился мистер Чарльз Гроссман, все взоры обратились к нему, хотя на улице никто не обратил бы на него внимания. Однако этот человек ничем не примечательной наружности – среднего роста, темноволосый, круглолицый – был одним из самых удачливых и влиятельных голливудских агентов. Не взглянув на тех, кто часами, а, может быть, сутками ждал встречи с ним, он прошел в кабинет и прикрыл за собой дверь.
– Мистер Деннисон, – раздался голос секретарши, – пройдите, пожалуйста, налево по коридору, последняя дверь.
У Милтона Шульца было пухлое лицо, украшенное реденькой бородкой, не делавшей его старше. Ему, наверно, было лет на пять больше, чем Дэнни. За очками в черепаховой оправе весело поблескивали маленькие глазки, и казалось, он еле сдерживается, чтобы сию минуту не выложить какой-нибудь забавный секрет. Когда он, встав из-за стола, пошел навстречу Дэнни, тот заметил, что на нем туфли на высоких каблуках и толстой подошве – ему явно не хватало роста: Дэнни рядом с ним казался просто гигантом.
– Мне понравилась ваша лента, – с места в карьер начал Шульц. – Сценарий сами писали?
– Сам.
– Сами поставили, сами продюсером были?
– Да.
– Великолепно! Мастерская работа! И берет за душу!
– Спасибо, – скромно ответил Дэнни.
– А сцена с девочкой – просто потрясающая. Сразу вспомнились все невинные жертвы нацизма. Я был глубоко тронут. Вы – еврей?
Дэнни почувствовал знакомую тяжесть под ложечкой.
– Нет… Но всегда восхищался этим народом и, как многие, ужасался тем страданиям, которые выпали на его долю.
– Ну, среди гоев таких, положим, немного, – пробормотал Шульц.
– Как вы сказали? Среди кого?
– Среди гоев. Ну, неевреев. В этом слове ничего обидного нет – с улыбкой пояснил Шульц.
Дэнни, глубоко вздохнув, ответил слабой улыбкой.
– Однако здесь, в Голливуде, еврейская тема успеха не имеет, залов не собирает. Тут другое нужно. – Он подмигнул и показал на фотографию пышногрудой девицы. – Одна из моих клиенток. Нужны такие, как у нее, или даже побольше.
Оба засмеялись. Шульц подвел Дэнни к кожаному дивану, перед которым на столике стояли шахматы.
– Играете?
– Нет, не приходилось.
– Вот это зря. Замечательная штука. Ну, это так, к слову… Скажите, что вы собираетесь делать?
Ответ у Дэнни был припасен заранее.
– Собираюсь снимать художественные фильмы.
Черные брови Шульца изогнулись, как два полумесяца.
– Вот как? Ни больше, ни меньше?
– Ну, я…
– Чтобы иметь право скомандовать «Мотор!», курсовой одночастевки мало.
Дэнни покраснел.
– Давайте-ка лучше начнем с телевидения.
– Придется ехать в Нью-Йорк?
– Нет, можно и тут посидеть. Я вас представлю одному из режиссеров Си-Би-Эс. Идет?
– Да, сэр, конечно.
– Да зови меня просто Милт.
– Хорошо, сэр. То есть, Милт.
Агент набросал несколько слов на листке бумаги.
– Вот его фамилия и адрес. Он тоже мой клиент, – потом чуть понизил голос. – Зашибает сильно. Он – из этих, из стариков. В последнее время стал что-то сдавать. Не тянет. Ему надо будет помочь. Понимаешь?
Дэнни кивнул.
– А я двух зайцев убиваю. Вытягиваю его работу и одновременно даю тебе шанс… Даже трех. И получаю от вас обоих, по десять процентов комиссионных. – Он расхохотался.
Дэнни тоже засмеялся, чувствуя, что попал в надежные руки.
* * *
Над массивной тяжелой дверью мигала красная лампочка и горело предупреждение: «НЕ ВХОДИТЬ!» Дэнни дождался, когда лампочка погаснет, и, быстро повернув ручку, оказался в гигантском, размером с авиационный ангар павильоне студии «Парамаунт», где шла съемка телефильма. Пока он пытался освоиться в сутолоке съемочной площадки, к нему подскочил долговязый белобрысый парень.
– Дэнни Деннисон?
– Да, сэр.
– Да какой там «сэр». Называй меня Слим, – рассмеялся тот. – Я ассистент режиссера – так изящно называется моя каторжная должность. Пошли!
Дэнни зашагал за ним мимо рабочих, ставивших декорации, актеров, репетировавших эпизод, разминавшихся у станка балерин, еще каких-то людей, толпившихся у кофеварки. Слим подвел его к сгорбившемуся над чашкой человеку на высоком стуле, по спинке которого шла надпись: «МИСТЕР ЭНДРЮ».
– Дэнни Деннисон.
Мистер Эндрю вздрогнул и обернулся. Потом снял темные очки и стал вглядываться из-под набрякших полуопущенных век в лицо Дэнни, словно вспоминая, где он мог его видеть раньше. Помотал головой, так что разлетелась полуседая грива волос, и, наконец, сказал:
– А-а! Тот паренек, которого Милт обещал прислать.
– Я очень рад, мистер Эндрю, что мне выпала честь работать вместе с вами…
– Раньше времени не радуйся, – прозвучал в ответ низкий хрипловатый голос.
Дэнни не знал, шутка ли это, и надо ли рассмеяться.
Эндрю, отвернувшись, наливал что-то из термоса в чашку.
– Ладно, еще поговорим. Пока держись за Слима.
Они отошли, и Слим ободряюще улыбнулся Дэнни:
– Он отличный малый и большой режиссер. Был… К нам он перешел из «Лондон-Филмз».
– Ах, вот почему он пьет столько чая!
– Чая? – хмыкнул Слим. – Н-да, он без чая жить не может. – И сейчас же закричал в глубину павильона: – Массовка, по местам! Музыканты, выдвиньтесь!
Шумная толпа двинулась к съемочной площадке, превратившейся в ночной клуб. Вспыхнули юпитеры. Слим взглянул на Эндрю, и тот, отхлебывая из чашки, кивнул. «Внимание! – завопил Слим. – Камера! Мотор!» Из динамиков грянула танцевальная музыка, все заплясали, музыканты самозабвенно имитировали игру на своих инструментах. Потом музыка резко оборвалась, но актеры продолжали ритмично двигаться в такт неслышной мелодии. Двое актеров, исполнявших главные роли, начали разговаривать, повышая голос, чтобы заглушить беззвучную музыку. Слим подал сигнал, и она раздалась снова. Потом он глянул на Эндрю и крикнул «Стоп!» Танцующие застыли. «Дубль пять. Снято!» Статисты, шумно переговариваясь, покидали площадку.
Слим с видом заговорщика наклонился к Дэнни:
– У нас на телевидении считается: не то хорошо, что хорошо, а то, что быстро. – Он кивнул на Эндрю, все еще сгорбленного над чашкой. – Он выдающийся режиссер, но ужасно копается. Поэтому ты оказался здесь.
После съемок Дэнни следом за постукивавшим тростью по плитам пола Эндрю направился в его кабинет. Там режиссер усадил его и предложил виски, которое составляло большую и лучшую часть содержимого термоса. Когда они выпили, Эндрю спросил:
– Паренек, чем ты намерен заниматься?
– Снимать кино, сэр, игровое кино.
– Сначала надо овладеть ремеслом. Те, кто сегодня хорошо пишет и снимает для телевидения, завтра будут делать игровое кино.
– Вы полагаете, сэр?
– Я в этом уверен. – Он снял темные очки и протер стекла рукавом. – Студийные дурни в грош не ставили ТВ, когда оно появилось, а потом заметили, что каждый вторник по вечерам город вымирает и в кинотеатрах пусто.
– А где же зрители?
– А зрители сидят по домам и смотрят очередную серию по «ящику». Джек Уорнер, от большого ума, запретил тем звездам, что паслись на его лугах, сниматься для ТВ. А теперь он запускает по три сериала одновременно. Телевидение – это восхитительная штука. Все дело портят те, кто нами вертит.
– То есть, телекорпорации?
– Да нет… они мало что решают.
– А кто ж тогда?
– Рекламодатели. Спонсоры. Вот сейчас, например, у нас спонсор – табачная фирма. И хочешь верь – хочешь нет, мне приказано, чтобы все положительные герои в кадре курили, а злодеи нет. Ну, что ты вытаращился на меня? Злодей не должен курить хорошие сигареты. – Он хрипло расхохотался. – А вот тебе история похлеще. Когда делали сериал о Нюрнбергском процессе, спонсор – некая газодобывающая компания – наложила запрет на слово «газ». А? – От смеха Эндрю согнулся вдвое. – Весь фильм был про то, как евреев убивали в газовых камерах, а слово «газ» произносить было нельзя. Нет, как тебе это? – Он вдруг оборвал смех. – Ну, теперь понял, кто нам гадит?
Дэнни молча сделал еще глоток.
– И все еще хочешь лезть в эту помойку?
– Да, сэр.
– Большую глупость делаешь. Ну да ладно, переубеждать тебя уже поздно. – Он звучно отхлебнул виски. – Вот смотри. Это наш следующий эпизод. Прочти этот кусок в сценарии и поработай с актерами.
– А что я должен буду делать?
– А что хочешь. Пройди с ними роли – может, что-нибудь подскажешь. Ну что, берешься?
– Берусь! Берусь, мистер Эндрю!
– Ну, тогда все! Свободен! Можешь бежать к своей красотке – заждалась, наверно.
– Да нет, меня никто не ждет. Мне так интересно разговаривать с вами.
Мистер Эндрю, сощурясь, оглядел его:
– Тебе сколько?
– Двадцать два, сэр.
– Эх, я в твои годы… – Он покрутил головой с мечтательной улыбкой. – Все, проваливай отсюда!
Дэнни нравилось работать с актерами. Поначалу они стеснялись, но постепенно, подражая вдумчиво-неторопливой манере Эндрю, он сумел завоевать их доверие. Они видели его одаренность и были благодарны за помощь.
А он проникался все большим уважением к режиссеру. Старик нравился ему: Дэнни мог сколько угодно слушать его бесконечные воспоминания о работе в театре, его мысли о великой литературе.
– Эй, паренек, откуда это: «…так всех нас в трусов превращает мысль и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодьи умственного тупика»?
– «Гамлет», кажется?
– Верно. «Гамлет». Классика. Все стоящие вещи в английской литературе написаны, и давным-давно.
Когда Эндрю доставал новую бутылку, Дэнни старался завершить разговор. Он тревожился за него – Эндрю все чаще терял над собой контроль. Случалось, ему было лень возиться с термосом и он пил прямо из горлышка, поставив бутылку в бумажный мешок.
Подружился Дэнни и со Слимом: они сработались и часто обедали вместе. Мистер Эндрю проводил обеденный перерыв за бутылкой, не покидая режиссерского кресла. Но однажды, вернувшись в павильон, они обнаружили, что его нет.
– Разыщи его, я пока все приготовлю к съемке, – приказал Дэнни Слиму.
Тот появился через несколько минут в полной растерянности.
– В стельку. Не могу его поднять.
Режиссер в полубессознательном состоянии лежал грудью на своем столе, и попытки привести его в чувство ничего не дали.
– Делать нечего, Дэнни: веди съемку, пока он не очухается.
– Я не могу.
– Надо. Иначе мы выйдем из графика.
– Да это я понимаю, но ведь режиссер картины – мистер Эндрю.
– Режиссер? Ты посмотри на него, на режиссера этого.
Дэнни взглянул на человека, к которому уже успел привязаться.
– Вот что, Слим, давай-ка его все-таки поднимем и доведем до его кресла.
– А что толку?
– Может, если он дойдет и окажется на рабочем месте, хмель выскочит.
Слим неохотно двинулся следом за Дэнни. Вдвоем они ухватили Эндрю под мышки, поставили на ноги и, поддерживая с обеих сторон, через боковую дверь втащили в павильон, усадили в кресло. Казалось, что взгляд за темными очками стал более осмысленным. Дэнни потряс его за плечо.
– Мистер Эндрю!
В ответ раздалось невнятное бормотание. Съемочная группа стояла в ожидании.
– Пожалуйста, потише! – в мертвой тишине крикнул Слим.
– Хорошо, сэр! – громко сказал Дэнни режиссеру и с улыбкой повернулся к группе. Глубоко вздохнул и начал:
– Леди и джентльмены, у мистера Эндрю острый ларингит, и он… будет передавать мне указания шепотом, а я, так сказать, донесу их до вас.
Слим уставился на него в недоумении. Дэнни заговорил громче и уверенней:
– Итак, мистер Эндрю желает начать с того эпизода, Джо, когда вы входите и видите, что ваша жена плачет. Внимание! Тишина на площадке! Аппаратная?
– Готова!
– Камера?
– Готова!
– Мотор!
– Сцена семь, дубль первый! – щелкнул хлопушкой ассистент оператора.
Слим подмигнул Дэнни, который делал вид, что слушает раскинувшегося в кресле режиссера.
Все шло гладко до самого конца съемки, когда Эндрю приподнялся и что-то забормотал.
– Что вы говорите, сэр? – наклонился к нему Дэнни.
– Я говорю, что ты молодец.
* * *
К концу дня Дэнни был совершенно измотан. Слим подошел к нему, обнял за плечо:
– Ну, брат, не знаю, как мы это вытянули. Ты – гений! Я думал, меня в психушку свезут.
– Он оклемался к концу, ты видел?
– Да, когда все уже отсняли. Ты его спас от очень крупных неприятностей.
Дэнни, измученный и счастливый, присел на стул и сейчас же вскочил от телефонного звонка, прозвучавшего в пустом павильоне нестерпимо резко. Это был Милт Шульц.
– Старому дурню собираются дать коленом под зад.
– О чем ты? Я не понимаю…
– Отлично понимаешь.
– Мистеру Эндрю нездоровилось… Но сейчас он чувствует себя прекрасно.
– Прекрати, ты не на того напал. От него уже давно мечтали избавиться. Всем известно, что произошло сегодня на съемках. Ты спас положение, и с тобой заключат контракт.
– Но если его уволят, он никогда больше не найдет работу! Это убьет его.
– Дэнни, разве может здоровый крепкий парень быть таким слюнтяем и размазней?! Соберись! Ощетинься!
– Но если он бросит пить?!
– Он никогда не бросит пить.
– Но позволь мне хотя бы попытаться… уговорить его…
– Ей-Богу, я тебя не понимаю. Ты хочешь быть режиссером или нет? Решай, – и Шульц дал отбой.
Дэнни, с посеревшим от усталости и огорчения лицом, бросился в кабинет Эндрю и ворвался туда без стука.
– О, это ты, паренек, я тебя ждал. Садись, выпей.
– Я не хочу пить, мистер Эндрю, – это прозвучало так, что режиссер на секунду задержал горлышко бутылки над стаканом, но потом спокойно наполнил его и поднес к губам. В эту минуту Дэнни схватил его за руку. – Не надо! Пожалуйста, не надо! Вы должны бросить пить!
Старик горько рассмеялся вместо ответа.
– Прекратите пить! – выкрикнул Дэнни ему в лицо.
Эндрю откинулся в кресле и снизу вверх взглянул на возвышавшегося над ним Дэнни.
– Хороший ты парень, – наконец сказал он. – И я тебя люблю. Но с тем же успехом ты мог бы выйти на берег моря и сказать приливу: «Прекрати!» – и он залпом выпил свой стакан до дна.
Дэнни стоял над ним, чувствуя свою полнейшую беспомощность и не зная, что сказать. А когда режиссер налил себе следующую порцию, медленно двинулся к дверям. В этот вечер он в последний раз видел мистера Эндрю живым. Наутро его изуродованное тело полиция нашла в машине на Сансет-Булевард – она врезалась в столб и перевернулась.
* * *
Дэнни долго еще не мог руководить съемкой, когда позади стоял пустой стул мистера Эндрю. Никто никогда не садился на него.
Он был рад, что Слим остался в группе. Они понимали один другого без слов и, казалось, читали мысли друг друга. Если что-нибудь не ладилось на площадке, они начинали острить и дурачиться.
Однако лучшим другом Дэнни стал Милт Шульц, хотя они были полной противоположностью друг другу. Милта невозможно было вывести из себя. Он был грубоват и бесцеремонен, но честен и прям. Он гордился тем, что его юный клиент так быстро завоевывает себе известность в мире телевидения, и часто приглашал его к себе отведать еврейских блюд. Дэнни же бывал у него изредка и сидел недолго: слишком много давно похороненных воспоминаний пробуждали в нем эти вечера.
* * *
Дэнни нажал кнопку звонка, слыша, как из квартиры доносятся звуки гаммы: это Кэти, восьмилетняя дочка Милта, барабанит по клавишам. Упорству этой девочки можно было позавидовать.
Жена Милта, Сара, красная от жара плиты, открыла ему дверь, вытирая руки о передник в оборочках на крупных бедрах, немилосердно стянутых светлыми брючками на два размера меньше. Она как всегда чмокнула Дэнни в щеку и произнесла обычную в таких случаях фразу:
– Входи, входи, Дэнни. Сегодня наконец ты поешь как человек – без всяких гойских штучек! Надо тебя немножко откормить. Извини… – и она скрылась на кухне, откуда доносился обычный аромат жареной куриной печенки, картофельных оладьев и бульона с фрикадельками из мацы.
Милтон сидел, напряженно уставившись на шахматную доску.
– Как раз вовремя, – произнес он, не поднимая головы.
Его семилетний сын Джонатан сидел напротив, и на лице его было скучающее выражение игрока, знающего исход партии.
– Мат, – сказал он, небрежно передвинув слона.
– О, Боже, опять он выиграл! – Милт встал и пожал Дэнни руку. – Ну-ка, сыграй с ним.
– Да я же не знаю, как ходить…
– Ничего-ничего, Джонатан тебе подскажет, – Милт уже усаживал его на свое место.
Дэнни, решившись не обижать хозяина, сделал несколько ходов пешками, а потом двинул вперед слона.
– Ну как? – улыбнулся он Джонатану.
– Глупо, – поморщился тот.
– Ход некорректный, – не слишком сурово укорил его и Милт.
