Текст книги "Час, когда придет Зуев"

Автор книги: Кирилл Партыка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Кирилл Партыка
ЧАС, КОГДА ПРИДЕТ ЗУЕВ

Может быть, тот лес – душа твоя,

Может быть, тот лес – любовь моя,

Или, может быть, когда умрем,

Мы в тот лес направимся вдвоем.

Н. ГУМИЛЕВ. Лес.

Каннибализм – крайняя форма агрессивных действий… предельное выражение несправедливости…

А. ШОПЕНГАУЭР. Мир как воля и представление.

Пролог

…Он прошел в больничное отделение, не снимая пальто. Дежурная медсестра сердито глянула на него, но, узнав, улыбнулась.

– Петр Яковлевич в ординаторской.

Врач, склонившийся над историями болезни, повернул голову навстречу посетителю, встал. Они обменялись рукопожатием.

– Как она?

– Без изменений. По-прежнему в коме. Делаем все, что в наших силах.

– Послушайте, – сказал он, усаживаясь в кресло. – Я плачу приличные деньги. И имею право знать перспективы.

– Имеете, – согласился врач. Он присел напротив.

– Что с ней происходит? Не стесняйтесь, можете рассчитывать на любую сумму.

– При чем тут деньги?! – поморщился врач.

– Я имею в виду любые, самые дорогие препараты, любые средства. Без ограничений.

Врач потер лоб.

– Средства… Надо знать, от чего.

– А вы до сих пор не знаете? Интересно.

– Хорошо, – сказал врач, помолчав. – Давайте назовем вещи своими именами. Что у нее в анамнезе? Острая интоксикация и реакция на это внутренних органов. Сердце, печень… Ну, вы понимаете. Слава богу, что успели вовремя, лечение было эффективным…

– И что? – нетерпеливо перебил он.

– Сейчас она фактически здорова.

– И при этом в коме?

– Да. И мы не можем понять причину.

– А то, что с ней сотворили те ублюдки, вы в расчет не берете?

– От тех последствий она давно оправилась. В физическом смысле.

– Ей нужен психиатр?

– Сперва ее нужно вывести из комы. А потом решать остальные проблемы. И они не в моей компетенции.

– Послушайте, доктор, – сказал он. – У вас ведь должны быть какие-то соображения. Мне важно, что вы думаете. Лучшего специалиста я вряд ли найду. Я должен знать всё. Не беспокойтесь, при любом исходе я не стану ловить вас на слове.

Врач снова умолк, потом налил в стакан минералки.

– Хотите?

Он отрицательно качнул головой. Врач сделал несколько глотков.

– С точки зрения медицины, я ничего нового вам сообщить не могу. У нее нормальный пульс, давление, дыхание. По показателям она просто спит.

– Спит?!

– Но разбудить ее невозможно. Поэтому мы говорим о коме. Хоть, в сущности, комой в полном смысле это не является.

– И чем же это является? Летаргия?

Врач пожал плечами.

– Нет, не летаргия. Другая симптоматика. Но, если вы так настаиваете… Могу предложить метафору. Я бы сказал – ее душа… как бы отлучилась из тела, не покинув его насовсем. Вы верите в существование души?

– Это не важно. По-вашему, душа вернется?

Врач усмехнулся.

– Да, вопрос… Он, скорее, по части небесной канцелярии.

Он тоже скривил подобие улыбки.

– Там, к сожалению, у меня своих каналов нет. Так что, доктор, на вас вся надежда…

Его прервали на полуслове. В ординаторскую сунулась сестра.

– Петр Яковлевич!

– Я занят.

– Извините, но…

– Что?

– Больной… нет в палате.

– Какой больной? – спросил врач, вставая.

Но они оба сразу догадались, о ком идет речь. …После получасовой суматошной беготни врач сказал охрипшим голосом.

– Простите, но я обязан вызвать милицию.

– Послушайте, – начал он. – Вы знаете, чем это может для вас обернуться?!

– Не пугайте, – раздраженно отмахнулся врач, отбросив непоколебимую вежливость.

– Как это могло произойти?! Она не способна передвигаться, и ее никто не похищал, мы только что убедились! Я полагал, что в оплату лечения входит безопасность пациента.

– Входит! И что вы от меня хотите? Да, у нас не дешевые услуги. Но, в данном случае, не разделяю ваших претензий. Персонал действовал строго в соответствии с правилами. …По вызову явились двое в штатском. Он узнал одного и поморщился. Хоть причины для недовольства не было никакой. Именно этот опер поймал тех, кого он ненавидел сейчас больше всего на свете. Она, несмотря на свое состояние, даже оживлялась при его имени. Капитан Сергей Репин. Ну, посмотрим, как он отличится на этот раз…

Впрочем, он понимал, почему злится на опера. Просто Репин не походил на тех, с кем привык иметь дело он. Хмурый, иногда попахивающий перегаром, непочтительный и… упертый, как баран. Он лез в чужую жизнь, куда ему, простому менту, хода не было. Он не соблюдал пиетета, общепринятых неписаных правил, ему вообще, кажется, на все было наплевать.

Рослый капитан поманил его. Он поморщился, но подошел, не подавая руки.

– Слушаю.

– Это я вас слушаю. Вы видели ее, когда пришли сюда?

– Я уже все объяснил вашему коллеге. Как я понял, вы ни к чему так и не пришли?

– Не пришли, – кивнул Репин. – Пока. Но мы постараемся. У меня к вам другой разговор.

– Я позвоню адвокату.

– Зачем? Это не допрос.

– Я могу не отвечать?

– Можете. Но я ни о чем не спрашиваю… Кто-то добивается освобождения под залог арестованных по делу вашей жены.

– Вот как? Интересно. И их отпустят? Я буду жаловаться.

– Разумеется.

– И что за радетель у них объявился?

Капитан пожал плечами.

– Не светится. Действует через защитника. Следователь прокуратуры артачится, но для радетеля сумма залога значения не имеет. Я думаю, для него суммы вообще не имеют особого значения. А также – в казну заплатить или в чей-то карман.

Следователь – парень нормальный. Но карман и повыше может найтись. И отпустят их, как миленьких.

– Что же вам надо от меня? Что вообще за чушь! – Он не сдержался и выругался. – Они же простая шпана, даже не бандиты, а так, мразь. Кто станет их выручать?

Репин опять усмехнулся.

– Я бы спросил: не кто, а для чего?

– И…

– Ведь залог – это ваша затея.

– Что вы плетете?!

– Знаете, – сказал Репин, – я понимаю, они испоганили вашу жизнь. Я вам сочувствую, правда. Если их освободят, и они бесследно исчезнут… не в смысле – сбегут, а их надежно зароют, я переживать не стану. Я, может, и сам бы так поступил. Но должен предупредить. Если так случится, я за вами приду. Без удовольствия, но обязательно. Так что подумайте хорошенько.

– Слушай, капитан, – сказал он, зло прищурясь. – Не многовато на себя берешь? Ты соображаешь, с кем говоришь? За слова отвечать готов?

Репин степенно поднес руку ко лбу в пионерском салюте.

– Всегда готов. Я тут в командировку еду на периферию. Но я скоро вернусь.

– Подождите, – сказал он Репину уже в спину. – Вам, что, больше всех надо? Вы отлично сработали, когда их нашли. Денег брать не захотели – ваше дело. Теперь жену мою поищите. Это же просто черт знает, что! Не могли ее выкрасть, и прогуляться она не вышла. Летающих тарелок тоже никто не заметил. Разберитесь.

Как раз для вас задачка. Что вы лезете в то, что вас не касается?

Капитан обернулся.

– Вы муж потерпевшей? Вот им и оставайтесь. И не надо никаких превращений.

– Я вам что, оборотень?!

Репин хохотнул.

– Так они же обычно в погонах. А на самом деле их не бывает.

Глядя, как капитан удаляется по коридору, он потер подбородок.

Она никогда не слушала его. Деревенская девчонка, бестолковая и упрямая! Оттого с ней это и случилось. И что теперь делать? Так и жить, ловя спиной глумливые взгляды? Еще не хватало суда с кретинами-присяжными и сплэшами в газетах.

Подонки должны были просто исчезнуть. Но капитан опять влез, куда не следует..

Он ведь, в случае чего, может на самом деле прийти, с него станется.

Но куда же она все-таки, черт возьми, подевалась?!

Часть первая. ПО ЭТУ СТОРОНУ

1

В тот вечер с Алексеем Волиным приключилась неприятная и глупая история, в которой, если разобраться, от начала до конца был виноват он сам…

Все началось с того, что Алексей Александрович, рослый, видный мужчина сорока лет, занимаыший в краевом «Киновидеообъединении» небольшой руководящий пост, неожиданно стал обладателем приличной по его меркам суммы. Деньги возникли из ничего, по-другому и не скажешь. Возможно, именно это и привело к скверным последствиям.

Алексей Александрович не был корыстным человеком. Бедствовать он не бедствовал ни в прежние, заунывные, ни в нынешние, развеселые времена, всегда руководствовался принципом: не жили богато и не фиг начинать, а на жизнь ему хватало.

Их контору, которая, сотрясаясь и подпрыгивая на ухабах новейших времен, проделала путь от заурядного «Кинопроката» до многозначительного «Киновидеообъединения», постоянно лихорадило. Во-первых, никто толком не мог понять, что это объединение объединяет: не то лихих видеопиратов с сонными билетершами в оставшихся кинотеатрах, не то директора и его ближайших приспешников с какими-то замысловатыми личностями, никакого отношения к «обкиношиванию» населения не имеющими.

Во-вторых, с кадрами объединения постоянно происходили мало объяснимые и чрезвычайно нервирующие сотрудников метаморфозы. Кадры то судорожно сокращались, как ножка моллюска в момент опасности, то вдруг ни с того, ни с сего буйно разрастались и до отказа забивали тесные помещения старого одноэтажного здания, будто накипь проржавевшую трубу отопления. В результате большинство сотрудников, смысливших в киноискусстве и кинобизнесе, оказалось не у дел и принялось торговать заморскими товарами.

В-третьих, ни на что, кроме зарплаты руководителей, не было денег со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Имелись также в-четвертых, пятых и сто двадцатых.

Однако в соответствии с логикой, широко представленной в фильмах режиссера-бунтаря Жана Люка Годара, объединению вдруг ни с того, ни с сего выделили новое помещение. (Впрочем, как позже выяснилось, абсурдное на первый взгляд решение было вовсе не таким уж абсурдным, а давно и тщательно пробивалось в соответствующих инстанциях директором, которого киноработники за глаза величали Главковерхом по причине не склонного к либерализму нрава.) Несмотря на неизбежную в таких случаях кутерьму и неразбериху, переезд в новый офис – четырехэтажное здание из стекла и бетона – состоялся благополучно и без проволочек. Сотрудники, после очумелого блуждания по необъятным, гулким помещениям, наконец освоились и начали присматривать кабинеты по вкусу, полагая, что в таком дворце хватит места для того, чтобы всем разместиться с комфортом.

Но надежды эти не оправдались, так как Главковерх решил по-своему. Кое-кто из начальства персональный кабинет все же получил, но основная масса киночиновников была уплотнена и скучена, как и в прежней одноэтажной развалюхе, что неминуемо вызвало брожение умов и глухое роптание.

Тем временем в кабинет Главковерха зачастили те самые, уже знакомые многим личности, соотносящиеся с кинофикацией, как верблюд с театром пантомимы, а вскоре дюжие парни в «адидасах» и пьяноватые мужики в спецовках поволокли на пустующие этажи роскошную офисную мебель, диковинную электронную «оргтехнику» в ярких коробках, ковры и даже необтесанные каменья для устройства декоративных прудиков и фонтанчиков. Грянул металл, полыхнула электросварка, и многие помещения отгородились от мира острожными решетками и снарядоустойчивыми дверьми, на которых запестрели замысловатые вывески. Со знакомыми по школьно-институтскому курсу английского «трейдами» и «лимитедами» Волин еще как-то мирился, но, проходя однажды мимо двери с надписью ЗАО «Аллос», не выдержал и бросил сонному охраннику:

– Вы уж припишите в начале букву эф, чтоб всем все было ясно.

Охранник глянул на Алексея Александровича недоуменно и зверовато и ничего не ответил.

Разгадав коварный замысел директора, сотрудники от глухого роптания перешли к склочному гундежу, чреватому кляузами и налоговыми проверками. Но мудрый и решительный Главковерх немедленно созвал совещание, на котором объявил притихшим подчиненным, что тот, кто желает получать жалование в размере пары-тройки установленных родимой властью минимальных зарплат, может продолжать раздувать пожар революции. А заодно пусть присматривает и новое место работы. Прочие же в обиде не останутся. Вопросы есть?..

На этом три четверти конфликта были исчерпаны, а на оставшуюся четверть директору было наплевать. К тому же слово свое он сдержал.

Со временем фирмачи не только сжились с кинопрокатчиками, но кое в чем и сдружились. Волин (он все же получил хоть и скромный, но отдельный кабинет) стал замечать, как иные его коллеги время от времени воровато исчезают за бронированными дверьми или шушукаются по закоулкам с лощеными клерками, а потом ведут по телефонам приглушенные переговоры, в которых мелькали непонятные Алексею Александровичу слова: сертификат, растаможить и им подобные.

Некоторые молодые сотрудницы по окончании рабочего дня больше не брели под проливным дождем или палящим солнцем к запруженной народом остановке троллейбуса, а погружались в кожаные недра сверкающих «джипов» и в компании их владельцев уносились в неизвестном направлении.

Те, кто вел дружбу с «арендаторами», стали лучше одеваться, у них завелись деньжата.

Волин никак не реагировал на этот процесс «классовой диффузии». В сущности, ему было наплевать. Попав в «контору» сразу после окончания гуманитарного вуза, он всерьез увлекся волшебным искусством синема и на протяжении без малого двадцати лет работы все остальное его почти не касалось. Волину доставляло огромное наслаждение погружаться в творимую экраном симфонию формы, цвета и звука, проникающую в тайники его души то нежно и едва ощутимо, как вечерний ветерок в открытое окно, то словно пальцы хирурга в рассеченную скальпелем плоть. Он подолгу носил в себе разбередивший его сердце фильм, продолжая жить им и наслаждаться, словно привкусом недавно выпитого хорошего вина. Волин даже не пытался скрыть от себя, что тот, экранный, мир ему ближе и родней, чем реальный, порой напоминающий не мускатель, а «вермут розовый», шиш с полтиной бутылка. Но и с кинопрокатовской рутиной он мирился безропотно, работал на совесть, приобрел немалый опыт, избегал склок, не штурмовал служебную лестницу, и все это в совокупности уберегло его от грянувших сокращений.

По складу своему Алексей Александрович был скорее домосед, чем гуляка, любил хорошие книги, непрочь был посидеть перед «ящиком», когда передавали что-то стоящее, а не орали и не кривлялись. Пил в меру, хотя в последнее время мера эта становилась несколько щедрее, чем обычно. Будучи женат, не чурался и «приключений», свято однако следуя принципу: покой и благополучие семьи превыше всего. А потому избегал долгих и душераздирающих романов.

Так Волин жил всегда, тщательно оберегая свой сложившийся за десятилетия уклад от всяких внешних воздействий и потрясений. Но в последние годы это давалось ему все труднее.

И еще это тайное мучение, о котором никому не расскажешь, даже жене, потому что она может посчитать тебя трусом и неврастеником, а то и кем-нибудь похуже. (Их супружество и без того не назовешь безоблачным.) Эти проклятые ночные страхи, сперва заявившие о себе лишь легкой тревогой и подавленностью во время неурочных пробуждений, но постепенно превратившиеся в еженощную пытку, выворачивающую душу.

Из-за этих тайных страхов Алексей Александрович стыдился самого себя, понимая, что просто переутомился, зациклился на всякой ерунде, отравляющей жизнь. Он перепробовал много средств: от аутотренинга до рюмки коньяка перед сном, но ничего не помогало. Волин полагал, что свежая, основанная на духовной общности связь с женщиной могла бы помочь ему, переключить психику, высвободить подавленные комплексы, несомненно, лежащие в основе идиотской фобии.

Но такой связи у Волина никак не случалось.

Днем о своей напасти он почти забывал.

Он никогда не ввязался бы ни в какую авантюру, если бы приглянувшаяся ему сотрудница однажды, в ответ на предложение поужинать в кафе, не смерила его насмешливым взглядом.

– Вы это про что, Алексей Саныч? Какие нынче кафе? В забегаловки порядочные люди, вроде нас с вами, не ходят, а в приличном заведении вы всю зарплату за вечер оставите. Я такого свинства позволить себе не могу.

Не исключено – дамочка была из тех, что уезжали после работы не на троллейбусе, а Волин этого не учел.

Алексея Александровича словно обожгло. Он кое-как обратил в шутку возникшую неловкость, но от мерзкого ощущения не мог избавиться даже в последующие дни, все пережевывал и пережевывал пустяковый, в сущности, эпизод, пока не пришел к окончательному выводу, что взлелеянная им жизненная гармония определенно дала трещину и ночные страхи – лишь одно из проявлений возникшего раздрая.

Волин по привычке собрался было углубиться в анализ противоречий между собственным восприятием и объективным состоянием мира, но вместо этого неожиданно чуть не выпалил вслух: «Если ты такой умный, то почему не богатый?!» И тут же поморщился. Вот, оказывается, к чему все свелось. Оч-чень возвышенный мотив!

Но если взглянуть с другой стороны… Устраиваются же люди! Зарабатывал бы побольше – и с Лариской, с женой, тех безобразий бы на работе не приключилось.

Не цеплялась бы за место. И эту фифу взял бы и сводил в японский ресторан. Хотя на кой черт она ему, такая… Ну, не эту, так другую, какую надо. Что толку, что часами способен рассуждать о нюансах неореализма? А работа – чуть не на побегушках. Зарплата – едва концы с концами свести. Отдельный кабинет вот дали.

И что толку? Сколько можно прятать голову в песок? Знакомьтесь – Волин Алексей, мелкий чиновник, серая мышь! «Илиаду» и «Божественную комедию» перечитывает не по обязанности, а удовольствия ради, но это на лбу не написано. А написано на лбу: …гражданин, ваш билет? …как так – не успели взять?! ..пятую остановку едете!

Ехал «зайцем» вполне осознанно и нечего отпираться. Себе-то самому зачем врать?

И вдруг как-то не очень связно подытожилось: жил бы по-другому, может, и страхи по ночам не мучили.

Дело, конечно, было не в неудачной попытке ухлестнуть за короткой юбчонкой.

Давно что-то копилось, зрело. Такое случалось и раньше – томление, недовольство собой. Но тогда от подобной напасти удавалось улизнуть, юркнуть в привычный мир книжных и экранных иллюзий.

А теперь не получалось, хоть убей! Реальный мир слишком изменился, сделался горластым и нахрапистым настолько, что под его напором все опаснее прогибались и потрескивали стенки уютного Волинского мирка.

Сказать по правде, Волин сам не мог объяснить, чего ему нужно. Шикарные женщины и машины привлекали его, но не на столько, чтобы их отсутствие могло отравить жизнь. Быть может, ему просто требовалось восстановить ощущение состоятельности собственного «я», которое все более размывалось беспощадным потоком дней и событий.

Так или иначе, назрела необходимость каких-то перемен.

И когда Волин, спустя несколько дней, столкнулся в вестибюле с коммерсантом Костей, все случилось само собой…

С Костей они познакомились случайно, когда тот во время ужасного ливня милосердно распахнул дверцу своей «хонды» и поманил подпрыгивающего среди луж Волина. По дороге они разговорились. О своей деятельности Костя – он сам так представился случайному попутчику – распространяться не пожелал, зато выяснилось, что Поля Элюара он не считает французским кутюрье; несмотря на занятость, недавно перечитал Фолкнера, отложив для этого Бориса Пильняка, а попсе предпочитает хард-рок, Шнитке и Бетховена. Когда же Костя заговорил о психоделической эстетике Квентина Тарантино, Алексей окончательно обалдел и проникся уважением к этому «новому русскому».

Как выяснилось, Костя ушел в коммерцию с четвертого курса того самого вуза, который без малого двадцать лет назад окончил Волин. Обучение стало платным, не по карману Костиным родителям.

– Теперь деньжата есть, а времени учиться нету, – хохотнул новый знакомый.

Они понравились друг другу. Костя в своем бизнесе вертелся волчком и было ему не до общения. Может, именно поэтому он всегда расцветал улыбкой, когда сталкивался с Волиным в вестибюле или замечал его в буфете. Поговорить удавалось урывками, но Костя явно наслаждался этими скоротечными беседами, а Волин будто подпитывался от парня молодой энергией.

Иногда Костя, не любивший распространяться о своей работе, все же ронял несколько фраз, по которым Волин все больше убеждался, что перед ним не «хапок», спешащий сорвать куш в смутное время, а человек с обширными, но отнюдь не несбыточными планами. «Побольше бы таких, – с теплотой думал Алексей. – А то ведь не предприниматели, а мафия сплошная».

Волин белой завистью завидовал стремительности Костиных движений, его спортивному сложению. Косте было лет двадцать пять, не больше. Сам Волин, хоть и выглядел еще «на все сто» со своей пышной, чуть седеющей шевелюрой, породистым лицом и внушительными плечами, уже чувствовал: начинает грузнеть, в мышцы просачивается дряблость… да мало ли что еще?! А заставить себя заняться хотя бы бегом у него не хватало духу.

Несколько раз они договаривались посидеть где-нибудь вечерком, но Костин бизнес, кажется, начисто исключал такую возможность. И все же их связывала почти дружба, пусть и в несколько усеченном варианте.

В очередной раз случай свел их в буфете.

Не дослушав смущенного бормотания Волина: …как-то бы подзаработать …другие, вон, умудряются… я бы мог в свободное время – Костя понимающе взглянул на него и по-деловому спросил:

– Сколько надо-то?

– Нет, – вскинулся Алексей, словно боясь, что ему подадут милостыню, – я – именно заработать! Сколько получится.

Костя посидел минуту в раздумье. Наконец сказал с едва заметной усмешкой:

– Заработать – это да. Это дело такое…

Он, кажется, еще разбирался и в психологии.

– Штуку баксов найдете? – Костя принял деловой вид.

– Постараюсь, – не очень уверенно ответил Волин.

– Приносите, что-нибудь придумаем. Ну, мне пора. – Костя поднялся из-за стола.

Обойдя знакомых, Волин через неделю с миру по нитке собрал необходимую сумму и подрагивающей рукой вручил ее коммерсанту. (Парень, конечно, неплохой, но когда до денег доходит – ох, как люди меняются!) Костя, пряча деньги в карман куртки, коротко и непонятно пообещал:

– Я зайду.

Через месяц, когда Алексей уже пребывал в тихой панике от мыслей о предстоящих объяснениях с кредиторами, Костя вежливо постучался в дверь его кабинета. Он, точно, разбирался в психологии, потому что, присев к столу, не стал заводить привычных разговоров на отвлеченные темы, а сразу деловито полез в тот же самый карман фирмового кожана, извлек из него тугую пачку ассигнаций и аккуратно положил ее перед Волиным.

– Что это? – глупо спросил Алексей, разглядывая банковскую упаковку.

– Ваш процент от вклада, – улыбнулся Костя.

Волин помолчал, пересиливая невесть откуда взявшуюся неловкость, наконец поинтересовался, скрывая замешательство:

– Это делается так просто? Вложил одну сумму, получил другую…

– Это делается не просто, – опять усмехнулся Костя. – Надо уметь вложить. Надо, чтобы деньги поработали. А то вложишь одну, а не получишь никакой.

«Спекульнул ты, вот и вся работа», – неожиданно с неприязнью подумал Волин и даже испугался. Действительно, деньги меняют людей. Не успеешь глазом моргнуть, как они тебя поменяют.

Алексею стало совестно.

Костя продолжал улыбаться.

– Может быть, все-таки что-то от меня требуется? Поучаствовать, так сказать… – кося взглядом, спросил Волин.

– С пользой потратить – вот что требуется, – хохотнул Костя, но, помедлив, добавил с какой-то особой интонацией: – Это занятие не для вас. У вас совсем другая заданность. Не морочьте себе голову. Рад был помочь. Если что, обращайтесь.

Волин так и не решил, как отнестись к Костиному замечанию, окончательно смешался и испытал огромное облегчение, когда за коммерсантом закрылась дверь. Хоть убей, было в происшедшем что-то обидное для Алексея Александровича. Все равно выходило: умный-то ты умный… Но копаться не хотелось. Другая появилась забота.

Свалившиеся с неба деньги, хоть и не бог весть какие, вывели Алексея Александровича из равновесия. Запершись в кабинете, он пересчитал купюры.

Позвонив, уточнил курс доллара, отделил сумму на покрытие долга. Все равно неплохой навар. В конторе за такие деньги пахать и пахать.

До конца рабочего дня он сидел сам не свой, прикидывая, что из необходимого им с Лариской теперь можно приобрести. Дробить сумму по мелочам жалко. А на какую-нибудь серьезную покупку обязательно недостает. Можно, конечно, призанять или сэкономить. Но потом тянись из последних жил… Нет, сволочная все-таки штука деньги. Нет их – плохо, а есть – не лучше! Они же, проклятые, должны человеку радость приносить!

К вечеру, слегка успокоившись, Волин решил, что «навар» домой пока нести не стоит. Пусть улежится, обдумается.

А вот обмыть бы это дело неплохо. Алексей позвонил Лобанову, но того где-то носило. Жаль…

Уйти пораньше не удалось. В соответствии с законом всемирного сволочизма за час «до гудка» директор подсубботил готовить срочный отчет. Волин едва не взорвался.

Мы что, на военном положении, кавказские мстители наступают? Но вспомнив о возобновившихся слухах про очередное сокращение, смолчал и понуро кивнул.

Пришлось провозиться до темноты. Когда отчет был готов, Волин нехорошо ругнулся, собрал бумаги и встал. Лариске он позвонил и предупредил, что задерживается. А надолго ли – кто ж его знает? Неужели так и не случится сегодня праздника для души? Алексей прислушался. Здание мертво молчало. Ладно…

Он отпер сейф, щедро отщипнул от денежной пачки, нащупал в глубине газовый револьвер. Рассовал по карманам то и другое.

Револьвер Волину подарили коллеги на сорокалетие. Трудно сказать, почему мирные служащие остановили свой выбор именно на таком воинственном предмете. Может, припомнили они рассказ Алексея о том, как однажды его едва не ограбили в собственном дворе пьяные проходимцы. А может, вышло это подсознательно, по причине того, что коллеги Волина сами чувствовали себя не слишком уютно в этом новом, неизвестно с какой стати озлобившемся и озверевшем мире. Стоило почитать криминальную хронику в газетах или посмотреть ее же по телевизору.

В плоской коробке оказалась копия тупорылого полицейского кольта 38-го калибра и патроны, снаряженные газом «си-эс». Там же обнаружился целлулоидный футлярчик с гильзами подлиннее и потяжелей. Из инструкции, косноязычно написанной по-русски – револьвер был заграничный – Волин узнал, что это особые заряды: «для защиты от зверей», снаряженные мелкой дробью. Опробовав «противозверский» боеприпас на куске фанеры, от которого после выстрела полетели мелкие щепки, Алексей остался доволен. Убить этим не убьешь, но саданешь – мало не покажется…

Заперев кабинет, Волин легко сбежал по лестнице и на выходе, прощаясь с вечно хмурым вахтером, заговорщецки подмигнул ему.