Текст книги "Час, когда придет Зуев"
Автор книги: Кирилл Партыка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
Из-за угла железнодорожного склада со слоновьей резвостью выпорхнула громыхающая туша порожнего лесовоза. Старый «ЗИЛ», расшвыривая снег тремя парами колес, прогарцевал через плац, зашипел тормозами, клюнул длинной добродушной мордой и замер. Из окна кабины высунулась улыбающаяся физиономия водителя.
– Здорово, мужики!
Волину почему-то очень не понравился этот белозубый, от уха до уха, оскал.
Неприлично иметь такие большие, вызывающе ослепительные и безобразно острые клыки. Не шофер, а какой-то саблезубый тигр.
Алексей встряхнулся, отгоняя подкравшуюся дурную дрему. Водитель что-то крикнул.
До Волина смутно дошел отклик Сергея: «Есть тута Лобанов, есть!»
Потом между ними возникли бранчливые переговоры. Алексей все хуже разбирал смысл слов, однако понял, что дело плохо, злосчастного Егорыча одолела известная хворь, а проще говоря, неделя уже, как запил человек и по сию пору остановиться не может. Но если даже и остановится, дня три ему еще «отходить», так что ни о какой охоте речи быть не может. Но поскольку совесть у Егорыча осталась, погнал он вот этого самого знакомого водилу на вокзал встречать приезжих и теперь ждет гостей к «праздничному столу».
Алексей безучастно следил за происходящим: громко и по-хмельному косноязычно ругался Лобанов, махал руками саблезубый шофер, нетерпеливо подергивал железным боком лесовоз. Посреди всеобъемлющего безмолвия и тусклого, неживого мерцания снега все это выглядело нереальным.
Потом, как-то сразу, Алексей оказался в тесноте автомобильной кабины, придавленный грузом походного скарба. Между ним и водителем неуклюже возился Лобанов, ворча и устраиваясь поудобнее. Лесовоз рванул с места так, что Волин ударился затылком о заднюю стенку кабины, а шапка съехала на лицо. Лобанов, кажется, допытывался у шофера, знает ли тот дорогу до какого-то Воропаевского зимника. Шофер, вертя руль, кивал и все так же не по-человечески ухмылялся.
Последнее, что сумел рассмотреть Волин, было зеркальце заднего вида, в котором отражалась корма лесовоза и клочок дорожного полотна. Колеса вздымали снежные волны, но странное дело, Алексею показалось, что на убегающей за кромку отражения дороге не остается не только колеи, но и вообще никакого следа от покрышек тяжелого автомобиля. Однако это не озаботило его, так как он уже перестал доверять собственным чувствам и ощущениям. А потом Волина с размаху придавил тряский, громыхающий сон.
11
– Ты вот тоже у меня не вооружен и совершенно безопасен. Эх, Егорыч… – Лобанов со щелчком сложил свою «вертикалку» и забросил ее за плечо. – Просил же его какой-нибудь ствол тебе подыскать..
– Да ладно, – махнул рукой Волин. – Стрелять я все равно не умею и охотничьего билета нет. Еще на егерей нарвались бы, на неприятности. Буду твоим обозом.
Лобанов фыркнул.
– Персидский царь как-то в походе велел всех шлюх перерезать, чтоб обоза было поменьше.
– Спасибо, родной! Определил ты мой статус, – обиделся Алексей. – Тоже мне, божественный Дарий.
– Ну извини. Я к тому, что в тайге ружье бы тебе не помешало.
Лесовоз, на котором они прибыли, только что скрылся за поворотом, и гул его мотора, перекатываясь между приземистых сопок, постепенно затихал, пока не истаял окончательно. Водитель на прощание вскинул в окне кабины сжатый кулак и опять улыбнулся. Не слишком приятная была у него физиономия, но никакой клыкастости в этот раз Волин не заметил.
Несмотря на то, что в дороге, по прикидке Алексея, они находились меньше часа, хмель выветрился бесследно. Голова была ясной и легкой, но не давала покоя мысль о вокзальном ресторане и случившемся в нем невероятном происшествии.
Волин не выдержал.
– Слушай, там, на вокзале… Нам же не могло это привидеться.
Лобанов помолчал, потом ответил неохотно:
– Не могло.
– И что ты об этом думаешь?
– Ничего.
– Не ври, ты же не идиот.
– Надеюсь.
– Вот давай и поговорим.
– О чем?
Волин разозлился.
– Я тебя не пойму!..
– Подожди, – перебил его Лобанов. – Я думаю, всему свое время. Мы на охоту ехали? Вот тебе тайга. Дальше посмотрим, что получится.
Волин понял, что настаивать бесполезно.
Друзья стояли у обочины заснеженной лесовозной дороги на том месте, где от нее ответвляется старый, заброшенный зимник. Вообще-то зимника никакого уже не было, просматривалась лишь узкая, заросшая молодняком просека, начинавшаяся за придорожным кюветом и уходившая в глубь молчаливой, угрюмо-величественной тайги, избегшей до поры, до времени визга мотопил, рева трелевщиков и прочего «промышленного освоения». Полупрозрачный, прибитый первым снегом подлесок с обеих сторон напирал на дорогу, а сразу за ним, сперва не часто, но чем дальше, тем гуще, дыбились в низкое мутное небо гигантские вековые лиственницы. Среди их бурой, не до конца опавшей хвои терялись другие деревья, робко вплетавшие свои ветви в могучую раскидистость узловатых лиственничных лап. Там, в глубине зарослей, мерцание снега темнело, словно чернь покрывала зимнее серебро, и в сплетении стоящих и поваленных стволов, в черно-белой чересполосице света и тени проглядывала хмурая тайна не тронутого человеком леса.
Просека, оставшаяся на месте заброшенного зимника, вопреки вопиющему несходству, ни с того ни с сего напомнила Волину гнилую щель проходного двора, где его так отвратительно напугала больная собака. Алексей поморщился. Что-то с ним было неладно. Здесь, на лесном перекрестке, где студеный, пронзительно чистый воздух должен утраивать силы, а величественный покой природы наводить на мысли о возвышенном, Волину чудилась затхлость, растворенная в непреходящем безветрии, и томящая тревога, пропитавшая тишину.
Волин взглянул на недалекую вершину двуглавой сопки, вспучившейся над стеной деревьев. Зимник уводил прямо к ней. Туда бы добраться. Там уж, точно, ветерок.
– Ладно, двинули, – скомандовал Лобанов. – Сейчас по зимнику, потом через те горбы перевалим, – он указал на двуглавую сопку, – дальше я тропу знаю. По распадочкам до зимовья три плевка. К вечеру дотопаем.
– Обязательно ведь заблудимся.
– Не заблудимся. Ты, главное, сапоги резвее переставляй, чтобы до темноты успеть. У Егорыча-то «Буран» с нартами. Я рассчитывал на нем до самой избушки дорысачить. Но и пешком не развалимся. Может, рябчика по дороге снимем, на супец.
Лобанов задрал голову и посмотрел на небо. На лицо ему опустилась одинокая снежинка.
– Погода бы только не подвела. Хотя в начале зимы не должна.
Не сговариваясь, они вскинули на спины поклажу и двинулись к просеке. …Часа через полтора Волин свалил рюкзак на снег и подпер плечом заиндевелый ствол. Сердце заходилось в дикой морзянке, из-под воротника ватника шел пар, глаза выедал пот, а сапоги были мокры по края голенищ.
– Тормози, землепроходец, сил моих больше нет.
Лобанов, топавший впереди, оглянулся, покачал головой:
– Что, на заднице мозоли засвербили? Привык, понимаешь, в креслах рассиживать.
Ладно, шабаш, отдыхаем.
Они были уже у самого подножия гигантских каменных горбов, упершихся в серое небо. Вокруг все так же безмолвно и неподвижно стояла вековая тайга.
На зимнике, когда Волин еще не отстал и не начал плестись в арьергарде, Лобанов несколько раз недоуменно оглядывался.
– Чего ты? Дорогу забыл? – озаботился Алексей.
– Нет, не переживай. Только вот… – Сергей умолк.
– Говори, раз начал.
– Следов никаких не вижу. Тут еще пару лет назад плюнь – и в тварь какую-нибудь попадешь. Ладно, я понимаю, повывелась дичь. Но не до такой же степени. Ты посмотри: ни белки, ни птицы, вообще никого. Так не бывает. Хоть мелочь какая-нибудь должна шастать.
– Да уж конечно, – подначил Волин. – Не иначе эпизоотия приключилась. Кто кричал, что в добычливые места идем?
Но и ему окаменелое молчание леса казалось не вполне естественным. Редко оказываясь наедине с природой, Алексей все же знал, что абсолютного покоя в ней не бывает, даже в самую лютую зиму. Но этот подступавший со всех сторон лес больше напоминал театральную декорацию.
Алексей вдруг припомнил свое посещение зоологического музея в бывшем Ленинграде: длиннющий мост над серой, неприветливой водой; ростральные колонны, важно выставившие во все стороны корабельные носы с бушпритами; огромное, тяжелое здание бывшей Биржи на Невской Стрелке.
Переходя из одного бескрайнего зала в другой, плутая меж стеклянных витрин и постаментов с чучелами, Волин сперва поражался многообразию форм живого, населившего воды и твердь. Но постепенно в темноватом безлюдье ему сделалось не по себе. Проходя мимо неподвижных водопадов, скал из папье-маше и поблескивающей воском зелени, среди которых застыли – кто в броске, кто в сытом спокойствии – диковинные звери, Волин вдруг подумал о том, что все эти экспонаты музея когда-то были живыми. И тогда до него дошло, что за неприятное чувство подтачивает его в последние полчаса. Алексея окружал необъятный склеп, вместилище смерти, искусно имитирующей жизнь. Трупы зверей, рыб и птиц, умело сохраненные и тщательно разукрашенные, таращились со всех сторон стеклянными чешуйками глаз, в желтоватом поблескивании которых ему почудилась ненависть.
Волин почти бегом покинул этот грандиозный апофеоз безжалостной человеческой пытливости…
Сейчас Алексей начал понимать, что воспоминание это пробудилось с момента их прибытия на станцию и все крепло, пока не слилось с образом замершей тайги.
Когда они свернули с зимника и начали пробираться по едва наметившейся в заиндевелых зарослях тропе, Волин порадовался, что ему не досталось ружья.
Тяжелого рюкзака хватало с избытком.
В полном изнеможении Алексей взмолился о привале…
Отдых длился минут тридцать. Волин, оторвавшись от древесного ствола, повалился было прямо в снег. Но Лобанов с руганью заставил приятеля скинуть рюкзак и усесться на него. «Встань, встань, говорю! Не хватало еще, чтоб тебя лихоманка скрючила, и я бы такую тушу потом на себе пер».
Толку от привала оказалось не много. Чем дольше Волин сидел, тем больше убеждался, что встать уже не сможет.
Лобанов, утвердившийся на собственном рюкзаке, держа ружье между колен, обтирал рукавом стволы и оценивающе поглядывал на сопку. Алексей жалобно спросил:
– А нельзя в обход, без альпинизма? Ты же на «Буране» через гору ехать не собирался. – Он уже позабыл, как мечтал всей грудью вдохнуть восхитительный воздух вершины.
– Можно и в обход, – без промедления отозвался Лобанов. – В обход не в пример удобнее. Беда только, я скорость сорок кэмэ в час развивать не умею, чтоб до темна под крышу успеть. А так – какие проблемы? Сто верст – не крюк.
– Да пошел ты!.. – осерчал Алексей и больше глупых вопросов не задавал.
Облачное небо просело еще ниже, размазывая по заснеженной земле тусклый свет дня. В природе, казалось, ничего не меняется, а солнце за непроницаемой облачностью прилипло к небосклону и торчит на одном месте.
С кряхтеньем взвалив на спины ставшие совершенно неподъемными рюкзаки, приятели побрели в гору. …Волин все-таки попал на вершину. Перед этим, правда, ему некоторое время казалось, что Лобанову придется его бросить или похоронить под валежиной. Но ни того, ни другого не случилось. Сергей, больше не ехидничая и не бранясь, то тащил друга за руку, рискуя вырвать ее из плечевого сустава, то подталкивал его с тылу, но становилось заметно, что Серега и сам выбился из сил.
Наконец, вскарабкавшись по каким-то голым, скользким и ледяным на ощупь камням, они оказались на округлой макушке сопки. Деревья здесь не росли, из-под снега топорщился только чахлый кустарник. Лобанов теперь не стал возражать, когда Алексей плюхнулся животом в небольшой сугроб, и, чуть помедлив, повалился рядом.
Долго разлеживаться, однако, он не позволил.
Поднявшись на ноги, Алексей глубоко вздохнул и огляделся. Он ждал, когда пронзительно чистый воздух вымоет из груди усталость, а жутковато-сладостное ощущение высоты вознесет его над каменной твердью, словно в таинстве левитации.
Волин все еще верил, что, как и в прошлый раз, вот-вот взмоет на тугих крыльях обретенной свободы и необъяснимого счастья. Он даже слегка потянулся вверх, привставая на цыпочки и подставляя лицо тугому, жгучему ветру.
Но ветра не было. На вершине воздух оставался таким же неподвижным, как и у подножия горы, в тесных, сумрачных распадках. Беспросветное небо, затянутое тяжелым покровом, здесь, в вышине, нависало над головой, как давно не беленный потолок в старом, оседающем под грузом лет доме. Оно грозило навалиться тысячетонной тяжестью и вогнать по самую макушку в скованную морозом каменистую почву. В такое небо взлететь было немыслимо, под ним оставалось лишь пригибаться и жаться к земле, чтобы не оказаться раздавленным, подобно дождевому червю, угодившему под башмак равнодушного прохожего.
Алексей с испугом и оторопью всматривался в окрестности. Ему не хватало воздуха, хотя высота у сопки была совсем не та, чтобы испытывать кислородное голодание.
Но кроме редколесья, взбежавшего до середины склона, и узкой долины у подножия, Волин не увидел ничего. Отслоившаяся от небесного свода дымная пелена скрыла под собой соседние сопки и раскинувшиеся между ними мари. Мир сузился до смехотворных размеров, будто сжимаясь вокруг незадачливых путников, будто грозя им неведомой бедой.
Волин почувствовал себя так, словно его бессовестно обманули. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Эта поездка с самого начала как-то не задалась, да и вообще глупо было надеяться на то, что счастье может повториться. В этой проклятой жизни повторяются только боль, горечь и разочарования, а счастье…
Какое, к черту, счастье! Человеческое существо, не способное бесконечно выносить жесткое излучение зла, пропитавшего этот мир, добровольно и восторженно обманывается, принимая за счастье то сновидение, то песню, то прикосновение ласковых губ. Но и то, и другое, и третье мимолетно, эфемерно и, в сущности, не дает человеку ничего, кроме новой муки утрат…
Волина вывел из забытья голос Лобанова:
– Пошли. Пора.
12
Буран начался так, будто ветхое небо, не выдержав собственной тяжести, обрушилось на землю.
Незадолго до этого Волин и Лобанов одолели несколько распадков, опять вскарабкались на какую-то возвышенность, пересекли неширокую долину, разрезанную надвое не замерзшим еще ручьем. Сергей начал внимательно осматриваться, отыскивая признаки тропы, ведущей к зимовью. С неба сочился все тот же тусклый, почти не дающий тени свет, сумерки не то заблудились где-то за невидимым горизонтом, не то давно наступили.
Волин, у которого к этому времени открылось второе, а может уже и десятое дыхание, шагал, как заводная кукла, не слишком отставая от Сергея, но и не имея сил хоть сколько-нибудь увеличить скорость. Если бы его сейчас остановили, он вряд ли потом смог бы возобновить свое сомнамбулическое движение. Все чаще вспыхивала досада. За каким дьяволом он так настойчиво добивался этой поездки?
Лобанов, будто прочитав мысли друга, подбодрил:
– Чую, близко уже. Нам бы только туда дотопать.
Но Волин заметил, что лицо у Сергея озабоченное.
А потом вдруг разом стало темно. Спящий лес проснулся, грозно охнул, по нему волнами покатился глухой гул и треск, отягощенные снегом кроны деревьев качнулись, роняя пушистые белые комья, а вслед за этим с подступившей к самой тропе мари ударила колючая морозная пыль и налетел шквал, едва не поваливший путников с ног.
Безмолвный и неподвижный мир в один миг заполнился воем ветра, костяным стуком и скрипом сучьев, бешеным размахиванием ветвей и угрожающим покачиванием стволов.
Метаморфоза, происшедшая в природе, ошеломляла. Лобанов, пригибаясь и втягивая голову в воротник ватника, потащил приятеля под прикрытие толстенного раздвоенного ствола, торчавшего гигантской рогаткой неподалеку от тропы.
– Что это такое, а? – прокричал Волин сквозь рев бушующей тайги.
– Черт его знает. Тайфун какой-то. – Голос Лобанова был едва слышен. – То-то я думаю, почему штиль такой? А это, оказывается, перед бурей.
– Что делать будем?
– Идти надо. Нельзя сидеть, занесет к чертовой матери! – Вокруг них завивались снежные смерчи, и трудно было разобрать, валится снег сверху или его вздымает с земли взбесившийся ветер.
– Дорогу-то нашел? – крикнул Волин.
Сергей помолчал.
– Не знаю. Мы вот шли, вроде те места и не те. И зимник Воропаевский на своем месте, и сопки похожи, и тропа там, где ей положено. Но, понимаешь, я в целом местность как-то охватить не могу. Пятачок вокруг себя вижу, а дальше никак не сориентируюсь. Забыл, что ли… Но, думаю, не в этом дело. Все здесь как-то не так…
– Куда же нам теперь? – Волин почувствовал, что сквозь усталость и холод начинает пробиваться испуг. – Прикинь хорошенько. Видно же, что лесоразработок не было. С чего бы местности сильно измениться?
Налетевший неистовый порыв ветра тряхнул дерево, под которым они укрылись, сверху посыпался снег вперемешку с трухой.
– Ладно, вперед, – скомандовал Лобанов. – Надо до развилки добраться, где вторая тропа в чащу сворачивает. Там недалеко валун огромный в землю врос. Заметим. А не найдем – затаборимся где-нибудь. Это тебе не тридцать ниже нуля. Ни черта, прорвемся!
Они снова выбрались на тропу, с одной стороны подпертую марью, а с другой жмущуюся к стене леса. С заболоченной низины несло тучи снега, которые, ударяясь в грудь тайги, закручивались яростными ледяными водоворотами. Пробиться сквозь эту бесноватую слепящую круговерть казалось немыслимым. Но они все же дотащились до цели. Громадный древний валун возвышался над заснеженными зарослями осоки, словно туша замерзшего мамонта. Но сколько ни бродил Сергей взад-вперед вдоль трепещущего на ветру подлеска, сколько ни бороздил свежие заносы, нещадно бранясь и прикрывая лицо от хлестких веток, развилка не отыскивалась.
Тогда они двинули в заросли наугад. По крайней мере здесь не так свирепствовал ветер.
– Поблизости овражек должен быть, – прокричал Лобанов, оборачиваясь к Волину. – Попробуем в нем пересидеть. Ты как, живой еще?
Минут через двадцать, не найдя заветного овражка, они оба окончательно обессилели. Шумящий лес непроходимо теснился со всех сторон, затянутый темнотой и пробитый хлесткими жгутами снегопада. Направление потерялось безвозвратно, так что о возвращении на опушку нечего было и думать.
Колени у Волина подогнулись, и он опустился в снег. Жизнь, как казалось Алексею, чаще угнетала и обманывала его, чем дарила радостями, но он поперся за тридевять земель отнюдь не для того, чтобы вот так, по-глупому, свести с ней счеты.
«Дурак, ох и дурак!..» – мелькнуло в голове. Не к месту вспомнились Ларискины вареники, горячие, плавающие в янтарном растопленном масле. От этого к горлу подкатил ком, и Алексей закрыл лицо ладонями в мокрых, подернутых инеем перчатках.
– Надо выворотень искать, – услышал он голос Сергея. – Дерево поваленное. Под корнями всегда гротик образуется, в нем отлежимся, костерок разведем.
Какой, к черту, выворотень, какой гротик?! Интересно, найдут их когда-нибудь или нет? Ох и видок у них к тому времени образуется. Птички поклюют, мышки погрызут… Волина передернуло. Он представил собственный череп, скалящийся среди высоких лесных трав, и почувствовал, как где-то в животе начинает вспухать паника.
Лобанов вдруг замолчал и замер. Алексей открыл глаза. Сквозь полумрак он разглядел, что Сергей, вытянув шею и не шевелясь, вслушивается во что-то.
Алексея будто током ударило. Зверь? Медведь? Ему было известно, что тигры здесь не водятся. Но сейчас его одолела бы и росомаха.
– Эй! – окликнул он Лобанова.
– Тихо!
Волин послушно застыл, напрягая зрение и слух. И тут же уловил звук, от которого ему сделалось вовсе худо. Глухой далекий вой пробился сквозь пургу, прокатился по лесу и вонзился ледяными осколками Алексею в сердце.
«Конец, – подумал Волин, заходясь от ужаса, – волки! А у меня и ружья нет».
Далекий протяжный вой опять пронзил метель.
Возглас Лобанова поверг Алексея в изумление.
– Леха, живем!.. – Взглянув на друга, Сергей хохотнул: – Дурень, это же собака!
А ты решил – ну, заяц, погоди?..
Через минуту они уже перли напролом через мерзлые кусты, с треском проламываясь сквозь заледенелые сплетения веток. Снег разлетался из-под ног. Упругий хлыст, отведенный и неосторожно отпущенный Сергеевой рукой, чуть не выхлестнул Волину глаз, но Алексей не обратил на это внимания. Лес не хотел их пропускать, хватал за одежду, совал под ноги валежины, норовил повалить наземь. Но они упрямо брели сквозь кипящий снежный бульон, ориентируясь по время от времени повторявшемуся собачьему вою, пока наконец впереди не мелькнула едва различимая тускло-желтая точка – не то далекий фонарь, не то окно. Это придало им сил…
Вскоре друзья угодили в сплошной бурелом. Неведомый ураган переломил могучие стволы то у самой земли, то на высоте нескольких метров, так что остались торчать зловещие островерхие комли. Деревья были повалены во все стороны, будто среди них рвались снаряды и бомбы.
Видимость не позволяла определить масштабы порухи, но приятелям пришлось минут двадцать пробираться сквозь непроходимые фантастические завалы. Когда же те наконец остались позади, пошло мелколесье, вскоре сменившееся обширным пустырем.
Не поляной, а именно пустырем. Волин, чертыхнувшись, чуть не расшиб колено о какой-то изуродованный металлический каркас, торчащий из сугроба. Тут же и Волин громко выругался, запрыгав на одной ноге. В потемках он угодил в припорошенную снегом свалку железобетонных блоков и едва не заработал перелом.
Они пошли осторожнее, натыкаясь то на переплетения колючей проволоки, то на гигантские катушки кабельных барабанов, то на кучи битого кирпича. В одном месте под снегом обнаружились рельсы, и Лобанов опять чудом избежал травмы. На каждом шагу попадались безобразные черные лужи, похожие на мазут. Справа и слева смутно маячили угловатые скелеты не то механизмов, не то каркасов разрушенных строений.
Потом из метели выступил остов сгоревшего легкового автомобиля. Это была, кажется, японская «Хонда», но точно определить марку мешали повреждения. Быть может, эта машина на полном ходу слетела с обрыва или с разгона угодила под колеса встречного «КамАЗа», но не вызывало сомнений, что потом она взорвалась и долго горела. Оставалось выяснить, как это могло случиться, если ближайшая дорога с обрывами и шальными «КамАЗами» пролегала за двумя десятками километров непроходимой тайги.
Вдобавок ко всему Волину показалось, что в изуродованной машине место водителя не пустует. Чернело там нечто, напоминающее обгорелую сучковатую корягу, придавившую металлическую оплавленную основу рулевого колеса. Но это, конечно, была лишь игра воображения. Что-что, а оплавленный руль при такой видимости – это уж чистая фантазия.
Лобанов подтолкнул приятеля:
– Пошли!..
Но по дороге не утерпел и сам раза два обернулся, будто желая удостовериться, не пригрезилась ли эта иномарка. Но позади ничего уже было не разглядеть, кроме стремительно несущейся по ветру снежной пелены.
Пятнышко света увеличилось и теперь призывно мерцало невдалеке. Но конец пути оказался самым трудным, так как напоминал отвратительно загаженную и захламленную стройплощадку или поле недавнего сражения. Кстати, по дороге им пришлось обходить нечто, напоминающее подбитый бронетранспортер, провалившийся носом в какую-то траншею и высоко задравший тупую корму. Покрышки на задней паре колес, повисших в воздухе, казались обгоревшими. На каждом шагу попадались глубокие воронки. «Предчувствие гражданской войны», – отчего-то мелькнуло в голове у Алексея.
– Где мы, по-твоему? – Волин еле перекрикивал шум непогоды,
– Ну, может, полигон какой-то, – отозвался Лобанов, осторожно переставляя ноги.
– Занесло нас на военный объект. Хоть не замерзнем.
Волину было уже все равно, что это: полигон, космодром или подворье Бабы Яги. Он хотел лишь одного: попасть в теплое помещение, где нет снега и не свищет ветрюган.
Наконец источник света стал различим. На стене неизвестного строения, над невысоким крыльцом без навеса раскачивалась лампочка под жестяным колпачком.
Очертания и размеры здания терялись среди косо летящих снежных струй, зыбкое желтое пятно выхватывало из метели только участок облупленной штукатурки, обитую жестью дверь и несколько дощатых ступенек под ней.
Последние метры Волин и Лобанов одолели едва не на карачках. Сергей, дернув ручку и убедившись, что дверь заперта, забарабанил кулаком в жесть.
Волин краем глаза уловил справа, на границе света и тьмы, легкое движение и вздрогнул. В нескольких метрах от крыльца стояла собака. Скорее всего, именно ее вой послужил путникам спасительным ориентиром. Но, вместо признательности четвероногому другу, Алексея укололо неприятное удивление и даже испуг. Будто ушел он украдкой с работы и – на тебе! – на другом конце города, среди людной улицы, нос к носу столкнулся с начальством.
Но то, что он увидел, было похуже начальства. На Волина желтыми, отражающими электрический свет глазами пялился огромный черный дог. Из-под приподнятых в беззвучном рычании брыльев поблескивали похожие на детские мизинцы клыки, гладкая шкура сверкала снежными блестками, под ней жабрами вздувались и опадали стенки грудной клетки. Алексею показалось, что на плече собаки короткая шерсть проедена уродливой желтоватой плешью.
Он потряс головой. Пес лениво переступил мосластыми лапами, повернулся и затрусил прочь, огибая крыльцо. Лобанов, успевший отбить кулак о запертую дверь, тоже почуял постороннее присутствие и оглянулся.
– Это какой же умник такую голую на мороз выгнал? Хотя нет, надо спасибо сказать. Если б не она, домерзали бы сейчас.
Волин молча проводил взглядом пса, пока тот не растворился в метели. Сергей толкнул друга в бок:
– Эй, не засыпай!
– Слушай, – сказал Волин, – тебе не кажется…
– Кажется, – перебил Лобанов. – Давно и настойчиво. Но давай лучше перекрестимся, а вдаваться пока не будем.
– Нет, так нельзя. Как ты думаешь, откроют нам? И что там, за дверью, кто?
Собака, между прочим, эта мне очень не нравится… – Волин почувствовал раздражение, потому что говорил не то и не так. В собаке ли дело?! Очевидно же, что сойдя с поезда, они угодили совсем не туда, куда стремились. Глупо дальше прятать голову под крыло!..
– Мне тоже много чего не нравится, – почти зло отозвался Лобанов. – Может, даже больше, чем тебе. Ну, давай обратно в лес вернемся. Или у тебя другие варианты есть?
Только сейчас Волин разглядел на лице приятеля напряжение и страх, которые больше не удавалось скрывать.
Неожиданно по ту сторону двери что-то лязгнуло, и она неторопливо, со скрипом, приоткрылась. Волин вздрогнул и отступил на шаг. Но Лобанов ухватил его за рукав и потащил в дохнувший теплом темный проем.
– Дядя Саша, кто там? Зуев, это ты? – приятный женский голос прозвучал слегка приглушенно, будто издалека.
Совершенно темное помещение, куда ввалились на окостеневших ногах Волин и Лобанов, было тесно и безобразно загромождено. Алексей с ходу врезался в острый угол невидимой мебели, охнул, попятился, тут же обо что-то споткнулся и чуть не упал. Рядом чертыхнулся Лобанов. Присутствовал здесь кто-то еще, передвигался с привычной сноровкой, но из-за темени было его не разглядеть.
– Александр Иннокентьевич! Я же вас спрашиваю, – снова звякнул тот же мелодичный голос. Теперь он заметно приблизился. – Зуев, ты?
Лобанов с грохотом опрокинул какой-то тяжелый предмет, зашипел и шепотом неприлично переиначил только что упомянутую фамилию.
– Здравствуйте, – громко сказал Волин. – Свет бы зажечь. – Окоченелые губы невнятно выговаривали слова.
В темноте кто-то завозился, закряхтел, потом раздался щелчок и вспыхнул луч карманного фонаря. Его держал невысокий лысый старик, плохо выбритый, а может, так только казалось из-за прыгающих по его худому лицу теней. За спиной старика прорисовалась женская фигура. Судя по голосу и доступным взгляду очертаниям, женщина была молода.
– Это ты, Зуев? – в третий раз настойчиво переспросила она.
– Нет, извините. Мы посторонние. Пурга на улице, заблудились, чуть не замерзли, – отозвался Алексей.
Зуев. Опять какой-то Зуев. Волин торопливо припоминал, где ему доводилось слышать эту фамилию. В памяти тут же всплыл зал удивительной станционной ресторации и «дирижер» во фраке за стойкой бара. Тоже ведь допытывался у Лобанова, не Зуев ли его фамилия. И как только узнал, что не Зуев – обнаглел.
Волин больше не сомневался в реальности их вокзальных похождений. Так. Где же еще? Дай Бог памяти.
И Алексей вспомнил. Он снова почувствовал себя лежащим с пропоротой грудью среди горящих искореженных обломков под взглядом лысоватого толстячка с фонариком, выискивающего в дымном, смрадном хаосе все того же неведомого Зуева.
Это уже вообще черт знает что! Вещие сны, знамения – мистика на постном масле!
Самое же забавное заключалось в том, что бармен-дирижер и тот незнакомец из дорожного сна – Волин вдруг отчетливо осознал это – походили друг на друга, как две капли воды. С чем мы вас и поздравляем, милостивый государь, добрейший Алексей Александрович. Не ездили вы ни на какую охоту, а полеживаете себе на коечке в надзорной палате психушки и бредите помаленьку. И отчего это вы рехнулись? Культурный человек, все у вас более-менее в порядке. А вы людоедов каких-то навыдумывали и сами себя ими до безумия запугали. Но ничего, мы вас аминазинчиком поколем…
Алексея ослепил луч фонаря, ударивший прямо в глаза. Незнакомка приблизилась и сейчас внимательно всматривалась в лица незваных гостей, будто не доверяя их словам и желая самолично убедиться, что ни один из них – не Зуев. Лысый старик услужливо подсвечивал ей, выглядывая из-за плеча. Женщина действительно была молода – не старше двадцати пяти – и, насколько Волин сумел разглядеть, недурна собой. Это почему-то слегка его успокоило. Не может быть у психов таких симпатичных галлюцинаций.
– Добрый вечер, – прогудел над самым Алексеевым ухом Лобанов. – Вы уж простите.
Мы с другом поохотиться собрались, а тут погода – сами видите. Нам бы переждать, пока утихнет. – И представился: – Лобанов Сергей Николаевич.
Женщина вздохнула, и во вздохе ее Волину почудилось разочарование.
– Надежда Андреевна. Можно просто Надя. – Она протянула руку.
Лобанов первым сдернул перчатку и сцапал смутно белеющую в темноте ладошку грубой, холодной пятерней.
– Куда это нас занесло?.. – с ходу начал он, но вопрос остался без ответа.
Надежда Андреевна, будто утратив к гостям всякий интерес, повернулась, на ходу бросила старику:
– Александр Иннокентьевич, позаботьтесь, – и мгновенно растворилась во мраке.
– Скидайте вещмешки, раздевайтесь. Ружье вот сюда, под вешалку. Не боись, не пропадет (Лобанов расстался с ружьем неохотно). Ничего, сейчас обогреетесь. – Старик помог приятелям освободиться от груза. И неожиданно, как-то невпопад, добавил: – Только ушами не хлопайте, тут ушами хлопать негоже. – Потом без перехода отнесся к Лобанову: – Так, говоришь, не Зуев тебя зовут?..
