Текст книги "Час, когда придет Зуев"

Автор книги: Кирилл Партыка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

14

Место, куда попали приятели, походило на знакомый зал станционной ресторации. Да это и был тот самый зал, с тяжелыми бархатными драпировками по стенам, ковровой дорожкой на полу и даже стойкой бара слева от входа. Волин опасливо покосился в ту сторону и отметил, что за стойкой сейчас никого нет, а кофейный автомат поблескивает на своем месте целехонек.

Многое, однако, здесь изменилось. Все люстры и бра сейчас ослепительно сияли.

Столы, сдвинутые вплотную друг к другу, образовали гигантскую букву «П». Но главное – в ресторане было полно народу, душноватый воздух вздрагивал от приглушенного гула множества голосов.

Лобанов неопределенно хмыкнул, а Волин, истомленный ирреальными похождениями, оказавшись посреди нежданного многолюдья, даже испытал облегчение. Но в памяти тут же всплыла пословица: на миру и смерть красна. Тьфу!

Впечатлений хватало с избытком. Например, упомянутый стол.

– Р-р-раблезианство, – пророкотал вполголоса Сергей.

Стол действительно ломился от изобилия выпивки и жратвы, навевая воспоминания об изредка прорывающихся на телеэкран репортажах с очередного дипломатического раута, презентации, собрания учредителей или как там нынче стали именоваться титулованные застолья на халяву за счет средств вкладчиков и налогоплательщиков.

Воображение Волина особенно поразила чудовищная рыбина, покрытая колючим панцирем, с грозно воздетым серпом хвоста, возбуждающая скорее ужас, нежели аппетит.

Волин дернул приятеля за рукав.

– Слушай, это же сюр какой-то. Я вообще не понимаю…

– Сюр, – согласился Лобанов. – Ты еще не привык? Да и мало ты его раньше повидал? Сам же повторял: сюр бледнеет перед бытом.

– Не обессудь, но как-то не привыкается.

– Трудно первых десять лет.

– Блестящая острота! Ты меня очень утешил. И что же я должен делать?

– А ты будь самим собой, будто никакого сюра нет.

– У меня не получится.

– Получится. Вот освоимся маленько…

Разговаривать с ним, порой, было невозможно. Впрочем, Волин и сам понимал, что ничего другого им пока не остается.

Вдоль стола, по обе его стороны, сидели гости. Или хозяева. Или черт их знает, кто они были такие. Мужчины и женщины, молодые и старые, привлекательные и не очень. Рядом с седоватым красавцем без возраста и в смокинге бойко орудовал ножом и вилкой похожий на Кощея тип с бордовым пятном во всю щеку и, кажется, слегка горбатый. Кощей жадно поедал что-то мясное, губы его лоснились от жира, а кости скул, туго обтянутые кожей, ходили ходуном.

Алексею бросилась в глаза разномастность нарядов, от изысканных смокингов и вечерних, мало что скрывающих платьев до бесполой «джинсовки». Удивительно часто мелькала военная форма, в основном полевая, на манер давешнего спецназовца, любителя компьютерных игр.

На эстраде среди синтезаторов толклась кучка безликих субъектов, откуда истекала негромкая мелодия, одна из тех, что стало принято именовать «музыкой для богатых». К слову, Волину она нравилась, хоть «мерседеса» и долларового счета в банке он не заимел. А что? Хорошая, спокойная музыка. Надо же когда-нибудь отдохнуть от бесконечного бедлама.

На танцевальном «пятачке» переминались с ноги на ногу пары. Алексея вдруг неудержимо потянуло скорее усесться за этот бессовестно изобильный стол, рядом с томной брюнеткой в красном, или нет, лучше вон с той, пышненькой в кудряшках и с пудовыми серьгами в ушах. Да уж, декольте у дамы, нечего сказать.

– Толста, глупа и блондиниста… – Сергей умел перехватывать чужие взгляды.

– Не жлобствуй, – сердито отмахнулся Волин. – Лучше на себя погляди. Чучело огородное. Физиономия небритая…

– Смотрю в тебя, как в зеркало… – ехидно пропел Лобанов.

Алексей ощутил неловкость. После скитаний по буранной тайге видок они оба имели непрезентабельный. Не к случаю шевельнулось раздражение. Живут же люди. Такой стол!.. А тут бьешься, бьешься, но даже в собственной квартире чувствуешь себя как в осажденной крепости. Душевной подруги – и той нет… Верочка-Веруня из забегаловки, грошовая шлюшка. Тьфу!.. Заморочил себе голову всякими глупостями, потащился на идиотскую охоту, в результате чуть не замерз, угодил Бог весть куда, и вообще неизвестно, каких еще сюрпризов ждать. А все ты, милый друг Лобанов. Нашел панацею от всех бед: переться в лес за сто верст киселя хлебать.

Но и это по-человечески устроить не сумел. Был ты раздолбаем, таковым и остался.

И друзья у тебя под стать. Может, ты ошибся, и Егорыч твой как раз того лесника и укокошил. А если и не укокошил, все равно сволочь, раз не встретил. Пропойца!

А теперь Сергей Николаич иронизировать изволят. Женщина, видите ли, не по ним…

«Нас уже нет в живых». Надо же такое измыслить! Не хватало еще, чтобы вы, любезный, затащили человека в какое-то болото да сами умом-то и рехнулись. Когда вернемся – пожалуйста, сколько угодно. А сейчас даже думать не смейте!..

В глубине души Волин осознавал и собственную несправедливость к Лобанову, и что совершенно бессмысленно в нынешних обстоятельствах приплел Егорыча, оставшегося где-то в другой жизни. Но томительный страх и рожденная им злость требовали конкретного приложения.

Алексею пришли на помощь как нельзя более вовремя. Надежда Андреевна, та самая, что вместе со стариком встретила охотничков в прихожей, появилась рядом с топтавшимися не у дел приятелями, без лишних слов, отыскивая свободные места, легонько подтолкнула Волина к пустующему креслу, усадила чуть не насильно и тут же исчезла, увлекая за собой слегка упирающегося Лобанова.

В мягком плюшевом кресле, за белоснежной скатертью Алексей сперва почувствовал себя крайне неуютно, сидел, прижав локти и спрятав руки под стол. Но очень скоро он убедился, что до его бродяжьего обличья здесь никому нет дела. Встречали тут не по одежке, что-то другое свело вместе разномастную публику.

Успокоившись, Волин завертел головой, высматривая Сергея. Выяснилось, что тот сидит неподалеку, по правую руку от их благодетельницы. Кстати, особа-то оказалась из себя очень ничего. Одета, правда, как-то не к случаю, в строгий белый костюм, и прическа слишком нейтральная, ни дать, ни взять секретарша в солидном учреждении.

Женщина притягивала к себе взгляд Алексея, но он все же не мог с уверенностью сказать, красива она или нет. Это определение к ней не подходило. У Нади было ХОРОШЕЕ лицо. Встретив такое в торопливой, насупленной уличной толпе, его можно было принять за добрую примету, за счастливый случай или просто улыбнуться, на миг забыв о суете. И еще оно почему-то казалось Волину знакомым, виденным когда-то, но никак не вспоминалось, где и когда. Надины черты будили в Алексее сладковато-щемящую грусть, непонятно тревожили, и тревога эта походила на едва уловимую зябкость, пробивающуюся сквозь ласковое тепло августовского дня, или на темный холодок, растворенный поздним летом в сочной небесной голубизне. Сами собой распахивались забытые на антресолях детства старые сундучки, из них улыбались побитые молью, но по-прежнему трогательно-лукавые плюшевые медведи, поблескивали облупившейся краской грузовики и пожарные машины, каких давно не встретишь ни на дорогах, ни на прилавках игрушечных магазинов.

От незнакомки, казалось, исходила удивительная энергия, почему-то ассоциировавшаяся у Волина с позабытым ароматом перецветших астр и георгинов, которые он когда-то под покровом ночи срывал в чужом саду, в поселке, куда студентов их курса загнали на уборку овощей. Те цветы он собирался подарить… кому? Трудно припомнить. Кажется, той, другой, что могла занять в его жизни Ларискино место, но не заняла, так как они по-юношески глупо и безоглядно рассорились из-за пустяка. Сожалел ли он теперь об этом, Алексей и сам не знал.

Но бережно хранил в памяти пьянящий холодок под ложечкой, рожденный риском потревожить собак и разбудить хозяев, упругую влажность налитых зрелой силой цветов и благодарный поцелуй не слишком умелых, обветренных, но оттого еще более желанных губ…

Все это было с ним когда-то, но ушло и почти не тревожило долгие годы. А сейчас вдруг всколыхнулось до самого дна памяти. И причиной этому послужила незнакомая и, по сути, почти безразличная Алексею женщина с карими, чуть прищуренными, словно близорукими глазами. Или сама атмосфера, в которой существовал Волин последние сутки – сутки? – содержала в себе нечто, заставлявшее оглянуться назад, в прошлое, будто в поисках путеводной нити, связывающей Алексея с прежней, привычной жизнью? Но нить уходила в никуда. Надежда. Надя. В этом имени Волину отчего-то чудился гудок ушедшего поезда, на который он опоздал или просто не пожелал сесть. Звук, которому давно полагается угаснуть, все перекатывается эхом над убегающими вдаль рельсами, как упрек, как горечь упущенной возможности, отдается болью в сердце несостоявшегося пассажира, одиноко маячащего на опустевшем перроне. Ветер, затухающее подрагивание стального полотна да горьковатый, дымный запах железной дороги, по которой ты так никуда и не уехал, к какой-то иной жизни, к девчонке-однокурснице, прижимающей к груди вызывающе пышный осенний букет… Или это всего лишь дурные рефлексии мужчины, вступающего в кризисный возраст? Надежда!.. Ведь не бывает никаких последних поездов. За ушедшим составом обязательно прибудет новый, и тогда все зависит лишь от того, захочешь ли ты вспрыгнуть на подножку, пусть даже с риском угодить под громыхающие колеса… Но с поездами иногда случается нечто… ну, такое, например, что может присниться в глухую полночь на полке плацкартного вагона…

А пропахшие ветром девочки в стройотрядовских куртках давно превратились в тучных, густо потеющих бабищ, обремененных детьми и женскими болезнями. Нет и не может быть никакой другой жизни. Жизнь дается человеку лишь раз, и прожить ее нужно… в любом случае. Так что, вернувшись, необходимо первым делом вышвырнуть в мусоропровод походное снаряжение, которое черт его знает как завелось в доме, чтобы больше никогда…

– Тебе чего налить?

Перед Волиным возникла рюмка. Алексей стряхнул оцепенение. Ничего не скажешь, не лучший тон сидеть вот так, молчком, уставившись в пространство, и не обращать внимания на окружающих. Ну, слева не интересно – тот самый «Кощей» с родимым пятном, усиленно восстанавливающий растраченные калории. Зато справа!..

Но вправо ему лучше было бы не смотреть. Или вскочить и бежать без оглядки, а предпочтительнее всего сразу провалиться сквозь землю. Потому что ухаживать за ним взялся не кто иной, как… о Боже! Это что еще такое?.. Вера, Верочка, официантка из кафе, приросшего к городскому театру, она же по совместительству исполнительница интимных услуг на парковой скамейке.

– М-ня… – сказал Волин, – я, собственно… коньячку… (Сейчас она меня вспомнит и плюнет в глаза!) Вера щедро набулькала ему коньяку, навалила на тарелку гору салата. Заботливая!

Да, может, это вовсе и не она? Алексей осторожно скосил глаза. Нет, брат, не отвертишься, она самая. На девушке отливала вороненой сталью знакомая кожаная безрукавка с обалденным вырезом, за который Алексей даже сейчас невольно зацепился взглядом. И такое же кожаное супермини было на своем месте. И волосы… И глаза… Ясно, приплыли!

– Чего не пьешь, не ешь? С осени закормленный? – осведомилась Вера.

«Да она же меня не узнаёт, – осенило Волина. – Сколько у нее таких было!..» Он слегка расслабился и залпом проглотил коньяк. Главное, не подставиться, не напомнить… Куда она, интересно, дитя девала? Плакалась ведь, что оставить не с кем. Да что за чудеса?! Каким ветром ее сюда занесло? Пригласили для… услуг?

Сумасшествие сплошное!

Коньяк ласковым огнем растекся в желудке. Волин прожевал салат, самостоятельно налил и потянулся к жаркому, но его осторожно взяли за рукав.

– Не трогай, – услышал он негромкий Верин голос и обернулся.

– Что – не трогай?

– Ты же недавно здесь?

– Предположим. И что из того?

– Так ты, это… ты мясного не ешь. Видишь, сколько всякой жранины. Фрукты, икра…

– Не понял.

Вера с безразличным видом откинулась на спинку кресла.

– Мне-то что? Как хочешь.

«Что за чепуха?» – недоуменно подумал Алексей, но к жаркому не притронулся. И тут же, забывая об осторожности, не утерпел:

– Ты-то как здесь оказалась? Место отдаленное, неподходящее…

– Я-то? – охотно отозвалась девушка. – Я с подругой в церковь пошла.

– Ты что, верующая? – удивился Волин.

– Как сказать… Не запрещено ведь.

– Ну ладно. И дальше что?

– Ночью мы ходили. Когда возвращались, шпана пьяная привязалась. Катька в подъезд забежала, давай в квартиры звонить. Они от нее отстали, а меня тормознули.

«Господи, – подумал Волин, и сердце его дало сбой. – Ночь, шпана… Уж не в тот ли самый вечер, не те же ли, что и за мной?.. Опять я брежу».

– Они борзеть начали, я давай караул кричать, – продолжала Вера беспечно. – Знаешь, какие козлы! Я уже думала – отшкряли, а потом сзади кто-то по башке ка-ак даст!.. А в больнице я почти ничего не помню.

– Ясно, – перебил Волин. – Сюда-то ты как угодила, к военным? Это же какое-то военное заведение, правильно?

– Да так как-то… взяла и угодила. Не хочу про плохое говорить. Давай лучше выпьем. Тебя как зовут? Меня – Мэгги.

– Как? – не понял Алексей. – Ты что, иностранка?

Девушка рассмеялась:

– Не бойся, русская. Папенька у меня был чудак. Библию почитывал, в церкви тусовался. Диссидент, короче. Меня вообще-то Магдалиной зовут. Это он мне имечко подсубботил. Мать плакала, орала, а папаша ни в какую. Че же мне теперь, с такой стремотой и ходить? А Мэгги – прикольно. Тебе не нравится? Ладно, все равно наливай.

«Что за черт? – подумал Волин, проглатывая коньяк. – Какая Магдалина, когда она Вера. Может, у нее сестра есть? Близнец. В смысле, она – это тот близнец…

Тьфу! Что здесь вообще происходит?» Не переводя дух, они выпили раза три подряд. После этого девица разом окосела, да и сам Волин почувствовал, что мучившие его проблемы благополучно растворяются в чаду застолья. Какая, однако, приятная штука вот так взять, нажраться и наплевать на все. Девочка вот рядом хорошая, не надо ее обижать. Униженным и оскорбленным положено сострадать. Это она-то униженная и оскорбленная?! Алексею вдруг сделалось смешно. Вера-Магдалина! Христова блудница. Бог раскаявшихся грешников любит. А ты, деточка, уже раскаялась, или с тобой еще можно?.. (Алексей, изловчившись, прижался коленом к налитому бедру соседки, и та не отстранилась.) При таком телосложении раскаянье само есть смертный грех. И вообще, знаменательное совпадение. Вера – она испокон дама гулящая, кто как хочет, тот так и пользуется. Ага! Надежда у нас тоже есть. Которая Андреевна.

Где, интересно, Любовь? Не иначе – там, на парковой скамейке. Нет, мы на парковой скамейке нынче не станем… И на какой-нибудь солдатской койке в одиночку постараемся не уснуть.

Мэгги – Алексей махнул рукой и решил величать ее так – болтала без умолку.

Правда, единственное, что он сумел уяснить из ее трескотни, это то, что здесь «ваще-то ништяк, если б не эти козлы». Но желание разобраться в окружающем у Волина убывало пропорционально содержимому бутылки.

Порой Мэгги замолкала и как бы с опаской поглядывала в сторону вершины пэ-образного стола. Замечая это, Волин тоже косился туда. Но взгляд его был нечеток, к тому же там все время толокся и мельтешил народ, так что ничего интересного разглядеть не удавалось.

Главное, что теперь он чувствовал себя хорошо. Хмель окончательно прогнал тревогу, а близость девушки вывела на первый план заботу: очень ли заметно со стороны наметившееся у него брюшко? Всему же остальному в конце концов непременно найдется разумное объяснение.

Развалясь в кресле, Волин благодушно посматривал по сторонам. Что ни говори, а ему здесь все больше нравилось. Народ вокруг приличный, и пьяны все в меру, без перебора. А главное – не нужно было никуда спешить: ни на службу, ни домой, к издерганной до вульгарной сварливости Лариске и угрюмо-непочтительным дочерям, ни в темноту ночных улиц, где, подстерегая добычу, завывают неведомые свирепые существа.

Вера-Магдалина, потянувшись за солью, томительно долго жгла Волина пылающим напалмом, переполнявшим ее грудь, и от этого Алексей окончательно поглупел и ослаб… Он все же обрел то, за чем отправился в эту поездку. Он свободен, наконец свободен, хоть и не так, как это представлялось совсем недавно. И по такому случаю непременно следует выпить с этой, как ее, Мэгги, будь оно неладно, такое прозвище!

Волин дожевывал очередную порцию салата, когда за его спиной возник какой-то неприятный шум. Перекрывая общий гомон, возвысились грубые, раздраженные мужские голоса, заскрежетали с тягучими, приблатненными интонациями, которые всегда вызывали у Алексея беспокойство и даже испуг. Излишне громко звякнула посуда.

Мэгги завертела головой. Волин тоже оглянулся. Шум и возня происходили за отдельно стоящим в стороне столиком, который тесно обсела мужская компания.

Войдя в зал, Алексей этого отдельного застолья не заметил, а может, оно тогда еще не организовалось. Он собрался было вернуться к своему салату, как вдруг…

Нельзя сказать, что новое открытие чересчур удивило Волина. Если девушка Вера, ныне именующая себя собачьей кличкой, сидит рядом, несет ахинею и накачивается коньяком, почему бы и Косте, фирмачу-интеллектуалу, Алексееву благодетелю, удачно прокрутившему для него «штуку баксов», не оказаться здесь же в компании заджинсованных и обкожаненных молодцов, толстошеих и крутоплечих, отчего бы не вести с ними свои, коммерческие разговоры.

Однако беседа за столиком, судя по всему, не ладилась. И не беседа то была вовсе, а негромкая, но злая ссора. Посторонних она не касалась, потому те, кого касалась, шуму старались производить поменьше.

Между стриженых чугунных затылков опять мелькнуло Костино лицо. Оно показалось Алексею бледным и сморщенным, как от кислятины.

Потом глухо стукнул опрокинутый стул, и Костя встал. Вернее, его подняли под локти двое его «приятелей» и тут же повлекли куда-то вдоль стены, будто крадучись и стараясь не привлекать лишнего внимания. Костя вяло перебирал непослушными ногами и нелепо вытягивал шею, не то высматривая кого-то среди гостей, не то готовясь закричать. На секунду он уперся, но его грубо сдернули «с тормоза», и троица скрылась, нырнув за портьеру.

Дежавю!

Волин никак не мог оторвать взгляда от покачивающейся портьеры… Где-то он все это видел совсем недавно. Ну, может, не совсем то же, но очень похожее. Ах, да, черт побери!.. Вечер, путешествие по злачным местам, подвальчик, одинокая компания «мордоворотов»…

Они же его повели убивать!

Кого убивать? Зачем? При чем тут Костя? Откуда?…

– Чего уставился? – Голос у Мэгги от хмеля сделался резким и немного гнусавым. – Не твое дело. Разберутся.

Волин повернулся к столу. Девушка улыбнулась ему пухлыми, ярко накрашенными губами. Леди вамп!.. Да в самом деле, что произошло? Ну подвыпили, слегка пошумели. На то и молодежь. Сам, что ли, тихоня в свои сорок. Нельзя же так сразу о людях – мордовороты… Ну, даже если что, набьют физиономию… А то – убивать!.. Главное не распускаться… И вообще, интересно, сколько ты, Константин батькович, в тот раз сам деньжат наварил?

От такого поворота мыслей Волин чуть не выругался вслух, но тут Мэгги снова навалилась на Алексеево плечо своим огнедышащим бюстом.

– Слушай, а ты не Зуев? – И тут же сама себе возразила, кивнув почему-то на блюдо с жарким: – Нет, конечно. Иначе бы за этим не совался. – И шепотом добавила, указывая на соседа: – А он жрет и хоть бы что.

«Кощей» с родимым пятном, сидящий слева от Алексея, торопливо валил куски мяса себе на тарелку. Мэгги отхлебнула из бокала.

– Все мы здесь жрем. Но ты не ешь, пока не припрет. А может, еще и обойдется. А друг твой – не Зуев?

Мэгги навалилась на стол, вытягивая шею и стараясь рассмотреть Лобанова.

Дался им этот Зуев! Почему нельзя просто спокойно посидеть, отдохнуть? Что значит – не ешь, пока не припрет? Оно что, отравлено? И кто кого припрет? Шутит она или хватила лишку?

– Да нет, мы не Зуевы, – отрекся Волин.

– Точно?

– Точнее не бывает.

– Жа-алко, – пьяненько протянула девица. – Надька всем уши прожужжала, а он не идет и не идет. И не придет, наверное, – закончила она.

Сидевший наискосок, по другую сторону стола, парень в малиновом пиджаке, тот самый, что привел приятелей в банкетный зал, вдруг насторожился и нехорошо уставился на Мэгги. Та поперхнулась.

– Вы бы потише, – негромко предупредил малиновый пиджак. – Юрий Иванович таких разговоров не любит.

– А ты что, его навуходоносор? – сурово осведомился Волин.

Парень уперся в него оценивающим взглядом, процедил:

– Не возникай.

– А то что будет? – Волин решил не ударить в грязь лицом перед девушкой.

Обладатель малинового пиджака усмехнулся и протянул над столом руку. Алексей разглядел его квадратную литую ладонь с короткими, будто обрубленными пальцами и, обмирая, мысленно ахнул: «На кой же это я черт…» Он успел встретиться взглядом с глазами малинового и увидел, что они абсолютно пусты, как две старые крысиные норы. Вслед за этим Алексея сгребли за ворот свитера и дернули вперед.

Он повалился на стол, сметая бокалы и тарелки. Испуганно пискнул женский голос, но его тут же перекрыл рассерженный мужской:

– Эй, малый! Что еще за дела? Ты, вождь краснокожих, ну-ка, лапы убери от него!

Волина вернули в кресло, и, подняв голову, он увидел Лобанова, привставшего со своего места и грозно взирающего на грубияна. Тот тоже приподнялся, упираясь руками в разгромленный стол.

«Сейчас он мне врежет, – похолодел Волин. – А потом и Сереге. Вон сколько помощников». Но парень убрал руки, отбросил подвернувшуюся тарелку.

– Кто это? – хрипло спросил он, упершись в Волина чернотой своих крысиных нор.

Алексей чуть не брякнул со зла: «Зуев, вот кто!» – но вовремя сдержался. (Не дразни гусей, умник.) – Сам видишь, – буркнул он.

– Ну что, охолонул? – опять подал голос Лобанов. – Вот и ладушки. Отдыхай.

Но парень отдыхать, похоже, раздумал. Он смерил Волина взглядом, будто из огнемета окатил, попятился от стола и куда-то сгинул. У Алексея даже в сидячем положении неприятно подрагивали колени.

– Да плюнь ты. Подумаешь, проблемы! – Мэгги уже улыбалась во весь свой накрашенный рот. – А дружок у тебя ничего. Круто Кончика шуганул. Врешь ты, наверно, что он не Зуев.

– Слушай, – начал Алексей. – Если ты еще раз произнесешь эту фамилию…

– А там что такое? – Девушка уже не слушала его, глядя в другую сторону.

На «пятачке» среди танцующих возникло оживление. Пары сбились с ритма, потом смешались. Кого-то изрядно толкнули. Загудели возмущенные голоса. Не иначе, там зарождался новый скандал.

Над жидкой толпой возделись чьи-то руки, продребезжал нечленораздельный, хмельной голосок, затем танцующих бесцеремонно растолкали и на авансцене явился лысый дядя Саша, недавний проводник Волина и Лобанова по местным лабиринтам. Не вызвало сомнения то, что дядя Саша изрядно выпил. Точнее сказать – нарезался в умат и теперь приплясывал, неуклюже раскачиваясь и размахивая руками, кружился среди смешавшихся танцоров, гнусавил какую-то бессмысленную песню и поминутно наступал на женскую и мужскую обувь. Его продвижение сопровождалось дружными возгласами негодования. Но дяде Саше на это было наплевать.

Музыка смолкла. Старик споткнулся, повертел головой с выпученными глазами и в наступившей тишине вдруг проорал пьяно, хамски, но совершенно разборчиво, напрягая жилы на дряблой коричневой шее:

– Разъедрить едрена вошь! Что ж ты, милка, не даешь? Приготовься, бабский пол! Я вам Зуева привел! И-ха!

И снова заплясал, закружился, потрясая над головой на манер платочка костистой пятерней. Не требовалась ему музыка, он и без музыки не скучал.

Кто-то попытался урезонить не в меру разошедшегося старикана, даже руку протянул, чтобы дружески, но твердо взять за плечо и прекратить безобразие.

– А-а, гнида, ты меня хватать?! – взревел разом освирепевший Александр Иннокентьевич. – Ты кого хватаешь? Фронтовика?! Я немца бил, когда твой батька без штанов бегал и у шелудивой козы запор выковыривал! Я те схвачу! Я те хваталки выдерну!!

Тираду свою дядя Саша увенчал изрядной плюхой по чьей-то неосторожно сунувшейся к нему физиономии.

Да что же это, в самом деле? Публика, опомнившись, сплотилась против скандалиста. Александру Иннокентьевичу стали заламывать руки. Поднялся шум, сидящие за столом привстали, чтобы лучше видеть. На мгновенье бедлам перекрыла зычная команда: – Кончай старому салазки гнуть! Герои! – И Волин сразу догадался, от кого она исходила.

– Ну все, достаточно! – прогромыхало вдруг из-под потолка грозовым раскатом. – Отпустите его.

От такой акустической мощи по всему залу колыхнулись шторы и звякнула посуда.

Глас небесный между тем, слегка убавив громкость, продолжал распоряжаться:

– Выведите его аккуратно. Где там фельдшер? Пусть сделает укол.

Волин увидел, как в толпу врезалась пара молодцов, на одном из которых полыхал знакомый малиновый пиджак. Другой же… Волин с удивлением обнаружил, что второй блюститель порядка – не кто иной, как знакомый спецназовец в камуфляже, которого уволокли из «вычислительного центра» санитары после неудачных забав с компьютером. Однако сейчас «коммандо» был вполне бодр и энергично расталкивал крутым плечом толпу, пробираясь к скандалисту. Публика послушно расступалась.

Завидев приближающуюся парочку, дядя Саша сник и беспрепятственно позволил принять себя под руки. В дверях мелькнул белый халат. Старика повлекли вон из зала. Когда его почти пронесли мимо Волина, Алексей услышал, как малиновый страшным шепотом вопрошал:

– Где Зуев? Куда ты его девал?

– Да нету никакого Зуева, это ж я для складу… – оправдывался пьяненький.

Волину, впрочем, показалось, что не так уж дядя Саша и пьян, как пытался изобразить.

– А какого ж тогда!.. Ну, погоди у меня! – Троица скрылась за дверью.

– Прошу всех на свои места, – громыхнул под потолком все тот же голос.

Волин задрал голову, отыскивая источник повелительного звука. Никого похожего на Юпитера там не обнаружилось, зато Алексей разглядел мощные динамики, развешанные по углам.

Столпотворение послушно рассосалось, и у головной части стола Волин увидел наконец того, кто подавал команды.

– Сейчас опять заведет шнягу, – фыркнула Мэгги. – Достал Юрий Иванович!

Невысокого, пухлого человека с редеющими волосами Алексей узнал сразу. Впору было ущипнуть себя за ухо, чтобы убедиться, что не спишь, или отогнать призрака каким-нибудь заклинанием. Но Волин лишь хмельно хлопал глазами, уставившись на держащего в руке микрофон толстячка из вагонного кошмара, впоследствии явившегося им с Лобановым на станции в обличье дирижера, а потом и вовсе умудрившегося просочиться в компьютерную игру. Хотя и не исключалась тут какая-то путаница. Вполне возможно, был это совсем другой толстячок, никакого отношения к тому, прежнему, не имеющий.

В затуманенном Алексеевом сознании образ незнакомца все время расплывался и множился. То он начинал походить на Главковерха – директора «Киновидеообъединения», то на какого-то государственного мужа или политического деятеля, чуть не каждый вечер поливавшего Волина с телеэкрана пулеметными очередями речей; то напоминал портрет с милицейского плакатика «Розыск опасного преступника»; а то вдруг и вовсе трамвайного хамлыгу, оттоптавшего недавно Волину все ноги в толчее да еще и облаявшего в придачу. Удивительно! Ничего отталкивающего во внешности толстячка не наблюдалось: ни печати порока, ни физического уродства. Коротышка и коротышка. Но ни с кем уважаемым и любимым он у Алексея почему-то не ассоциировался.

Человек в сером костюме поднес ко рту микрофон.

– Попрошу внимания! – Теперь его голос не громыхал, как камнепад, а катился по залу могучей, но мягкой океанской волной.

– Тише! – гаркнули без усилителя, но тоже вполне впечатляюще. – Юрию Ивановичу – внимание!

Это опять наводил порядок капитан в камуфляже. Как-то непоследовательно он действовал. Не походило на то, что у него неприятности. А может, просто выслуживался, грехи замаливал?

Взвился одобрительный шумок, треснули аплодисменты. Юрий Иванович улыбнулся, покивал и продолжил:

– Я торжественных речей произносить не буду. Не люблю я их. Говорунов было – пруд пруди. Что от них осталось? Ничего. Впрочем, нет, кое-что осталось: то, что там, вокруг, – Юрий Иванович большим пальцем указал куда-то себе за спину. – Туда теперь даже звери не заходят. Было дело, волк тут, неподалеку, в колючей проволоке запутался. Четверо суток выл, пока не подох.

Толстячок раздумчиво примолк, и тогда стало ясно, что развеселый недавно зал слушает его затаив дыхание. Даже вертлявая Мэгги притихла.

– Вот мы выпиваем, закусываем. Есть чем закусить, слава богу. Никто не мешает.

Кто пробовал – того отучили. Тепло, безопасно. Там, где говоруны разговаривают, может человек себе это позволить? При говорунах человек, как тот волк в колючке.

Вой-завойся, никому дела нет. Если бы вовремя не поняли, что природа, экосфера, окружающая среда – как хотите называйте – превыше всего, бог знает, что бы сейчас с нами со всеми было. Природа – колыбель и кормилица, а потому она – святыня, и никаких личных амбиций в этом вопросе быть не может. Я лично к каждому из вас хорошо отношусь. Но если кто-то возомнит опять, дескать, лес это средство, а не самоцель, – я не посмотрю… – Толстячок кашлянул и взял тоном ниже. – Самоцель или нет, а брось на самотек – завтра опять начнется вакханалия.

Наломали дров, хватит! Взять то же лесничество, лесников. Хорошее, казалось бы, дело. Должны были лес беречь для общего блага, раз уж на таких должностях. Нет, дорвались, чуть чего – за карабины. Известно, как сберегли. По туристам стреляли, потом врали, что с браконьерами боролись. Сами рубили почем зря, жить-то хорошо хотелось. Охотничьи домики в заповедниках, то, се. На двенадцатой деляне сколько лет торф тлел, пока не полыхнуло и ползаказника не выгорело!..

Разогнали лесничество, и правильно сделали. Так нет же, умники явились. Руби – не хочу, пали – в кого уцепишь! Дорубились и допалились. Еще бы чуть-чуть и… подумать страшно. Вон они, последствия. – Юрий Иванович опять поднял большой палец и произвел им круговое движение. – Теперь ни лесников, ни умников, ни прочих всяких, кто драл горло и вносил раскол. Теперь есть мы. И я вас со всей ответственностью заверяю, что терзать природу больше никому позволено не будет.

– Слушай, что он говорит? – шепотом спросил Алексей у Мэгги. – Кто тут с кем боролся и за что?

– Не знаю. Я – ни с кем, на фиг мне?! Если только когда совсем нахально лезут…

– Нет, подожди. Видел я по дороге, как они экологии послужили, – не унимался Волин. – Выдающиеся достижения, нечего сказать! Посредством бронетранспортеров, да? Что это вообще за чушь?