Текст книги "Час, когда придет Зуев"
Автор книги: Кирилл Партыка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Долго упрашивать его не пришлось. Крепко сжимая Надину руку, Лобанов попятился.
Потом они вдвоем, бесцеремонно расталкивая танцующих, рысью пересекли зал и нырнули за портьеру. Напоследок Сергей оглянулся, но так и не понял, преследует их кто-нибудь или нет.
16
Бесконечно тянулась анфилада безлюдных комнат, то освещенных и обставленных вполне прилично; то полутемных, заваленных старой рухлядью; то совсем пустых и необитаемых, с разломанными паркетными полами; а то и вовсе со следами старого пожара. Створчатые двери иногда распахивались перед Алексеем легко, без шума, иногда на них приходилось налегать плечом, и тогда заржавевшие петли издавали пронзительный писк, от которого Волин вздрагивал. Порой створки вообще отсутствовали, и эти пустые проемы, похожие на распахнутые беззубые рты, особенно пугали Алексея.
Он брел, потеряв счет времени и почти не соображая, куда и зачем направляется, сосредоточившись лишь на том, чтобы отогнать видение распоротой голубой куртки и красно-черного месива под ней. Спасаясь от страшной парочки, Алексей несся сперва не разбирая дороги и ничего не замечая вокруг. Коридоры петляли, раздваивались, опрокидывались и вздымались лестницами.
Потом, окончательно выбившись из сил, он долго сидел на каком-то верстаке в помещении, похожем на заброшенную столярную мастерскую, куря сигарету за сигаретой и потеряв всякое представление о времени. Посреди мастерской торчала циркулярная пила в окружении сугробиков прелых опилок. Давно уже ничего не пилили на этой пиле, поросла она мохом из налипших древесных отходов, и в полотне не хватало половины зубьев. Но вот обильные пятна смазки, покрывавшие станину и пол под ней, выглядели совсем свежими и даже отсвечивали тускло коричневато-красным, будто какой-то нерадивый работяга опрокинул здесь масленку всего час-другой назад.
А может, вовсе и не смазка то была?!..
Волина передернуло.
По углам и под верстаком возникли шорохи и шевеление. Должно быть, потревоженные посторонним вторжением и притихшие на время крысы успокоились и возвращались к своим занятиям.
Алексей поднялся, хоть и понятия не имел, куда идти и что делать дальше. В глаза ему бросилась струйка сизого дыма, тянувшаяся от одной из куч столярного мусора.
Видимо, неосторожно брошенный Волиным окурок угодил туда и поджег сухую рухлядь.
Да гори оно тут все ясным огнем!.. Но ведь на пожар сбегутся эти… всякие…
Алексей пнул кучу и начал ворошить сапогом мусор, ища источник загорания.
Затоптал ворошок тлеющей стружки. Потом сапог вывернул из трухи какой-то плотный предмет. Странно. Книга. Волин нагнулся и взял книгу в руки. Один ее угол обуглился, по черным бумажным кудряшкам плясали искры. Волин постучал книгой о верстак, сбивая огонь, потом поднес к глазам.
Обложка отсутствовала. На испачканном и полуобгоревшем титульном листе можно было прочесть только крупную надпись: «Бардо Тёдол». Заглавие? И ниже – набранное помельче: «Тибетская…» Остальная часть листа почернела и рассыпалась в пальцах. Алексей наугад перевернул несколько страниц и прочел первое попавшееся.
«…Сидпа Бардо – Бардо ожидающего рождения:
Теперь в Сидпа Бардо ты обязательно очнешься. Ветер кармы будет толкать тебя в спину…» Волин поморщился. Карма! Бритоголовые с бубенцами, в оранжевых балахонах…
Понаиздавали, черт знает, чего! Но, пропуская абзацы, продолжил чтение.
«…Впереди разольются Мрак и Чернота, откуда донесутся устрашающие, пронзающие душу крики. Это твои страхи, их начало в тебе. Дурная карма может напасть на тебя демонами с режущим оружием, дикие звери погонятся за тобой. Страшная буря разыграется на пути…
Это дурное в нас стало живым и грозным, однако берет оно начало в нас самих.
Это наши собственные кошмары и грызущая совесть угрожают и могут разодрать нас, потому что мы и порожденное, сотворенное нами, в этом мире сравнимы. Однако источник грозных творений – в нас…
Если не устрашишься – творение бессильно, его угрозы неосуществимы…
Если испугаешься и побежишь – очнешься в теснине, на страшном утесе, откуда нет пути…» Алексей почувствовал, как в нем разрастается бешенство.
В каком таком ЭТОМ мире? При чем тут всякая тибетчина?! Это ведь нарочно сюда подсунули и подстроили так, чтобы он нашел и прочитал!.. Ну и что, что невозможно!.. Вот сумели же! Специалисты! Держит он эту макулатуру в руках и читает, черт бы его побрал! Что требовалось, то и читает… Это психологическая обработка, несомненно… Но кто, с какой целью?!
Алексей отшвырнул книгу. Она, как мертвая птица, бессильно всплеснув крыльями страниц, канула в прах, заполнивший мастерскую.
Крысы окончательно обнаглели. Шуровали в мусоре, а парочка здоровенных тварей обосновалась на верстаке, где недавно сидел Волин, и, не таясь, наблюдала за пришельцем. Алексей не боялся крыс, но от этого наблюдения мороз по коже подирал.
И все-таки не крысы больше всего беспокоили Волина. Смешно сказать, жирные бурые пятна на циркульной пиле не давали ему покоя. Ну, может быть, они, действительно, чуть-чуть походили на кровь, но ерунда же, в самом деле, нельзя же так!.. Это же только в кинобоевиках… Ну, пусть и не только, конечно, не только… Но почему обязательно здесь и сейчас, с какой стати?…
Полотно пилы скрипнуло и лениво провернулось.
Волин видел, что электрокабель, идущий к зловещему агрегату, оборван и извивается по полу дохлой змеей с пучком искореженных проводов вместо головы.
Но оно ПРОВЕРНУЛОСЬ! И скрип проржавевшей оси, казалось, разнесся на километры вокруг.
Волин, стремглав вылетая из мастерской, успел услышать нарастающий скрип и жужжание…
ОНО ВРАЩАЛОСЬ, ВРАЩАЛОСЬ!
…Когда пошла бесконечная череда комнат, Волин подумал, что обратной дороги он теперь никогда не отыщет. А отыскать надо, чтобы схватить в охапку Сергея и вместе с ним немедленно убраться отсюда куда глаза глядят, хоть в пургу, хоть к черту на рога, только бы подальше и побыстрей. Хотя еще неизвестно, позволят ли теперь уйти свидетелю жестокого убийства. «Только бы добраться до города, – с тоской подумал Алексей. – Я прокурора ночью из постели подниму. А может и нет.
Ну их к черту…» Безмолвие и безлюдье тяготили его все больше. За каждой новой дверью чудилась затаившаяся опасность, а позади то и дело возникали странные шумы, словно отзвук шагов крадущихся преследователей. Волин замирал и прислушивался, но всякий раз убеждался, что это подшучивает над ним дробящееся в гулком пространстве эхо. Но стоило ему двинуться с места, как за спиной вновь начинали шаркать призрачные ступни. Алексею вспомнилась пустынная ночная улица, звон разбитой бутылки, гогот и топот пьяной оравы позади, темная арка тоннеля, ведущего в проходной двор…
Что за странный разговор состоялся в подсобке, над телом убитого бича? «Куда его, на камбуз? – Он же воняет…» Алексей почувствовал, что опять близок к истерике.
Позади отчетливо скрипнул паркет. Волин резко оглянулся. За чередующимися проемами дверей мелькнули тени. Оттуда, через гулкое пространство, до Алексея донесся пьяный гогот, взвизгнула девка и тут же грянуло и рассыпалось звоном осколков стекло.
С разбегу ударив плечом в створки следующей двери, Волин врезался в стоящий прямо у него на пути стол. Звякнула опрокинутая бутылка, жидкость с бульканьем полилась на скатерть. Сидящий за столом хмурый, небритый мужик при появлении нежданного гостя осклабился и приветственно помахал в воздухе огромным, обглоданным мослом.
«Вот твоя мама!» – мысленно договорил за него обомлевший Алексей. Он, кажется, опрокинул тот стол и сидящего за ним людоеда – а может, они просто растаяли в воздухе – и пулей вылетел вон.
В каморке, где очутился Алексей, на старой железной кровати с украшенной латунными шарами спинкой, занимались любовью старик и старуха. Дряблые, желтые тела извивались, вздрагивая обвисшими складками кожи. Пегие космы старухи разметались в изголовье прелой паклей, линялая сорочка задралась, а ступни высоко поднятых жилистых ног были черными от грязи.
Остолбеневший Волин будто провалился в щель, которую приоткрыла перед ним память… ту самую, между подоконником и короткой занавеской на окне деревенского дома, где жили его дед и бабка. Что заставило тогда гулявшего во дворе мальчика Лешу заглянуть в неплотно занавешенное окно?…
Волин помнил теперь только захлестнувшее его тогда чувство ужаса и отвращения и свой душераздирающий рев, переполошивший стариков «Да ведь это мне снится», – в сотый раз повторил про себя Волин, вламываясь в очередную дверь. Но эта ложь больше не помогала ему. Даже если это и был кошмар, то… наяву. Что там такое плел Лобанов в «вычислительном центре», перед приходом Красного Пиджака? «…Нас просто уже нет в живых…» Бред?!
Сумасшествие?!
И тут Алексея словно обдали кипятком. Видение катастрофы, посетившее их обоих; ночные вагонные гости, рыбак, девка… «Мы видели одно и то же». Совершенно верно! «Рыбак» в глухой хламиде с капюшоном нес не сломанную удочку, он нес…
КОСУ! А Лобановская красотка… Говорят же, что перед войной ходит в сумерки по домам голая баба и просится на ночлег. Ее только пусти!..
Господи! Что же это такое?! Волин чувствовал, что сейчас упадет в беспамятстве, а очнется наверняка конченым и бесповоротным психом. Я чайник! Я чайник!!
Тру-ля-ля!.. Помогите! Если это галлюцинация, то остались же там, наяву, доктора. Пусть сделают укол, шарахнут электрошоком. Что полагается делать в таких случаях? Лишь бы вернуться, вернуться!..
Но Алексей догадывался, что ему никто не поможет. Эта галлюцинация обжигала глотку спиртным, горчила во рту табачным дымом, отдавалась болью в ушибленной ноге, поднимала шатром брюки при виде выреза на кожанке Веры-Магдалины, рвала штанины о ржавые гвозди. Она нагло прикидывалась реальностью, и это мерзкое лицедейство удавалось ей с невиданным мастерством. Поэтому бессмысленно рассчитывать на гипотетических врачей.
БАРДО ТЁДОЛ! И если верить только что прочитанному…
«Да ведь меня здесь сожрут!» – Алексей почувствовал, как пол качнулся у него под ногами.
Неожиданно где-то поблизости по паркету рассыпался сушеный горох. Не оборачиваясь и втягивая голову в плечи, Волин прибавил шагу. Но невидимые горошины все падали и падали, звук не прекращался и не отставал, словно по пятам за Алексеем спешил вприпрыжку беспечный мальчишка с рваным мешком, из которого выплескивались пригоршни звонких зерен.
Не выдержав, Волин резко повернулся кругом. Оставшаяся позади комната просматривалась через распахнутую дверь. Там никого не было. Вторая, дальняя дверь, которую недавно притворил за собой Алексей, белела неплотно сомкнутыми створками. Утерев со лба пот, Волин двинулся дальше. Позади снова застучали невидимые зерна, еще ближе, а вслед за этим мышью пискнул старый шарнир.
Дернув головой, Алексей чуть не свернул себе шею. В задней комнате ничего не изменилось… Если не считать того, что одна из створок дальней двери еще вздрагивала, приоткрывшись и пропустив неведомого преследователя. Чувствуя, как по всему телу кожа вскипает жгучей сыпью, Алексей попятился. Теперь дробный стук раздался совсем рядом, но через дверной проем по-прежнему никого не было видно.
«Ба-ба се-я-ла го-рох!..» – тоненько пропело у Волина в голове. Но он уже знал, что никакие бабы здесь ни при чем, догадавшись, какой такой горох частит в щербатый паркет.
Бежать, скорее всего, не имело смысла. Впереди несколько дверных проемов последовательно зияли пустотой, лишенные створок, так что захлопнуть их за собой и отгородиться от врага не удастся…
Стук повторился у самого порога. Отступая, Волин лихорадочно огляделся в поисках чего-нибудь, что могло послужить для самозащиты. Конечно же, ничего подходящего он не увидел. Ах, если б знать!.. Газовый револьвер, снаряженный зарядами «для защиты от зверей», остался дома, в ящике письменного стола в полном соответствии с законом всемирного сволочизма.
«Очень будет больно или нет? – почти равнодушно подумал Алексей. – За что мне это? Зачем же я?.. Разве плохо мне было… там?» Давно застреленный милицией черный дог шмыгнул в комнату, где топтался Волин, грянув в пол когтями совсем уже оглушительно. Алексей сразу узнал его.
Безобразное пятно лишая расползлось еще шире, захватив весь собачий бок. Вокруг пораженного пространства желтели проплешины помельче, словно брызги от огромной капли кислоты, упавшей на шкуру животного.
– Ну, хорошая собака… – ломко заговорил Волин, не узнавая и пугаясь своего голоса. – Хорошая… умная… мы тебя полечим… Угостить вот ничего нет…
Дог двинулся к Алексею, и его когти опять угрожающе грохнули в паркетные плиты.
Волин смотрел, как к нему медленно, словно сквозь воду, приближается его смерть, обнажая желтые влажные клыки величиной с мизинец, покачивая ощеренной мордой, припадая на передние лапы и напряженно вздергивая костлявый зад.
Низкое, глухое рычание словно хлестнуло Волина по лицу. Сбросив оцепенение и ничего уже не соображая, он кинулся наутек. Он несся так, что подошвы сапог едва чиркали по паркету, и этих легких касаний хватало для того, чтобы бешеный ветер ужаса тут же подхватывал его и увлекал неведомо куда, лишь в полном согласии с инстинктом самосохранения.
Вокруг все мелькало, словно в запущенном на бешеную скорость кинофильме. Грохот собачьих лап рокотал со всех сторон. Алексей чувствовал, что клыкастая пасть все ближе, рядом… уже почти настигает его.
Проскочив пустые проемы, он с разбегу ударял всем телом в створки дверей, каждый раз молясь о том, чтобы они не оказались запертыми. Ему пока везло, но времени на то, чтобы захлопнуть двери перед мордой преследователя, не оставалось.
Волин мчался, как автомобиль, на полном ходу оставленный водителем, и как тот неуправляемый автомобиль отыскал наконец свой роковой кювет. Что-то ударило его спереди по ногам, прямо над ступнями, то ли вывороченная половица, то ли ножка опрокинутого стола.
Падая, Волин даже испытал облегчение от того, что не надо больше рвать мышцы и сухожилия в этом бессмысленном бегстве. Лишь бы все кончилось побыстрей. Но, грохнувшись об пол и зайдясь от боли, он понял, что не желает умирать, хоть в кошмаре, хоть наяву. Обратившись в кусок пропитанной животным ужасом плоти, Алексей взорвался воплем – не-е-ет! Инерция протащила его по полу еще несколько метров. Коленную чашечку обожгло. Отщепившийся от паркета деревянный скол зло ужалил кожу голени. И в тот же миг что-то твердое и угловатое больно врезалось в бедро. Волину показалось, что в том месте его ухватили челюсти дога.
Но это было что-то другое, и Алексей как-то сразу догадался – что. Перекатившись на спину, он запустил руку в карман. Газодробовой револьвер был там. Гладкая, прикладистая рукоять сразу будто вросла в потную прыгающую ладонь. Волину было недосуг удивляться и размышлять, как стало возможным сие чудо. В это мгновение он увидел дога. Тварь выросла на пороге, словно черный демон, вынырнувший из преисподней. Собака Баскервилей!.. Волин рванул впаявшуюся в кулак рукоять.
Револьвер, как и заведено в таких случаях, застрял, зацепившись курком за ткань кармана. Алексей, вместо того, чтобы слегка протолкнуть оружие в глубь, а потом выхватить его без помех, рванул так, что затрещала вся штанина.
Пес негромко взревел и прыгнул. Его мосластое тело, одолев половину расстояния до жертвы, с костяным стуком приземлилось и тут же снова взвилось в воздух.
Второй прыжок должен был стать для Алексея последним.
Волин понятия не имел ни о каких специальных способах самозащиты. Но инстинкт швырнул Алексея в сторону, заставив с немыслимым проворством откатиться к стене.
Воняющая псиной туша обрушилась на пустое место.
Тот же инстинкт поставил Алексея на ноги, а удача (или кувыркание по полу?) высвободила оружие. Прижимаясь спиной к стене, Волин вскинул револьвер.
Прицелиться он не мог. Рука ходила ходуном.
Пес, ткнувшись мордой в пол, рявкнул и молниеносно повернулся к ускользнувшей жертве. Волин увидел совсем рядом закисшие собачьи глаза, услышал, как в глотке дога перекатываются шершавые чугунные болванки, и нажал на спусковой крючок.
Курок револьвера звонко щелкнул. Но вместо выстрела в тишине комнаты брякнул звук, похожий на вялый щелчок пишущей машинки. Алексею показалось, что он даже сумел разглядеть, как крохотные, словно пшено, дробинки лениво выпорхнули из короткого ствола и с тихим шелестом рассеялись по полу.
«Патроны отсырели!» – ударило Алексея, и он опять судорожно даванул на спуск. И еще раз… Негромко пробрякала все та же пишущая машинка. Мелкая дробь посыпалась на паркет. Волин понял, что от этого зверя хваленый заграничный пугач его не защитит. Будь ты проклят! Сгинь, исчадье ада, тебя нет, ты мне снишься!..
Но и от заклинания толку оказалось немного.
Дог опять взвился в прыжке, целя клыками Волину в горло. Алексей вскинул руки и отшатнулся. Собачья пасть лязгнула возле самого его уха. Черная туша обрушилась Волину на грудь. От удара пальцы разжались и бесполезный игрушечный револьвер запрыгал по полу.
Последующие секунды слились для Волина в бешеное мелькание смоляной шкуры, розовой пасти и желтых лязгающих клыков. Позже Алексей не мог припомнить, как отбивался от ужасного пса, так как душа его будто отлучилась на время, оставив тело один на один с кровожадной химерой.
Вернуться обратно ее заставило громкое ругательство, прозвучавшее как гром среди зимы. Щелкающая пасть вдруг исчезла, страшная псина черным барахтающимся комом покатилась по полу, и тут же между ней и Алексеем выросла чья-то широкая, до боли знакомая спина, обтянутая походным свитером.
Неуклюже проюзив по паркету, дог мгновенно вскочил и, как распрямившаяся пружина, кинулся на нового врага. Лобанов вскинул руку с зажатым в ней револьвером. «Брось это дерьмо! Бежим!» – хотел крикнуть Волин, но не успел.
Выстрел полыхнул и шарахнул так, что Алексей почти ослеп и оглох. Сквозь радужную муть он увидел через плечо Лобанова, что Собака Баскервилей вертится волчком, все шире развозя по полу алую лужу и хватая себя зубами за развороченную грудь.
Опять оглушительно бабахнуло. Револьвер в руке Лобанова подпрыгнул, тупой ствол харкнул длинным, косматым снопом огня и дыма. А когда дым рассеялся, стала видна неподвижная черная груда, сотрясаемая судорогами последних конвульсий. «Что это, – глядя на нее, изумился Волин, – это ОНО?!» Ответа ему не требовалось. Из окровавленной груды косо торчала скрюченная собачья лапа.
Лобанов отщелкнул барабан, откинул его в сторону.
– Промазал, что ли, три раза? Ну, стрелок!.. – И, повертев револьвер в руках, добавил: – Занятная машинка, тебе не кажется?
Еще окончательно не пришедший в себя Волин обалдело поглядывал то на собачьи останки, то на свое полуигрушечное, но склонное к сюрпризам оружие. Как же так?
Разве так бывает, чтобы сперва подряд три негодных патрона, а потом… И вообще, это же не «магнум» сорок пятого калибра.
Алексею вдруг почему-то сделалось обидно.
– Пошли отсюда. – Лобанов вернул ему револьвер и потащил за собой.
Часть третья. ВОЗВРАЩЕНИЕ
17
За портьерой оказался вход в подсобное помещение. На пороге Лобанов заколебался.
Как же теперь Леха, один? Заговорившись с Надеждой Андреевной, а после ввязавшись в чужую склоку, Сергей совсем упустил приятеля из виду. Еще эта морда в малиновом пиджаке к нему привязалась. Как бы не влип Алексей Александрович. Но Надя настойчиво торопила спутника.
В подсобке он сперва сунулся к двери, ведущей в полутемный коридор, и тут же замер, споткнувшись взглядом о темно-бордовую лужу, жирно поблескивавшую под ногами. Знакомая такая была лужа, и Сергею она чрезвычайно не понравилась.
Навидался таких за время милицейской службы. Свинью, что ли, здесь резали? Хотя, может, неловкая официантка сок пролила? Но Лобанов точно знал, что это не сок.
Надежда Андреевна дернула его за рукав и повлекла в противоположную сторону.
Там, в глухой на первый взгляд стене обнаружился проход, ведущий в какой-то тесный, неосвещенный предбанник.
Они поплутали по запутанным задворкам ресторана. Один раз Надя испуганно шарахнулась от распахнутой двери, из которой валил пар и доносился лязг посуды.
Кухня? Судя по гулким, отдающимся эхом голосам и раскатистому дребезгу крышек, кухня была большая и работа в ней кипела вовсю. Бело-сизый, пропитанный жирным смрадом туман вываливался оттуда неестественно плотными клубами.
Лестничный марш привел их в гостиничный коридор, будто начинающийся ниоткуда и уходящий в никуда, с нескончаемой ковровой дорожкой под ногами, перегоревшими через одну неоновыми трубками под потолком и рядами неопрятных дверей по обеим сторонам. Лобанов, не раз живавший в таких «отелях», даже оглянулся в поисках зловредной карги – дежурной по этажу. Он уже ничему не удивлялся. В самом деле, куда случайные женщины приводят таких кавалеров, как он? «Ох гостиница, моя ты гостиница…» Общаги, съемные углы. В нормальных квартирах живут нормальные семьи. Лобанов, во всяком случае, там почему-то надолго не задерживался.
Надя открыла одну из дверей и пропустила Сергея вперед. Он вошел и чуть не рассмеялся. Шутки с ним, что ли, взялись шутить? Эдакий зловещий розыгрыш в духе сочинений Агаты Кристи. Впрочем, ничего зловещего на этот раз взгляду Лобанова не открылось. За распахнутой дверью не оказалось никакого гостиничного номера, хоть это, конечно, была Надина комната, в воздухе даже стоял слабый запах уже знакомых Сергею духов.
Но, во-первых, в гостиницах не держат чисто прибранных деревенских горенок с узкой железной кроватью под выцветшим бархатным ковриком, изображающим «лебединое озеро», с нелепой настольной лампой-«подхалимкой», которой сто лет в обед, изогнувшейся на допотопном письменном столе; с пестрой лоскутной дорожкой на дощатом полу и вышитыми занавесочками на незрячем от налипшего снега окошке.
А во-вторых, Надежда Андреевна никак не могла проживать в… Лобанов потер глаза так, будто собирался выдавить их. А почему, собственно? Чем не подходит ей светелка сельской пионервожатой, ведь и сама она… «Если я рехнулся или умер, – подумал Сергей, – то не самое это, оказывается, плохое дело».
Но Лобанов определенно чувствовал себя живым и здоровым. Будто толчок землетрясения всколыхнул в нем что-то, взламывая твердь прожитых лет и выпуская на волю горько-сладкую волну, в которой смешались и восхищенный ужас при виде чуда, и боль старой вины, и радость освобождения от докучливой хвори, которой показалась Сергею вся прожитая жизнь. Раньше ему часто снилось, что он возвращается в далекий поселок, шагает по его пыльным улицам, взбегает на полузабытое школьное крыльцо, спешит к двери пионерской комнаты, распахивает ее.
Любочка в его снах никогда не менялась и выглядела, как в ту роковую встречу, привлекшую внимание несчастного двоечника. Сергей с порога бросался к ней, но ему всегда не хватало единственного шага, который неизбежно заканчивался похожим на удар пробуждением… Но не в этот раз! Пусть это бред, антимир или сто сорок пятое измерение! Зубами вцепиться в него и больше не выпускать, ни за что, никогда…
– Как нехорошо получилось. – От звука Надиного голоса Сергей вздрогнул. – Прости. Это, в сущности, я тебя втравила.
– Ничего, я сам такие штуки терпеть ненавижу. – Лобанов прошел к столу, обернулся.
Надежда Андреевна никак не могла быть Любой. Хотя бы из-за возраста. Той ведь сейчас чуть меньше, чем ему самому, и выглядит она наверняка соответственно.
Муж, дети, первая одышка. Сергею не хотелось об этом думать. Да и с комнатой он что-то напутал. Кровать, например, была не железной, а вовсе тахта, и коврика с лебедями над ней не наблюдалось. Висела там на голой стене какая-то маринистическая репродукция, вся в тучах и штормовой пене, словно сердитый глаз, подглядывающий через дыру в бледных обоях.
Второго выхода номер, конечно, не имел, а окна здесь доверия Сергею не внушали.
Сплошь бельмастые от мороза, будто в глухую, лютую зиму, они казались ненатуральными, словно нарисованными, и неизвестно еще, куда выходили.
«Попала мышка в мышеловку», – решил Лобанов, опускаясь в жесткое гостиничное кресло. Однако погоней пока не пахло.
– Что же мы дальше будем делать? – спросил Сергей.
– Не бойся, – Надя присела на тахту. И добавила: – Они тебя сами побаиваются.
– Вот я и смотрю, – усмехнулся Лобанов. – Какой я, оказывается! – Он дурашливо продемонстрировал бицепсы.
– Не обольщайся. Просто они не понимают…
– Ты тоже, – перебил Сергей.
Надя промолчала.
– Кстати, тебя, я думаю, теперь заодно со мной по головке не погладят. Как быть с этим?
– За меня можешь не волноваться.
– Я бы и рад, кабы не повидал, каков нрав у вашего предводителя. Он же тут царь и бог? Правильно?
– С Юрием Ивановичем у нас отношения особые, – помолчав, сказала Надежда Андреевна. – Понимаешь, он хочет от меня ребенка.
– Вот те раз, – озадачился Сергей. – Он что же, в тебя влюбленный?
– Еще чего! Но ему это для чего-то нужно.
– Пристает?
– Нет, здесь совсем другое. Но он меня не тронет, потому что тоже как бы… опасается.
Пристально взглянув на Надю, Лобанов будто проглотил какую-то вертевшуюся на языке фразу и лишь поразмыслил вслух:
– Отчего это у меня все время руки чешутся вашему командиру морду набить?
– У тебя не получится.
– Это почему же? А если попробовать?
– Эх ты! – Надя покачала головой. – Простота не всегда признак гениальности. В данном случае мордобой ничего не решает. Ты думаешь, Юрий Иванович, он – кто?
Он, кстати, знакомым тебе не показался? Может, встречал ты его раньше где-нибудь? А?
Лобанов призадумался.
– Предположим. Кажется, где-то видел, но не помню где. Что из этого?
– А то, представь себе, что кого ни спроси, он каждому кажется знакомым. Поверь, уж я-то знаю. А припомнить его, как ты, никто не может. Удивительно, правда? Не веришь, друга своего спроси.
– Так кто же он такой?
– Любишь ты вопросы ставить ребром. А если я точного ответа не знаю?
– Тогда давай его Сатаной объявим, – предложил Сергей. – Говоришь, он от тебя ребенка заиметь домогается? Замечательно! Ребенок Розмари. Вельзевулово семя! И не хватает тут попова работника Балды, чтоб чертям воду замутить.
– Напрасно ты смеешься, – серьезно сказала Надя. – Он не дьявол. Я точно знаю, что он человек. Он, может быть, больше человек, чем мы с тобой, чем вообще можно себе представить.
– В каком смысле?
– А в таком, что он – это отчасти и ты, и я… и каждый. Эдакий портрет Дориана Грея, но один на всех.
– Одна-ако… – протянул Лобанов. – Вельми мудрено сие есть. – И отрезал: – Не знаю, чей он там портрет, но не мой.
– Никогда не говори никогда, – невесело усмехнулась Надя.
– Ну и накрутили вы, сударыня, – сказал Сергей. – Можно закурить?
– Можно… Вот поэтому, я думаю, ничего ты ему сделать не сможешь. И никто не сможет. Бой с тенью.
– Тогда уж лучше сказать – с шизоидным альтер эго. – Лобанов глубоко затянулся.
– Значит, никто. А Зуев?
– Если бы с шизоидным и с альтер. С самым обычным, любимым и единственным. А Зуев?.. Что ж Зуев… – Она умолкла.
– Скажи мне, ради Бога, откуда взялась эта фамилия? Кто он – в пресвятых апостолов и Государственную Думу! – такой?! Мне кажется, если он явится, я его или расцелую, или задушу.
– Я не знаю, – ответила Надежда Андреевна. – Правда, не знаю.
– Кто тогда знает?!
– Никто, наверное, кроме Юрия Ивановича. Я иногда думаю, может, он его просто выдумал? Но нет. Он его боится. Боится и ненавидит… А потому я его жду, – закончила она.
Лобанов поперхнулся дымом. В эту минуту ему опять показалось, что там, на тахте, сидит не полузнакомая печальная женщина в строгом белом костюме, а та, другая, навсегда потерянная радость его бестолковой молодости, преданная им когда-то под гудок уносящегося вдаль тепловоза. Любочка будто рванулась с рубежа их разлуки вслед тому, давно ушедшему поезду, чудом преодолела разделившее их время и пространство, всего лишь чуть повзрослев, как космонавты в фантастических романах, несущиеся с субсветовой скоростью в своем звездолете, в котором минуты и часы равняются земным десятилетиям. Что толкнуло ее сюда и заставило встать на пути Сергея, прикинувшись какой-то неизвестной Надеждой Андреевной?..
Надеждой…
Зажмурившись на миг, Лобанов затянулся так, что защипало в горле.
– А если я выйду сейчас к этим, к Юрию Ивановичу, и скажу… что я и есть он самый… Зуев? – хрипловато спросил он, глядя сквозь колеблющуюся завесу дыма.
Женщина поднялась с тахты. Ее фигура расплывалась в сизой пелене.
– Я думаю, сказать мало. Надо быть – Она приблизилась к Сергею почти вплотную.
– Но я не виноват, что родился… не тем, – с тоской сказал Лобанов. – Хочешь, я попробую. Он же не даст тебе дождаться твоего Зуева.
Сергей вдруг поднял руки, обхватил ее и прижался лицом к теплому животу. Он окончательно перестал понимать, кто перед ним. Но сейчас это было и ни к чему.
– Не надо геройствовать, – прошептали у Сергея над самым ухом. – Все равно ничего не выйдет. Но Юрий Иванович своего не получит. Я думала, что смогу родить от Зуева. Но могу… и от тебя.
Мягкие руки легли Лобанову на плечи.
«Любочка!..» – чуть не крикнул он, вскакивая с кресла. Щелкнул выключатель, и свет погас. В кромешной темноте Сергей подхватил на руки привычно прильнувшее к нему тело и отнес туда, где – он помнил – стояла… тахта?.. старая койка?..
«Как же я мог… столько лет?!» – других мыслей у него не осталось. Путаясь в застежках, он шептал что-то, будто молился, но сам не мог разобрать своих слов.
Больше всего на свете он хотел сейчас вдохнуть забытый Любочкин запах, смешавший в себе аромат нагретой солнцем лесной поляны, настоянного на хвое и речной зябкости ветра, дыма от смолистых дров и привычного к работе девичьего тела. Но этому мешал тонкий, устойчивый фон чужих заграничных духов, обволакивающий Сергея с головы до ног. Торопясь избавиться от пропитанной благовонием ткани, он что-то порвал. Нетерпеливые руки проникли Лобанову под свитер и увлекли вниз. В том месте, где гудело и готово было брызнуть искрами высокое напряжение, Сергея вдруг обхватили тугой, горячей хваткой, и он словно провалился в бурлящий, но нежный поток.
