Текст книги "Профессор Мориарти. Собака д’Эрбервиллей"

Автор книги: Ким Ньюман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

На вид ей было не больше двадцати пяти.

– И где же хранятся «художественные фотографии»? – поинтересовался профессор.

– Руританское посольство в Белгравии. – Она выудила из ридикюля карту. – Я проявила профессиональный интерес к разного рода мелочам – здесь план, расписание караула и прочее.

– А это что? – Профессор указал на красный кружок.

– Сейф спрятан за портретом Рудольфа Третьего. В личном кабинете полковника Запта. Будь у меня ключ, я бы сюда не явилась. Необходимость в квалифицированном взломщике вынудила меня обратиться за помощью к преступникам. Вас весьма рекомендовали в Скотланд-Ярде.

– В Скотланд-Ярде слыхом не слыхивали о профессоре Мориарти, – надменно фыркнул мой работодатель.

– Для такого негодяя, как вы, это и есть лучшая рекомендация.

Голова профессора качнулась из стороны в сторону. Значит, он обдумывает дело. А это в свою очередь значит, что мне пришла пора позаботиться о практической стороне вопроса.

– А мы что с этого будем иметь, мисс?

– Четверть того, что я вытяну из Эльфбергов.

– Половину.

– Это же чистой воды вымогательство!

– Именно, – подмигнул я ей. – Мы в некотором роде и есть профессиональные вымогатели. Половину.

Ирэн чуть надула губки, продемонстрировала отрепе тированную обиженную гримаску, снова колыхнула соблазнительной грудью и наконец одарила меня великолепной улыбкой, от которой внутри всё перевернулось. В какой-то момент я уверился, что здесь не обойдётся без особого манёвра.

– По рукам, – сказала она, протягивая свою миниатюрную лапку.

Надо было пристрелить паршивку прямо там.

II

Руританское посольство занимает особняк в квартале Боскобел-Плейс. Вся Белгравия буквально кишит посольствами и консульствами. По улицам слоняются толпы расфуфыренных гансов и фрицев, спотыкаются о собственные дурацкие шпаги, – вот было бы смеху, окажись они на пути стада разъярённых буйволов. Я не очень-то люблю родных английских джонни, но они десять очков вперёд дадут любому пожирателю сосисок, французишке или голландишке. «Никогда не бери с собой в джунгли бельгийца» – такой у меня девиз.

Обратись Ирэн Адлер к обычному взломщику сейфов, вроде того всего из себя честненького болвана ^{15}, дело бы ограничилось простым полуночным рассверливанием вышеупомянутого сейфа. Ну может быть, в качестве приютного дополнения удалось бы приласкать дубинкой полковника Запта.

Мориарти, однако, презрительно отмёл подобный план как слишком банальный и не гарантирующий достаточной разрушительной мощи.

Перво-наперво он написал в «Вестминстер газет» гневное письмо, в котором пространно сокрушался о судьбах несчастных обитателей трущоб Стрелсау (некоторые факты даже не были выдумкой, и это как раз самая остроумная часть плана), а также клеймил Руританию, называя её «тайным позором Европы». Письмо немедля напечатали. Вскоре в газетах появились другие письма, и не все они принадлежали перу профессора. Стройный хор обличал ужасы, творящиеся под сенью династии Эльфбергов. Некий длинноносый священник в компании с пустоголовой графиней организовал соответствующий комитет и расставил пикеты вокруг Боскобел-Плейс. К протестам присоединились менее титулованные вольнодумцы: руританские оппозиционеры в изгнании, ни на что не годные бездельники, жулики, работавшие на Мориарти.

Специально нанятые болтунишки вешали прохожим лапшу на уши, расписывая на все лады творящиеся в Руритании непотребства. Якобы огромные пушки в замке Зенда чистят крошки-сиротки (эту историю сочинил, конечно же, профессор): бедняжек запихивают в жерла и толкают палками, отчего дети извиваются как ужи. Несколько «команчей» с Кондуит-стрит (это племя состояло из малолетних попрошаек, шлюшек, карманников и душителей, чьи услуги оплачивал Мориарти) переоделись в лохмотья, вымазались сажей, окрестили себя «пушечными сиротками из Зенды» и, обосновавшись возле посольства, кидались навозом во всех, кто рисковал высунуть оттуда нос.

Последовал обязательный обмен дипломатической белибердой, руританские иностранишки позорно взвыли, и Скотланд-Ярд отправил на Боскобел-Плейс двоих констеблей. Те постучали дубинками по ограде и велели протестующим разойтись. А для наших команчей шлем бобби – отличная мишень. Лошадиный же навоз на лондонских улицах встречается в изобилии.

Так что уже через три дня лагерь возле посольства превратился в настоящее поле брани. Мы с Мориарти время от времени наведывались туда и смотрели, как идут дела.

Во время одной такой прогулки по-орлиному зоркий профессор углядел в окне первого этажа чью-то физиономию:

– Запт.

– Можно укокошить его прямо отсюда, – вызвался я. – у меня в кармане револьвер, выстрел не из простых, но я справлюсь.

Голова Мориарти качнулась из стороны в сторону: он просчитывал все возможности.

– Нет, его просто-напросто заменят кем-нибудь другим. Запта мы знаем в лицо, а следующий шеф тайной полиции, возможно, предпочтёт не появляться на публике.

Моя правая рука прямо-таки зачесалась. Соблазн был велик.

Что, если вытащить револьвер и пальнуть, исключительно забавы ради, и пусть весь план катится к чертям? В гибели Запта обвинят какого-нибудь бородатого анархиста, мало ли их тут околачивается.

Иногда в голову приходит такая заманчивая идея, что устоять просто невозможно.

На моём запястье сомкнулись костлявые пальцы Мориарти. Весьма болезненное ощущение.

Глаза профессора блестели. Тот самый взгляд кобры.

– Моран, не совершайте подобной ошибки.

Больно. Чрезвычайно больно. Мориарти знал, где и как надавить, – мог лёгким нажатием сломать кость. Наконец он выпустил меня.

Профессор улыбался редко и лишь для того, чтобы припугнуть очередную несчастную жертву. А когда я впервые услышал его смех, то испугался: не принял ли он смертельную дозу яда, – настолько это кваканье сквозь зубы походило на предсмертные судороги. В тот день статья в «Таймс», о данной Чёрным Михаэлем клятве освободить пушечных сироток из Зенды, вызвала у него беспрецедентные содрогания и хихиканье.

«Что ж, пожелаем ему удачи в поисках, – потешался профессор, заламывая руки на манер богомола. – Сам герцог сделался нашим союзником, великолепно. Хотя надо признать, сочувствие несуществующим сироткам выразила и королева Виктория».

В окнах посольства что-то сверкнуло. Я схватился за револьвер.

– Фотографический аппарат, – пояснил Мориарти. – Запт верен своему хобби.

Вместо Запта в окне теперь торчала фотокамера. Но мы с профессором заблаговременно подняли воротники пальто, как бы защищаясь от ветра.

– Полюбуйтесь, Моран: шеф тайной полиции желает знать своих врагов в лицо. У человека подобной профессии их должно быть немало.

– Но почему Запт в Лондоне? Ему разве не следует гонять бомбистов у себя дома?

Мориарти задумался.

– Если верить мисс Адлер, у Запта здесь более важные дела.

– Дела?

– Долой Чёрного и да здравствует Красный! Но Эльфберги на другом конце Европы. Так что внимание полковника сосредоточено на более тонких материях.

– Женщина?

Профессор пожал плечами.

– Старый козёл, видимо, надеется затащить её в постель, посулив снимки, – предположил я. – Готов биться об заклад, он каждую ночь вынимает их из сейфа и любуется в своё удовольствие.

– В этом случае она бы к нам не обратилась. Судя по всему, мисс Адлер не очень-то любит делиться. И всё же согласилась расстаться с половиной вырученных денег.

– Но, Мориарти, у неё не было выбора. Кто ещё устроил бы для неё такое?

– Очевидно, только мы, Моран, – промолвил профессор и скрипнул зубами.

Потом он потянулся за часами. За все годы, что я помогал Мориарти, ни разу на моей памяти профессору не пришлось их доставать – так что самого хронометра я так и не увидел. Ведь всё и всегда происходило точно по расписанию. Новоиспечённые подчинённые быстро выучивались следить за временем, в противном случае им грозили очень серьёзные неприятности.

Не успел Мориарти дотронуться до болтавшейся на впалой груди цепочки, как Фэнни Замарашка вылетела из толпы и пнула полисмена.

Фэнни полных два десятка лет изображала десятилетнюю обездоленную сироту. И все верили: она чрезвычайно умело накладывала на лицо грязь. С таким же искусством записные красотки пользуются румянами и пудрой.

Сегодня Замарашка напялила на себя измазанный сажей наряд «пушечной сиротки» и надела тяжёлые деревянные башмаки, замечательно подходящие для избиения полисменов.

Её вопль («Ыдаг еиксйецилоп!») прозвучал в точности как ругательство на руританском (или на каком там языке они изъясняются ^{16}).

После пары-тройки весьма болезненных ударов в голень остолоп в форме схватился за дубинку.

Замарашка рухнула на ступени посольства, демонстрируя завидное драматическое дарование (пусть трагические актрисы с Друри-лейн кусают локти от зависти); по её лицу растекалась кровь – пошла в ход губка, пропитанная томатным соком.

Мориарти вручил мне булыжник и махнул рукой.

Я швырнул камень в разинувшего рот полисмена и сбил с него шлем (даром, что ли, однажды завалил бенгальского тигра при помощи крикетной биты).

Негодующая толпа ринулась на приступ. Мориарти подцепил меня ручкой зонтика и увлёк вперёд.

Распахнулись двери Боскольского дворца, и бежавшие в первых рядах заскользили по мраморному полу, словно банда пьяных конькобежцев. Трое стражников схватились было за сабли, но наши команчи мигом избавили их (и вообще весь первый этаж посольства) от оружия и прочих мало-мальски ценных безделушек. Скоро в витринах лондонских ломбардов появятся всевозможные кирасы, шлемы с плюмажами и иные вещи с гербом Эльфбергов.

Двери кабинета приоткрылись, и оттуда высунулась голова Запта. Мориарти подал сигнал, и на плечи шефа тайной полиции тут же легли руки двух дюжих молодчиков.

Профессор бочком подобрался к анархисту с самой окладистой бородой и предложил составить список требований. Причём парнишка ничуть не усомнился в том, что это его собственная идея.

Запт свирепо озирался, его усы дрожали от возмущения, но чумазые руки держали крепко.

На поясе у полковника болталась связка ключей. Мориарти взмахнул рукой, и мимо Запта промчался немытый мальчишка. Ключи таинственным образом исчезли.

– Пусть узнает на собственной шкуре, каково пришлось пушечным сироткам! – завопил я.

Толпа с восторгом принялась запихивать шефа тайной полиции в ближайшую каминную трубу (ногами вверх). Наш товарищ, бородатый анархист, уже успел выставить у дверей караульных и теперь размахивал древним револьвером под носом у ошеломлённых констеблей.

– Вы не имеете права нас трогать! – кричал он. – Территория Руритании объявляется собственностью Комитета свободных граждан из города Стрелсау. Любое действие, направленное против нас, будет расценено как британское вторжение.

Рядовой лондонский бобби подобные переговоры вести не приучен. Так что полисмены выловили первого попавшегося беднягу, отправили его за чашечкой чая и попросили анархистов не открывать огонь, пока не прибудет представитель Министерства иностранных дел. В ответ бородач пообещал до той поры не обезглавить никого из заложников.

Тем временем мы с профессором, никем не замеченные, проскользнули в кабинет полковника, сняли портрет и отперли сейф. Там лежал толстый запечатанный пакет. К великому моему сожалению, ни наличности, ни каких-нибудь завалящих сокровищ короны там не обнаружилось. Мориарти протянул мне добычу и огляделся по сторонам, удивлённо сдвинув брови.

– В чём дело? Слишком легко прошло?

– Нет, Моран. Всё именно так, как я и планировал.

Он запер сейф.

На улице зацокали лошадиные копыта и застучали подкованные сапоги. Боскольский дворец окружила толпа рьяных молодчиков в мундирах.

– Солдаты.

– Нам пора, – подытожил профессор.

Оказавшись в холле, Мориарти кивнул: наши команчи мигом прекратили расхищать ценности и отделились от прочих зевак, весьма озабоченных политическими вопросами.

Запт вывалился из трубы. Он был чернее трубочиста. По знаку профессора ему незаметно вернули ключи.

Мы покинули посольство через парадную дверь.

Команчи мгновенно растворились в толпе на улице.

Я столкнулся лицом к лицу с младшим караульным, который уже готов был послать дипломатию ко всем чертям и учинить-таки британское вторжение. Пришлось расправить плечи и отдать честь. Офицер послушно козырнул в ответ. Да, раз надев военную форму, уже никогда не потеряешь навыка.

– Вперёд, лейтенант!

– Есть, сэр, – отозвался он.

Мориарти, как обычно, сумел остаться незамеченным. Есть такие особые ящерицы, которые полностью сливаются с листвой; у него похожий дар – притворяться тусклым добропорядочным обывателем. Словно профессор вышел из омнибуса не на той остановке и угодил в самый разгар скандала, разумеется не имеющего к нему ровно никакого отношения.

Мы потрусили прочь. За спиной раздавались крики, выстрелы, звуки ударов и колокольный звон. Но мы-то тут совершенно ни при чём.

За углом нас поджидал кеб.

III

Мориарти пребывал в мрачном расположении духа – мерил шагами комнату, заложив руки за спину, и жевал фиолетовые пастилки собственного изготовления. Ими он пытался заменить сигареты. От частого курения у профессора давно пожелтели зубы и пальцы, но теперь он почему-то вбил себе в голову, что табак опасен для здоровья.

Я всё ещё кипел от возбуждения, и моё мужское достоинство требовало неотложного внимания. Может, отправиться вниз и разыскать Флосси или Пусси, или как там зовут ту миниатюрную блондиночку, слепую на один глаз? После охоты храбрецу прямая дорога в будуар. Этому я выучился в Индии и там же приобрёл ценный навык: как не упустить из виду бумажник, лежащий в заднем кармане брюк, пока эти самые брюки висят на спинке стула. Фифи. Её зовут Фифи. Настоящая француженка. И у неё имеется подружка. Вероника.

Профессор о чём-то напряжённо размышлял.

Принесли вечерние газеты и рекламные проспекты завтрашних изданий. Запт жаждал крови опасных революционеров и призывал старинного союзника Руритании – Королевство Великобритания объединиться и выступить в крестовый поход против мятежников. Нападение на посольство (и его персону), утверждал он, в равной степени оскорбляет и Викторию, и Рудольфа. В общем, типичное иностранное нытьё: «приходите и сражайтесь вместо нас».

В Стрелсау на улицах устраивали вооружённые стычки михаэлисты и рудольфисты. Многих арестовали. Писали, что Запт вернётся на родину и раскроет некую важнейшую тайну, которая позволит подавить революцию в зародыше.

Трофейный пакет лежал на конторке. Похоже, охота за фотографиями, так интересовавшими нашу даму, возымела забавный побочный эффект: выдуманная Мориарти революция вспыхнула всерьёз.

– Надеюсь, Мориарти, Ирэн успеет получить денежки за снимки, пока треклятая Руритания не полетела в тартарары. Она ведь ничегошеньки не получит, если всю знать развесят на фонарях в знаменитых садах и парках.

Мориарти что-то неразборчиво прорычал в ответ и удалился в тёмную каморку, где он разводил ос и размышлял о траекториях небесных тел.

Кстати, о небесных телах. Мой взгляд снова упал на пакет.

На нём красовалась большая красная и очень официальная на вид печать.

Я представил себе Ирэн Адлер, изгиб шеи, обтянутую шёлком ножку, пышные…

Никто же не говорил, что мы не можем взглянуть на добычу.

Я прислушался: Мориарти что-то насвистывал своим разлюбезным осам (значит, скорее всего, проторчит в каморке целую вечность), с лестницы не доносилось на звука, а миссис Хэлифакс было велено отказывать всем посетителям. Меня никто не побеспокоит.

Усевшись возле конторки, я зажёг газовый светильник и ловко поддел печать перочинным ножом – потом её можно вернуть на место, и никто ни о чём не догадается. Во рту пересохло, словно после многочасовой засады возле привязанного к дереву козлёнка, когда каждый миг прислушиваешься: не крадётся ли по джунглям большая кошка. Я налил себе полный стакан бренди (достойный аперитив для восхитительного зрелища) и, чувствуя, как к причинным местам приливает кровь, вынул содержимое из пакета.

Мне в штаны словно плеснули ледяной водой.

Там действительно лежали фотографии – разнообразные виды Зенды. На парапете замка можно было различить два маленьких силуэта: дама с мёртвой птицей на кружевной шляпе и мужчина в комичной опереточной униформе. Я узнал голубков: Ирэн Адлер и полковник Запт. Отвратительно.

Из конверта выскользнул листок бумаги.

Дорогой полковник Моран, я знала, вы не сможете устоять перед искушением и непременно взглянете на эти художественные фотографии. Простите, что разочаровала вас.

Оставьте себе вырученные за них средства. Если ш…… не принесёт прибыли, можно предложить эти снимки производителям открыток.

Передайте мои наилучшие пожелания профессору. Я знала, на него можно положиться. От брошенного им камешка разошлись такие волны – получился настоящий Мальстрём. Обычный взломщик просто выкрал бы пакет. И только гений сравнимый с гением Бонапарта, мог, выполняя столь простую задачу, поднять бурю, сотрясшую страну на другом конце света.

Примите благодарности и от другою полковника. Шеф тайной полиции в «тишайшем уголке на всём белом свете» – не самая перспективная должность. Эльфберги намеревались отправить его в отставку, но теперь, полагаю, он сохранит свой пост и непременно получит прибавку к жалованью.

Подозреваю, последний снимок вы возьмёте себе на память. Остаюсь, дорогой полковник Моран, преданная вам

Ирэн Адлер

Я перебрал ещё несколько совершенно невинных фотографий с живописными руританскими видами и наконец на последней узрел американскую соловушку во всей красе. Снимок явно делали в студии. Она позировала в том самом откровенном корсаже, в котором явилась очаровывать нас на Кондуит-стрит. Лиф был чуть приспущен, но художественная дымка по краям портрета, чёрт её дери, скрывала самое интересное. Тут же красовалась неразборчивая подпись: «Всегда ваша, Ирэн». Даже застывший на фотографии образ взывал к моему особому манёвру. Да, он явно пошёл бы ей на пользу. Я глотнул бренди и пожевал ус, обдумывая неожиданный поворот событий.

Дверь каморки распахнулась.

Я развернулся на стуле. На меня блестящими глазами уставился Мориарти – он покончил с размышлениями, и результаты умозаключений его не обрадовали. А когда профессор огорчался, окружающие – будь то животные, дети или даже вполне взрослые джентльмены – быстро узнавали о его горестях на собственной шкуре, причём самым неприятным образом.

– Мориарти, боюсь, нас с вами ужалили. – Я протянул ему фотографию Ирэн.

Профессор изрыгнул непристойное ругательство.

Вот рассказ о том, как в Белгравии учинили грандиозный погром, потрясший далёкое Королевство Руритания, а зловещим гением профессора Мориарти воспользовалась коварная женщина. И когда он говорит об Ирэн Адлер или вспоминает её фотографию, то всегда произносит: «Эта Гадина».

Глава третья СОЮЗ КРАСНЫХ

I

Мориарти блистал сразу в двух областях человеческого знания.

Во-первых, в математике. Наш славный профессор никогда не опускался до записей; вы не застали бы его царапающим на доске мелом какие-нибудь дурацкие закорючки. Нет, он занимался цифрами, уравнениями и формулами. Решал всё в уме забавы ради… дьявол его побери.

Ставлю на кон пачку ломбардных билетов на фамильное серебро: тебе, мой разлюбезный читатель, нет дела до логарифмов или дробного исчисления. Тебе подавай истории из другой области, в которой блистал умница Джеймс Мориарти.

Преступления. От одного лишь слова небось засвербило кое-где?

«На-ка, выкуси», как говаривал школьный староста, тот самый, который пытался оприходовать меня, тогда ещё совсем зелёного юнца, в Итоне. Потому что этот рассказ – исключительно о математике. Староста, кстати говоря, схлопотал перочинным ножом по яйцам. Мне удалось отстоять свою невинность и добродетель. Мерзавец нынче получил место епископа в Бричестере. Но это к делу не относится. Вернёмся же к математике!

Придётся поднапрячь извилины: я ведь могу и пару арифметических задачек подкинуть. Проверим-ка твои способности. Ответы буду высылать по почте за дополнительную плату. Придётся раскошелиться, чтобы узнать: так ли ты умён, как сам думаешь. Обычно оказывается, что нет. Большинство людей (не исключая меня самого, не побоюсь в этом признаться) не настолько умны, как полагают. Мориарти – иной случай. Весьма редкая птица. Живые додо встречаются чаще подобных уникумов. Если верить Дарвину, мы должны несказанно радоваться сему удачному стечению обстоятельств. Ибо в противном случае нас, простых смертных, уже давным-давно истребили бы такие вот гении с непомерными черепными коробками.

Но вернёмся к нашей истории. Профессор сделался абсолютным номером первым и на том и на другом излюбленном своём поприще. А значит, преуспел и ещё в одном: умел наживать врагов даже лучше, чем решать головоломные уравнения или измышлять хитроумные злокозненные планы.

За свою долгую жизнь я объездил полсвета, так что мне случалось попадать в весьма негостеприимные его уголки. Могу с ходу Припомнить множество заляпанных кровью язычников, негодующих под гнётом империи и жаждущих объявить войну «всей белой христианской расе». Что ж, удачи. Пусть правительство соберёт хоть целый полк викариев и миссионеров и во главе с епископом Бум-Бум пошлёт их на верную смерть – усмирять неистовые орды, мне-то что. Помню, в Индии некоторые сержанты надевали под мундир броню, ведь в любой момент им грозила пуля в спину от вероломных подчинённых. Знавал и полицейских осведомителей, иными словами доносчиков: их презирают и служители закона, и те, кто его нарушает. А на что ещё можно рассчитывать, когда сдаёшь другого вора в надежде избежать тюрьмы? Однако факт остаётся фактом: ни у одного мерзавца на всём белом свете не было такого количества заклятых врагов, как у профессора Мориарти.

Во-первых, его люто ненавидели другие мошенники. Спросите любого рядового жулика или сутенёра о «чёртовом Джимми Мориарти», и в ответ услышите столько ругательств на стольких жаргонах, что впору составлять словарь. Его терпеть не могли уже только за то, что он гораздо лучше умел воровать. К тому же зачастую мошенники вынуждены были участвовать в аферах профессора и подвергаться риску, тогда как ему доставалась львиная доля добычи. Те, кто осмеливался жаловаться, мигом отправлялись на тот свет. Это, кстати говоря, уже моя работа. Либо, чёрт подери, выказывай должное уважение, либо знакомься с верёвкой, мешком и холодной Темзой. Если послушать этих пустомель, так буквально каждый взломщик в стране сумел бы вытрясти драгоценности из панталон принцессы Александры или же вскрыть сейф в подвалах Банка Англии, вот только почему-то профессор Мориарти, благодаря некоему чудесному стечению обстоятельств, додумался до этого первым. Стило выпить ещё стаканчик джина и чуть подправить превосходный план, и не пришлось бы отдавать честно награбленное какому-то франту со змеиным взглядом, он ведь всего-навсего сидел себе дома и чертил. Можете, если угодно, слушать этих болтунов, я же скажу без обиняков: вместо головы у них тот самый орган, который лучше всего годится, чтобы пускать ветры или же, в особых случаях, с наименьшими затруднениями прятать алмазы размером с птичье яйцо.

Не следует забывать и об ищейках. Мориарти позаботился о том, чтобы они слыхом о нём не слыхивали, так что полицейские морды ненавидели не его лично, а скорее идею о нём. Вы наверняка слышали всю эту болтовню: «паук в центре паутины порока», «Наполеон преступного мира», «Нерон воровства», «злокозненный Фукидид» и прочая и прочая. Детективы всех званий и мастей боялись короля жуликов и с рыданиями бежали к мамочкам каждый раз, когда сталкивались с его блистательными нераскрываемыми преступлениями. «Сыщики Скотланд-Ярда сбиты с толку». Ха! Разве когда-нибудь бывало иначе?

Но один человек ненавидел Мориарти сильнее прочих. И это чувство было взаимным.

Профессору приходилось трудиться сразу на двух поприщах (представьте себе этакий жуткий кадуцей, где переплетённые змеи – это математика и преступность) и одновременно неустанно бороться за превосходство, или даже нет – просто за выживание, с неким джентльменом, которого он считал своим главнейшим противником, своей прямой противоположностью, своим заклятым врагом.

С сэром Невилом Эйри Стэнтом.

Не знаю, как именно всё началось. Они возненавидели друг друга задолго до моего назначения вторым номером и псевдошефом нашей фирмы. При любом упоминании Стэнта Мориарти моментально наливался краской и шипел. Никаких пояснений по данному вопросу мне так и не удалось добиться. Знаю лишь, что впервые они встретились как ученик и учитель: Мориарти помогал юному Невилу готовиться к экзаменам. Быть может, профессор на глазах у всего класса разбил в пух и прах первое квадратное уравнение многообещающего математического дарования. Или же Стэнт преподнёс ментору червивое яблоко. Как бы то ни было, засверкали мечи и гневные взгляды, а эти двое сделались врагами на всю жизнь. Поскольку мои заметки могут впоследствии вызвать некоторый научный интерес, вот вам несколько фактов, которые я почерпнул из старых изданий «Таймс».

1863 год.Работа двадцатитрехлетнего Невила Стэнта, совсем ещё мальчишки, бывшего ученика профессора Джеймса Мориарти, вызывает шумиху в астрономических кругах. Называлась она «Дифракционные свойства окуляра с круглой диафрагмой». По мне, так не самое удачное название, то ли дело «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях» или же «Девять ночей в гареме». Обе книги, между прочим, написаны вашим покорным слугой, хотя последнюю вам вряд ли посчастливится раздобыть: большую часть тиража сожгли по постановлению Королевского суда, а немногочисленные уцелевшие экземпляры найдутся разве что в личной библиотеке судьи, который это постановление и вынес.

1869 год.Стэнту достаётся кафедра Лукасовского профессора математики в Кембридже, как до него Исааку Ньютону, Томасу Туртону, Чарльзу Бэббиджу и прочим умникам (сплошные светила, так мне, во всяком случае, говорили). Будь вышеупомянутая кафедра кафедрой в буквальном смысле слова – это было бы произведение работы Чиппендейла, покрытое ручной резьбой и трёхдюймовым слоем позолоты. В придачу к званию Лукасовский профессор получает весьма солидные тити-мити и бесплатное жильё, все встречные и поперечные студенты обязаны перед ним раскланиваться, а сестра декана каждый четверг приглашает на чай. Стэнт едва успел нагреть местечко, как его уже повысили – ещё более почётная плюмианская кафедра астрономии и экспериментальной философии. Официально она называется кафедрой, но на самом-то деле все в Кембридже именуют её плюмианским троном.

1872 год.Стэнт дополняет «Дифракционные свойства», публикует их в виде книги и получает медаль Копли – высшую награду Лондонского королевского общества (как орден Виктории в науке). Достаточно прицепить к сюртуку эту маленькую ленточку, и прочие астрономы от зависти проглотят по куску мела.

1873 год.Стэнт публикует новое исследование! «О долгопериодической вариации и орбитах Земли и Венеры». Эта работа заставляет учёных полностью пересмотреть таблицы Солнца, составленные Жаном Батистом Жозефом Деламбром. Таблицы Деламбра оказываются на свалке, вместо них теперь в ходу таблицы Стэнта. Старина Жан Батист, по счастью, уже отправился на тот свет, иначе, думаю, Мориарти пришлось бы тесниться в очереди вместе с другой невиловской Немезидой.

1878 год.Её величество королева Виктория посвящает Стэнта в рыцари (а уж она-то своих детей сосчитать не в состоянии, не то что вычислить дифракционный индекс) и таким образом превращает его в величайшего астронома и математика своего времени. Соперники от зависти глотают костяшки счетов. Разумеется, сэра Невила тут же назначают королевским астрономом: теперь все английские телескопы к его услугам, он первый выбирает, на какой участок небесной сферы кинуть пытливый взгляд, и нарекает вновь открытые планеты в честь собственных кошек. К тому же королевскому астроному полагается роскошная резиденция Флемстид-хаус со скромной садовой пристройкой в виде Гринвичской обсерватории. Простые смертные, удостоившиеся хотя бы мимолётного взгляда сэра Невила Эйри Стэнта, должны отныне простираться перед ним ниц.

Внимательно изучите эти факты, а потом взгляните на ротогравюру с его изображением: высокий белокурый молодой человек с романтическим взглядом, мускулистыми руками (сказывается работа с альтазимутом) и по-детски торжествующей улыбкой. Его жена, миссис Невил, в девичестве Кэролайн Брутон-Фицхьюм, вторая дочь графа Стоукподжского, считается одной из ярчайших красавиц своего времени. А теперь признайтесь, ведь вам совсем не по душе этот противный выскочка?

…Вообразите себя лысеющим гениальным математиком со змеиной шеей и тощим аскетическим лицом. Какие чувства вы бы питали к вундеркинду из Гринвичской обсерватории? Вы старше его на десять лет, у вас феноменальные способности, но европейская известность «Трактата о биноме Ньютона» уже успела померкнуть, карьера зашла в тупик. У вас отобрали жалкую провинциальную кафедру (не плюмианскую даже и, как сказали бы некоторые, не кафедру, а жалкий пюпитр, на который большинство оксфордских и кембриджских воображал побрезговали бы класть академическую шапочку). Официально вы работаете преподавателем: муштруете тупиц и вбиваете им в голову знания, необходимые для экзаменов на офицерский чин. Потом они отправляются свершать славные подвиги (или умирать от тропической лихорадки) в отдалённые уголки великой империи. Никто и не подозревает о вашем втором ремесле, о триумфах и великолепных планах. А Стэнта тем временем воспевают в научном мире, он блистает на небосклоне, подобно великолепной стремительной комете. Если вы в такой ситуации не скрипите зубами от злости, то зубов у вас, вероятно, просто-напросто не осталось.

Стэнт. А имя-то какое мерзкое.

Но все эти сведения, достойные Национального биографического словаря, я почерпнул уже гораздо позже. А в тот вечер, когда Мориарти, смертоносный, словно готовая ужалить кобра, проскользнул в нашу приёмную, потрясая свежим номером «Обсерватории» (профессиональный астрономический журнал, а вы и не знали?), я ни малейшего понятия не имел (и с гордостью мог бы об этом заявить) ни о лекции Королевского астрономического общества в Берлингтон-хаусе, ни о той важной шишке, которая её читала.

Мы с соседом по квартире собирались посетить некое эксклюзивное спортивное мероприятие в Уоппинге. Участницы, обозначенные в афише как мисс Лилиан Рассел и мисс Эллен Тери (организаторы явно надеялись, что наивные обыватели примут их за знаменитых актрис – Лиллиан Рассел и Эллен Терри), должны были в одних корсетах и панталонах бороться друг с другом на залитой сладким кремом арене. Я намеревался поставить десять фунтов на то, что Эллен макнёт Лилиан физиономией в крем три раза из четырёх. Вообразите мою радость, когда Мориарти заявил: поход на это в высшей степени культурное мероприятие отменяется. Вместо этого мы должны тайно проникнуть в аудиторию, где сэр Невил Стэнт будет читать восхищённой толпе лекцию под названием «Динамика астероида: всестороннее опровержение».