Текст книги "Бомба времени"

Автор книги: Кейт Лаумер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

IX

– ЭТО И В САМОМ деле было весьма забавно, – продолжал Дизз. – Вы вошли в личность легендарного Флорина, после чего Ван Уоук принял все меры, чтобы поручить вам, как Флорину, Человеку Из Стали, стать телохранителем сенатора. Он сделал вас телохранителем самого себя, таким образом введя вас в неразрешимый парадокс.

– Больше походит на злую шутку. Но почему ничего не вышло?

– С похвальной изобретательностью ваше осажденное воображение создало сенатора, который был вами, но в то же время отдельно от вас. Однако, когда давление на вас стало расти, вы оправдали его уход, назвав его просто актером. Но такое положение просто-таки умоляло дать ответы на ряд вопросов. Без ответа оставался важнейший вопрос: тайная личность настоящего сенатора – вас самого. Вы стали одержимы потребностью найти этот ответ. Ван Уоук и его группа, контролируя ваши фантазии, безуспешно попытались удалить со сцены Барделла. Наконец, в знак отчаяния, они подсунули вам его фальшивый труп. Но вы – или ваше подсознание – дали эквивалентный ответ. Разумеется, вы не могли принять ваше собственное удаление со сцены. Вы превратили самозванца в старый манекен и продолжали снова и снова противостоять самому себе, что явно вело к вашему самоуничтожению. Но даже тогда вы не были удовлетворены. Вы разгадали обман и продолжали упорно действовать – к полному замешательству всего Галактического Сообщества.

– А тогда в действие вступили вы, рассказали мне часть этой истории и отправили меня обратно, чтобы я разрушил эту штуковину, которую вы называете Машиной Грез.

– Что вам не удалось сделать. Но я надеюсь, теперь-то вы понимаете, что никогда не сумеете избавить себя от себя самого, Флорин. Вы и есть ваша Немезида, которую вы преследуете и которая преследует вас... Вы тот, кого поклялись защищать, но на кого нападаете... или, может, наоборот? – Его сверкающие глаза не отрываясь, глядели на меня, к нему возвращалась прежняя уверенность. – Подумайте, что будет дальше, Флорин. Вы обречены вечно идти куда-то и проверять и проверять, куда-то, где будете вечно тащить на себе невыносимый, но неизбежный груз – себя самого.

– Очень поэтично, – сказал я. – Но почему вы с самого начала не сообщили мне, что я и есть сенатор? К чему эта история об эксперименте?

– Я не был уверен, как вы воспримете известие о том, что вас объявили безумцем, – насмешливо сказал он. – Но теперь, повидав в действии ваше монументальное «эго», я уже так не думаю.

– Все просто, да? Вы делаете все таким простым и завлекательным. И я ничего не помню, потому что мне заменили память пустым местом, да? И шуточками было, когда мы размахивали заряженным оружием, и все эти перестрелки, а вот теперь явились вы – хороший полицейский, который пришел, чтобы все расставить по местам. Знаете что, Дизз? Вы хороший парень, вы нравитесь мне, но мне кажется, что вы лжете.

– Я лгу? Но это же просто нелепо. Я имею в виду, теперь. Раньше, конечно, когда я еще полностью не оценил ваши возможности...

– Не волнуйтесь, Дизз. Вы уже миновали то, что называется подрывом доверия. Это самый вежливый способ назвать человека проклятым лжецом. Зачем вы хотите уничтожить Машину Грез?

– Я уже объяснял...

– Знаю. И я вам не поверил. Попробуйте еще раз.

– Но это абсурд. То, что я сказал вам, чистая правда.

– Вам не нравится игра с подменой реальности, в которую мы играем с вами вместе, Дизз?

Я представил, как нас окружают стены. И стены тут же появились. Я сделал их бледно-зеленым фоном лаборатории. Затем превратил все воображаемое в реальное. Дизз зашипел, отступая к большому пульту правления, на котором горела яркая надпись: Чрезвычайная Перегрузка. В таком окружении человек-ящерица почему-то еще больше уменьшился, теперь это была довольно жалкая ящерица с жестким воротничком и тугим галстуком-ленточкой.

– Что вы хотите, Флорин? – прошептала она. – Чего вы добиваетесь?

– Пока что не знаю, – сказал я и поместил на полу бледно-голубой персидский ковер.

Но он не гармонировал со стенами. Тогда я превратил ковер в бледно-зеленый. Диз завизжал и стал подпрыгивать на месте, словно пол под ним вдруг сделался горячим.

– Больше не надо... больше не надо... – лепетал он.

– ВЫ ГОТОВЫ сдаться? Прежде чем я превращу эту свалку в Клуб Плейбоев с хладнокровными кроликами в бронированной чешуе?

– В-вы н-не... можете... – дрожащий голос его уже повысился до сопрано.

– Я становлюсь беззаботным, Дизз. Меня уже не волнует, сохраниться школа или нет. Я даже хочу увидеть, как она затрещит по швам.

Я убрал зеленую мозаику и на ее место поместил обои с цветочками. Я добавил окно, за которым, к моему удивлению, почему-то появилась желтая пустыня, простирающаяся в такие дали, в какие никакая пустыня в мире не имела права простираться. Я взглянул на Дизза, и он оказался облаченным в облегающую позолоченную форму, с искрящимися эполетами, серебряными галунами, с медалями всех цветов радуги, полированными сапогами и острыми шпорами. В правой руке он держал арапник, которым нетерпеливо похлопывал по сапогу. При этом, почему-то, в шикарной форме он стал выглядеть еще более мелким.

– Ладно, Флорин, так как вы не оставляете мне никакого выбора, вынужден вам сообщить, что я Старший инспектор Службы безопасности Галактики, и вы арестованы.

Он выхватил большой, с изящными обводами, пистолет из усыпанной драгоценностями кобуры на его тощем бедре и навел его на меня, держа в левой руке.

– Вы пойдете со мной без шума? – пропищал он. – Или я буду вынужден ввергнуть вас в амбулаторную кому?

– Я там уже был, – сказал я и выбил у него пистолет.

Он тут же выхватил из ножен саблю, которой я и не приметил, и попытался разрубить мне голову. Я вовремя придумал себе мачете, металл лязгнул о металл. Дизз отскочил назад, схватил бамбуковую трубку и пустил из нее стрелку с наконечником, смазанным кураре. Я пригнулся, и стрелка пролетела над моей головой. Тогда он произвел огнемет. Пламя с ревом метнулось ко мне и облизало мой асбестовый костюм, а я загасил его из шланга, из большого медного наконечника которого хлынула пена.

Теперь Дизз был едва ли шестидесяти сантиметров роста. Он бросил в меня гранату, я перехватил ее и швырнул обратно, она взорвалась на крышке мусорного бака. Взрыв отбросил его на пульт управления. Красный свет сменил зеленый, оглушительно залязгал скрипучий сигнал тревоги. Дизз запрыгнул на штурманский стол. Он больше не был в золотистой форме, а сменил ее на тусклую, серо-багрянистую. Он яростно пищал, точно белка, и швырнул в меня молнию, которая взорвалась на безопасном расстоянии, ударил гром, точно упал огромный утес, воздух наполнился густым запахом озона и горелого пластика. Дизз, став теперь лишь тридцати сантиметров высотой, яростно прыгал на столе, грозил мне кулаком, а потом пустил в меня ядерную ракету. Я смотрел, как ракета летит на меня, и уклонился, сделав шаг в сторону. Ракета зеркально отразилась от стены и полетела обратно к владельцу. Он отскочил – став еще не более восемнадцати сантиметров, – и все помещение разлетелось на осколки, которые ринулись ко мне. К счастью, на мне уже была совершенно неуязвимая броня, так что они не причинили мне ни малейшего вреда. Я пробрался через руины на желтый солнечный свет, в котором кипела пыль. Потом пыль улеглась, и на камне передо мной появилась маленькая бледно-фиолетовая ящерка, что-то прошипела ультразвуком и плюнула мне в глаза ядовитой слюной. Это меня разозлило. Я поднял гигантскую мухобойку, чтобы прихлопнуть ящерку величиной с кузнечика, но та заверещала и швырнулась в трещину в камне, в которую я вогнал лом и отколол от камня кусок.

– Флорин! Я сдаюсь... Я уступаю... только остановитесь...

Его глаза блестели, как красные искорки, в глубине трещины. Я рассмеялся и вогнал лом еще глубже.

Он был уже просто кузнечиком, чирикающим в пустыне. Я ударил ломом еще раз, и валун развалился пополам, а вместе с ним развалилась земля и небо, открывая бархатную черноту абсолютного небытия.

Прекрасно, крикнул я в пустоту. Но тут немножко пусто на мой вкус. Да будет свет!

И стал свет.

И я увидел, что это хорошо, и отделил свет от тьмы. Однако, все еще было немного пусто, поэтому я добавил небесный свод и разделил воду под ним и воду над ним. Появился океан с большим количеством дождевых облаков.

Немножко монотонно. Да разойдется вода и да возникнет средь нее суша.

И было так.

Лучше, но выглядит мертвенько. Да будет жизнь...

И стала жизнь. В воде появилась слизь, слизь превратилась в морские водоросли, островки водорослей выплыли на берег, обосновались там и произвели растения, покрывшие пустые скалы и создавшие почву. На земле появилась трава, дала семена, выросли плодовые деревья, стали лужайки и джунгли, и цветочные растения, которые отделились от мха, сельдерея и прочей огородной зелени.

Слишком статично. Да будут животные...

И были киты и рогатый скот, домашняя птица и дикие звери – и все плескалось, мычало, кудахтало, бегало и ползало, немного оживляя пейзаж, но все равно недостаточно.

Проблема в том, что тут слишком тихо, сказал я себе. Ничего не происходит...

Земля затряслась под ногами, земля поднялась, взорвалась вершина горы, изрыгая лаву, которая покатилась по усаженному деревьями склону, сжигая все напрочь, и черные облака дыма и пемзы окутали меня. Я закашлял и передумал, и все вновь стало тихим и мирным.

Я имел в виду что-нибудь приятное, например, великолепный закат с прекрасной музыкой...

Небо дернулось, солнце покатилось на юг во всем блеске фиолетового, зеленого и розового цветов, и одновременно полились чарующие аккорды из невидимого источника в небе или у меня в голове. Когда все устоялось, я быстренько провернул все назад и прогнал еще несколько раз, разнообразил музыку, проиграл еще с десяток дисков, прежде чем решил, что она соответствует зрелищу.

Но тяжелая будет работа составлять всякий раз новую композицию, – признал я себе. Зачем мне эта головная боль. А как насчет концерта без светового шоу?

Я проиграл, насколько помнил, различные симфонии, элегии, концерты, баллады, мадригалы и рекламные слоганы. Но чрез какое-то время я выдохся. Я попытался придумать собственное сочинение, но ничего не получилось. Это была новая область, которую мне еще предстояло освоить. Но я жаждал развлечений немедленно.

Катание на лыжах, решил я. Здоровый отдых на чистом воздухе, острое ощущение скорости...

Я срочно соорудил крутой склон, полетел по нему на горных лыжах и сломал себе обе ноги.

Не так, пожаловался я, собирая себя заново. – Никаких падений...

Я летел вниз по склону так, что воздух свистел в ушах, и меня поддерживали невидимые помочи, не давая разбиться.

Кстати, неплохо бы принять ванну. Или нет, серфинг...

Я летел на гребне волны в каком-то садке, огражденный со всех сторон перилами. Точнее. Перемещалось все вокруг, но оно не имело ко мне никакого отношения.

Плохо. Придется изучить и это... опять предстоит тяжелая работа. Может, прыжки с парашютом?

Я распахнул дверь самолета и шагнул в пустоту. Ветер свистел мимо меня, а я висел неподвижно, наблюдая, как гобелен пастельных расцветок у меня под ногами быстро растет. Внезапно он превратился в поля и деревья, бешено мчащиеся мне навстречу. Я схватил кольцо, дернул...

Рывок чуть не сломал мне позвоночник. Я вращался с головокружительной скоростью, раскачиваясь, как маятник на высоких часах, а потом врезался в твердую скалу.

...Я умудрился погасить парашют, расстегнул ремни безопасности и лег под кустом регенерироваться.

В каждом ремесле есть свои хитрости, напомнил я себе. В том числе и в ремесле Бога. Какой смысл делать что-то, если я не получаю от этого удовольствия!

Это заставило меня задуматься о том, а чем я действительно стал бы наслаждаться?

Все в твоих руках, старик, сказал я себе. Как насчет миллиона долларов для начала?

Банкноты были аккуратно упакованы в пачки по 1000 $ десятками, двадцатками, пятидесятками и сотнями. И таких пачек было много. Очень много.

Опять не то. Что хорошего в этих серовато-голубых бумажках? Только то, что можно на них купить. Например, золотисто-каштановый «спидстер» образца 1936-го года с зеленой кожаной обивкой...

Он стоял на парковке. Внутри хорошо пахло. Дверцы приятно захлопнулись. Я тронулся и погнал его по дороге на скорости пятьдесят километров в час. Затем стал набирать скорость: 90... 100... 200. Немного погодя я устал нестись сквозь ветер и пыль, и убрал их. Затем устранил тряску и рев мотора.

Ты прикован к земле...

Я добавил машине крылья, хвост и круто поднялся в небо в своем летающем автомобиле, а ветер бил мне в лицо, принося с собой запах касторового масла и высокооктанового бензина. Но внезапно автомобиль не выдержал, развалился на куски и упал на поле под Пеорией. То. что от меня осталось, можно было собрать ложкой. Я и собрал, а потом пересел в Т-33, катящий гладко, точно по маслу. Я какое-то время с удовольствием вел его по оврагам и лощинам, но подниматься в воздух мне уже не захотелось. Тогда я поплыл под парусом вниз по каньону, но тут на меня навалился приступ морской болезни. Я причалил к берегу, вылез, и меня стошнило.

Тогда я стер все вокруг и создал маленький, уютный костер на пляже, у которого сидели, скрестив ноги, люди, болтали и жарили на огне зефирки.

– А, вот она – простая жизнь, – сказал я и пошел, чтобы присоединиться к ним.

Крупный парень с зарослями черных волос на груди поднялся мне навстречу.

– Мотай отсюда, парень, – сказал он. – Тут частная вечеринка.

– Но я просто хочу посидеть с вами, – сказал я. – Смотрите, я принес сосиски.

ЗАКРИЧАЛА ДЕВУШКА, а горилла с волосатой грудью стал осыпать меня прямыми ударами и хуками, которые я ловко поймал подбородком. Затем я упал на спину и получил пинок в зубы, прежде чем стер из существования всю эту группу. Я выплюнул песок вместе с кровью, и попытался насладиться одиночеством, тихой ночью и полной луной, висящей над водой, и почти добился прогресса, но тут какое-то насекомое вонзило мне жало как раз под лопатку, туда, где я не мог его достать. Я на время стер всю животную жизнь и решил поразмышлять.

Я просто пошел не в том направлении. Мне нужно всего лишь место, в которое я могу вписаться, место, где жизнь проста, спокойная, и где найдется для меня местечко. А что может быть лучше, чем мое собственное прошлое?

Я пустил свои мысли скользить назад, по следам моей памяти, в тот далекий летний день в небольшом школьном здании на грунтовой дороге. Мне было восемь лет, я носил штанишки и кроссовки, рубашку и галстук, и сидел, положив руки на парту с вырезанными инициалами, в ожидании звонка. Звонок зазвонил, и я выскочил во двор в восхитительное сияние юности, и тут же налетел на детину втрое больше меня, с взлохмаченными рыжими волосами и свинячьими глазками. Он схватил меня за волосы, с силой провел костяшками пальцев туда-сюда по моему скальпу – жутко больно, – повалил меня на землю, сел сверху, и я почувствовал, что мой нос съехал набок.

Тогда я сковал его цепями, сбросил на него семнадцатитонный молот и снова остался один.

Опять не то. Это вообще плохая идея. Это же не столкновение с реальной жизнью, со всеми ее радостями и огорчениями. Это всего лишь уловка. Тот парнишка должен был иметь хоть какие-нибудь шансы ответить. Жизнь – это когда человек сталкивается с человеком, свободное взаимодействие личностей – вот что делает жизнь полной, богатой...

Я сделался под метр восемьдесят ростом, с великолепной мускулатурой, золотыми витками волос и квадратным подбородком, но Свинячьи Глазки вышел из переулка с отрезком железной трубы и разбил мне голову. Я облачил себя в доспехи со стальным шлемом, а он подкрался ко мне сзади и всадил кинжал в зазор между двумя пластинами брони на поясе. Я отбросил броню, обернулся черным поясом и встал в боевую стояку, а он выстелил мне в левый глаз из пистолета.

Я стер всю эту дребедень и вернулся на пляж.

Достаточно импульсивных поступков, строго сказал я себе. Не нужен бой один на один, если ты хочешь просто развлечься. Ведь если ты проиграешь – то это неприятно, а если всегда побеждаешь – к чему тогда вообще стараться?

Я не нашел на это хороший ответ. Это воодушевило меня, и я продолжал.

То, что ты на самом деле хочешь, так это простых товарищеских отношений, без всякой конкуренции. Просто теплота человеческого общества на неконкурентной основе.

И я тут же стал сразу центром толпы. Люди вокруг ничего не делали, просто толпились. Теплые, задыхающиеся тела сдавили меня со всех сторон. Я чувствовал их запахи. Это было совершенно естественно, ведь у тел действительно есть запахи. Кто-то наступил мне на ногу и пробормотал: «Простите». Еще кто-то наступил на другую ногу и уже не извинился. Потом какой-то человек упал и умер. Никто не обратил на это внимания. Я бы тоже не обратил внимания, но беда в том? что этим человеком был я. Так что я снова очистил сцену, сел на бордюр и смотрел. Как печальный городской солнечный свет падает с неба на декорации, и ветер дует вдоль улиц. Это был мертвый, грязный город. Машинально я очистил его, удалив грязь даже с фасадов зданий.

Но лучше не стало.

Теперь это был мертвый, чистый город.

Вершиной человеческих товарищеских отношений, подумал я сам себе, является желанная, нежная девушка, достигшая возраста полового созревания и расположенная к тебе.

ЕСТЕСТВЕННО, Я тут же очутился в своей квартире в пентхаусе, тихонько играл магнитофон, на столике стояла бутылка охлажденным вином, а на просторных подушках кушетки рассеянно и непринужденно откинулась она. Высокая, красивая, с пышными каштановыми волосами, гладкой кожей, огромными глазами и маленьким носиком. Я разлил вино по бокалам. Она сморщила носик и зевнула. Зубки у нее были белые и тоже прекрасные.

– Черт побери, у тебя что, нет записей получше? – спросила она.

Голос у нее оказался высоким, тонким и капризным.

– А что бы ты хотела? – спросил я.

– Не знаю. Что-нибудь клевое. – Она зевнула и посмотрела на тяжелый изумрудный браслет у себя на запястье. – Ну, ничё так, – сказала она. – А сколько он стоит?

– Мне он достался бесплатно. Приятель занимается ювелиркой.

Это рекламный образец.

Она сняла браслет и бросила его на пушистый ковер.

– У меня ужасно болит голова, – пожаловалась она. – Поеду домой. Вызови мне такси.

Это показывает, что ты на самом деле думаешь о девушках, которые клюют на пентхаусы и хай-фай магнитофоны, сказал я себе, стирая ее из реальности одним мановением руки. На самом же деле тебе нужна домашняя девушка, милая, скромная, невинная.

Я подошел к крыльцу белого домика, в окошке которого горела свеча. Она встретила меня на пороге с тарелкой свежих кексов. Пока мы ужинали маисовым хлебом, фасолью с кусками деревенского окорока, она болтала о своем саде, своем шитье и своей кулинарии. Потом она мыла тарелки, а я вытирал их. Затем она плела кружева, пока я сидел у огня и смазывал сбрую или что-то подобное. Через какое-то время она сказала: «Ну, доброй ночи» и вышла из комнаты. Я подождал пять минут и последовал за ней. Она расстилала лоскутное одеяло, причем сама уже была в толстой шерстяной ночной рубашке до щиколоток и распущенными волосами.

– Сними рубашку, – сказал я.

Она сняла. Я посмотрел на нее. Она была во всем женщина.

– Давай-ка ложиться спать, – сказал я.

Так мы и сделали.

– А ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил я.

– Что именно?

– Как тебя зовут?

– Ты еще не дал мне имени.

– Тогда ты – Чарити. Откуда ты, Чарити?

– Ты не сказал мне.

– Ты из Дотана[3]3
  Дотан – город в США, шт. Алабама (прим. перев.)


[Закрыть]. Сколько тебе лет?

– Сорок одна минута.

– Чушь! Тебе, ну... двадцать три года. Ты жила полной, счастливой жизнью, и вот теперь ты со мной, с тем, о ком мечтала всю жизнь.

– Да.

– И это все, что ты скажешь? Разве ты не счастлива? Или печальна? У тебя что, нет своих мыслей?

– Конечно, есть. Меня зовут Чарити, мне двадцать три, года, и я здесь с тобой...

– А что ты сделаешь, если я ударю тебя? Или подожгу дом? А что, если я скажу, что собираюсь перерезать тебе горло?

– Все, что скажешь.

Я сжал ладонями виски и подавил яростный вопль.

– Минутку, Чарити, это не правильно. Я не хотел сделать тебя автоматом, просто повторяющим мои слова. Будь настоящей, живой женщиной. Реагируй как-нибудь на меня.

Она натянула одеяло до подбородка и закричала...

Я СИДЕЛ в кухне один, выпил стакан холодного молока и громко вздохнул.

Нужно все хорошенько продумать. Ты можешь сделать все, что захочешь. Но ты пытаешься сделать это слишком быстро, слишком много навешиваешь ярлыков и шаблонов. Фокус в том, что все должно развиваться медленно, нужно складывать детали, подгонять их друг к другу, делать реальными...

Тогда я продумал небольшой городок на Среднем Западе, с широкими улицами и просторными, старыми каркасными домами под большими деревьями, тенистые дворики и сады, не для вида, а просто для удобства, где можно лежать в гамаке, ходить по траве и рвать цветы, не чувствуя, что выстроенный эпизод.

Я шел по улице, принимал все вокруг, привыкал к нему. Стояла осень, где-то жгли сухую листву. Я поднялся на холмик, вдыхая ароматный вечерний воздух и чувствуя себя живым. Над газоном перед большим кирпичным домом на верху холма плыли нежные звуки фортепиано. Там жила Пурити Атватер. Ей было семнадцать лет, она была самой симпатичной девушкой в городе. Мне захотелось немедленно зайти к ней, но я сдержался.

Ты же незнакомец в городе, подумал я. Ты должен устроиться здесь, а не просто возникнуть. Ты должен познакомиться с ней принятым в обществе способом, произвести на нее впечатление, угостить ее содовой, пригласить в кино. Дай ей время. Сделай ваши отношения настоящими.

Комната в пансионе стояла пятьдесят центов. Я хорошо выспался. На следующее утро пошел искать работу, и, получив отказы в трех местах, наконец-то получил место за два доллара в день в «Скобяных товарах и кормах Сигала». Мистер Сигал был благоприятно впечатлен моей откровенностью, манерами, вежливостью, почтительностью и явным рвением к работе.

Через три месяца мне подняли оплату до 2, 25$ в день и перевели в бухгалтерию. В своей комнате в пансионе я завел канарейку и полку с умными книгами. Я регулярно посещал церковь и клал десять центов в неделю в блюдо для пожертвований. Я посещал вечерние курсы повышения квалификации для бухгалтеров, и позволил мышцам развиваться, но не больше, чем от обычных тренировок.

В декабре я встретил Пурити. Я расчищал от снега дорожки ее отца, когда она вышла из большого дома, очаровательно выглядя в мехах. Она подарила мне улыбку. Целую неделю я дорожил этой улыбкой, а также лез вон из кожи, чтобы сопровождать ее на вечеринку. Там я пролил на себя пунш для гостей. Она снова улыбнулась мне. Ей явно понравилось мое загорелое лицо, вьющиеся волосы, привлекательная улыбка и щенячья неуклюжесть. Я пригласил ее в кино. Она согласилась. На третьем свидании я немного подержал ее за руку. На десятом поцеловал в щечку. Восемнадцать месяцев спустя, когда мне все еще благосклонно разрешали целовать в щечку, она убежала из города с трубачом из джаз-группы, на концерт которой я ее пригласил.

Ничего страшного, я попытался еще раз. Хоуп Берман была второй самой симпатичной девушкой в городе. Я познакомился с ней тем же способом, после двадцать первого свидания поцеловал ее в губы, и был приглашен мистером Берманом на беседу. Он спросил меня о моих намерениях. Ее братья, здоровенные парни, тоже весьма живо заинтересовались этим. Позиция «Бермана и Сыновей, Портных», стала мне ясной. Хоуп хихикала. Я сбежал.

ПОЗЖЕ, СИДЯ в своей комнате, я серьезно подверг себя критике. Я потерпел Фиаско в Поттсвилле. По городку разнеслась молва, что я бездельник и ловелас. Я забрал свои деньги, выплаченные с опозданием, сделал кое-какие выводы, и, выслушав обиженную речь от мистера Сигала о человеческой неблагодарности и попрыгунчиках, сел на поезд до Сент-Луиса. Там я познакомился и стал ухаживать за Фейт, привлекательной девушкой, работавшей секретаршей в конторе адвоката, имя которого было написано на стекле второго этажа в нескольких кварталах от делового центра города. Мы ходили в кино, катались на трамвае, посещали музеи, устраивали пикники. Я заметил, что Фейт потеет при теплой погоде, имеет несколько дырок в зубах, совершенно невежественна во многих вещах и любит приврать. Позже она плакала и болтала о свадьбе...

Омаха был еще более привлекательным городом. Неделю я жил в мужском пансионате при Железной дороге и обдумывал свои дальнейшие действия. Было очевидно, что я все еще действовал слишком поспешно. Я променял одиночество Бога на одиночество Человека, более мелкое, но не менее острое. И я понял, что для того, чтобы жить человеческой жизнью, надо с самого начала быть частью человеческого общества.

Вдохновленный этими мыслями, я поспешил к в родильное отделение ближайшей больницы и родился в 3:27 в пятницу, здоровый мальчуган в три с половиной килограмма, которого мои родители назвали Мелвин. Мне пришлось съесть более двухсот килограммов кашки, прежде чем довелось впервые попробовать мясо и картофель. И был вознагражден болью в желудке. Как и все, я учился говорить, ходить и любил стягивать скатерть со стола, чтобы услышать звон бьющейся посуды. Потом я пошел в детский садик и строил крепости из песка, а потом учился кататься на трехколесном велосипеде, никелированном, с красной рамой. Я учился обуваться и застегивать штаны, кататься на роликовых коньках и падать с велосипеда. В средней школе я потратил двадцать центов, которые мне дали на завтрак, чтобы провести опыт с колой и майонезом, смесью которых окатил потолок, своих одноклассников и О. Генри. Я прочитал множество скучных книг Луизы Мэй Олкотт и А. Г. Хенти, и выбрал Пейшенс Фрумвол в качестве своей пассии.

Она была очаровательно рыженькая, с веснушками. Я катал ее на своем первом автомобиле, одном из ранних «фордов» с широкими крыльями. После церемонии вручения дипломов я поступил в колледж и продолжал с ней переписываться. Летом мы познали друг друга в библейском смысле.

Я получил степень по менеджменту, устроился в энергетическую компанию, женился на Пейшенс и родил двух спиногрызов. Они росли почти по той же схеме, что и я сам, что заставляло меня задумываться, насколько божественное вмешательство имело отношение к моим замечательным успехам. Пейшенс все меньше и меньше подходила к своему имени[4]4
  Patience (англ.) – терпение (прим. перев.)


[Закрыть], все чаще устраивала мне домашние скандалы, толстела прямо на глазах, проявляла интерес к делам церкви и собственному саду, ненавидя лютой ненавистью все остальное в мире.

Я упорно трудился и успешно преодолевал искушение улучшить свой образ жизни или судьбу, превратив Пейшенс, например, в кинозвезду или преобразовав наш скромный шестикомнатный домик в роскошное имение в Девоне. Я боролся с подобными искушениями шестьдесят секунд ежеминутно и шестьдесят минут ежечасно...

И вот пятьдесят лет таких усилий я завершил за своим верстаком в гараже.

В местной таверне я выпил четыре рюмочки виски и стал думать над своими проблемами. После пятой порции меня охватила меланхолия. После шестой стал вести себя вызывающе. А после седьмой окончательно рассердился. Тут владелец таверны стал настолько неразумен, что заявил, будто мне хватит. Я ушел от него разобиженный, остановившись лишь на секунду, чтобы кинуть ему в окошко зажигательную бомбу. Взвилось прекрасное пламя. Я шел по улице, бросая такие «зажигалки» в салон красоты, Читальный зал Христианской общины, оптику, аптеку, магазин запчастей, и налоговую службу.

– Вы все поддельные! – вопил я при этом. – Лжецы, жулики, фальшивки!

Собралась толпа, потом возник полицейский, который принялся стрелять и, кроме меня, попал в трех невинных свидетелей. Это меня разозлило еще больше. Я обмазал этого парня смолой и обвалял в перьях, затем продолжил свое веселье, взорвав здание суда, банк, разные церкви, супермаркет и автомобильное агентство. Они горели синим пламенем.

Я РАДОВАЛСЯ, глядя, как рушатся в дыму эти ложные храмы. Затем немного поиграл с собственными религиозными установками, но тут же запутался в вопросах догмы, чудес, фондов, не облагаемой налогами недвижимости, женских монастырей и инквизиции, так что отбросил эту идею.

Уже вся Омаха приятно пылала. Я отправился в другие города, освобождая их от швали, которая не дает нам жить. Приостановился, чтобы поговорить с несколькими оставшимися в живых, надеясь услышать от них слова радости и облегчения от очищения нашей цивилизации, и хвалу открытой вновь свободе строить мир разума, добра и счастья. Но с тревогой я увидел, что они полны решимости охранять пороки жизни, включая казино, грабительское телевидение и постоянную нехватку денег, а не предаваться философствованиям.

К этому времени действие виски прошло, и я протрезвел. Протрезвел и понял, что снова слишком поторопился. Я быстренько восстановил порядок, вручив власть в руки выдающихся либералов. Но тогда принялись еще громче вопить реакционеры, создавая в народе волнения, так что пришлось создать персонал для охраны порядка, облачив их в форму для простоты идентификации.

Увы, умеренным политикам не удалось переубедить злоумышленников, что люди вполне серьезно не хотят плоды своих трудов отдавать в руки всяких там кровопийц. Тогда пришлось по необходимости прибегнуть к более строгим мерам. Тем не менее, упрямые недовольные использовали в своих интересах свободу волновать народ, произносить подстрекательные речи, печатать нелояльные книги и всяческими другими способами мешать борьбе своих сотоварищей за мир и счастье народное. Разумеется, пришлось принять временные меры, чтобы пресечь эти изменнические деяния. Обремененные такой нагрузкой лидеры сочли необходимым удалиться в свои просторные дворцы и ограничить свою диету икрой, шампанским, цыплячьими грудками и прочими терапевтическими средствами, чтобы с новой силой продолжить свою борьбу с реакцией. Недовольные, естественно, тут же обвинили лидеров в монополии на лимузины, дворцы, костюмы индпошива и общество медсестер, призванных одним своим видом успокаивать переутомленные умы, что было ими объявлено признаками упадка. Представьте же себе их ярость и расстройство, когда власти, отказавшись и дальше терпеть явный мятеж, сослали их в отдаленные районы, где заставили выполнять полезную работу и жить простой жизнью, пока они не изменят свои взгляды.

Я обратился к Главному Лидеру, нежно прозванному Диктатором, и спросил, каковы его намерения теперь, когда экономика укреплена, предатели выкорчеваны с корнем и порядок восстановлен.

– Я думаю о том, чтобы распространить свои заботы на соседний континент, – доверительно сказал он.