Текст книги "Цена счастья"
Автор книги: Кэтрин Куксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
– Я на тебя в суд подам, да-да, в суд! За клевету!
– Уймись! Только в суде тебя и ждут! Лучше вспомни, как в прошлом году на тебя хотели завести дело. От статьи «За дурное обращение» ты кое-как отвертелась, а вот «Вовлечение в проституцию» – это посерьезнее будет, этого судьи у нас очень не любят. Если тебе так нужны были деньги, отчего сама не пошла тряхнуть стариной? Или уже все позабыла?
– Послушай, ты! Больно много на себя берешь! Думаешь, из-за нескольких паршивых ленточек на рукаве тебе все можно? Нет уж! Расскажи лучше, что ты делал прошлой ночью, а? Полиция ищет того, кто отправил его на больничную койку! Мистера Киддерли-то, а?
– В самом деле ищет? Так пойди и доложи им все, как было! И я тоже зайду к судье, мне до смерти хочется рассказать ему, за что я пришиб этого толстого ублюдка, а заодно и спас девчонку от изнасилования, подготовленного ее матерью, то бишь мачехой, но это не важно. И обе девчонки подтвердят все до единого слова. Правда, старшая убежала. Но полиция найдет ее в два счета. И судью обязательно заинтересует, что будет с остальными детьми и можно ли доверить тебе их воспитание. Вот оно все как в суде-то повернется! Ладно, – добавил Джефф, немного успокаиваясь, – я не об этом, я о другом пришел договориться.
Последние слова он произнес уже обычным тоном, и женщина какую-то секунду смотрела на него, открыв рот. Но тут же выражение ее лица изменилось, упрямство и страх, прятавшиеся в глубине ее глаз, исчезли, уступив место неприкрытой наглости. Она откинула голову и визгливо рассмеялась:
– Так ты пришел договориться со мной? О Господи! Значит, ты узнал, что я не с каждым встречным договариваюсь, и решил попробовать? Здорово тебя, стало быть, припекло, а? Значит, твоя лапочка тебя бросила, нашла себе...
Тут до Джеффа дошло, что эта мерзавка поняла его намерение «договориться» в совершенно другом, но, видимо, единственно доступном ей смысле. Ярость охватила его. Он подался вперед и, еле сдерживаясь, прорычал:
– Закрой рот, вонючая дешевка! Да я к тебе лодочным багром не притронусь! Слушай меня внимательно! Моей матери нужна помощница по дому, которая будет жить в доме постоянно, а мать будет смотреть за ней, учить нужным вещам и воспитывать. Еще раз, чтоб тебе было понятно: она берет ее на работу. И если тебе взбредет в голову помешать ей, на следующий же день инспектор в Дурхеме будет знать все, что пока знаем только мы, и тогда пеняй на себя. Дальше. Из заработанных Лиззи денег ты не увидишь ни пенса – у нее будет свой счет в банке. И заруби на своем грязном носу: если ты попробуешь встать на дороге, мой отец знает, что с тобой сделать. Все ясно?
Бескровными, трясущимися губами женщина пробормотала:
– Ничего, ты тоже когда-нибудь получишь по заслугам! И я буду молиться, чтоб дожить до этого дня!
– Не слишком надейся! – Джефф отошел от нее, повернулся к двери и позвал: – Лиззи!
Девочка вошла в комнату и остановилась у камина. Глаза ее были широко открыты, на изможденном лице отчетливо был заметен синяк. Джефф еще раз взглянул на молчавшую женщину и сказал девочке:
– Собирай свои вещи!
Лиззи удивленно посмотрела на Джеффа, потом перевела глаза на мачеху, ожидая объяснений. Но та молчала, и девочка переспросила:
– Собирать вещи?
Джефф нагнулся к ней и, кивнув в сторону мачехи, сказал:
– Мы договорились, что ты будешь работать и жить у моей матери. Она давно искала себе помощницу, а работы у нее будет немного – ну, там, по дому, по хозяйству, сама знаешь!..
Рот Лиззи медленно открылся, но быстро захлопнулся, и, не говоря ни слова, она шмыгнула в ту же дверь, куда раньше скрылись остальные дети. За ту пару минут, которые понадобились ей, чтобы собрать нехитрый скарб, ни Джефф, ни женщина не проронили ни слова. Молчание было откровенно враждебным.
Лиззи вышла из комнаты в пальто и шляпке, держа в руках картонную коробку. Подойдя к Джеффу, она остановилась рядом с ним. Неподдельная радость от того, что она наконец покидает свой дом, была столь явно написана на ее бледном личике, что мачеха, не выдержав, снова заорала:
– Ты еще пожалеешь, дрянь! Что мне теперь делать со всей этой оравой? Кто за ними будет смотреть? А куда прикажешь девать Джонни? Это ведь, между прочим, твой брат, сын твоего папаши! В приют его отдать, что ли?
Джефф почувствовал, как Лиззи вздрогнула и прижалась к нему. Он положил ей руку на плечо и сказал:
– Не бойся, ничего она не сделает. Мы не позволим.
После этого он развернул Лиззи лицом к двери и, легонько подтолкнув, пошел рядом с ней, не оглядываясь. Выйдя на улицу, он взял из рук девочки коробку, сунул ее себе под мышку, приобнял Лиззи за плечо и повел прочь.
С полмили они прошагали молча, а потом Лиззи тихо спросила:
– Она ведь не сдаст Джонни в приют, правда?
– Нет, конечно! Не бойся, с Джонни все будет хорошо, никуда она его не отдаст – я уж об этом позабочусь.
– Но ведь ты... Тебя же не будет тут, ты в отпуске! Ты солдат и скоро уедешь...
– Да, я солдат и я в отпуске, но у меня здесь живет отец, и он тут в округе не самый последний. Его все знают, и его слово кое-что значит. Не бойся!
Прошло еще несколько минут, и Лиззи опять заговорила:
– Я тебя вчера не узнала сразу – в плаще, в кепке... Раньше-то я тебя видела только в форме. Ты в ней здорово выглядишь!
Обычно в таких случаях Джефф говорил барышням: «Видела бы ты меня без формы! Без нее я выгляжу гораздо лучше!» Но тут он вовремя сообразил, что Лиззи до таких разговоров явно не доросла.
– Тебе понравится жить у моей матери, – сказал он. – Она славная. Она тебя много чему научит.
– У вас ведь есть пианино, правда?
– Есть.
– Я иногда слышала, как кто-то играет, когда мимо проходила.
– Ну, теперь ты будешь слышать это каждый день, а может, и каждый вечер. Моя мать отлично играет, тебе понравится!
Джефф посмотрел на девочку. Ее лицо немного порозовело от ходьбы, соломенная шляпка сбилась на одно ухо, худая шея торчала из ворота пальто. На четырнадцать лет она никак не выглядела. Джефф подумал, что первым делом матери нужно будет ее накормить.
Вдруг Лиззи остановилась и, повернувшись к Джеффу, спросила дрожащим, но каким-то требовательным голосом:
– Слушай, а кто тебе велел взять меня? то есть я хочу сказать, твоя мать уже искала кого-нибудь или это ты придумал? Короче... – Лиззи помотала головой, – ты здесь с какого боку?
Джефф моргнул, пожевал губу, пожал плечами и сказал:
– Лиззи, я понял, что ты имеешь в виду, но не знаю, на какой вопрос раньше ответить. Я тебе так скажу: если тебе подарили лошадь, то не стоит проверять ее зубы, потому что у нее, на худой конец, есть четыре ноги с копытами, а на копытах – железные подковы, которые тоже можно считать подарком.
– Чего? Ну ты загнул! – Лиззи захлопала глазами.
– Да нет, это я так... Ладно, пошли! – Джефф снова зашагал вперед.
Через секунду Лиззи догнала его и снова пристроилась рядом, стараясь не отставать от его широких шагов.
Они дошли до поворота и уже собирались свернуть на тропинку через мост, как навстречу им выехала верхом молодая женщина. Джефф замедлил шаги, и Лиззи внимательно посмотрела на него, а потом на всадницу. Когда она подъехала ближе, Джефф дотронулся до своей кепки и произнес:
– Доброе утро, мисс Браун!
– Доброе утро, – ответила та, не добавив имени.
Джефф внимательно взглянул на Лиззи и снова поднял голову.
– Нарушители будут проследоваться, – на что молодая леди коротко ответила «нет». Джефф еще раз вежливо поднял руку к кепке и, уже повернувшись, чтобы продолжить путь, снова сказал:
– Нет, будут! Всего доброго, мисс Браун.
Лиззи была совершенно сбита с толку этим коротким диалогом. Почему нарушители? Ведь мисс Браун ехала по дороге, а не по полю или по другой частной земле. Почему «проследоваться», а не «преследоваться»? И почему он так с ней разговаривал, ведь это же мисс Брэдфорд-Браун, а не кто-нибудь! Лиззи не могла понять также, почему он устроил ее на работу к своей матери. Тем не менее она была рада сменить дом своей мачехи на дом Фултонов: она слышала, что особняк у них шикарный и к тому же есть пианино...
3
– Ну и как она?
– Сейчас еще рановато говорить об этом.
– Почему? Ты же видела, как она справляется со всякими кухонными делами!
– Видела. На кухне ей тоже есть чему поучиться, например мыть тарелки, а не просто окунать их в воду и вытаскивать. Но больше кухни ее интересует пианино – только про него и разговоры.
– Слава богу, хоть кто-то всерьез заинтересовался этим ящиком! Представляю, как тебя это обрадовало. Нет, я серьезно – что ты про нее думаешь?
Берта пожала плечами и улыбнулась.
– Я думаю, что из нее будет толк. Девчонка смышленая, это точно. Подожди-ка, а куда это ты собрался?
Джефф застегнул верхнюю пуговицу форменного мундира и сказал:
– Так, пойду пройдусь немного.
– Отец вот-вот вернется. Поезд приходит в пять, а на велосипеде ему со станции сюда минут двадцать.
– Двадцать минут? Раньше ему хватало пятнадцати... Стареет, видно! И потом, ты же знаешь, как эти воскресные поезда приходят – и на десять, и на пятнадцать минут опоздать могут. Не волнуйся раньше времени! До темноты я точно вернусь!
Джефф направился к двери, но мать остановила его:
– Сынок, ты бы побыл с отцом эти день-два, сходи с ним куда-нибудь... Он будет скучать по тебе! Суэцкий канал – это ведь и вправду далеко!
– Ладно, не беспокойся, ма, – Джефф подошел к ней и ласково приподнял ее подбородок, – мы же Фултоны! Подожди, вот привезу себе оттуда египтяночку, что тогда скажешь?
– Скажу, что если ты уж ее привез, значит, она тебе подходит!
Джефф посмотрел на мать, улыбнулся, взял с вешалки форменную фуражку и вышел.
«Нет, – подумала Берта, оставшись одна, – я, наверное, не скажу, что ему подходит египтяночка...»
Когда Джефф только начинал помогать отцу в его обходах поместья, Берта была рада, что сын нашел себе подходящее занятие. Однако скоро Джон, смеясь, сообщил ей, что Джеффа привлекает не столько работа, сколько некая молодая мисс верхом на пони. Берта, помнится, еще спросила тогда: «Ты полагаешь, он тоже хочет пони?» На что Джон, улыбаясь, ответил: «Нет, я думаю, он уже вышел из этого возраста. Похоже, наш Джефф просто влюбился. Это как корь в детстве – все болеют, у всех проходит».
У Джеффа «это» прошло годам к пятнадцати, когда хозяйка пони Дженис Браун приехала на каникулы из своего пансиона, – это была уже мисс Брэдфорд-Браун. Но потом «это» почему-то началось снова, когда Джеффу было уже шестнадцать. Он работал тогда на конюшне в Лоутарн-холле и часто видел Дженис. Даже слишком часто. Но Джон говорил Берте: «Не беспокойся ты так. Дело молодое. И потом, Джефф понимает, что ничего серьезного из этого не получится, голова у него соображает!»
Соображает. А у него самого голова соображала, когда он ходил вокруг Берты? Он тогда работал в поле со своим старшим братом и почти каждый выходной приезжал к ней на велосипеде, хотя прекрасно знал, что она собирается замуж за Эндрю Коула. Ее отец переживал трудные времена и рассчитывал, что Эндрю поможет ему выкрутиться. Правда, Эндрю был почти на двадцать лет старше, у него были сын и дочь – почти ровесники Берты, но Берта сама хотела... Нет, если честно, то сама она не очень хотела. И если бы отец не был таким заботливым и мудрым, она бы вышла за Эндрю, а отцу удалось бы сохранить свою землю. Но отец догадывался, что творится в душе Берты, и поэтому, как он потом говорил, он вместо дочери продал Коулу всю землю. Берта вышла замуж за Джона. Он поселился в их доме, а потом устроился на работу в поместье мистера Конвея.
Спустя некоторое время все забавным образом повторилось. Дела у мистера Конвея тоже не заладились, только вот его дочери Алисии не так повезло, как Берте: она вышла замуж за Эрнеста Брэдфорд-Брауна, и он перебрался к тестю вместе со своими деньгами.
Все в округе долго качали головами. Трудно было представить себе двух более непохожих людей, чем Алисия и Эрнест. Самого же Эрнеста Брэдфорд-Брауна называли не иначе как выскочкой (французское «нувориш» до этих краев еще не дошло), и не было ничего удивительного в том, что для своей дочери он тоже строил большие планы.
Поэтому, когда мистер Брэдфорд-Браун застукал свою шестнадцатилетнюю дочь прогуливавшейся в сумерках с Джеффом, то выгнал Джеффа с работы. Правда, после того как Джефф высказал ему все, что о нем думает. Вернее, так о Брэдфорд-Брауне думали все, только никто не осмеливался сказать это вслух – работу в здешних местах было найти нелегко.
Сам Эрнест начинал с нуля. В пятнадцать лет он еще не был Брэдфордом, а служил рассыльным компании «Ли и Паддок, агенты по недвижимости» в Ньюкасле. В перспективе ему предстояло стать клерком – лет этак через десять.
Через десять лет, однако, Эрнест Браун не стал клерком – он стал членом правления, а вскоре, вследствие неожиданно быстрых, но крайне своевременных смертей двух старших партнеров, он сделался владельцем фирмы. Как ему это удалось, не знал никто.
Сейчас, в 1937 году, он владел не только фирмой «Ли и Паддок», но и целыми улицами недвижимости, в основном на городских окраинах. Говорили, что его дома похожи на свинарники, а владелец не желает тратить на их ремонт ни пенса. Ходили также слухи о том, что отец Эрнеста все еще жив, хотя ему под восемьдесят, и прозябает он в одном из домов, принадлежащих сыну, но сын его и знать не хочет. Это весьма походило на правду, потому что трудно было ожидать проявления сыновних чувств от зятя самого мистера Конвея.
Берта знала, что Брэдфорд-Браун выгнал бы вслед за Джеффом и ее мужа, если бы не так сильно нуждался в нем. Занимаясь бизнесом, Эрнест про-сто не мог поручить присмотр за поместьем кому-либо другому – Джон знал и умел практически все.
Берта посмотрела вслед идущему по тропинке сыну, и беспокойство снова овладело ею. Дочь Брауна помолвлена, о чем же он думает? А о чем она сама думает, когда задается такими вопросами? Ведь это ее сын, и он похож на своего отца, только у отца пылкая и страстная натура скрыта за внешней безмятежностью и спокойствием, а у сына – за шутками и иронией. И первый раз в жизни Берта с тревогой подумала о том, что сыну лучше поскорее уехать. И желательно подальше.
Старый амбар располагался у самой границы поместья. Его давно уже не использовали и не считали нужным подлатать. Когда-то в амбаре хранили сено, а сейчас в нем была свалена всякая хозяйственная рухлядь. На проржавевших крюках, вбитых в потолочные балки, висели ржавые капканы и что-то похожее на средневековые кандалы.
Увидев в первый раз весь этот железный лом, Джефф спросил у отца, почему его до сих пор не выбросили. И отец ответил, что старый хозяин, мистер Конвей, в свое время распорядился никогда не трогать эти предметы, дабы они остались как пример бесчеловечности в назидание потомкам.
Джефф удивился, что Эрнест Брэдфорд-Браун, став владельцем, не отменил приказа старого хозяина. Однако тут немалую роль сыграла Алисия, которая в большей степени осталась Конвей, чем сделалась Браун, и явно не входила в число тех, кто беспрекословно подчинялся Эрнесту. Она выглядела хрупкой и беззащитной, однако ее твердость и чувство собственного достоинства были столь явны, что Эрнест, как человек неглупый, раз и навсегда зарекся делать что-то наперекор жене. В результате ржавые железки обрели статус фамильных ценностей.
Дженис Брэдфорд-Браун Джефф в первый раз заметил, когда ему было девять лет, а ей – семь. Несколько раз он видел ее, когда ходил по поместью вместе с отцом. В тот день он стоял в кустах около старого амбара и собирал в кепку спелую ежевику, когда услышал позади себя тонкий голос: «Мальчик, что ты здесь делаешь?» Повернувшись, он увидел симпатичную мордашку маленькой девочки. Джефф сразу понял, кто это, но ответил почему-то так, как привык разговаривать с мальчишками: «Протри глаза, тогда увидишь, что я делаю». Ответ, похоже, слишком огорошил девочку, но через секунду она сказала: «А я знаю, кто ты! Ты – сын Фултонов».
Джефф ответил тем же тоном: «И я тебя знаю, ну и что такого?» Вопрос снова озадачил ее, и, как бы ища ответ, она покрутила головой туда-сюда и вдруг увидела валявшийся в траве старый щит, который когда-то обозначал границы владения. Надпись все еще была видна, и, указав на нее, девочка громко, хотя и медленно произнесла; «Тут написано: «Нарушители будут проследоваться!»
Джефф тоже посмотрел на надпись и спокойно сказал: «Ничего подобного тут не написано». – «Нет, написано!» – «Нет, не написано! Ты читать не умеешь. Написано: «Нарушители будут преследоваться». – «Вот ты и есть нарушитель! Я отцу расскажу, что ты... ты воровал нашу ежевику!»
Последние слова заставили Джеффа забыть все советы матери о том, что надо следить за своим языком, чтобы тебя не считали слишком грубым или очень легкомысленным. Это ведь касалось разговоров со старшими, а эта была уж никак не старшей, а просто нахальной обезьяной. Забыв обо всем, Джефф шагнул к девочке и, набрав полную горсть ежевики, велел ей: «Протяни руки!», а когда та повиновалась, он размазал ягоды по ее ладошкам и сказал: «Можешь отнести их к отцу. Знаешь, кто ты? Ты хвастливая маленькая сучонка!» Повернувшись, Джефф зашагал прочь, каждую секунду ожидая услышать сзади громкий плач. Но, дойдя до угла амбара, он так и не услышал его. Джефф с любопытством оглянулся и увидел, как девочка, нагнувшись, вытирает ладони о траву. Такая совершенно неожиданная реакция поразила Джеффа. Он медленно повернулся и, подойдя к девочке, спросил: «Чего ты не побежала домой жаловаться?» – «Тебе сколько лет?» – спросила она. «Девять». – «А мне семь, – сказала девочка и, посмотрев на лежащий в траве щит, поинтересовалась: – А тут точно написано «пре-сле-доваться»?» «Точно», – сказал Джефф и кивнул. «Тогда, – серьезно заметила девочка, – надо будет сказать миссис Бассет, то есть Нэнси, – это наша прачка, – потому что каждый раз, когда я близко подхожу к прачечной, а она там стирает, она гонит меня и говорит: «Нарушители будут проследоваться!»
Джефф покатился со смеху. Глядя на него, девочка тоже рассмеялась, и так они хохотали до тех пор, пока у нее из глаз не показались слезы; она стала вытирать их ладонями, вымазанными ежевичным соком.
Больше получаса Джефф простоял в старом амбаре. Она не могла перепутать время, в которое они обычно встречались, и она знала, что он собирается уезжать, – эта новость облетела уже всю округу, так что посылать почтового голубя необходимости не было.
Что, если она не придет? Пожалуй, это было бы к лучшему, потому что все и так подошло к концу, и Джефф свыкся с этой мыслью за последние дни. Но он просто не мог уехать, не увидев Дженис еще раз, не высказав ей все, что он думал. А с другой стороны, разве он не говорил ей этого раньше?
Она знала все, что он думал и чувствовал, но знал ли он, что думала и чувствовала она? Джефф был вынужден признать, что в последние месяцы он стал явно ошибаться в ее чувствах к нему.
Да, сержант Фултон, строгий командир, душа сержантской компании, честный парень, как уважительно называли его солдаты, сейчас ощущал себя тем шестнадцатилетним парнишкой, который ожидал возвращения юной леди из пансиона на каникулы.
И однажды наступил день, когда Джефф впервые поцеловал Дженис, и весь следующий год пролетел, как один счастливый вечер, до тех пор пока ее отец не узнал об их встречах...
В школу Дженис отправили далеко на юг, и там воспитатели принялись за нее со всем усердием. Приезжая на каникулы, Дженис все больше напоминала свою мать – не только внешне, но и характером. Однажды они встретились на дороге – дочь хозяина поместья и рядовой Дурхемского пехотного батальона. Разговор получился тогда каким-то скомканным – Джефф чувствовал себя очень неуклюжим в новой, топорщившейся форме, и вообще...
Новая встреча произошла, когда ему уже исполнилось двадцать и он стал капралом. Дженис окончила школу и провела дома больше месяца, когда Джефф приехал в отпуск. Она сама разыскала его. Он проходил мимо старого амбара, и Дженис неожиданно вышла ему навстречу. Они поздоровались и обменялись несколькими обычными фраза-ми. Джефф замялся и спросил: «Так значит, ты окончила школу?» Дженис ответила с облегченным вздохом: «Да, слава Богу!» – «Ты... тебе что, не нравилось там?» – «Нравилось? – Дженис рассмеялась. – Ты хоть представляешь себе, что такое школа-пансион для девочек?» «Наверное, не очень. Но у нас, в армии, тоже есть система – как обучать и воспитывать солдат, так что, я думаю, это немного похоже на школу». – «Да уж, – хмыкнула Дженис, – должно быть, похоже!» Она помолчала, а потом сказала: «Джефф, я много раз думала о тебе за эти годы». – «О, я польщен, приятно слышать!» – «А ты думал обо мне, Джефф?» Он некоторое время смотрел на нее, а потом резко сказал: «Ты опять начинаешь эти старые игры, Дженис? Извини, но я уже вышел из этого возраста». «Что ты имеешь в виду?». – «Ты прекрасно понимаешь, что!» Дженис слегка наклонила голову и тихо сказала: «Мы можем быть друзьями...» – «Какими еще друзьями?» Дженис взглянула ему прямо в глаза и прошептала: «Любыми. Какими захочешь».
Джефф слышал, что сердце может замереть от страха или от радости. Сейчас он точно знал, что его сердце замерло от радости. Он взял Дженис за руку, и они медленно подошли к амбару. В наступивших сумерках они долго смотрели друг на друга. Джефф наклонился, поцеловал Дженис, и она ответила ему так же пылко и радостно.
Весь следующий год Джефф жил только ожиданием коротких отпусков – на тридцать шесть часов, на сорок восемь... Иногда эти часы терялись безвозвратно, потому что он не мог увидеться с Дженис. Они придумали свой условный знак – старый сломанный шест у ограды. Если он стоял ровно прислоненным к ней, это означало, что вечером Джефф придет к амбару. Если шест стоял, покосившись на сторону, значит, Дженис прийти не сможет. Ну, а если шест валялся в траве, значит, ее не было дома...
Когда Джефф стал все чаще находить шест лежащим в траве? Месяцев восемь или десять назад? Незадолго до этого Джеффа произвели в сержанты, и когда они встретились с Дженис, он сказал: «Ну что, теперь можно и об офицерских погонах подумать!» – на что Дженис безо всякого выражения ответила: «Может быть». – «Надо немного повоевать, – сказал Джефф, – и тогда...» – «Повоевать? Ты уже настолько стал солдатом, что мечтаешь воевать?»
Не тогда ли в первый раз было упомянуто имя Ричарда Боунфорда? Мать Джеффа как-то заметила фотографию Дженис в местном журнале – она танцевала с неким Р. Боунфордом, владельцем поместья в Шотландии и любителем скачек. Джефф тогда спросил у Дженис: «Что у тебя с этим Боунфордом?» – на что она ответила: «Ничего особенного, просто мы танцевали на Охотничьем балу. Я там еще со многими танцевала, а четверо вообще считаются выгодными женихами, и что из этого?»
Из этого не было ничего, пока в следующий раз Джефф не увидел заветный шест валявшимся на земле.
Через две недели он получил от Дженис письмо, адресованное на воинскую часть. Это было ее первое письмо. Такие письма писали девушки в романах девятнадцатого века. В нем Дженис признавалась, что благодарна Джеффу за дружбу все эти годы, но теперь ей следует подумать о будущем. Родители начинают беспокоиться о ее судьбе, которую пора устраивать. В общем, она должна сказать ему, что собирается обручиться с Ричардом Боунфордом, что очень рассчитывает на его, Джеффа, понимание и всегда будет хранить о нем в душе приятные воспоминания. Подписано было просто: «Дженис».
Джефф долго не мог осознать происшедшее. И не только тот факт, что Дженис собирается обручиться, а то, что она могла написать такое письмо. Он сидел на своей койке, и слова плясали на бумаге перед его глазами. «Благодарна за дружбу», – надо же написать такое! Два года прошло с тех пор, как они стали любовниками, и трудно было сказать, чье желание было сильнее. Она сама говорила, что живет только теми днями, когда он приезжает в отпуск!
Письмо должно было убить все его чувства к Дженис, он должен был назвать ее продажной тварью, шлюхой, но не мог, а только молча шептал: «Дженис, о, Дженис!» В то же время какая-то часть его сознания ехидно посмеивалась над ним. Ты же крепкий парень, Джефф! Ты же сержант Фултон! Что тебе теперь до какой-то паршивой выскочки, дочери такого же выскочки-отца? Ты солдат, так что займись своим делом! И Джефф занялся делом – в мае предстоял парад по случаю коронации Георга VI. Он с головой окунулся во все эти учения, построения, упражнения с оружием, он учил солдат, что такое честь мундира, честь батальона, короче, делал свою привычную сержантскую работу, ведь на сержантах держится армия. Джеффу почти удалось забыть Дженис.
Но наступило третье июля, и пришел приказ: их часть в октябре отправляется на Суэцкий канал. Джефф даже обрадовался – он не мог представить себе, как будет теперь ездить домой на выходные.
И вот он приехал в последний отпуск перед отправкой на канал и снова испытывал те же мучения, что и в прошлый раз. Только сейчас горечь происшедшего словно просочилась сквозь кожу и улетучилась, а внутри все застыло, притупив чувства. И все-таки ему очень хотелось высказать Дженис все, что он думает о ней.
Джефф посмотрел на часы. Ладно, он подождет еще десять минут, а потом уйдет. И напишет ей письмо. Напишет, как он понимал их дружбу, и слов выбирать не будет...
Силуэт Дженис возник в дверном проеме внезапно, четко выделяясь на фоне сумеречного неба, и тихий голос сказал:
– Это нечестно с твоей стороны, Джефф.
– Нечестно? И что же здесь нечестного? – спросил он, стараясь казаться беззаботным. – Ты знаешь, что я уезжаю. Вот я и решил попрощаться, ведь мы вряд ли еще увидимся, не так ли?
– Не знаю, во всяком случае, не скоро. Не понимаю, зачем тебе все это... Я знала, что тебе захочется сделать мне больно, и что ты не успокоишься, пока не добьешься своего.
Ее голос был необычно мягким и грустным, а поведение совсем не таким, к которому он привык, поэтому Джефф закричал, не сдерживаясь:
– Перестань строить из себя сиротку! Эта твоя помолвка – ты что думаешь, я поверю, что из-за нее ты стала такой тихой и безответной? Да стань же ты хоть на минуту такой, как раньше!
И Дженис в ту же секунду стала прежней, закричав в ответ:
– Вот! Вот какой ты! Ты не можешь измениться, ты всегда был грубым и жестоким. Ты и до армии был таким, и все твои шутки... Ты стал просто... просто невыносимым! Неотесанный мужлан! Что у нас могло быть? Ничего! Ты сам должен был понимать это!
Слово «неотесанный» больно кольнуло его, и Джефф уже хотел огрызнуться, но вместо этого сжал зубы и спокойно сказал:
– Нет, мисс Брэдфорд-Браун, я не понимал этого. Я думал, что у тебя хватит сил и характера остаться собой, а не пойти по стопам своего богатого папаши и своей матери, которая, при всей своей милой внешности, ни на минуту не позволяет окружающим забыть о том, что она – аристократка. И я не заметил вовремя, что ты стала похожа на них обоих, что ты обрела и материнский снобизм, и отцовскую жадность. Ведь твой отец не желает смотреть правде в глаза, тому, что его здесь терпят только из-за жены. Нет, – снова повторил Джефф, – я не понимал этого, но теперь понял. Скажи мне только, пока мы не расстались, – тут Джефф сделал драматический жест рукой, – знает ли мистер Ричард Боунфорд про нас с тобой? Про то, что мы... ну, в общем, понимаешь...
Дженис посмотрела на Джеффа, и ее губы сжались в тонкую линию.
– Ты не посмеешь!
– О, еще как посмею! Я же неотесанный мужлан, мне охота похвастаться в баре, как я соблазнил дочку владельца поместья!
Джефф увидел, как ее лицо побледнело, а глаза наполнились туманной влагой. Она действительно боялась, что он может так сделать! Потом выражение ее лица стало медленно изменяться» Она шагнула к Джеффу и взяла его за руку. Он понял, что она пытается смягчить момент, но почувствовал себя еще более озлобленным. Ударив Дженис по запястью, он заставил ее вскрикнуть от боли и, глядя, как она потирает ушибленное место, насмешливо произнес:
– Знаешь что? Плевать я на тебя хотел – вот что я тебе скажу своим неотесанным ртом! А не хочешь снова поваляться со мной в траве, чтобы я держал рот на замке? – И, оттолкнув ее в сторону, Джефф вышел из амбара и пошел прочь. Через несколько шагов он услышал:
– Подожди, Джефф! Подожди!
Остановившись и повернув к ней побледневшее лицо, Джефф крикнул:
– Иди к черту, Дженис! – После чего снова зашагал – спина прямая, голова поднята... Все было кончено.
К дому Джефф подошел уже обычным шагом – напряжение последних минут спало, спина уже не была такой прямой, а голова – так гордо поднятой. «Неотесанный» – надо же такое сказать!
В дом он вошел через заднюю дверь, ведущую в кухню. Кухня оставалась все такой же, какой была во времена фермы, – длинный стол из светлого дерева, камин, плита, темные балки на потолке, дубовый буфет с посудой... А перед буфетом стояла Лиззи и вешала чашки на крючки, приделанные к нижней полке. Она повернулась к Джеффу и сказала:
– Привет!
– Привет, – ответил он. – Как дела?
– О, все хорошо! Я... мне здесь нравится!
– Я рад.
– Хочешь... Сделать тебе что-нибудь? Может, выпьешь чаю? А твоя мать там, в комнате, играет.
– А отец дома?
Лиззи кивнула:
– Да, дома. Мы с ним разговаривали, и он сказал, что я... ну, чтобы я была... как дома! – Лиззи широко улыбнулась.
– Это хорошо, – сказал Джефф, – дома – значит дома!
Джефф знал, что ему надо выйти и хотя бы поздороваться с отцом, но не мог, – он должен был немного прийти в себя. Он кивнул Лиззи и направился к лестнице на второй этаж. Войдя в комнату, он снял пальто, ослабил галстук и на какое-то время замер. «Неотесанный»... Почему-то такое мнение о себе в этот момент заботило его больше, чем сам разрыв с Дженис.
Джефф всегда считал себя достаточно образованным, чтобы не теряться в разговоре. Он прочел много книг, знал много хороших выражений и пословиц и часто весьма уместно вставлял их в свою речь. Старик Пибус, учитель английского языка в школе, увлекался древней историей и сумел привить любовь к ней нескольким школярам, в числе которых был и Джефф. С тех пор эта древняя история, а вернее – цитаты из учебников, часто выручала Джеффа, поднимая его авторитет среди приятелей.
Он открыл дверцу шкафа, где мать хранила его школьные вещи и спортивные призы. На верхней полке стояли его любимые книги: «Остров сокровищ», «Дэвид Копперфильд», «Последний из могикан», «Легенды Древней Греции и Рима». «Неотесанный», – снова хмыкнул Джефф и достал словарь. «Грубый, – прочитал он синонимы,– неуклюжий, неловкий, некультурный».
