Текст книги "Заговор двух сердец"

Автор книги: Кэтрин Куксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Если бы когда-нибудь раньше Тилли спросили, какую девушку из двух она предпочла бы в качестве жены для своего сына, она бы честно ответила: «Ни ту, ни другую». Но сейчас у нее болело сердце за это темнокожее существо, открывающее ей душу. И она бы выбрала ее. В этом случае не было бы никаких последствий, разве что поднятые брови у местных аристократов, да слова деревенских: «А что вы еще от этих ждали?» Что же касается дочери Бентвуда… Тилли знала, что ее отец предпочел бы, чтобы она умерла, чем была замужем за ее сыном. Иногда, бывая на кухне, Тилли слышала разнообразные сплетни, и она была в курсе, что напившись Симон страшно ругал свою дочь. Тилли до сих пор удивляло, как такая любовь, в какой он клялся, могла превратиться в жгучую неконтролируемую ненависть. А еще она знала, что жена Симона этой ненависти не разделяет – за последние пятнадцать лет они четырежды случайно встречались, всегда останавливались и мирно беседовали, расспрашивая друг друга о детях, и обе понимали, что в других обстоятельствах могли бы стать близкими подругами.

О дочери Симона Тилли не знала ничего, разве что представляла себе ее внешность – худенькая, с открытым лицом. Иногда девушка проходила мимо нее, но они никогда не обменивались ни единым словом. Тилли не представляла, как бы она стала относиться к ней, стань она ее невесткой, будущей хозяйкой усадьбы.

Тилли вздрогнула при этой мысли, а может быть от слов, сказанных Жозефиной, которая заявила:

– Если мне не достанется Вилли, тогда я вернусь в Америку и найду своих родственников.

Тилли дважды глубоко вздохнула и наконец сказала:

– В Америке… ты их не найдешь. То есть, в той части Америки, откуда я тебя привезла.

– Почему?

– Потому что они… потому что там сейчас живут в основном белые.

– И они меня не примут, ты это хочешь сказать?

– Да, я это хочу сказать: тебя никогда не примут, по крайней мере, как ровню.

– Тогда я могу найти своих близких, а уж там меня точно примут.

– Ты не сможешь жить так, как живут они.

– Как насчет испанцев? Я помню, что говорила по-испански, когда была совсем маленькой.

– Это… был язык многих мексиканцев.

– Значит, я никому не нужна, я правильно поняла?

– Я предостерегаю тебя, Жозефина, для твоей же пользы. Ты здесь давно живешь, здесь твой дом. Ты…

– Ничего подобного. Не ври. – Она снова разозлилась. – Я уже давно почувствовала, что мне здесь нет места, и только из-за Вилли я терпела. Ладно, говори, что хочешь, но я собираюсь вернуться и сама посмотрю, как меня примут. Денег просить у тебя не буду, ты была очень щедра, давая мне на карманные расходы, поэтому я кое-что скопила. Наверное, знала, что настанет день, когда мне придется уехать. И этот день настал.

– Жозефина! – Тилли заломила руки и взмолилась: – Подожди! Подожди немного! Если ты хочешь уехать, значит, так тому и быть… Но позволь мне все подготовить. Я до сих пор переписываюсь с Луизой Макнейл. И там еще Кэти. Она тебе поможет.

Жозефина молчала, ее глаза блестели, но плакать она не собиралась. Тилли вообще никогда не видела, чтобы она плакала. Даже ребенком, падая и разбивая коленки, она не плакала. Ругалась, кричала – это да, но ни одной слезинки. И вот теперь она заметила, что девушка с трудом проглотила комок в горле, прежде чем заговорить.

– Ты можешь написать сразу же?

– Да, сегодня.

– Спасибо.

Жозефина повернулась, собираясь уйти, и Тилли испытала жгучее желание вернуть ее, обнять и приласкать, как будто та была маленькой девочкой. Ребенком Жозефина просто требовала, чтобы ее обнимали, демонстрировали свою любовь к ней. Но сейчас в ней не осталось ничего от ребенка, только холодная отстраненность, мешающая взаимопониманию.

Когда дверь за девушкой закрылась, Тилли села на стул перед фортепиано. Под ногами валялись щепки от изуродованной скрипки. Она смотрела на них и думала, что эти обломки – иллюстрация ко всей ее жизни. Потому что постоянно что-то разрушало ее счастье, разбивало его в щепки. Предрассудки, ревность, смерть были основными виновниками, а вот теперь любовь, внезапно переросшая в страсть, вмешалась в ее жизнь. Она не только теряла приемную дочь, но вполне вероятно, скоро потеряет и сына. А он – единственное человеческое существо, которое она любит… Кроме Стива, разумеется. Это «разумеется» промелькнула в голове Тилли с такой уверенностью, как будто любовь к Стиву – давно признанный факт, а не тайна, которую она свято таила в душе.

Тилли услышала, как повернулась ручка двери, и в комнату осторожно вошел Вилли. Он подошел к матери и, положив одну руку на фортепиано, посмотрел ей в лицо. Она не подняла взгляда: сидела, уставившись в пол. Не шевельнулась и тогда, когда он спросил:

– Мама, это правда, что я незаконнорожденный?

Вопрос был сформулирован так изящно, что она едва не рассмеялась. «Это правда, что я незаконнорожденный?» Не так бы расспрашивали ее родные и близкие. Они наверняка бы закричали: «Что это такое? Слушай, выкладывай правду, я действительно ублюдок?» Нет, вместо этого: «Мама, это правда, что я незаконнорожденный?»

Вообще-то Тилли следовало удивиться, что ее сын до сих пор не знает правды о своем рождении. Ему почти двадцать, он уже мужчина: высокий и красивый. Его не портили ни шрам над бровью, ни слепота, и всю свою жизнь, с того момента как мать поручила заботу о нем Неду Споуку, Вилли с удовольствием общался с людьми. Он ездил на ярмарки, скачки и базары. Странно, но никто за все эти годы не назвал его ублюдком. Вероятно, его слепота вызывала жалость. К тому же, он спускался в шахту, чтобы поработать киркой и лопатой и узнать все тонкости горного дела, а это не могло не вызывать восхищения.

Но ведь Вилли общался не только с простыми людьми. Он встречал у Анны и Джона представителей знати, а уж эти, как по собственному опыту знала Тилли, вполне способны оскорбить тебя с милой улыбкой на лице. Но ему удалось избежать всего этого. И вот теперь он задает вопрос, на который, если бы у нее хватило ума, она ответила бы давным-давно.

Тилли подняла голову и, глядя в его карие глаза, с расстановкой сказала:

– Да, это правда. Я жила с твоим отцом двенадцать лет, ухаживала за ним. С ним, как ты знаешь, случилось несчастье в шахте, и он лишился ног. Его жена не давала ему развода. Когда она умерла, он хотел на мне жениться, но я отказалась. Я была ниже его по социальному положению, и не могла занять место его жены… во всяком случае, на законных основаниях. Ты родился поздно, я бы вышла за него замуж, чтобы у тебя было законное имя, но он умер.

– И тогда ты вышла замуж за его сына?

В этих словах уже слышалось презрение, но Тилли не стала обращать на это внимания:

– Да, я вышла замуж за его сына. Потому что любила его, и он был молод. Мне до тех пор не приходилось познать любовь молодого мужчины.

В этот момент Тилли не думала о Стиве, но ее сын явно думал, потому что его следующий вопрос заставил ее вскочить со стула и закричать:

– Нет! У меня нет таких отношений со Стивом.

– Нет?

– Нет!

– Ну что же, меня это удивляет, потому что он прекрасно к тебе относится.

Немного погодя она задумчиво спросила:

– С чего ты это взял?

– Ну… – Вилли вздохнул и отошел от фортепиано, – может я и почти слеп, но немного-то я вижу, к тому же я прекрасно слышу. Он любит поговорить о тебе. От него я узнал о тебе больше, чем от кого-то другого. Было время, я воображал, что он – мой отец.

– Вилли!

– Да ладно, мама, не делай вид, что тебя это шокирует. Мне всегда казалось, что тебя ничем нельзя шокировать. Ты ведь много в жизни испытала. Все знаешь и понимаешь. Вполне естественно было бы для вас сблизиться. Конечно, вы в разном положении, но я думал… Да ладно. – Вилли пожал плечами и развел руками.

Стоящий сейчас перед ней молодой человек сильно отличался от того, кто вошел в комнату несколько минут назад и спросил: «Мама, это правда, что я незаконнорожденный?» Вилли снова вздохнул и продолжил:

– Какая разница, как мы родились и даже, кто наши родители? Важно, как мы поступаем. Ты, как мне кажется, всегда стремилась сделать людям добро, хотя и не получала благодарности в ответ. Многие пытались внести хаос в твою жизнь, включая меня. Ведь я влюбился в Норин Бентвуд и собираюсь на ней жениться, если она согласится. – Сын подошел поближе, по привычке склонив голову набок, всматриваясь в нее одним глазом. – Ты прости, если я причиняю тебе боль. Я никогда этого не хотел. Я знаю, что ты думаешь о Бентвуде. Я так до конца и не понял, почему он тебя ненавидит… Не за то ведь, что ты однажды ему отказала? Хотя, может быть, этого и достаточно для ненависти. Она… она очень милая девушка, мама, очаровательная… Скажи что-нибудь, пожалуйста.

Она заставила себя заговорить:

– Если она сможет сделать тебя счастливым, что же… Ты с ней говорил?

– Нет.

– Нет?

– Ни слова. Думаю, что я свои чувства никак не проявил: ни одним жестом, ведь… – он коротко рассмеялся, – меня никак не назовешь завидным женихом.

– Она будет самой везучей девушкой, если получит тебя, хотелось бы верить – она это знает.

– Думаю, так. Она всегда была милой со мной… – Вилли отвернулся и подошел к окну. – Я ни с кем не чувствую себя так хорошо. – Он не добавил «кроме тебя», и она закрыла глаза и закусила губу. – Мы сидим на берегу, я держу ее за руку, и меня переполняет такое чувство… Нет, не могу описать. Я хотел сказать покоя, но это не так, нет! Во мне все кипит, когда она рядом. И еще, с ней я забываю, что я – инвалид. С ней я чувствую себя здоровым.

Вилли замолчал, закинул назад голову и стал смотреть в небо. Тилли показалось, что она теряет сына – боль в сердце стала нестерпимой. Ей и в голову не приходило, что он ощущает себя увечным. Вилли всегда был таким жизнерадостным. Казалось, что он воспринимал недостаток зрения как что-то естественное. Боль в сердце усилилась. Только в эту минуту Тилли, наконец, осознала, что сын покинул ее не сегодня, а гораздо раньше, возможно, после первой встречи с Норин Бентвуд.

– Скажи что-нибудь.

Она не заметила, как Вилли отошел от окна, никак не могла заставить себя заговорить. Он взял ее за руки и взмолился:

– Пожалуйста, не расстраивайся, между нами все по-прежнему. То, что случилось сегодня, не имеет никакого значения. Жаль, конечно, что все так произошло. Если бы Жозефина не была такой бешеной, не было бы никакого скандала. Мне жаль, что я обозвал ее, но я так разозлился, когда она разбила скрипку. И все из-за того, что я отказался ехать с ней к дяде Джону.

Тилли опустила глаза. Просто удивительно, насколько мужчины могут быть внутренне слепы. Сын даже не догадывался о чувствах Жозефины к нему. И пусть лучше не знает.

Когда Вилли подошел к ней, обнял ее и поцеловал, она крепко прижала его к себе и сказала:

– Пойди и помирись с ней. Ей сейчас плохо. – Она не добавила: «Она скоро уедет». На сегодня достаточно и этого.

И вот дверь за ним закрылась. Тилли долго стояла в оцепенении. Непроизвольно она крепко прижала ладонь ко рту, как будто заглушая готовый вырваться крик – ее душа взывала: «Ох, Стив, Стив!» Он был единственной опорой в ее жизни, единственным верным человеком. Ей хотелось опрометью кинуться к нему, броситься на шею и закричать: «Я выйду за тебя замуж, Стив. Я выйду за тебя». Именно в эту секунду обещание, данное умирающему, показалось Тилли глупым и бессмысленным. Почему она не нарушила его раньше, да только потому, что на ее руках было двое детей, потом двое подростков, которые требовали постоянного внимания. Теперь оба уходят из ее жизни, удаляются от нее, как будто собрали все свои вещи, сели в разные кареты и направились в противоположные стороны.

Она обязательно должна увидеть Стива. Может быть, он все-таки не уехал в горы. Если и уехал, она останется и дождется его. Непременно. Когда бы он ни вернулся, она будет ждать. Разве он не ждал ее все эти годы?

Выйдя на лестницу, она позвала Биддла и велела ему оседлать лошадь. Потом прошла к себе в комнату и быстро переоделась. Через пятнадцать минут Тилли уже галопом скакала навстречу своей судьбе. Но она не свернула на почтовую дорогу, как делала обычно, а заставила лошадь перескочить через канаву, затем через низкую ограду и подъехала к каменной стене как раз в том месте, где она была разрушена. Всадница осторожно проехала через разлом и снова пустила лошадь в галоп по равнине, а затем вверх по отрогу холма. На вершине она остановилась, но не с целью дать коню передышку, ей хотелось оглядеться. Вдалеке справа Тилли увидела серебряную змейку ручья, а впереди расстилались возделанные поля. Посмотрев налево, она заметила далеко внизу двух всадников. Одного она узнала сразу, как и его лошадь. Стив ездил на четырнадцатилетней кобыле, которую она сама давным-давно помогла ему выбрать. У кобылы была широкая спина, как раз для тяжелого всадника. Но другая лошадь была стройной, да и сидящая на ней фигура казалась изящной. Она не была совсем юной, эта женщина. Она смеялась, повернув лицо к Стиву. Ветер донес до Тилли ее смех, и сердце снова заныло. Тилли видела, как Стив потянулся к женщине. Тилли не могла разглядеть, что он делал, но ее воображение сразу подсказало: он ее обнимал.

Господи! Она, как во сне, повернула лошадь. В голове звучал вопрос: «Почему ты всегда восклицаешь: "Господи!", когда расстроена? Ты же никогда не молишься, зачем тогда взывать к Нему?» Но она не могла пересилить себя и, подняв глаза к небу, спросила:

– В чем я на этот раз провинилась? – Ей показалось, что ответ донесся со всех сторон: «Ты опоздала. Опоздала».

Глава 3

Норин сидела около ручья и смотрела на воду. Она сидела так уже целый час и уговаривала себя, что подождет еще пять минут и уйдет.

Она прождала десять, пятнадцать минут… В конце концов она встала. И тут же услышала звук приближающихся шагов по сухой траве и учащенное дыхание собаки. Девушка быстро поправила шляпку и стряхнула прилипшую к пальто траву. В этот момент показался Вилли.

– Привет.

– Привет.

– Я… опоздал.

– Да, опоздал.

Он тихо рассмеялся. Любая другая девушка на ее месте наверняка бы не дала такого прямого ответа, а сказала бы: «Ах, это ты? А я только что пришла». Или что-нибудь в этом роде. Он протянул ей дрожащую руку, и когда Норин вложила свою ладошку в его ладонь, юноша почувствовал, что и ее рука дрожит. Он наклонился к ней, и ей на секунду показалось, что кто-то зажег перед ее лицом лампу.

– У тебя новая шляпка, – заметил он.

– Ты ее видишь?

– Конечно. И тебя тоже… Ты очень красивая.

– Нет, – не согласилась она. – Хорошенькая, может быть, но не красивая.

– А я считаю, что ты красивая.

– Ладно, не буду с тобой спорить.

– И не нужно.

Они оба рассмеялись. Потом Вилли сказал:

– Можно мне сказать, что синий цвет тебе идет? У тебя ведь новое пальто и шляпка, правильно?

– Да, мама подарила на день рождения… У меня во вторник день рождения, но раз уж сегодня воскресенье, она дала мне поносить.

– Я знаю, когда у тебя день рождения.

– Я никогда об этом не говорила, так откуда же?

– Ты сказала мне, когда тебе исполнилось шестнадцать, тогда на тебе тоже были новое пальто и шляпка.

– Правда?

– Сама знаешь, что правда. Ты так это сказала, будто тебе исполнилось сто. – Они снова рассмеялись. Он осторожно потянул ее к берегу, и они, как обычно, уселись рядом на берегу.

Норин поставила себе на колени бумажный пакет и сказала:

– Я принесла те книги, что ты мне давал. Мне понравились рассказы Диккенса. Только уж больно они печальные, согласен?

– Да, верно. Но они правдивые.

– Откуда ты знаешь, ты ведь из дома почти не выезжаешь?

– Я был в Лондоне.

– На самом деле? – В ее голосе слышалось восхищение.

– На самом деле. Скажу больше, я слышал, как мистер Диккенс читает свои рассказы со сцены.

– Не может быть.

– Еще как может. Дядя Джон, тетя Анна, мама, Жозефина и я пошли в концертный зал и слушали этого великого писателя. Я был просто в восторге. А когда он умер, я так расстроился, как будто знал его лично.

– Значит он умер?

– Да, года три назад.

– Как жалко. Ненавижу, когда люди умирают. Я бы не хотела умереть, хотела бы все время жить и любить… – Норин внезапно осеклась и отдернула руку.

Вилли наклонился к ней и тихо спросил:

– Ты кого-нибудь любишь, Норин?

– Да, – выдохнула она.

– Я его знаю?

После небольшой паузы она ответила:

– Да.

– Как его зовут?

Она молчала, и он снова тихо спросил:

– Ты можешь сказать мне его имя?

– Нет, – отозвалась она. – Он должен сказать первым.

– Возможно тот, кого ты любишь, тоже боится. Поверь, я очень хорошо понимаю, как можно бояться признаться в любви… Ведь я тоже очень сильно люблю кого-то. Очень сильно. Но я-то… инвалид. И представить себе не могу, чтобы она меня по-настоящему полюбила. Пожалела, да! Это я могу понять. Хотела бы быть мне другом. На большее я и не могу рассчитывать… Вот я и боюсь напугать ее и лишиться ее дружбы.

– Вилли. – Норин стояла около него на коленях, юноша повернулся к ней и прошептал ее имя. – Вилли, ах, Вилли, – повторила она.

Их руки сплелись, и губы встретились. Она прижалась к нему так, как будто решила никогда больше не отпускать. Несколько минут спустя, не разнимая объятий, они уселись на берегу. Потом Вилли достал из кармана маленькую коробочку, протянул ее Норин и сказал:

– Поздравляю с днем рождения, моя дорогая Норин.

Она осторожно нажала на замочек, крышка открылась, и Норин увидела брошь в форме полумесяца, в углублении которого находилась звездочка. Полумесяц и звездочка были усеяны мелкими бриллиантами, а в центре звезды сиял крупный рубин.

– Ой! Вилли! Я никогда ничего подобного не видела. Спасибо. Спасибо. – Она обвила его шею руками.

Их губы снова встретились. И тут он спросил дрожащим от волнения голосом:

– Ты выйдешь за меня замуж, Норин?

– Да, Вилли, да.

– Когда?

Она задумчиво отстранилась, хотя и продолжала держать его за руку, взглянула на воду и прошептала:

– Отец…

Из-за кустов, около которых они сидели, лениво выползла одинокая фигура: парочка на берегу, конечно, слышала шорох, но не обратила на него внимания, решив, что это кролик. Собака, однако, была на стороже и рванулась на звук, но Вилли скомандовал ей оставаться на месте.

Рэнди Симмонс скорее напоминал пронырливого хорька, чем кролика. Он ухмыльнулся, потряс седой головой и пробормотал себе под нос:

– Как же, отец… Когда Симон услышит новости – про свою больную спину забудет. Это точно. Пусть только попробует еще раз сказать: «Лень раньше тебя родилась, Рэнди Симмонс». Язычок-то тебе укоротим.

Плевал он на нее: отец все равно рано или поздно все узнает.

Отец. Она не зря беспокоится, маленькая потаскушка.

Ха! А как здорово будет рассказать об этом в пабе: про слепого ублюдка этой Ведьмы и дочку Бентвуда. Пора тут все встряхнуть, уж больно скучно стало в последнее время. Ага, больно скучно.

– Дочка, взгляни только на свое пальто. Все в траве, можно подумать, ты стояла на коленях.

– Мам! Мам! – Норин оттолкнула руки матери. – Перестань суетиться и послушай меня. Мне надо кое-что тебе сказать… послушай… Вилли предложил мне выйти за него замуж.

– Вилли? – Люси прищурилась, как будто никогда раньше не слышала этого имени. И действительно, от дочери она его не слышала.

– Вилли Сопвит.

– Вилли Сопвит?

– Мам, не притворяйся, что ты не знала.

– Ну, я не знала, что дело зашло так далеко. – Люси говорила хриплым шепотом. Она оглянулась, как будто боялась, что их подслушают. Затем, чтобы подстраховаться, схватила дочь за плечо и приказала: – Ступай наверх.

В спальне она уставилась на Норин так, как будто видела дочь впервые. В комнате было полутемно – она сохранилась еще от первоначального двухэтажного коттеджа, и окна в ней были узкие и длинные, с трудом пропускающие свет даже в солнечный день. Стены комнаты толщиной в два фута, как будто были предназначены для крепости, а не для жилого дома. Норин могла перебраться в любую из свободных спален, но она предпочитала остаться здесь, тем более что жила в этой комнате с раннего детства.

– Ты сошла с ума, детка. Ты сама знаешь, что рехнулась.

– Ладно, я рехнулась, но мы все равно поженимся.

– Когда, ради всего святого?

– Я …пока точно не знаю, но поженимся обязательно. Вилли хотел сегодня познакомить меня со своей матерью, а когда я отказалась, он хотел придти сюда…

– Придти сюда! – Люси обхватила голову руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону. – Отец же набросится на него. Ты же знаешь, он на него набросится.

– Ну, он может встретить достойный отпор. Вилли вовсе не слабак.

– Он же почти слеп, детка, по крайней мере, так говорят… Это верно?

– Да, – твердо и четко заявила она.

И в эту минуту Люси поняла, что спорит не с юной девушкой, а со взрослой женщиной. Дочь всегда выглядела старше своих лет и была гораздо умнее своих сверстников. Но это открытие не остановило Люси. Мать принялась умолять дочь с новой энергией, пытаться втолковать ей, что следует опомниться, пока не поздно.

– Послушай, – продолжила она, – подожди немного. Скажи, что тебе надо подумать…

– Я уже обо всем подумала, причем давным-давно, и дала ему слово. Я все равно хочу за него замуж. Если нет…

– Ох, нет! Нет! – Люси вытянула руку, словно пытаясь отгородиться от чего-то ужасного, и тревожно воскликнула: – Только не это, детка. Не говори мне, что ты должна выйти за него замуж. Как ты могла!

– Мама! – возмутилась Норин. – Ты совсем не то подумала.

Люси закрыла глаза, ссутулилась и, глядя на дочь, пробормотала:

– Прости меня, девочка, прости, но я вынесу все, кроме этого. Мне этого позора, особенно для тебя, не перенести. – Она вроде как с облегчением улыбнулась. – Все утрясется, во всяком случае, я верю, что Господь нам поможет. Но сделай мне одолжение, детка, не заговаривай пока об этом. И не вздумай убегать! Если для тебя и для него это, возможно, и вариант, то твой отец пойдет в поместье, и дело кончится убийством. Уверяю тебя, ты и представления не имеешь об его чувствах к… этой женщине. – Люси опустила голову, ее губы дрожали.

Теперь забеспокоилась Норин. Положив руку на плечо матери, она задумчиво произнесла:

– Я… я не знаю… я думаю – он сумасшедший. Похож на сумасшедшего, и прежде всего потому, что не сумел оценить тебя. Ведь, насколько я могла заметить… у нее плохая фигура, ничего за пазухой, плоская как Вилли.

Они минуту помолчали. Люси все еще не поднимала головы, Норин смотрела в сторону. Потом она спросила:

– Как ты думаешь, мам, у папы и в самом деле с головой не в порядке? Ну кто в трезвом уме станет так переживать из-за того, что случилось много лет назад?

Люси направилась к двери и уже взялась за ручку.

– Он вполне нормален в одном смысле и совершенно не в себе в другом. Дело в том, что некоторые женщины умеют выворачивать мозги мужчин наизнанку.

– Мне она не нравится.

Люси печально взглянула на дочь.

– Ну, если ты собираешься стать ее невесткой – это очень грустно для будущего. Ведь недаром в старину говорили, что жена лишь вторая женщина в жизни мужчины. – С этими словами она вышла из комнаты.